Помоги проекту - поделись книгой:
– Умничка, Энни! Поздоровалась с сестричкой! – сюсюкнула мама. – Евка, это одно из лучших учебных заведений. Между прочим, тут есть целых три музыкальных группы или ансамбля. Твое хобби будет к месту.
– Мам! Твоя дочь грызет какую-то грязь, а ты опять о своем! – Еве нравились близняшки, хотя она никогда не могла их различить.
– Да, я вижу, что моя несмышленая дочь грызет грязные наушники! – парировала мама. – Но что я могу сделать, если она в Москве и не хочет прилетать в Чикаго, чтобы я могла надрать ей уши и отдать в приличную школу!
Ева выплюнула изо рта наушник и покраснела.
– Хай, айхэва баста! – настойчивее повторила сестра на английском, раз на ее русский никто конструктивно не отреагировал.
– Хай, Энн! Ай си! Вери гуд паста! – громко сказала Ева веб-камере. – Очень хорошая у тебя паста, просто замечательная! Мам, что такое «паста»?
Мама исследовала «пасту», не отнимая ее у дочери, и нахмурилась.
– Аня! Как тебе не стыдно! Это был Машин бластер! Зачем ты его сломала?
Не паста, а бласта, бластер… Ага.
Билингвенок Аня-Энн сморщила личико и приготовилась хныкать. Хнычущих сестренок Ева не любила. Одно дело представить себе, как их тискать-шебуршить-наряжать, когда они смеются и напоминают живых куколок, и совсем другое – вот эти всякие капризы. Капризы – не айс. Вот в Диснейленд с ними поехать – это да. А то стыдно сказать – так вот пропукаешь в стул до самой старости и до Диснейленда не доедешь. Итальянская Мирабиландия – это, конечно, тоже круто (там Евка была в прошлом году), но все-таки надо и в Америку ваще-то как-нить…
– Мам, я пошла спать, пока, целую, до связи, ссылки твои посмотрю завтра, пока!
– Целую! Инне привет! Пусть присматривает за тобой получше! – прокричала мама, но последней фразы Ева уже не услышала.
Парой кликов она вышла из всех программ, кинув напоследок маме сердечко, поцелуйчик и (-.-)Zzz… выключила комп и рухнула в постель. Точнее – на постель. На раздевание и залезание под одеяло сил не хватило.
Через часик, то есть уже почти утром, в комнату заглянула проснувшаяся в туалет Инна – няня еще Макса, а потом и Евы, она же домработница, дальняя-предальняя родственница и давно уже член семьи, как и Вигнатина Любуня. Инна довыключала комп, уснувший на сообщении «эта программа не отвечает, завершить сейчас?», задернула шторы, сняла с Евгении тапочки и прикрыла ее пледом.
………………………………………………………………………………………..
Columbia College Chicago
Innovation in the visual, performing, media and communication arts
about Columbia admissions academics student life news
events giving to Columbia
studentloop
studentloop RT @frequencytv: Need a little more Panda in your life? Episode 1 and 2 of Frequency TV‘s sketch comedy show… http://fb. me/xz…….
studentloop RT @freechicago: Free Caroling at the Bean: Chicago’s Cloudgate – Oct 17 http://bit.ly/groXX……..
studentloop 57 hrs left and $1000 to go forXavier Ju rez’ ambitious short film project on @Kickstarter. Pis consider contributing! http://ow.ly/3…..
studentloop Aint no holiday party like a PRSSA holiday party. Featuring hors d’oeuvres, ugly sweaters, and more tonight at 6. http://ow.ly/d/99M
studentloop RT@alwaysunday: Ifyou’re interested in writing about music, @popstache is in the market for writers.
studentloop One day left to get that Weisman Application done! It’s a funding grant for
student projects. Must be a Jr or above. http://0w.ly/3pUkc
studentloop @musicalsrus thanks for coming and your thoughts. See on stage!
11, 863 пользователю нравится Columbia College Chicago.
© 201 °COLUMBIA COLLEGE CHICAGO
ALL RIGHTS RESERVED
600 S. MICHIGAN AVENUE CHICAGO, IL 60605
……………………………………………………………………………………………….
Глава 7. Чисто за помин
– Евреям нельзя есть верблюда, тушканчика, зайца и свинью. Отгадаешь, что у них общего – дам сто баксов!
– Сто евро.
– Согласен.
– Сдаюсь. Я не знаю, что общего у евреев с верблюдами и тушканчиками!
–)))
–))))))
– Ну Ева! Напряги моек! Почему нельзя есть именно этих четырех?
– Потому что они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены!!!
– Евка, ты наверняка лазила в Инет, а не в Библию!!!
– Да!!! И что? С тебя сто евро!
– Это нечестно!
– А что получается обезьян можно кушать, а верблюдов нет – это честно?!?!
Скрипучая запущенная калитка вела в соседский запущенный палисадник. Справа от входа лежал всяких хлам: поломанный диван, кусок металлической сетки, тазик, кастрюля, мотоциклетный шлем с вмятиной в полшлема, три покрышки, одну из которых когда-то попытались превратить в клумбу. Теперь краска облезла, а в центре «клумбы» среди травы красовалась заржавевшая консервная банка с дырками в дне. И кому понадобилось превращать банку в решето? Наверное, тому же, кому пришло в голову протянуть над огородом веревки, да так, что вешать белье на них можно было бы, только топча клубнику. Впрочем, в Ельце уже началась осень, никакой клубники. А сверлил дырки в банке и вешал веревки скорее всего тот, кому шандарахнуло в башку так, что даже шлем не выдержал. Интересно, этот парень выжил?
– Санечка, помоги!
Салим сделал два шага вбок от калитки и толкнул дверь в кухню. Калитка была общая, дверь – бабушкина, а садик – соседский. Чтобы попасть в дом к бабушке, надо зайти в общую калитку на чужую территорию и сразу свернуть налево. Ровно два шага – и дверь с лестницей. То есть дверь и лестница. Прямо – дверь в кухню. Направо – пристроенная к дому деревянная лестница. Кухня на первом этаже. А лестница на второй этаж, там все жилые комнаты. Но кухня – отдельно. Так вот хитро и непонятно когда-то разделили дом между двумя семьями. Бабушке, а теперь и Салиму со Стасом, принадлежали кухня на первом этаже, две комнаты с большой застекленной утепленной верандой и «удобствами», как говорила бабушка – на втором этаже, часть подвала и огород, который за домом. А соседям – садик перед домом, оставшиеся части первого этажа и полукирпичный «дом-сарай» в углу сада, где можно жить почти весь год, от холодов до холодов. Ну и что, зато у бабушки на веранде и в холода можно жить, это же только название – веранда, а так – полноценная третья комната, отапливаемая. Если не считать соседского сада, то у бабушки круче. Ага.
Ходить по чужой территории бабушка Вера внукам строжайше запретила. Из этого Салим понял, что отношения между соседями не очень.
На кухне вкусно пахло едой.
– Сань, снеси-ка сумки наверх, в холодильник. А то я с утречка по магазинам успела сходить, а разложить все руки не дошли.
Бабушка сдула прилипшую к вспотевшему лбу жидкую прядку волос и нагнулась к духовке. На плите «доходил» борщ, на сковороде жарилась рыба, на столе резался салат, из духовки пахло пирогом.
Есть женщины в русских населенных пунктах, которые честно несут свой крест. А есть такие, которые готовы делать это с энтузиазмом. У бабушки Веры энтузиазм явно зашкаливал. Такое количество еды на двух с четвертью человек…
Салим заглянул в чрево бурой хозяйственной сумки. Там обнаружились творог, молоко, буханка хлеба, средство от тараканов и тапочки в виде зайцев.
– Большие тапки, – заметил Салим.
– Вот и хорошо, – отозвалась бабушка. – У тебя ж еще нога растет. Ну вот, будет на вырост.
– У меня?! Это мне – зайцы?
– Тебе. А что? У Стасика – мишки, а у тебя будут зайцы. И никому не обидно. Вы же братики…
У Стаса действительно были любимые тапочки в виде мишек, но…
– Я это не надену!!!
– Почему?
Глаза у бабушки были, как у коровы. Такие… как сказать?… Добрые? Нет. Наивные? Нет. Тупые. Тупые и… и толстые. И растерянные какие-то. Один раз такие были у мамы, когда она… Когда она… Холодной змейкой по хребту вдруг протекло осознание того, что он не может вспомнить, когда и по поводу чего был у мамы такой взгляд. Слова путались у Салима в голове, а змейка ветвилась по телу сухим холодом, и все вокруг было как-то не так, и, наверное, лучшим решение было бы сказать бабушке, что она – дура, ДУРА, ДУ-РА, и швырнуть в нее эти тапки, чтобы они снесли с плиты борщ, который пахнет не так, не так, НЕ ТАК, как пах всегда раньше, не так, как мамин, и чтобы потом все это закончилось, и…
– Почему не наденешь?
Мамы больше нет. Ее больше никогда не будет. А эта толстая ДУРА варит им НЕ ТАКОЙ борщ и покупает ДЕБИЛЬНЫХ ЗАЙЦЕВ. Неисправимая дура. Салим вдруг почувствовал такую усталость от запаха чужого, невкусного борща, почти чужой рыхлой бабушки, у которой однажды-мамин взгляд, и с этим ничего не поделаешь, и потому ее даже жалко, что ли… Старая толстая дура, ее не изменить, и такой она и помрет когда-нибудь… Мысли Салима запутались, и злость отхлынула.
– Потому, что! Они мне маленькие.
– Ты ж только что сказал, что они большие!
– Для Стаса – большие. Для меня – маленькие. Вот смотри.
Салим приложил тапочку к ноге, подошву к подошве. Сразу стало понятно, что никак. Бабушка расстроилась. Оказывается, это был самый большой размер, и хотя она договорилась, что если не подойдут, принесет поменять, но ведь поменять, а не вернуть…
– А ты на маленькие поменяй. Для Стаса. Все равно эти его мишки износились почти. Будет про запас. Или к Новому году.
– Ох, Санечка, какой ты у меня хозяйственный! – бабушке на самом деле пришлось по душе такое решение. – Ты у меня большой уже совсем. Мужчина…
Всхлип!
Не хватало еще слез ко всем этим зайцам! Салим взял авоську и вышел из кухни. Кухня находилась на первом этаже, а холодильник почему-то на втором, на застекленной веранде. Почему? Надо сказать бабушке и перетащить холодильник вниз. И еще сказать, чтобы не называла его Санечкой…
– А ты, стало быть, Александр? – ладно сбитый, хотя и немного хлипкий мужичок с обветренным старым лицом и крашенной в дикий красный цвет спутницей протянул Салиму крепкую сухую ладонь. – Будем знакомы, так-быть?
– Да, да, это Санечка, старшенький, – засуетилась бабушка.
Бабушке было важно, чтобы ее внуки произвели на пришедших достойное впечатление. Она улыбалась и улыбалась, вытирала и вытирала руки краем передника и повторяла без остановки, гордо и заискивающе:
– Старшенький, он – такой, такой вот, старшенький, Санечка, такой вот…
– Салим! – представился Салим и пожал протянутую руку.
Пожатие получилось подчеркнуто крепким, мужским, солидным.
– Фомин! – отрекомендовался мужичок, – Велимир Иваныч. Но можно просто – Фомин, так-быть.
– А я – Светлана, можно теть Света, – улыбнулась крашеная.
Улыбка у нее была такая же ненатуральная, как цвет волос, к тому же ей не стоило улыбаться так широко, чтобы не сверкали дополнительной фальшивостью золотые коронки, начинающиеся с четвертых зубов. Салим кивнул тете Свете. Бабушка кончила вытирать руки и причитать про старшенького и стала приглашать гостей наверх, «в залу».
– Можт мы тут, по-простому? – предложил Фомин.
– Действительно, Вер, чо там суетиться? Тут оно уже вот мы тут, – согласилась с мужем Светлана и стала извлекать из пакета, который держала в руках, всякую еду: колбасу, сыр, рыбу.
– Да куда ж ты, господи, Светлан, ну куда ж ты, мать, – опять закудахтала бабушка, пытаясь вернуть в пакет колбасу. – Да ну есть же у нас всё, господи, Светлан, убери, Христом молю, ну куда ж!
– Давай, давай, Вер, не гоноши. Есть – хорошо, а больше будет – лучше! – защищая пакет от колбасы, осек ее Фомин. – Тебе, мать, терь двух мужиков кормить.
– А водку еще куда? – запротестовала бабушка, даже руками замахала, увидев, что извлеклось из пакета вслед за колбасой.
– Вер, ну какая это тебе водка? Чистая слеза, а не водка, смотри! – Фомин потряс бутылкой на просвет, в сторону окна.
– За помин, Верунь, за помин, чисто за помин – оно святое, – Светлана, когда не улыбалась, показалась Салиму если не симпатичнее, то хотя бы немного не противнее.
Бабушка сдалась. Сразу сдалась, без боя. Села на табурет, притулилась к стенке буфета, дотянулась толстым коровьим взглядом до потолка и заплакала.
– Ну Верунь, Верунь, не надо, держись-ка, ой, мать! – Светлана тут же бросилась к бабушке, спрятала ее голову под своей пышной грудью.
И бабушка послушно ткнулась в Светланин живот, обхватила ее руками за боковые жировые мутаки и тоненько завыла.
На кухне так сильно пахло борщом и пирогом, а особенно пережаренной рыбой, что дышать было почти нечем. Салиму захотелось выйти в соседский сад, подержать в руках помятый шлем, вцепиться в него, как в… как за Осечкинскую стенку, чтобы не… не… чтобы не задохнуться, вот.
Бабушка выла в тети Светин живот. Это выглядело очень глупо.
– Ну-тка, Санёк! Давай скоренько на стол тарелки, вилки и стопарики, – приказал Фомин Салиму.
Салим кивнул, метнулся к буфету, к мойке, к плите, к столу. Когда двигаешься, дышать рыбой как-то легче… Фомин засучил рукава и принялся мыть под струйкой едва текущей, но зато чистейшей, родниковой воды принесенную с собой вместе с колбасой и сыром зелень: лук, петрушку, укроп.
– Санёк, борща, борща всем налей, – отрываясь от Светланы и продолжая шмыгать, сообразила вдруг бабушка. – И пирожок на стол поставь.
– Борщ – это хорошо! – одобрил Фомин. – У нас всегда борщом поминали.
Светлана поцеловала бабушку в висок и со словами «я сама, сама, не мужское это дело» стала разливать борщ по тарелкам. А Фомин справился с зеленью и принялся откупоривать бутылку.
– Сметанку, сметанку к борщу надо! – напряглась бабушка.
– Ничего, можно и без сметаны.
– Зачем же без, когда есть? Сань, в холодильник сбегай, а?
Салим поднялся за сметаной. А когда вернулся, обнаружил, что Фомин налил водку в четыре стопарика, а бабушка опять плачет. Салим поставил сметану на стол, сел.
– За помин! – сказал Фомин.
– Земля пухом и вечная память, – добавила Светлана.
– Вечная тебе память, доченька, вечная тебе память… – бабушка едва могла говорить, она прошептала-просипела это сквозь слезы.
Салим сидел истуканом и не знал, как ему себя вести: как ребенку или как взрослому?
– Не чокаясь! – сказал Фомин.
Салим взял в руки стопку.
– И зачем было это говорить? – передернула плечами Светлана. – И так всем ясно, что за помин не чокаясь!
– Я это Сане! – стал оправдываться Фомин.
– Вы что, и малому налили? – встрепенулась бабушка.
– Я на малой! – возразил Салим, но получилось у него это хрипло и невнятно, он откашлялся и повторил уверенней: – Не малой я!
Он залпом выпил водки, поставил стопку на стол и не бросился сразу закусывать, а открыл сметану, окунул в нее ложку, потянулся за луком и только потом. Подумаешь, нежности! Водки он, что ли, не пробовал что ли…
– Ладно, – сказал Фомин. – Договорились. Не малой ты. Но ты ж пойми, это чисто договор – каким словом что называть.
– Что за договор-то? – не догнала Светлана. – Гляди, договоришься ты у меня!
– Да что я? Я – ничего. Это ж не просто договор – договор, это мы ж люди – значит, договоримся. Это ж не с андертальцев пошло, хромопитеков!
– Хромопитеков?
– Ну…
– Они что, хром пили?
– Эк баба-дура! Они о словах договорились, так-быть! Сели за стол переговоров – и договорились! Стол – значит стол. Переговор – значит, так-быть, переговор. А малой – он не малой, он – ни-ни… Он вон уже у нас какой мужик. Усы уж растут.
– Мужик, – согласилась Светлана.
Салим грыз лук и молчал. Надо было что-то сказать бы про хромопитеков, они их учили вроде. Но ничего, кроме названия, об этих хром-ма-питеках, он не помнил. Про переговоры он тоже не знал, что умного сказать. Тем более что мысли у него упорно сбивались на усы. Усы – это солидно. И красиво вообще. Надо будет отрастить. Тогда вообще. Может, подлиннее их отрастить? У кого в мире самые длинные усы, у клубники? А у животных – у таракана. Не, как у таракана не надо. Короткие такие усы – будет то, что надо. Салим грыз лук с хлебом и прочей зеленью, размышлял об усах и помалкивал.
Поделиться книгой: