Помоги проекту - поделись книгой:
— И верно, уже никакого. Скорее меня сейчас заботит, что скажет твой пастор, который, как я погляжу, на поверку выходит мятежником хуже Паткуля! И мою диспозицию, Марта, это обстоятельство отнюдь не облегчает… Что же, придется жениться и даже умолять этого свободолюбивого Глюка отдать свою воспитанницу за шведа!
Марта звонко и довольно рассмеялась и вновь позволила себя поцеловать.
— Господин Глюк — добрый и все понимает! Он не станет мешать нам, если увидит, что мы любим друг друга, — заверила она!
…Шагая к себе на квартиру, Йохан никак не мог собраться с мыслями. Еще утром, спроси его кто-нибудь, хочет ли он жениться на Марте, он бы вряд ли нашелся что сказать. Но жизни своей без Марты, без ее своенравного, горячего характера, без ее всепобеждающего очарования он уже не представлял.
Надо же было ему, преданному солдату короля Карла, найти свою избранницу в семье родни изменника Паткуля! Знал бы его отец, достойный ветеран походов отца нынешнего короля, из какой мятежной семейки младший сын хочет взять ему невестку!
Впрочем, старый Крузе сам иногда спьяну отзывался о молодом короле в таких нелестных выражениях, что Йохану хотелось сцепиться с родным отцом врукопашную! Ну, значит, будет у старика достойная невестка — тоже за словом в карман не полезет, вот вместе и примутся ругать Его Величество… А матушке и сестрам Марта наверняка понравится — веселая, озорная, добрая, золотые руки…
Дочка пастора Бьорка Анна — та, конечно, поплачет! Жалко ее… Однако сама виновата: раньше нужно было быть посговорчивей!
Что ж, на каждого Самсона найдется своя Далила. От любви не уйдешь! Так, кажется, говорил пастор Бьорк из Уппланда?!
Глава 5
СВЯЩЕННИК И СОЛДАТ
Когда Марта на очередном свидании сообщила Йохану поразительную новость — пастор Глюк наконец-то захотел его видеть! — молодой солдат начал готовиться к этой экспедиции с особой тщательностью. Отпарил разогретым в очаге камнем и мокрой тряпицей с мундира застарелое пятно от ружейной смазки и аккуратно подшил начавшую отрываться вдоль борта подкладку. До яростного блеска надраил щеткой из конского волоса медные пуговицы и пряжки амуниции, а ботфорты смазал настоящим свиным смальцем. Наконец, одолжил у лейтенанта Хольмстрема почти новый замшевый камзол (одеть под мундир вместо своего, из вытертой лосины), у ротного писаря Нильса — модный галстух из белого шелка (не полагавшийся по артикулу, но такой красивый!). Гладко выбрился, смотрясь в осколок зеркала, и завил усы. Наконец, прицепил палаш, и без дополнительного ухода всегда находившийся в безупречном состоянии, и выступил в поход за сердцем Марты.
Дабы не показаться высокомерным захватчиком, Йохан оставил коня меланхолически жевать невкусное прошлогоднее сено на конюшне, а сам скромно подошел к дому пастора пешком. Ему открыл пожилой работник с плоским невыразительным лицом, по-видимому, латыш, и посмотрел на прославленный мундир Уппландского полка с тяжелой ненавистью. Но в дом все же впустил и даже шляпу проворно принял. Пришлось, следуя этикету, принятому в приличных домах, также отдать этому разбойнику палаш, что Йохан и сделал с таким тяжелым сердцем, словно складывал оружие перед неприятелем. «Верну я, парень, твою железную оглоблю, не бойся», — дерзко буркнул мужлан и скрылся в прихожей.
Потом послышались девические хихиканья и перешептывания и вместо Марты в прихожей появились ее сестрицы, которые улыбались ему так, словно он пришел просить руки каждой из них. Девиц разогнал уже знакомый Йохану противного вида парень. Он скорчил кислую высокомерную мину и гнусаво заявил:
— Я Эрнст Глюк, старший сын господина суперинтенданта святой Лютеранской церкви в Ливонии. Если вы не знаете, герре солдат, наш дом освобожден от постоя милостью шведского короля, так что вам здесь делать нечего!
Йохан сдержал сильное желание вздуть нахала прямо здесь, в прихожей, вежливо поклонился и кротко заметил, что пришел по личному приглашению пастора. А затем не удержался и добавил, вложив в эту ремарку всю силу своей иронии:
— Впрочем, вы могли об этом не знать. Понятно, что преподобный пастор не стал бы посвящать ребенка в свои планы.
Паренек поперхнулся, словно проглотив целый стакан уксуса, но родителей все же позвал. Перед Йоханом предстал златоуст из Мариенбургской кирхи — высокий, элегантный, словно светский кавалер, и показавшийся сейчас, в домашней обстановке, еще значительнее. Он вышел под руку с важной пасторшей, родственницей изменника Паткуля. Дама при ближайшем рассмотрении оказалась весьма недурной наружности и, хотя изо всех сил старалась держаться строго и неприступно, оглядела симпатичного солдатика с видимым интересом.
Йохан еще раз поклонился. Пастор просто, но с достоинством протянул ему руку. Улыбка у господина Глюка была мягкая и добрая, и Йохану он вблизи очень понравился. Чета Глюк проводила гостя в столовую, где был накрыт длинный, темного дерева обеденный стол. Йохану раньше доводилось бывать в шляхетских домах в Польше. Он отметил про себя, что в отличие от обильных, но поданных помпезно и безвкусно панских обедов сервировка здесь была изящная, а еда, напротив, скромная. Ему предложили стул напротив главы семейства, а потом в комнате стало удивительно ясно и тепло — появилась Марта. Она даже не вошла, а вбежала — радостная, веселая, легкая, и Йохан не мог не заметить, что пастор искренне обрадовался ее появлению, а вот пасторша — едва ли.
Обед прошел в не совсем удачных попытках поддерживать светскую беседу о родителях и родном крае Йохана, о позднем приходе весны и доблестях шведского оружия. Марта прислуживала за столом своему воспитателю и его супруге, словно заправская служанка в дворянском доме, что не мешало ей не сводить со своего драгуна обожающего и тревожного взгляда. Йохан, как и всякий солдат, не считал зазорным за званой трапезой наесться впрок на пару дней вперед. Однако на сей раз он благоразумно воздержался от типичного военного обжорства и ограничился тем, что выпил бокал мальвазии — для храбрости. Все собравшиеся прекрасно понимали, что собрались не ради обеда, а ради того, что за ним последует.
Когда с едой было покончено, господин Глюк отослал Марту на кухню, а супруге прозрачно намекнул, что ей не повредит послеобеденный отдых. Он хотел поговорить с Йоханом один на один. Уходя, Марта ободряюще улыбнулась своему возлюбленному, а пасторша только холодно кивнула.
— Я слышал, молодой человек, что вы… как бы это сказать… хороший знакомый моей Марты, — начал пастор. Было видно, что этот красноречивый оратор, как и многие служители церкви, не может найти подходящих слов для простых житейских вещей. Так что Йохан счел возможным вывести его из затруднительного положения, а заодно, по кавалерийскому обыкновению, устремился в решительную атаку.
— Преподобный господин пастор! — решительно заявил он. — Я очень люблю вашу воспитанницу и хочу на ней жениться!
— Только и всего? — с улыбкой спросил пастор.
— Только и всего! — в тон ему ответил Йохан.
— Хотелось бы полюбопытствовать, насколько надежны ваши чувства, молодой человек? — Пастор пытливо прищурился.
— Если бы они не были надежны, не стоило бы вовсе об этом говорить! — гордо ответил Крузе. — Я солдат и знаю цену слову. Слово солдата Швеции в вопросах чести нерушимо, как гранит шведских скал. А вам доводилось бывать на моей родине, господин пастор?
— Увы, неоднократно, — поморщился пастор Глюк. — Не скажу, чтобы эти поездки оправдали мои надежды или оставили у меня добрую память…
— Я вижу, господин Глюк, вы не очень-то любите нас, шведов. Напрасно! Не говорил ли наш Спаситель, что во Христе несть ни эллинов, ни иудеев? — Йохан не зря любил слушать уппландского пастора Бьорка. Он мог, когда понадобится, блеснуть цитатой из Евангелия.
Преподобный Глюк долго и внимательно посмотрел на Йохана. Что-то неуловимо знакомое почудилось пастору в этом юноше, облаченном в шведский мундир, — в его манере говорить остроумно и смело, словно вызывая собеседника на словесную дуэль, в честном и светлом взгляде, в этом немного наивном преклонении перед понятием солдатской чести. «Бог мой! Как же он похож на покойного Скавронского, этот швед! — вдруг, словно молния, блеснула мысль. — Тогда понятно, почему Марта влюбилась в него! И он прав: как бы я ни желал добра своему народу, служитель Божий не смеет презирать человека только за то, что он швед…»
— Вы напомнили мне одного ушедшего в мир иной друга, юноша… — признался пастор. — Это, несомненно, важное свидетельство в вашу пользу. Но я не скажу вам пока ни да, ни нет. Не взыщите! Я присмотрюсь к вам. Впредь заходите к нам запросто, как к себе домой. На обед, на ужин или если просто придет желание побеседовать. А там мы рассудим…
— Могу ли я видеться с Мартой?
— Можете, мой юный друг! — милостиво разрешил пастор. — Встречайтесь с нею свободно в любое время, когда ваша служба и ее обязанности по дому позволят это. Но строжайше предупреждаю вас: только без глупостей! К тому же будет уместным, чтобы ваши встречи проходили под надзором госпожи Христины…
— И так каждый раз — под надзором? — возмутился Крузе.
— Так принято, молодой человек, и не нам с вами менять установленные приличия, — вздохнул преподобный Глюк. — Не забывайте, что моей супруге тоже было бы не лишним побольше узнать о вас. Не можем же мы, в самом деле, позволить нашей воспитаннице и честному солдату, попросившему ее руки, и дальше сбегать от людей на уединенный берег Алуксне…
— Но откуда вы знаете?!
— О, юноша, я знаю о вас с Мартой гораздо больше, чем вы думаете! И о многом догадываюсь… Я тоже был молодым и, поверьте, не так давно!
— Но когда я могу надеяться получить у вас благословение на свадьбу с вашей воспитанницей? — задал неудобный, но неизбежный вопрос Йохан.
Пастор впервые за всю беседу неприязненно поморщился:
— Не будьте нетерпеливы, молодой человек! Время покажет, достойны ли вы ее руки.
— Времени у нас очень мало, господин пастор, — серьезно заметил Йохан. — Вам должно быть хорошо известно, что московиты собирают силы для вторжения в Ливонию! Настанет лето, просохнут дороги — и либо они выступят на нас, либо мы на них. Тогда совсем не останется времени для мирных дел… Когда мы вернемся — бог весть!
Эта угроза была вполне осязаемой. Преподобный Глюк вспомнил о своем сновидении, о визите гостя из потустороннего мира и о его отчаянной просьбе как можно скорее выдать Марту замуж и отослать из города. События властно и жестоко подталкивали пастора к решению судьбы бесконечно дорогого ему и совершенно беззащитного перед вызовами войны существа.
— Что же, вы правильно сделали, что напомнили мне о войне, герре Крузе, — печально проговорил он. — Возможно, я просто боялся расстаться с Мартой так скоро… Но если будет на то воля Господня и согласие моей Марты, я обвенчаю вас в июне, на день Святого Яна. У латышского народа, хозяина этой земли, Янов день с древних времен считается самым подходящим для соединения любящих сердец браком перед Богом и людьми! Недаром среди простых крестьян бытует поверье, что в Янову ночь влюбленные могут отыскать в лесу цветок папоротника — залог их счастья…
Йохан горячо схватил руку пастора и принялся с благодарностью трясти ее:
— Спасибо вам, преподобный отец! Мы с Мартой всю жизнь будем благодарить вас! Только бы приказ о выступлении не пришел раньше…
Глюк улыбнулся своей едва заметной мягкой улыбкой:
— Я все предусмотрел, герре Крузе. В ближайшее воскресенье мы сделаем оглашение в кирхе, как это положено, и у вас, шведов, и в нашей Ливонии. В добрый час, мальчик мой, в добрый час… Но вы должны дать мне слово, что после свадьбы отправите Марту в Швецию, дабы она дожидалась вас подальше отсюда. В доме вашего отца… Опасности войны не для нее!
— Обещаю, господин пастор! — заверил его Йохан. — Когда настанет пора трубить поход, солдату покойнее знать, что его жена в безопасности! Я отправлю ее к моим родителям и сестрам… Но вы даже не спросили, богата ли моя семья?
— Я и так вижу, что вы не богаты, — заметил пастор. — Однако вы молоды и, значит, у вас все еще впереди! Уверяю вас, Марта привыкла к скромной и наполненной трудами жизни. Она подобна своей прославленной в Новом Завете тезке, доброй Марте из Иерусалима, сестре воскрешенного Лазаря, принимавшей Спасителя под своим гостеприимным кровом…
— А мне кажется, она больше похожа на Эсфирь! — неожиданно для самого себя восторженно воскликнул Йохан и тут же изумился: как будто кто-то другой говорил его устами.
Глюк едва заметно вздрогнул, услышав это библейское имя, и на его лицо легла тень. Исчезла ясная, спокойная улыбка, глаза тревожно заблестели.
— Эсфирь? — переспросил он, а потом произнес жестко и резко, словно заклинание: — Нет, она не похожа на Эсфирь! И не будет похожа! Мы с вами сделаем все, чтобы этого не случилось!
Йохан так и не понял, чем не угодила преподобному Глюку библейская царица и почему Марте не пристало походить на эту легендарную красавицу. Похоже, этот мудрый человек предвидел какую-то опасность. Но не московиты страшили его, а нечто другое — темное, неясное, не поддающееся описанию. Йохан нередко думал о тайном смысле слов пастора, но никак не мог их постичь.
Впрочем, признаться по совести, Йохана не очень-то заботили мудреные слова ученого богослова. Марта, красавица Марта, сама шла к нему в объятия, а уж-то он сумеет удержать самую желанную женщину в мире и пожать вместе с нею плоды счастливого брака! Когда он вернется в родной Уппланд из похода, непременно в офицерском чине, увенчанный славой и с богатой добычей, Марта будет ждать его, словно самая драгоценная награда. И детишек у них будет целый десяток, а еще лучше — дюжина. Пусть мальчики растут под стать отцу, храбрыми солдатами для Его Величества короля Швеции, а девочки — такими же красавицами и умницами, как их матушка, и гордыми покорительницами сердец молодых уппландских дворян. Вот оно — счастье!
Глава 6
ЯНОВА НОЧЬ
— Достойные и благочестивые граждане славного города Мариенбург! — Ученый пастор Эрнст Глюк во весь свой немалый рост поднялся над праздничным столом с вместительной, в целую пинту, пивной кружкой в руке. — Сограждане, друзья и моя возлюбленная паства! — В голосе пастора появились сентиментальные нотки, изрядно сдобренные хмельными напитками. — Сегодня мне выпало счастье соединить брачным союзом во имя Господне любящие юные сердца. Я отдаю свою воспитанницу, свою возлюбленную духовную дочь и, зачем же лукавить, о мои дорогие… — Тут пастор несколько запнулся, чтобы стереть мизинцем слезу умиления, не выпустив при этом кружки, и важно продолжал: — Dixi, друзья мои, я отдаю отраду моего сердца Марту, которую люблю, словно родное дитя, хоть она и не плод моего грешного семени, в надежные руки храброго шведского воина!..
Йохан наклонился к Марте, щекоча ее нежное розовое ушко своими мягкими усами, и весело прошептал ей шутливый куплет, только что родившийся в его озорном воображении:
Не сдержавшись, Марта прыснула от хохота и поспешила спрятать свою шаловливую улыбку в кружевной платочек: на свадебном торжестве добропорядочной молодой супруге приличествует держаться скромно и застенчиво. Однако от проницательного, несмотря на изрядное количество выпитого, взора пастора ничто не могло укрыться. Укоризненно покачав головой, он придал своему продолговатому, еще не лишенному мужественной привлекательности лицу постное выражение и продолжал:
— Господь свидетель, что я не жалел своих скромных усилий, дабы воспитать эту дщерь заблудших папистов в твердых правилах нашей святой протестантской церкви. Насколько же я преуспел в этом, судить отныне не мне, а ее данному Божественным Проведением мужу, трубачу доблестного Уппландского драгунского полка Йохану Крузе, который, надеюсь, настолько тверд в догматах и заповедях веры, насколько пристало воину христианнейшего короля Швеции! Ибо, как сказано в Писании Ветхого Завета, Вторая книга Царств, глава пятая…
— Добрый пастор, в Писании сказано много такого, чего и на трезвую голову не поймешь! Давайте же наконец выпьем здоровье молодых! — прервал многословие преподобного Эрнста Глюка его сосед по столу, краснолицый и толстобрюхий весельчак, колбасник Фридрих Мюллер. Гости, собравшиеся за длинными столами, поставленными прямо на живописном берегу озера Алуксне, под древними стенами Мариенбурга, разразились приветственными криками, и было не совсем понятно, речь какого из ораторов понравилась им больше. Кружки — глиняные, медные, деревянные — пошли плясать свой извечный танец, выстукивая друг о друга нестройный пьяный ритм и разбрасывая на скатерти, на платья, на чьи-то усы легкие хлопья пивной пены.
— Здоровье молодых!!
— Будь счастлива, Марта!!
— Молодчага, Йохан, какую красотку отхватил!
— За граждан Мариенбурга, щедрых хозяев!
— За славных шведских солдат!
Развеселые и не совсем трезвые голоса далеко разносились над вечерней гладью озера, поднимали стайки различных водолюбивых птиц, устроившихся в камышах, и те носились над Мариенбургом, добавляя в здравницы пирующих и свои резкие крики.
Йохан нащупал под столом круглое колено Марты и крепко, но нежно сжал его ладонью:
— Давай убежим! Туда, за луг, к заводи… Идем!!
— Йохан, ну что ты? Ой, это же так неприлично, — больше для вида попыталась возразить Марта, а сама уже почувствовала, как жаркая и сладостная волна ударила ей в голову, быстро вытесняя оттуда остатки нудных наставлений пастора. — Нас же хватятся!
Но у Йохана, как у истинного военного, несмотря на весь романтизм момента, уже была готова диспозиция:
— Так, Марта. Первое: запах чувствуешь? Сейчас подадут колбаски с розмарином, и все уткнутся в свои тарелки. Что это значит? Никто и не заметит, как мы уйдем. Второе: пастор выставил десять бочек пива, бочонок мальвазии и бочонок рейнского, а комендант майор фон Тиллау добавил еще бочонок шнапса. Что это значит? Гулять будут до самого утра, и мы потом тихонько вернемся и присоединимся к общему застолью как раз к десерту. Третье: сегодня же Янова ночь, Марта, время влюбленных! А вдруг сейчас там, в зарослях, расцветает огненный цветок папоротника и сулит нам вечное счастье?! А мы здесь сидим и с глупым видом хлещем пиво… И последнее: я не могу больше ждать!!! Ты мне жена или кто?! А ну, пошли, а то сейчас как схвачу тебя поперек тулова, как взвалю на плечо!..
Йохан изобразил на своем симпатичном открытом лице такое потешное свирепое выражение, что Марта снова рассмеялась.
— Пошли, мой милый! Пошли, мой бесстрашный драгун! — Она сама схватила его за руку и увлекла в сгущавшиеся сумерки, прочь от сосредоточенного чавканья и сбивчивой болтовни бражников.
— Только я ботфорты снимать не стану! — предупредил Йохан на ходу. — Их потом не натянешь…
— Тогда и я не стану снимать… бусики! Хи-хи! — лукаво отозвалась Марта…
Она еще успела поймать тоскливо-завистливый взгляд, которым из-под белесых ресничек проводила их толстушка Катарина, старшая дочь пастора Глюка. Больше никто действительно не заметил их ухода или не захотел заметить.
…Марта, вспоминая потом эту светлую, самую короткую в году, Янову ночь, так и не знала, расцвел ли в роще на берегу Алуксне волшебный цветок папоротника. У них с Йоханом, когда они наконец остались наедине, было чем заняться, кроме как рыскать по зарослям в поисках сказочного счастья! Счастье, только не из красивых историй, а самое простое и доступное, было здесь, так близко, в его жарких поцелуях, властных объятиях, в радости принадлежать и обладать. Марта немножко боялась, не обидится ли ее возлюбленный, поняв, что он не первый в ее жизни… Но, слава богу любви или скорее богу войны: Йохан был солдат, и обывательские предрассудки для него ничего не значили.
…Потом они долго сидели, обнявшись, на замшелом стволе старой ивы, много лет назад склоненной бурей до самой воды, и в сумерках серые глаза Йохана казались Марте такими же синими, как его мундир. Только сейчас она вдруг заметила, каким юным был на самом деле ее отважный испытанный солдат: на год, самое большее — на два старше ее. От счастья его лицо стало совсем мальчишеским, и тщательно закрученные светлые усики (видимо, ради молодецкой длины не разу не знавшие бритвы) казались на нем приклеенными.
— Скажи, а у тебя было много женщин? — смущаясь, спросила Марта. — Раньше, до меня…
Йохан шутливо приосанился и движением заправского покорителя девичьих сердец принялся крутить усы:
— И ты спрашиваешь об этом драгуна, красотка? Или пары месяцев, которые наша бесстрашная рота квартирует в вашем городишке, не хватило, чтобы сделать всех здешних девушек счастливыми?
А потом рассмеялся, нежно поцеловал Марту куда-то в висок и честно признался:
— У меня — не очень. Пока брат был моим плутонговым командиром, он бдительно следил, чтобы я усвоил все военные доблести, но избегал военных пороков! А потом… Потом я, наверное, просто ждал тебя.
— Расскажи о своем брате, — попросила польщенная Марта. — Ты много раз говорил о нем, но я даже не знаю, что он за человек и где он сейчас. А ведь мы с ним сегодня стали родственниками!
Йохан вздохнул и улыбнулся какой-то далекой улыбкой.
— Кристиан, можно сказать, мой отец и воспитатель, хоть старше меня всего на три года, — серьезно сказал он. — Наш старик здорово пьет, после того как в славной битве при Лунде датчане отстрелили ему ногу и пришлось проститься с армией. Ему как-то не до детей… Вернее, не до нашего воспитания, потому что плодил он нас с завидной регулярностью: у тебя сегодня появилось целых шесть симпатичных болтушек-золовок, Марта! Так вот, усадьба наша небогата, налоги и на землю, и на скот высоки. Так что Кристиан сам ушел служить в драгуны в шестнадцать лет, а едва мне стукнуло пятнадцать — привел в полк и меня, упросив нашего полкового командира старика Веннерстедта определить меня учеником трубача. Так мы и служили с Кристианом нашему славному королю Карлу и славе Уппландского полка, пока в сражении при Нарве брату не посчастливилось отбить у московитов знамя…
— Так ты тоже сражался при Нарве, мой милый?! — восхитилась Марта. Даже она, девушка, не раз слышала захватывавшие дух рассказы об этой битве, которую красноречивые рассказчики сравнивали с борьбой богов и титанов из эпоса древних эллинов, а молодого короля Карла, всего с девятью тысячами солдат сразившего неисчислимые рати восточных варваров московского царя Петра — с самим Марсом! — Что же ты никогда не рассказывал мне об этом, Йохан?
— Нечего рассказывать, Марта, — заметно огорчился Йохан. — Я-то как раз был тогда на побывке дома… Догнал своих только в Польше, когда даже нарвский дым уже выветрился из мундиров! Так что в сражении мне так и не довелось побывать, экая досада!! А то я непременно взял бы у московитов второе знамя, и король принял бы меня вместе с Кристианом в свою верную дружину лейб-драбантов! Наш король замечает все подвиги и всегда награждает героев достойно их деяниям. Старые солдаты говорят, он может видеть сквозь дым сражения!
Марта с сомнением хмыкнула. Правда, строгая госпожа пасторша, наверное, тоже обладала способностью видеть сквозь стены, всегда появляясь в девичьей спальне с суровым назиданием как раз в тот момент, когда они с ее дочками сплетничали о кавалерах. Но видеть сквозь дым сражения, да еще когда вокруг летают ядра и пули, — уж больно сомнительно!
— А может, он еще молнии из глаз метать умеет, ваш король? — хихикнул она.
— И умеет!! От одного его взгляда боевые кони начинают беситься и сами поднимаются в безудержный галоп, а солдатскому сердцу совсем ничего не страшно! — возмутился Йохан. — Да что ты вообще понимаешь в воинских подвигах, девица?!
— Не менее твоего, думаю, — с достоинством парировала Марта. — Я, между прочим, дочь офицера Речи Посполитой! А с недавних пор — и жена шведского солдата, если ты помнишь!
— Прости, прости, любимая! — Йохан с жаром раскаяния припал губами к ее руке. Это было приятно. Марта даже зажмурилась от счастья. Тем более он все равно не увидит и не станет заноситься: он занят ее рукой. Как же ей все-таки повезло в любви! Какой завидный супруг ей достался! Не нудный и желтолицый от постоянного сидения в пыльной лавке отпрыск купеческого семейства, у которого на уме только звон талеров да приходно-расходные книги. Не мастер-ремесленник, сутулый и чахоточный от тяжелого труда, задавленный страхом перед бедностью и жизнью, убитой на услуги первому встречному. И даже не благочестивый, но, увы, постный священник, который не ляжет с женой в постель без того, чтобы не процитировать половину Писания… Храбрый, красивый, веселый солдат, пылкий, как огонь (что не редкость в его сословии!), да к тому же влюбленный и ласковый, словно весенний ветерок (что, наоборот, редкость!). А какие чудные звуки умеет он извлекать из своей начищенной медной фанфары — то призывные и грозные, словно песнь бранной славы, то протяжные и скорбно-печальные, словно плач валькирии из древних легенд его скалистой родины!
— Слышишь, Марта? — внезапно встрепенулся Йохан. — Скрипка!
И действительно, оттуда, где веселились изрядно захмелевшие гости, долетела простенькая и в то же время удивительно радостная мелодия крестьянской песенки «Лиго», под которую в Янову ночь латышская молодежь водит хороводы вокруг костра. В воздухе отчетливо запахло дымком от смолистого хвороста.
— Пойдем, Йохан! — вскочила Марта, в свою очередь увлекая за собой своего драгунского трубача. — Я хочу танцевать! Хочу кружиться с тобой вокруг костра до рассвета, и петь, и улететь в небо вместе с искрами! И забыть! Забыть, что твой король Карл, который все видит и пускает молнии, позовет тебя, и ты уйдешь. А мне останется только ждать, когда ты вернешься, и плакать. Ты же знаешь, я терпеть не могу плакать! Так что уж возвращайся поскорее, пожалуйста! И возвращайся обязательно!
Но Йохан вдруг весело схватил ее в объятия и принялся со смехом целовать куда попало:
— Ах вы, Евины дочери! Хотите, чтоб солдат сидел подле вас на привязи, как собачонка? Вот уж чему не бывать, так не бывать! И потом… Ну что со мной может случиться? Поляков и саксонцев мы с нашим неустрашимым львом Карлом побьем, как нечего делать!
— А московиты? Они, говорят, уже совсем близко…
— Московиты уже побиты под Нарвой, лежат в своих болотах и не встанут! Бродит здесь по Лифляндии с дикими казаками и разным сбродом какой-то их начальник Шере… Шеме… Да ну его! Непроизносимое имя. Не бойся, Марта, наш добрый верный Шлиппенбах скоро загонит этого жалкого вояку обратно в варварский Новгород, и я опять вернусь к тебе! До следующей войны, ха-ха-ха!!!
Марта хотела возразить, что Новгород, если верить рассказам пастора Глюка, богатый и красивый город, что генерал Шлиппенбах недавно уже потерпел одно поражение от этого русского воеводы с таким сложным именем на «Ша», и что ей вовсе не хочется, чтобы муж возвращался к ней только в перерывах между войнами. А еще очень хотела сесть на траву и заплакать, горько и безутешно, словно обиженная маленькая девочка. Но она не сделала ни того ни другого, а через силу изобразила на своем померкшем лице приветливую и ласковую улыбку. «Никто не говорил, девочка, что быть женой солдата легко или радостно, — вдруг отчетливо сказал в ее душе незабытый голос матери. — Но жена солдата должна быть тверда и улыбаться, когда хочется плакать. Пускай он запомнит улыбку. В самый страшный час она охранит его». Что ж, улыбайся, Марта. Ты должна научиться улыбаться в лицо беде, приказала она себе. Ее счастье, похоже, имело отчетливый и терпкий привкус горечи, словно густая черная мальвазия, которую она сегодня попробовала впервые. Но благородное вино все же лучше, чем скисшее молоко!
Поделиться книгой: