Полк продолжает путь

— Где ранили да как ранили, — говорил молодой боец с всклокоченными, спутанными волосами, недружелюбно глядя на Нелевцеву. — Отходить стали — вот и попало. Больно!.. — дернулся он, когда хирург стал осматривать его рану.

Нелевцева видела, что рана его пустяковая, а кричит он не от боли, а от злости.

— Климка! — закричал раненый, увидев знакомого бойца. — Чего отдали фашистам?

— Не кричите, пожалуйста, — сказала Нелевцева. — Да, да, не кричите. Вы мешаете врачу работать. И что значит «отдали»? — «Что я говорю, — подумала Нелевцева. — Ведь это же раненый», но она уже не могла удержаться. — Никто ничего не отдавал. Командир дивизии приказал отойти. Он знает, что делает, и сейчас идет жаркий бой за овраг.

— Эх, доктор, — сказал раненый, отвернувшись от Нелевцевой. — Я ж там, на переднем, полста фашистов покрошил.

Во время операции он не проронил ни слова.

«Вот оно что, — думала Нелевцева, — значит, эта злоба — только выражение обиды за то, что он ранен, по его мнению, зря, то есть не в тот момент, когда «крошил» фашистов у себя «на переднем», а во время отхода. Его не утешит сознание, что надо было отойти и что там теперь истребляют фашистов, — он их не истребляет…»

Виноградов, похвалив Федореева за хорошо организованный огонь прикрытия и узнав, что во время отхода только один человек убит и раненых немного, кивнул головой и приказал шоферу ехать «домой».

В двенадцатом часу ночи Виноградов возвратился на командный пункт в поселок. Он устало вылез из машины и взошел на крылечко. Неожиданно для себя он увидел Волкова, быстро смахивавшего пыль с гимнастерки.

— Товарищ генерал, — сказал Волков чуть хрипло и вытянулся перед Виноградовым, — немцы ввели в бой резервную дивизию и танки, те, что держали правее высотки 103.3.

Виноградов остановился. Он строго посмотрел на Волкова:

— Не врешь?

Коротков, слыша их разговор, вышел на крылечко.

— Точно так, Викентий Николаевич, — сказал он.

— Точно так… точно так… — повторил Виноградов. Затем он быстро обнял Волкова, потом Короткова и осторожно, чуть слышно ступая, словно боясь умалить значение полученного известия, вошел в дом.

* * *

Коротков потерял счет дням и часам: он работал непрерывно и без сна, не чувствуя усталости и сохраняя ясность в мыслях. Но счет времени он потерял. Он часто смотрел на часы и рассчитывал, через сколько минут подвезут снаряды и на сколько времени хватит имеющихся, но в отличие от человека, который понимает, что сейчас десять часов утра или восемь часов вечера, Коротков понимал только, что налет нашей авиации начнется через столько-то минут, а за эти минуты надо подготовить наблюдение.

Виноградов редко смотрел на часы, но он не только не потерял ощущения времени, а наоборот, это ощущение у него чрезвычайно обострилось.

Несмотря на то, что вражеский удар был сильным и в нем принимали участие все средства прорыва, Виноградов чувствовал душевное облегчение по сравнению с днями, предшествовавшими фашистскому контрнаступлению. Его давнишнее предположение, что гитлеровцы будут наступать на участок его дивизии, стало теперь фактом.

Еще в мае Виноградов был убежден, что фашистское командование примет план «сильного удара по слабому звену», и считал этот план гибельным для гитлеровцев. Теперь завязался бой, исход которого должен был подтвердить или опровергнуть это убеждение.

Ничего нового в тактике гитлеровцев Виноградов не увидел. Сосредоточив истребительный огонь предельного напряжения на узком участке фронта, фашисты атаковали дивизию и, не считаясь с потерями, непрерывно вводили в бой новые цепи атакующих. Это походило на таран, осуществляющий вторжение любой ценой. Соотношение сил было примерно 3 : 1 в пользу гитлеровцев, но дивизия держалась и настроение людей было хорошим потому, что они видели непосредственные результаты своей боевой деятельности: убитых фашистов и обломки их всевозможного оружия. Виноградов тоже видел, что фашисты не могут прорвать передний край дивизии, но он знал, что фашисты еще не тронули своих резервов и что задача заключается в том, чтобы они ввели резервы в момент, наименее для себя выгодный и наиболее выгодный для нас. Передний край дивизии, выдержавший первый удар, не был столь надежной линией обороны, как в начале боя, и Виноградов приказал отходить за овраг. Сразу же вслед за этим фашисты, чтобы усилить свой таран, ввели резервы и совершили, по мнению Виноградова, новую ошибку: соотношение сил изменилось. Оно было еще по-прежнему в пользу гитлеровцев, но теперь не более чем 2 : 1.

К вечеру четвертого дня немецкого наступления дивизия еще удерживала овраг, и в дивизии было немало людей, считавших, что поскольку немцы не добились успеха за эти четыре дня, то есть не захватили поселка и железной дороги, то и в дальнейшем они ничего не добьются. Виноградов не разделял этого взгляда.

Суть дела, по мнению Виноградова, заключалась в том, что немецкий таран еще продолжал действовать. Продолжал действовать, несмотря на ошибки фашистского командования.

— Несмотря на ошибки, несмотря на ошибки… — сказал Виноградов вслух. — Нет… ничего… — ответил он на удивленный взгляд своего адъютанта.

«Несмотря на ошибки… — думал Виноградов, оставшись один. — Несмотря на ошибки…»

Он повторял эту фразу, словно уцепившись за что-то очень важное, что может дать новый ход его мыслям, но получалось только одно: несмотря на ошибки, которые допустили фашисты, они продолжают яростно наступать. Виноградов с силой постучал кулаком по лбу, как будто этим движением хотел помочь рождению новой мысли.

— Может, найдется какой кусочек красной материи? — услышал он голос в соседней комнате.

«О чем это они? А, это Кочуров, председатель Совета. У них уже дважды флаг сбивали, а они все новый ставят».

Какие же это были ошибки? Во-первых, немцы штурмовали виноградовскую дивизию, зная, что эта дивизия участвовала во многих боях, и посчитав ее за «слабое звено». Во-вторых, немцы решили, что отход дивизии за овраг есть отступление и, следовательно, наилучший момент, чтобы покончить с ней, и ввели в бой резервы. Нельзя сказать, что вражеский таран действует, несмотря на ошибки фашистского командования. Если фашистский таран еще действует, то он действует только благодаря этим ошибкам.

Значит, ошибки фашистов были вынужденными? Они вынуждены были ударить по дивизии, иначе Виноградов окреп бы настолько, что сам бы ударил по фашистам, они вынуждены были ввести в бой резервы, чтобы укрепить свой таран. Они непременно совершат новую ошибку, если мы вынудим их к этому.

— Начальника штаба ко мне! Быстро! — крикнул Виноградов.

Он объяснил Короткову свой план, затем, вырвав листок из блокнота, чиркнул несколько слов и дал его Короткову:

— Майору Бобычеву. Проследишь за исполнением.

К исходу четвертого дня боев части дивизии получили приказ Виноградова отойти еще немного. Командный пункт командира дивизии был соответственно с этим перенесен в новый блиндаж.

— Товарищ генерал, — говорил адъютант, беспокоясь о Виноградове, — очень прошу вас спуститься в блиндаж.

Виноградов молча покачал головой. Он стоял у входа в свой блиндаж, накинув на плечи шинель. Командиры подбегали к нему и коротко рапортовали о благополучном движении и об устройстве подразделений на новом месте.

— Хорошо, — каждому из них говорил Виноградов. — Можете идти. — Его сосредоточенное лицо, освещенное белой ночью, было ясно видно.

Один из командиров добавил:

— Интересно, товарищ генерал, мы уже здесь, а фашисты все еще по оврагу колотят, — и он засмеялся, довольный, что так незаметно отвел свой батальон.

— Хорошо, хорошо, — сказал Виноградов. — Можете идти.

Немцы действительно еще некоторое время били по прежним целям, затем разом все смолкло. Виноградов стоял не двигаясь, как вросший в землю. Пролетел фашистский самолет и сбросил осветительную бомбу.

Медленная судорога пробежала по земле, и сразу же вслед за ней земля застонала, во многих местах поднятая на воздух враждебной силой.

Виноградов вынул платок из кармана и вытер испарину с лица. С того момента, как он понял, что фашисты будут вынуждены, чтобы не ослабить своего тарана, совершить новую ошибку, он находился в состоянии напряженного ожидания. Теперь, убедившись, что фашисты уже совершили эту новую ошибку и бросили последние резервы, Виноградов стал думать о разгроме врага.

Как летом на севере немеркнущий свет изменяет обычное представление о дне и ночи, так война изменила обычную жизнь человека, не оставив ему безопасных минут. Но с каждым новым оборотом войны Виноградов чувствовал, что приближается решительная минута; решительным мгновением было бы правильнее назвать то, что должно было наступить.

— Товарищ генерал, — сказал адъютант, выходя из блиндажа. — Вас к телефону…

— Что? — спросил Виноградов, по лицу адъютанта угадывая недоброе.

— Нет, вы сами, товарищ генерал, — сказал адъютант.

Виноградов спустился в блиндаж, взял трубку.

— Да ты врешь! — закричал он, ладонью стукнув по столу.

— Полковник Коротков тяжело ранен, — повторил голос в телефонной трубке. — Тяжелое ранение, товарищ генерал.

Виноградов сел в машину с таким выражением лица, словно задохнулся в тот момент, когда узнал о ранении Короткова. Весь путь в Фигурную рощу, где находился медсанбат, он промолчал. Выйдя из машины, сразу увидел Нелевцеву, бежавшую ему навстречу.

— Жив? — спросил Виноградов.

— Да, но… — она с трудом поспевала за Виноградовым. — Направо в палатке, товарищ генерал, — крикнула она ему вслед.

Виноградов медленно, словно колеблясь, приоткрыл тяжелую полотняную дверь, увидел Короткова, лежавшего на глубоко провисших под его телом носилках, и шагнул к нему. Нелевцева подала табуретку.

Коротков, накрытый белой простыней, лежал неподвижно, напряженно вытянувшись, и казался от этого длиннее и тоньше. Виноградов заметил его руки, лежавшие поверх простыни, и стиснутые кулаки.

В палатке, залитой ярким электрическим светом, шла послеоперационная суетня: сестры сбрасывали окровавленные бинты и марлю в большое эмалированное ведро, дезинфицировали инструменты и убирали их в стеклянный шкаф, накрывали чистой клеенкой столы, но Виноградов видел только лицо Короткова.

Лицо еще живого Короткова говорило, что все уже кончено, и это было страшнее, чем смерть. Виноградов опустил голову.

В это время в палатку вошел запыленный и грязный связной.

— Товарищ генерал!..

Нелевцева кинулась к нему, загораживая не то Виноградова, не то Короткова. Он отстранил Нелевцеву.

— От командира полка майора Бобычева, — доложил связной и протянул Виноградову конверт.

Виноградов, быстро взглянув на Короткова, вскрыл конверт. Командир полка доносил, что два часа назад по приказу Виноградова, переданному начальником штаба дивизии, два взвода третьей роты совершили вылазку на левом фланге, чем расстроили боевые порядки немцев.

«Немцы в количестве до батальона, — писал Бобычев, — отступили на этом участке на исходные к началу боя позиции, и группа продолжает движение, о чем доношу и прошу ваших указаний».

Виноградов встал.

— Викентий Николаевич, — сказал вдруг Коротков отчетливо.

— Я сейчас вернусь, Григорий Иванович, — ответил Виноградов обычным голосом и быстро вышел из палатки.

— Где у вас связь? — спросил он какую-то девушку с заплаканным лицом.

Девушка провела Виноградова на веранду с разноцветными стеклами. Он вызвал к телефону Егорушкина:

— Говорит Виноградов. Поднимай хозяйство.

Затем он с необычной для себя торопливостью поспешил обратно. Он спешил, чтобы успеть вернуться к еще живому Короткову и сказать ему об известии, которое считал самым важным с того дня, как началось немецкое наступление.

Несколько сот гитлеровцев дрогнули от удара небольшой группы нашей пехоты, дрогнули потому, что фашистский таран ослаб и стал чувствителен к новой силе, на него воздействующей.

У Виноградова было такое чувство, как будто он долго сдерживался, а сейчас открыл занавеску и увидел то, что так сильно хотел увидеть. Только это известие позволило ему отдать приказ полку Егорушкина — выступить и решить бой.

Виноградов все с той же торопливостью вошел в палатку, но, войдя, он ничего не сказал.

За эти несколько минут лицо Короткова стало совсем белым и удивительно тонким. Глаза его ничего не выражали, но взгляд был упорно устремлен в одну точку, и казалось, что этим сосредоточенным взглядом он удерживает исчезающую жизнь.

Виноградов тихо, словно не желая мешать этому взгляду, снова сел около Короткова.

В палатку уже доносился мерный гул марша и железное лязганье танков.

— Пошли… — медленно сказал Коротков, не отрывая взгляда от невидимой точки, и не докончил фразы. Пальцы его вдруг разжались и в последнем движении облегченно вытянулись.

Но Виноградов понял и это слово и то, что не договорил Коротков.

Он встал, наклонился к Короткову, молча дотронулся до его плеч и вышел из палатки, плотно прикрыв полотняную дверь.

В голубоватой дымке рассвета он увидел полк, в боевом порядке выходивший из рощи Фигурной.

АЛЕКСЕЙ АБАТУРОВ

I

Абатуров проснулся, но лежал тихо и не открывал глаз, стараясь продлить виденный сон.

Когда Абатуров убедился, что ему не заснуть, он попытался вспомнить удивительные события, которыми, как ему казалось, сон был переполнен. Он помнил, что видел во сне жену. Какой же она приснилась ему? Веселой и доверчивой, как в их первую встречу; или неожиданно ставшей чужой перед тем, как стать самой близкой, или по-домашнему уверенной, или серьезной и настороженной, как при их расставании? Пришел ли он к ней и тихо сел рядом, или здесь, на войне, появилась она, или, подчиняясь сну, оба явились в незнакомый им край свиданий?

Словно в солнечный полдень шел по нетронутому снегу — и вдруг твой след исчез. Но долго еще взволнована душа памятью о чистом и ярком снежном просторе.

Зазуммерил телефон, Абатуров схватил трубку и еще хриплым от сна голосом назвал свои позывные. Лицо его стало внимательным.

— Володя, собираться! — крикнул он ординарцу и снова взялся за трубку. — Дайте Лобовикова. Комиссар? — Абатуров по старой привычке называл заместителя по политической части комиссаром. — Меня вызывает хозяин. Останешься за меня.

Ординарец Абатурова Володя Бухарцев, весьма заботившийся о своей наружности, успел переодеть портупею с гимнастерки на шинель и протереть бархаткой начищенные сапоги. За поясом у него блестел белый немецкий парабеллум, в руках Бухарцев держал красивую плеть.

— Готовность, товарищ капитан!

Абатуров уже вышел из землянки, когда к нему подбежал командир роты Бояринов.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — Абатуров кивнул головой. — Перехвачена радиограмма. Грачи помощи просят. «Хильфе» да «хильфе» в эфире, товарищ капитан!

— Хорошо, не слезайте с этой волны. Когда вернусь — доло́жите. — Абатуров заметил вопросительный взгляд Бояринова. — Командир полка вызывает.

— Не забудьте о первой роте! — быстро сказал Бояринов. — Народ у меня мокрый и злой. Люди желают сушиться в Грачах, товарищ капитан! — уже крикнул он вслед Абатурову.

Бояринов — самый молодой офицер в батальоне — был любимцем Абатурова, и не только потому, что первая рота по праву считалась лучшей и в учебе и в бою. Нравился сам Бояринов — русый, чуть заикающийся (следствие недавней контузии), его сосредоточенное и вместе с тем мальчишеское лицо.

Когда стояли в обороне, Абатуров часто вызывал к себе лейтенанта, и они играли в шахматы или просто разговаривали.

Сейчас, во время наступления, было не до разговоров. Но, быть может, более чем когда-либо Абатуров чувствовал потребность поговорить, поделиться новыми мыслями.

Падал снег, оседая на землю рыхлыми мокрыми хлопьями. Желтые проталины расползались под ногами.

— Называется январь! — заметил Бухарцев. — Война действует на природу, — добавил он глубокомысленно.

Они шли по редкому, сильно вырубленному лесу. Вчера батальон Абатурова, обойдя гитлеровцев с юга, выбил их отсюда. Они бежали в Грачи — давно укрепленный ими поселок с сильным гарнизоном. Но два других батальона, наступавшие на Грачи с северо-запада и с востока, замкнули кольцо вокруг гитлеровцев.