От Орлеана до Танжера

— Бонзур, — сказал он, улыбаясь во весь рот и протягивая руку.

— Бонжур, — моя заинтригованность возрастала, — но кто ты такой?

— Мохаммед!

— Это мало что говорит, все здесь в большей или меньшей степени Мохаммеды.

— А!.. А!.. Не узнаешь меня? А я тебя хорошо знаю. Ты майор Бусенара.

Когда-то я принимал участие в военной кампании в качестве врача, нестроевого помощника майора. Но каким образом этот человек спустя тринадцать лет прилагает ко мне звание, бывшее со мной так недолго?

— Твоя память лучше моей.

— А!.. А!.. — повторил он, хохоча. — Ну, вспомни, Мохаммед, каптенармус-туземец. Второй стрелковый… Обманщик, что растратиль казенный деньги, а ты спас от военный суд… Это я!

— Не может быть! Так это ты, старый негодник? Но какой черт занес тебя сюда? Чем ты занят? А я-то думал, тебя давно уже расстреляли или, по крайней мере, отправили на каторгу…

— Я не такой дурак… Я дезертировал!.. когда даль пощечина мой льютнант! Я приехаль сюда за товар!

— Чтобы делать контрабанду…

— Нет… за деньги… покупать вино бордо, коньяк, абсент…[56]

— А! Так ты торгуешь спиртными напитками. А как же закон Пророка?[57]

— Чепуха Пророк!

— Так ты еще и вольнодумец, если не ошибаюсь!

— Я люблю хорошее вино и ликеры… Остальное чепуха!

Мне не терпелось узнать, по какому странному стечению обстоятельств этот жалкий обломок нашей африканской армии очутился в подобном месте. После краткой беседы мы вернулись в общий зал, быстро доели остатки невкусных блюд со звучными названиями и отправились бродить по городу.

…Тринадцать лег тому назад, в условиях исключительно драматичных и опасных — в день сражения за Решоффен, этим все сказано, — я нашел капрала из стрелковой части с черепным ранением от удара немецкой сабли. Вытащил его из посадок хмеля, где он лежал без сил, и доверил заботам своего друга, доктора Д., начальника дивизионного госпиталя. А несколько часов спустя этот госпиталь со всем персоналом и ранеными попал в плен к баварцам в деревне Збербах. Мой стрелок, привезенный в Раштатт, вскоре бежал, едва лишь став на ноги. Не знаю, как ему достало ловкости и энергии добраться до Парижа. Там он попросился на службу в какой-нибудь полк.

К вечеру в день битвы под Шампиньи[58], у подножия плато де Вилье, ко мне привели рядового с перевязанной левой рукой, отчаянно бранившегося и перемежавшего ругательства арабскими выражениями, что выглядело странно в устах пехотинца.

— Это опять я, майор, — отрекомендовался он при осмотре руки, искалеченной пулевым ранением. — Они бросили меня в пехоту, потому что не хватает стрелков… Но это не мешает бошам[59] вести прицельный фланговый огонь…

Вот этого самого араба, с которым дважды сводила меня военная судьба, и звали Мохаммедом.

В своем передвижном госпитале восьмого сектора мне удалось каким-то чудом сохранить ему руку. Он уехал в момент перемирия, одно время находился в Версальской армии, затем вернулся на сборный пункт своего полка в Алжир с нашивкой сержанта.

Находясь в Константине в 1873 году, я случайно узнал от моего друга, капитана Н., что его туземский каптенармус недавно предан военному суду за присвоение себе с присущей арабам бесцеремонностью части казенных денег.

— Этот прохвост Мохаммед не крал, я убежден, — добавил капитан. — Он хороший солдат, но в третий раз влипает в скверную историю, и, ей-богу, я не намерен покрывать недостачу из собственного кармана.

Хотя имя «Моххамед» очень распространено в Алжире, оно пробудило во мне воспоминание об участнике боев при Решоффене и Шампиньи.

«А если это он?» — преследовала неотвязная мысль. Капитан согласился сопровождать меня в тюрьму, и я не слишком был удивлен, узнав старого плута, изрядно обеспокоенного последствиями своих выходок.

Дважды выручив его из тяжелых ситуаций, я взял на себя роль посредника, чтобы спасти араба и в третий раз. Напомнил своему другу об отличной службе и смелости Мохаммеда; говорил о беззаботном отношении людей этой расы к деньгам, находил смягчающие обстоятельства, короче, удалось добиться, чтобы на его служебные прегрешения закрыли глаза.

Мохаммед отделался потерей сержантской нашивки и вернулся в рядовые, торжественно поклявшись бородой Пророка впредь никогда не допускать такого легкомыслия.

И больше мне не доводилось слышать о нем. Но вот встреча за табльдотом[60] в марокканской корчме.

Не без оснований говорят, что все случается в жизни!

— Значит, — толковал я во время нашей прогулки по центральной улице, — ты дезертировал после какой-то очередной проделки… Но ты же поклялся ничего больше не вытворять!

— А я снова потратиль чужой деньги… Мой льютнант ударил меня дубинкой, потому что я не хотель дать ему ворованный деньги… А я залепил ему пощечина… Льютнант хотель меня схватить, отдать под суд… Плевать мне на суд!.. Тогда я украл мула и убежаль. Цок-цок-цок…

Мой шалопай после такого самоуправства вполне мог быть приговорен к расстрелу, но ему посчастливилось добраться до Туниса, где он перепробовал все занятия, кроме достойных, разумеется.

— Ну, а теперь? — спросил я, выслушав рассказ, из которого, к большому сожалению, мне приходится опускать самые живописные места.

— Я сталь собственник!

— Как?.. — не поверил я своим ушам.

— Да, собственник! Я работаль… добилься успеха… мне выпаль шанс… получиль наследство… Я начальник дуара[61]… с шатрами, быками, коровами… и еще лошади, верблюды, мехари[62]… Я живу лучше, чем генерал, начальник дивизии… пью вино бордо, заказываю коньяк в кафе и начинаю завтрак с абсента…

— Несчастный, сколько же честных людей ты отправил на тот свет, чтобы завоевать такое положение?

— Нет, я не такой глупец! Иначе султан посадил бы меня на громоотвод самой высокой мечети!

— Значит, ты занимаешься контрабандой?

— Нет! Говорю же тебе… я собственник.

— Твой дуар далеко отсюда?

— Восемь дней верхом.

— А есть там дичь, в твоих краях?

— Кабаны в мастиковых[63] лесах, антилопы в пустыне, зайцы и куропатки в альфовых[64] полях… У меня есть соколы… Ты всегда любил охоту, приезжай к нам… Устроим тебе прием, как генеральному инспектору.

— Черт побери! Все это страшно соблазнительно, трудно устоять…

— Ну так приезжай! Будем считать, что договорились.

— Я не отказываюсь… Но позволь мне еще подумать до завтра.

Наутро я проснулся довольно поздно, следуя своей давней привычке, и, быстро завершив туалет, направился в комнату Мохаммеда, чтобы заявить ему о своем согласии.

Скромный номер был пуст.

— Ах, дьявольщина! — разочарование отрезвило. — Этот бузотер посмеялся надо мной и провел за нос, как новичка.

В плохом настроении я вышел на улицу, привлеченный конским топотом и громкими криками.

Вообразите же мое удивление, когда я увидел Мохаммеда во главе полутора десятков вооруженных до зубов арабов, восседавших на великолепных породистых конях, которые в нетерпении били копытами у дверей гостиницы.

Нагруженные ящиками мулы образовали другую, безмятежную группу, буквально заполонившую все подступы к нашему жилищу.

— А! Вот и ты, — крикнул мне, смеясь, «собственник». — Я не теряль даром времени… Все закуплено, уплачено, упаковано. Ты видишь, мои люди готовы к отъезду… Я купиль для тебя один хороший кобыль и один муль для багажа… Вот они, я их привел…

— Клянусь Богом, ты угадал! — воскликнул я, восхищенный приключением. — Принимаю от всего сердца твой дар, и, если ты не приврал и в твоих местах действительно водится дичь, я развлекусь по-княжески!

Не минуло и четверти часа, как чемоданы были водружены на мула, я занял место в седле, и караван тронулся в путь, на открытие моей первой марокканской охоты.

Конец