Помоги проекту - поделись книгой:
«Жидов так много, что тошнит».
Судя по всему, это презрение к «недостойным», ко всякой «черни» было у аристократов в крови. Можно ли им было рассчитывать на снисхождение после того, как «чернь» добралась до власти? Кстати, вынужден с прискорбием признать, что Алексей Сергеевич Блохин на выборах в первую Государственную думу голосовал… за «Союз законности и порядка», то есть черносотенцев.
Однако читаем дальше записки кирасира:
«Мы взяли 113 пленных, которых под конвоем погнали в Глухов… Тогда никому из нас и в голову не приходило думать об ответственности, которую мы принимали, решая судьбу этих пленных. А с ними произошло следующее. Они поступили в ведение нашего коменданта города Глухова, гвардейского полковника. Через два или три дня пришел приказ о спешном очищении нами Глухова, которому угрожал заход с тыла красных. Комендант был человек решительный, гнать и кормить пленных при отступлении он не мог, движение по железной дороге прекратилось. Недолго думая, он приказал всех пленных расстрелять. Полэскадрона, который был в его распоряжении, на эту задачу хватило».
Далее следует попытка оправдания:
«Никто не будет оспаривать, что одной из главных задач воюющих является убийство противников».
Ну что прикажете взять с человека, который не понимает разницы между задачами военных действий и средствами их достижения? Трудно поверить, что целью Белого движения было убийство — убийство как можно большего числа евреев и большевиков. Но если все же так, стоит ли тогда удивляться, что аналогичный принцип взяли на свое вооружение защитники Страны Советов, истребляя «классовых врагов»?
Ясно одно — тогдашняя монархическая «элита» была не в состоянии разобраться в том, что происходит со страной, и принять разумное решение. Это признает один из представителей этой элиты, описывая 1918 год:
«Так в начале лета доживали последние дни помещики в Орле: Матвеевы, Талызины, Боборыкины, Левшины, Куракины, Оливы, Шамшевы, Блохины, Шепелевы-Воронович, Володимировы. Беспечность и непонимание ими надвигавшейся грозы были непостижимы».
Впрочем, все эти «беспечные» дни остались в прошлом. Быть может, именно поэтому возникла такая неодолимая ненависть к тем, кто поднял руку на привычно обустроенный быт, на имущество и дарованные государем привилегии.
Кстати, имущество было потеряно немалое. Скажем, у семьи Шидловских в одной только Воронежской губернии, в родовом селе Покровском, — усадьба и экономия стоимостью около 150 тысяч рублей золотом, 200 пар волов, около 200 лошадей, 60 коров, 400 свиней и баранов, повозки, экипажи, телеги, упряжь. Подробный перечень имущества приводит в своих воспоминаниях сам Шидловский. И все это пошло прахом…
Дальше мороз, тиф и отступление. О расстрелах евреев уже никто не помышлял. После эвакуации из Крыма — путь в Константинополь. Сергей Шидловский со временем, видимо под влиянием жены, занялся сугубо мирными делами на севере Африки, в Марокко.
А бывшего кирасира призрачная надежда вернуть то, что потерял, с началом новой мировой войны привела в Русскую освободительную армию, к генералу Власову. «Освободить» опять не удалось, и после поражения Германии его взяла под свое крыло американская разведка. До развала Советского Союза «освободитель» все-таки дожил, но радости победы не перенес — в начале 90-х годов его не стало.
И вот какой вывод неизбежно возникает, стоит лишь внимательно изучить воспоминания бывших белых офицеров и представителей царской знати. Российская элита сама создала себе врага — умного и расчетливого. Пролетариат никак не мог соответствовать роли диктатора, приписываемой ему отцами-основателями Страны Советов и ВКП(б), — классовая сознательность не заменит воспитания, а требуемые для управления государством знания невозможно получить за один семестр. Его место заняли люди, обозленные на свою судьбу, истомившиеся в ожидании возможности сделать успешную карьеру, лишенные тех прав, которыми обладала привилегированная часть населения России. Униженные и оскорбленные, достаточно умные и более или менее образованные, они стали могильщиками прежней государственной элиты — потомственной аристократии, интеллигенции, высшего чиновничества. Получив возможность отомстить, обиженные не ограничивали себя никакими нравственными принципами, преследуя цель наказания бывших притеснителей, а затем, расталкивая локтями конкурентов, рвались наверх, увлекая за собой близких по духу и происхождению, себе подобных. Похоже, со временем Сталин стал побаиваться этих людей. Поэтому «чистки» конца 30-х годов в значительной степени затронули именно эту часть советских «аппаратчиков», и прежде всего НКВД и армию.
Но как такое могло произойти? Каковы конкретные причины разгрома Белого движения? Ответить на вопрос пытался в своих воспоминаниях, изданных в 1928 году, полковник Добровольческой армии, уже упоминавшийся командир Русского охранного корпуса с 1941 по 1945 год Борис Штейфон. И для начала характеристика, данная им командующему:
«Его слабости стали все более и более затемнять его способности, и пословица о голове и рыбе нашла яркое подтверждение в харьковском периоде… Обосновавшись в Харькове, генерал Май-Маевский под влиянием своих страстей все более и более отходил от дела и терял волю. Харьковское общество, в особенности первое время, чуть ли не ежедневно „чествовало командира“… „С делами успеете. Садитесь. Вот вам стакан вина“. Командующий был явно навеселе…»
Но в чем причина этих «беспробудных» страстей? Бессмысленность борьбы, разочарование в идеалах, неверие в возможность победить народ? Нет, Борис Штейфон столь пессимистического отношения к святому делу не разделяет. Причина ему видится совсем в другом:
«Немало зла причинил командующему армией его личный адъютант капитан Макаров».
Нетрудно догадаться, что это тот самый «адъютант его превосходительства», фильм о котором пользовался огромной популярностью в 80-х годах. Можно предположить, что Штейфон видел зло в действиях Макарова в качестве разведчика. Но вот читаем:
«Макаров во всех своих проявлениях был настолько примитивен, что не требовалось особого ума и проницательности, чтобы исчерпывающе точно определить его нравственный облик…»
Как же так? «Настолько примитивен», но все никак не удавалось разоблачить. Куда смотрела хваленая деникинская контрразведка?
Да нет! Оказывается, дело тут совсем не в том — вовсе не в «шпионских» кознях красного разведчика. Трагедия войск генерала Май-Маевского заключалась в том, что Макаров поголовно всех споил. Именно так! Сначала генерала… Ну а больше и не требовалось:
«Беря пример с командующего, стали кутить офицеры, причем эти кутежи выливались зачастую в недопустимые формы…»
А что, может быть, и в другие части пробрались «Макаровы»? Споили доблестное офицерство, и вот вам результат:
«Не сдерживаемый мерами продуманной и неуклонно проводимой системы, добровольческий тыл все более бурлил и разлагался. Представление о законности снижалось, а у натур неустойчивых и вовсе вытравлялось. Пока войска победно двигались вперед, это не было так страшно».
И правда, пить на радостях — это совсем не то, что напиваться с горя.
Коль скоро речь зашла об итогах братоубийственной войны, хотелось бы указать на еще одно совпадение. Правда, маловероятно, чтобы оно произошло, и что уж совершенно точно — ни к каким выводам нас не обязывает. А дело в том, что, находясь в Белой армии, Булгаков несколько месяцев в конце 1919 года служил врачом 5-го гусарского Александрийского полка. Есть основания полагать, что именно в этом полку сражался шурин Киры Алексеевны, сын того самого шталмейстера Высочайшего Двора, что незадолго до войны скончался в Петербурге. Фамилия Козловский должна была привлечь внимание Булгакова. Случилась встреча или нет — откуда же нам знать? Однако в любом случае знакомство это продолжения не имело — Булгакова перевели на работу в госпиталь, во Владикавказ, а князь вскоре погиб в сабельной атаке. Было это уже накануне разгрома войск Врангеля, в Крыму.
v
Исход белых из Крыма, 1920 г.
Сражался на стороне белых и дядя Киры Алексеевны, Николай Сергеевич Блохин, генерал в армии Колчака. Сражались и двое ее братьев, оба морские офицеры. Один в составе русской эскадры эвакуировался в Бизерту, другой погиб в Крыму. Однако эти сведения требуют подтверждения.
Ну вот, снова мы увлеклись совпадениями и догадками. Вернемся к тем, кто эвакуировался из Крыма и Кавказа в 1920 году.
Будущая жена белого офицера, прославившегося своими «подвигами» в Крыму, Надежда Левшина принадлежала к семейству генерала, который командовал кавалергардами при дворе его величества, ну а в Гражданскую войну стал представителем Добровольческой армии на Северном Кавказе. Рука не поднимается написать, что будто бы успешно воевал, поскольку после бегства из Новороссийска вместе с семьей он оказался на полупустынном острове в Эгейском море, близ Дарданелл.
Выжженная солнцем земля, остатки бараков, где англичане прежде содержали пленных турок, рваные палатки и скудный паек от тех же англичан. Еще когда стояли несколько дней на рейде Константинополя, а пароход набит был под завязку, и не было ни хорошего питания, ни удобств, и вымыться удавалось только раз в неделю, и даже уборной не было — в это время Митя, младший брат Надежды, желая отблагодарить моряка-индуса за заботу, дал ему одно из «золотых яичек с бриллиантиком», из тех, что принадлежали сестре… Вот это сочетание золота, бриллиантов и отсутствия уборной, как можно предположить, казалось им совершенно диким, ненормальным. А дальше было еще хуже.
Корь, скарлатина и сыпной тиф. Дети и старики умирали чуть ли не каждый день. Надежда потеряла брата и сестру, трех и четырех лет от роду. Жизнь стала невыносимой. Беженцы обращались с просьбами к местным властям, писали тамошней императрице, прося соизволения на то, чтобы поселиться в одной из греческих деревень, просили отпустить в Сербию или в Константинополь. Но все мольбы были напрасны. Даже последний главнокомандующий белых войск не захотел или не смог помочь — первым делом он постарался спасти своих солдат, а их было на острове немало.
Так продолжалось два мучительных года. Задумывалась ли Надежда когда-нибудь о том, что все эти несчастья, свалившиеся на семью, могли быть наказанием за то, что творилось руками ее будущего мужа тогда, в Крыму? Думаю, что вряд ли. Точно так же маловероятно, что маршал Тухачевский, стоя у расстрельной стены, в последние мгновения вспоминал про то, как взбунтовавшихся крестьян травили газами по его приказу. Не думали об этом перед казнью в 37-м и бывшие чекисты, те, что «прославились» в Гражданскую войну пытками пленных классовых врагов, и «знаменитый» разведчик-террорист Яков Блюмкин, сдавший ВЧК немало своих товарищей-эсэров. И уж конечно, не ожидал такого поворота бывший депутат Госдумы Николай Шидловский, так рьяно добивавшийся свержения ненавистного монарха.
Вот ведь и мы, стоявшие в 91-м вокруг Белого дома, на набережной Москвы-реки, тоже не представляли, что так будет — так, как случилось потом. Ох, трудно предугадать последствия того, что делаем! Впрочем, все мы, и нынешние, и прошлые, — люди примерно одинаковые и, что характерно, крепки только «задним умом».
Семейству Левшиных помогло вмешательство английской королевы — кто-то из родственников имел знакомства среди европейской знати. Если бы не это, судьба семьи оказалась бы трагичнее во много раз.
А дальше все пошло привычным чередом. Бывший штабс-капитан Сергей Шидловский с Надеждой Левшиной познакомился в Париже. После свадьбы они переехали в Марокко, куда потянулась вся многочисленная левшинская семья. Впрочем, скончался русский эмигрант Шидловский не в Марокко, а уже во Франции.
Исход русских из России иной раз имел и не столь ужасные последствия, какие пришлось испытать тем, кого судьба закинула на остров Лемнос. Вот как вспоминал об этом знаменитый русский шансонье Александр Вертинский, находясь в Париже:
«А на другом острове, Принкипо, в настоящем земном раю, среди роз, глициний и магнолий, в лучшем отеле мира сидели, как в концлагере, русские беженцы на английском пайке и играли в карты на коробки „корн биф“ — консервов, проигрывая друг другу свои голодные пайки. С горя они отвинчивали дверные медные ручки и продавали их за гроши на барахолке, чтобы курить и пить турецкую водку.
Старые желтозубые петербургские дамы в мужских макинтошах, с тюрбанами на головах, вынимали из сумок последние портсигары — царские подарки с бриллиантовыми орлами — и закладывали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу. Они ходили все одинаковые — прямые, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-посохами в руках и делали „бедное, но гордое“ лицо. Молодые офицеры, сопровождавшие этих дам, какие-то Вовочки и Николя — бывшие корнеты лихих гусарских и драгунских полков — „красиво“ проживали деньги своих спутниц…»
Как странно иной раз складывается жизнь и как по-разному реагируют на изменение жизненных обстоятельств люди. Один, позвякивая золотом в кармане, озабочен поисками туалета и крайне удручен тем, что его, оказывается, нет. Другого способно вывести из себя даже отсутствие туалетной бумаги в заведении, называемом гальюном.
А ведь всего-то разница между ними в том, что первый — потомственный дворянин, второй же — сиятельный князь то ли в двадцать пятом, то ли еще в каком колене. Первый эвакуируется из Новороссийска на битком набитом беженцами пароходе, а второй — из Севастополя в солидной компании с Курской иконой Божией Матери и последним главнокомандующим белых войск. А ведь все могло закончиться куда плачевнее, и никакой бумаги не понадобилось бы.
По счастью, через полтора десятка лет сиятельный обнаруживается в артистическом кабаре «Шехерезада», на
А ведь чуть позже там, в «Шехерезаде», выступала со своими песнями, пела под гитару Анна Юрьевна Смирнова-Марли, урожденная Бетулинская. Внучка камергера Высочайшего Двора, дочь титулярного советника, служившего в Сенате, она родилась в дни Октябрьского переворота. А через год, когда вслед за убийством Урицкого и покушением на Ленина началась «зачистка территории», был арестован и ее отец. После двух месяцев следствия по делу организации, «поставившей себе целью вербовку белогвардейцев на Мурман», в армию Юденича, он был расстрелян. Понятно, что Анна Юрьевна не испытывала ни малейшего почтения к большевикам, однако в годы войны оказалась с ними по одну сторону баррикад, и в мыслях не допуская сотрудничества с нацистами хотя бы для того, чтобы отомстить за смерть отца. Ее называли русской музой французского Сопротивления, гимном которого стала «Песня партизан»
Пропуск Анны Марли в Лондоне, 1940 г.
Но князь песен не дождался, вовремя отбыв в Америку.
И вот выясняется, что этот самый князь, у которого была такая заботливая тетя, приходится четвероюродным братом той Надежде Левшиной, которая два года прожила на полупустынном острове, без лекарств, на скудном пайке, среди могил близких ей людей, ожидая в британском лагере для перемещенных лиц, когда же о них вспомнит хоть кто-нибудь в Европе. А в это время жизнь княжеской семьи вливалась, по его словам, в «индивидуальное русло». И в этом «русле» старшая сестра князя, которую по странному совпадению звали тоже Надя, готовилась выйти замуж за офицера лейб-гвардии Конного полка, некоего графа С. Великая княжна Елена Владимировна помогала княжеской семье с устройством: «сначала… в симпатичном отеле „Сплендид“, где подавали хороший кофе с маленькими круассанами», потом… Да ладно, бог с ними.
Подругой князя в середине 30-х годов стала очаровательная Маргарита. На десять с лишним лет старше его, она уже в юном возрасте участвовала в походах Деникина и Врангеля. Эдакий антипод Анки из дивизии Чапаева. Навыки стрельбы из пулемета убежденная фашистка применила, когда в Италию вторглись союзные войска. Не этот ли персонаж вдохновил Булгакова на создание образа ведьмы, мстительной подруги Мастера в последних главах «закатного» романа? Кстати, и сам князь состоял в «почетных фашистах» одного из итальянских городков.
Но вот странное обстоятельство — было время, когда «пулеметчица» числилась в подругах у Цветаевой. Как-то, купив закуски и вина, они с князем пришли к Марине. Квартира в рабочем районе Парижа, везде беспорядок, фотографии без рамок, журналы на полу, а на хозяйке дешевое платье и мужские ботинки — именно на это обратил внимание князь. Тут уж не до стихов…
Сам князь ни стихов, ни песен не писал. Его кумиром был не какой-нибудь писатель, бард или же поэт, а последний главнокомандующий белыми войсками, барон Петр Врангель — «шикарный, благородный человек, символ белой эмиграции». Особенно впечатлили князя три главных принципа внутренней политики — из тех, что готовил для будущей России бежавший из Крыма генерал.
Во-первых, барон допускал захват крестьянами поместных земель, но только постфактум, когда уже ничего с этим не поделаешь. По принципу — кто не успел подсуетиться, пусть локти кусает и ждет следующего случая. Согласно мнению барона, такой де-факто узаконенный захват должен был привести к установлению справедливого порядка, основанного на владении частной собственностью.
Во-вторых, допускалось существование любых партий, но в соответствии с тем же принципом — «кто успел». Предполагалось, что «успевшие» договорятся о принципах взаимодействия — чтобы не было разборок.
И наконец, политическое устройство единой России как федеративного союза должно было опираться на органы власти, избираемые на демократических основах. Увы, за время братоубийственной войны все как-то подзабыли, что есть такое слово — «демократия».
Вам это ничего не напоминает? Мне лично вспоминаются торжественные речи на похоронах, когда всему находят оправдание, лишь бы не оскорбить память любимого покойника. Припоминаются и старания «младороссов» соединить монархию и советскую власть, и «евразийцы», пытавшиеся оправдать Октябрьский переворот в глазах эмиграции национальными особенностями России. Чего только не придумают ради сохранения иллюзии, будто возможно возвращение назад!
И снова вспоминаю князя — того, чьи застолья в «Шехерезаде» оплачивала богатая американская мадам. Честно признаюсь, что в молодые годы тоже погулял, однако гулял только на свои. Видимо, то, что позволено сиятельному князю, ни в коей мере не подходит для внука крестьянина и сельского учителя — у нас, «неаристократов», собственная гордость. А если бы в России стараниями белых войск снова установили монархический режим, кто знает, как бы обернулось. Вот и теперь не очень разгуляешься. Разве что подыскать себе богатенькую Бетти?
С началом Второй мировой войны было несколько попыток призвать князя в армию США. Однако то его нелояльное отношение к Советам помешало (как-никак союзники!), то предлагали нечто совершенно несусветное — забросить князя с разведывательной миссией в оккупированную Бельгию. Что станет в случае его ареста с многочисленной родней, проживающей в Брюсселе, никого не волновало. Князь между тем не сомневался, что в случае ареста сразу же всех выдаст, а потому отказался наотрез! И лишь перед окончанием войны предложили что-то стоящее — поработать переводчиком в разведке. В основном деятельность разведки в это время сводилось к «просеиванию» военнопленных — одних собирались использовать в интересах США, другие, особо запятнавшие себя, подлежали выдаче советскому командованию как отработанный материал. Князю все представлялось несколько иначе — не мог он допустить, чтобы кто-то из его родни или знакомых по Ялте или Петербургу попал в руки злодеев коммунистов.
Точно такими же соображениями руководствовался и зять Киры Алексеевны, Владимир Хлебников, благодаря своему знанию языков также оказавшийся к этому времени в разведке. Однажды, инспектируя французские лагеря, наткнулся он на некоего господина с нерусской, но хорошо знакомой фамилией Ламздорф — им оказался внучатый племянник министра иностранных дел Российской империи, успевший повоевать и в войсках Франко, и у власовцев, и в танковых частях Третьего рейха. Убежденному антикоммунисту не повезло — он оказался в руках участников французского Сопротивления, ядро которого составляли его идейные противники. Отсюда ежедневные побои и мрачная перспектива быть повешенным. Сумел ли он унаследовать привязанности своего предка, которого царь называл не иначе как «мадам», мне неизвестно. Но вряд ли увлечения такого рода помогли бы ему выбраться из лап мучителей, скорее уж наоборот. И если бы не вмешательство сердобольного зятя Киры Алексеевны, дело могло закончиться весьма печально. Вот как вспоминал о своем спасении сам Ламздорф:
«Разоблачили, посадили в тюрьму. Посадили в лагерь смерти. Почему-то французы считали, что я партийный. Меня спас Хлебников, наш русский, который был французским офицером. Хлебников хлопотал за меня через разведку французскую, считая, что я много могу рассказать о Власове и про все, что интересовало французов, поэтому он меня вытащил из лагеря, а потом перебросил в американскую зону».
К слову сказать, Григорий Ламздорф был не чужим и для Булгакова. Как-никак исполнял роль солдата в инсценировке по мотивам «Белой гвардии». Было это еще до войны, когда пришлось юному графу подрабатывать в Париже, на сцене Русского Художественного театра.
Тем временем князь Алексей Щербатов от своего дальнего родственника не отставал — по мере сил пытался спасать из лагерей российских дворян, невзирая на то что в ту войну они творили на советской территории. Одним из них мог стать его знакомый по Парижу Борис Смысловский, в прошлом офицер лейб-гвардии, участник Первой мировой войны и деникинский офицер в Гражданскую. Будучи убежден в том, что только сотрудничество с Гитлером гарантирует победу над Советами и коммунизмом, он так обосновывал свою позицию:
«Биологическая сила русского народа велика… немцы нас не проглотят и не переварят».
Службу у нацистов он начал с создания учебного разведывательного батальона «Зондерштаб Р», а накануне разгрома фашизма добился права реорганизовать свои подразделения в 1-ю Русскую национальную армию. Однако в лагерь военнопленных Смысловский не попал. В самом конце войны ему с остатками команды удалось скрыться на территории Лихтенштейна и остаться там — да и то благодаря заступничеству Эдуарда фон Фальц-Фейна, того самого, чьи предки основали заповедник «Аскания-Нова» близ Херсона. Эдуард Александрович, служивший при дворе князя Лихтенштейна, тоже своих не выдавал!
Есть и другая версия — будто бы Смысловский пригрозил совершить покушение на князя Лихтенштейна, если только согласятся на выдачу Советам. Была и еще одна версия, согласно которой Смысловскому благодаря своим связям помог некто Мясоедов — фальшивомонетчик, учившийся граверному мастерству у Матэ, сын жандармского полковника, повешенного в 1915 году за шпионаж, а заодно сослуживец Смысловского по армии Деникина. Говорят, что в 44-м он передал агентам Гиммлера готовые клише для 50 и 100-фунтовых банкнотов, а в мае 45-го как раз рисовал марки Лихтенштейна. Однако вскоре у него на квартире обнаружили станок для печатания денег, и тогда уже Смысловский помог своему товарищу уйти от наказания и перебраться в Аргентину. Свои своих не выдают!
Впрочем, самая достоверная причина благоденствия Смысловского вплоть до глубокой старости заключается в том, что он вовремя передал свою многочисленную русскую агентуру в ведомство Гелена, а тот дальше — разведке США. Последняя и оказала давление на тех, от кого зависело принятие решения.
В отличие от князя Щербатова Борису Смысловскому даже в голову не приходило, что из-за его «биологических» идей могут пострадать родственники, оставшиеся в России. Впрочем, все произошло гораздо раньше, в 1930 году, когда была арестована группа генералов-военспецов по нашумевшему делу «Весна» — тогда тучи нависли и над бывшем мужем Елены Нюренберг-Булгаковой, Евгением Шиловским. Увы, дядя Бориса, Евгений Константинович Смысловский, не сумел предугадать, что так жестоко отзовется на его судьбе служба племянника в деникинской разведке, где он занимался организацией «спецопераций» в большевистском тылу.
Борис Смысловский избежал выдачи Советам, в отличие от многих тысяч других, — причиной стал взаимовыгодный обмен. И как ни странно, это не был единичный случай. В своих воспоминаниях Марина Левшина сообщает, что еще в 1920-м часть ее родственников «была выкуплена у чекистов» и переправлена из Ялты в Турцию. Так же действовали американцы с англичанами во время Второй мировой войны. Однако не у всех пленных или интернированных русских были деньги.
А что же князь Юрий Михайлович? Прежде чем оценивать дальнейшие его поступки, хотелось бы разобраться в политических убеждениях, в том, как соотносились в его мировоззрении любовь к Отечеству и забота о семье. Вновь обратимся к письмам Кире Алексеевне и ее мужу и постараемся понять, что же за люди их писали. Как говорится, скажи мне, кто твой друг…
И вот письмо от Ольги Николаевны Галаховой, дочери помещика Орловской губернии, камергера Высочайшего Двора и вице-губернатора. Надо признать, что, несмотря на высокое положение отца, Ольге Николаевне как-то не везло с мужьями. Один вскоре после свадьбы погиб. Другой… Но предоставим слово современнику:
«Это — человек большого роста, с военной выправкой, стремительными движениями, широким шагом. На открытом, крепком лице — веселые светлые глаза под черными косматыми, точно усы, бровями, и, как всегда в русском лице, вся энергия в глазах, лбе, в круглом черепе. Помню, он входит, как всегда в военной форме без погон, с портфелем, из-под косматых бровей блестят веселые глаза».
Веселые глаза — это за месяц-полтора до падения царизма. Тоска, надежды, разочарования, бегство из России — все это потом.
И вот уже эмиграция, Париж, 1928 год:
«Василий Васильевич требует вас на рю де Сез. Он не может, видите ли, обедать один. Вот барин-то! И эмиграция его не берет… Вы уж на такси, голубчик, поезжайте, а то он опять будет звонить и кричать на всю линию. Удивительный человек. А голос-то, голос, Господи Боже мой…»
Да, да,
Еще один штрих к портрету человека с веселыми глазами:
«Было у Василия Васильевича свойство, которое ни один масон, знавший его, не станет отрицать: приверженность к духовной свободе… Василий Васильевич органически не способен был понять иное отношение к жизни и людям. Ничто его так не возмущало, как отказ признать, что каждый человек имеет право думать и жить по-своему, предоставляя это право и другим».
Так вот и получилось, что в своем стремлении к свободе, желании жить по-своему бросил Василий Вырубов и жену, и малых детей на растерзание восставшей «черни». Впрочем, детей стараниями Греты фон Гебел, жены старшего брата Ольги Николаевны, вскоре после окончания Гражданской войны будто бы удалось выкупить у большевиков за большие деньги. Но вот о чем свидетельствовала дочь Ольги Николаевны, Ирина, уже гораздо позже:
«Уехала я из России весной 1923 года, с братьями Василием и Николаем Вырубовыми, дедом Николаем Галаховым, бабушкой Ольгой Галаховой и с тетей Кирой Галаховой. До отъезда мы все жили в Петрограде. Россию покинули легально, с паспортами. Ехали поездом через Ригу и Берлин до Парижа. Там мы поселились у моего отца».
Если жили легально, в Петрограде — зачем понадобилось выкупать? Возможно, 50 тысяч марок заплатили за то, чтобы получить паспорта и разрешение на выезд. Но дело тут не в деньгах, не в выкупе, а совсем в другом.
Разные люди, разные судьбы и радикально отличающийся подход к заботам об Отечестве и о семье. Казалось бы, следуя той самой, милой сердцу Вырубова свободе, каждый вправе выбирать свой путь. И все же не представляю, как можно в смутное время бросить на произвол судьбы жену и малых детей, а самому отправиться сначала в армию Колчака, затем с важной миссией в Америку, потом в Европу. Кто-то скажет, что долг перед Родиной для патриота должен быть превыше всего. Однако жертвовать семьей ради благородной цели вряд ли допустимо. Тем более что все старания «спасти» Россию с помощью Антанты оказались тщетны. Можно ли было рассчитывать, что жену соратника Керенского, сестру ротмистра конного Кабардинского полка Дикой дивизии «карающий меч революции» пощадит? Надо же помнить, что вслед за кровавым левоэсеровским мятежом в Рыбинске и Ярославле вспыхнуло восстание именно на Орловщине, в Ливенском уезде.
Скорее всего, по окончании следствия Ольгу Николаевну должны были освободить. Как-никак у нее на руках было трое малых детей. Но вот случилось, что в Орловской тюрьме она заболела тифом. Стал ли причиной смерти тиф или, как утверждают, заражение крови из-за грязного шприца, которым ей кололи камфару с кофеином, — не столь уж важно. Важно лишь то, что если бы смог Вырубов предвидеть столь трагический исход, если бы отдал силы не сомнительной идее «спасения Отечества», а спасению семьи, тогда и Ольга Николаевна могла бы жить да жить.
И вот приходится признать, что не так уж примитивен был муж Киры Алексеевны, как мне казалось поначалу. Что у него было в голове, по-прежнему не берусь судить. Но своей судьбой и судьбой своей семьи он распорядился более чем разумно. Не думаю, что понимал обреченность Белого движения с самого начала. Нет, видимо, интуиция сработала. Или Кира Алексеевна мужу подсказала…
Увы, разгром Белого движения прежнюю российскую элиту ничему не научил. Вместо анализа причин поражения и поиска ошибок — оголтелое «ату большевиков!», замалчивание «подвигов» белых варваров в захваченных городах и тиражирование рассказов о зверствах ВЧК. Вот и один из известных эмигрантов не удержался от того, чтобы сообщить общественности свой диагноз:
«В ЧК идут по природе жестокие люди, идут садисты».
Каким образом «садистам» удалось переиграть нормальных людей — этот вопрос остался без ответа. Речь и о разгроме белогвардейского подполья, и о проникновении в центры белой эмиграции агентов ЧК ОГПУ. Трудно поверить, что такова природа человека — садизм оказывается сильнее интеллекта, а честность пасует перед лицемерием. Впрочем, что толку удивляться — бумага и не такое стерпит.
Судя по воспоминаниям Ермолинского, фантазии зарубежных авторов и Булгакова тоже возмущали. Вот фрагмент из его беседы с Ильфом, возвратившимся из поездки в США:
«Но что они там про меня пишут! Будто я арестован, замучен в ЧК, помер… Послушайте, вы объяснили бы им, что так нельзя! А вы заметили, что они приходят в возбуждение не от литературы нашей, а лишь от тех писателей, кто у нас хоть чуточку проштрафился?»
Как тут не вспомнить Вениамина Тарсиса — о нем шла речь в одной глав «Дома Маргариты».
И все же хотелось бы понять, что было сделано не так, существовали или нет объективные причины для падения монархии и последовавших затем событий. Этот вопрос волновал и одного из основателей «Союза 17 октября» Дмитрия Николаевича Шипова. Монархист и, как считается, умеренный либерал, он так оценивал ситуацию накануне Февральского переворота: «Что такое знаменитая русская застенчивость? Это и есть отсутствие воли… Государь наш был болен тем же».
Вот и Михаил Стахович, соратник Шипова по «Союзу», в своих воспоминаниях 1921–1923 годов писал примерно то же о другом царе, предшественнике последнего самодержца на Руси. Последнего ли?
«Больше 40 лет я очень близко стоял к русской общественной жизни, следил за ней и участвовал в ней. Теперь стариком и удалившись от деятельности, но обдумывая все то, что я так близко знал, я прихожу к заключению, что фактическим виновником теперешнего ужаса, исходной его причиною является — честнейший, чистейший и до самозабвения любивший Россию, может быть, самый русский из царей после Петра Великого, — Александр III. Он невольный виновник наших несчастий. Это был добрый и чистый человек (он женился девственником и никогда в жизни не имел любовниц(ы); правдивый, он никогда не сказал неправды даже в области дипломатии; на службе и в обиходе всегда прямой, он, словом, мог бы громко и всенародно исповедоваться на Красной площади. Но, будучи неограниченным самодержцем, он был очень ограниченный человек, не хотел царствовать и совсем не понимал назначения Верховной власти…»
Один не хотел царствовать, другой вроде бы хотел, однако для царствования ему, к несчастью, не хватало воли. Ах, если бы дело было только в том! Воля нужна для претворения в жизнь единственно нужного решения. Но если в умах государственной элиты нет единства, что может сделать даже наделенный волей царь? Умеренные либералы настаивали на выкупе помещичьих земель и передаче их крестьянам, а консерваторы отчаянно сражались за сохранение помещичьей собственности на землю, за свой типично шкурный интерес. Это противостояние продолжилось и во Временном правительстве. Нужное решение так и не было принято, результатом чего стал Октябрь.
Казалось бы, случись так, что верх взяли сторонники умеренного «либерала» Шипова, тогда события начала прошлого века смогли бы развиваться совсем иным путем. Но вот как представлял себе это развитие Дмитрий Шипов, само собой надеясь, что у нового монарха найдется соответствующая воля:
«В сохранении в государственном строе монархического начала… я вижу условие, предупреждающее борьбу общественных классов за власть».
Позиция довольно странная. Борьба общественных классов неизбежна, пока есть неравенство в правах и в уровне доходов. Однако за что бороться, если не за власть? Бороться за влияние на монарха? Но так ведь дело и до поножовщины, чего доброго, дойдет. И августейшему монарху придется железною рукой некоего аналога ВЧК приводить мнения оппонентов к приемлемому знаменателю. Именно так поступал и Сталин.
Поделиться книгой: