Ханна

— А кошка!

— О да. Лайла и кошка — та ещё парочка! — Ханна невольно вздрогнула. — Лайла опять притащила наверх куриные печенки, да? — спросила Дейз.

Ханна кивнула, а потом спросила:

— Как думаешь, мистер Марстон знает?

— Наверняка.

— И не рассказывает?

Дейз глубоко вздохнула.

— Видишь ли, милая моя, мистеру Марстону важней всего, чтобы в доме всё было «по заведённому порядку», как он говорит. А когда Лайла закатывает скандал, получается, будто в пруд камень кинули: покой нарушен, всё разваливается. У миссис Хоули нервы тоже не самые крепкие, и у неё начинается «депрессия», как они это называют. Потом мистер Хоули начинает беспокоиться, а у него сердце слабое. Короче говоря, со всех сторон плохо. Понимаешь?

— Э-э… наверно.

На самом деле Ханна не поняла ничего. А больше всего её озадачивала странная связь Лайлы с кошкой. Яшма дополняла свою хозяйку, словно маленький демон, тёмный дух. И тут Ханне пришла в голову поразительнейшая мысль: что быть вместе с тем, кто тебя дополняет, это настоящее чудо, доступное не каждому. Неужели она и вправду в чём-то завидует Лайле? В Лайле воплотилось некое состояние, которого так жаждала достичь Ханна.

Девочка пожалела, что не может пробраться в салон, прислониться щекой к прохладному фарфору вазы и закрыть глаза. Она знала, что расслышала бы в пустоте вазы бесконечную музыку моря.

10

НЕВИДИМКА

Дел у Ханны хватало — Хоули много времени провели в Париже и теперь с радостью встречались с бостонскими друзьями, которых давно не видели. Редкий день проходил без званого обеда или торжественного чаепития, а когда Хоули не принимали гостей сами, они ездили на балы и концерты, на вечера в клубы, в музеи и всяческие общества, в которых состояли. У прислуги было много работы. Бедная прачка трудилась день и ночь, так что ей даже наняли помощницу, чтобы утюжить, отбеливать и крахмалить белье. С Яшмой у Ханны установилось что-то вроде перемирия: кошка не обращала внимания на девочку, когда та приносила молоко. Лайла не заговаривала с ней при встрече. Когда Ханна приходила в утреннюю гостиную разжигать камин, Хоули, за исключением Этти, почти не замечали её. Ханна поняла, что становится невидимкой для хозяев, а книга миссис Клермонт приравнивала это к величайшему достижению прислуги. «Внимание привлекает лишь грубая, неуклюжая, неряшливая и нечестная прислуга, — писала миссис Клермонт. — Идеальная прислуга невидима для своих господ».

Единственной угрозой для невидимости Ханны была Генриэтта. Красивую и задумчивую Клариссу, среднюю из сестёр Хоули, нередко можно было увидеть за книгой, всецело поглощённую чтением. А по-настоящему заговаривала с Ханной, случайно встречаясь с ней в комнатах на первом этаже, девятилетняя Этти.

Как-то утром, когда Ханна укладывала растопку в камине в музыкальной комнате, Этти зашла с букетиком цветов.

— Привет, Ханна. Mama сказала скорее поставить их в воду и на маленький столик.

— Здесь будет званый вечер?

— Вроде того, — серьёзно ответила Этти. Она всегда старательно обдумывала каждое слово.

У Этти были тёмно-каштановые волосы и умные серые глаза, обрамлённые густыми ресницами. Даже когда она говорила о чём-нибудь важном и серьёзном, на подбородке у неё появлялась весёлая ямочка. И несмотря на многочисленные предупреждения миссис Клермон относительно непринуждённых бесед, Ханна любила поболтать с Этти.

— И как же это понимать: «вроде того»?

— По-моему, mama и papa хотят устроить домашний концерт.

— А на таких концертах кто-нибудь играет на арфе?

— Теперь уже не так часто. Раньше в Мэне была одна дама, которая умела, но она, кажется, умерла. У нас в Мэне арфа ещё лучше этой. Но сегодня, по-моему, будет тётя Алиса, она иногда играет на арфе.

— Я ни разу не слышала арфу, — призналась Ханна.

— Никогда не слышала, как играют на арфе? — изумилась Этти, широко раскрыв глаза.

— Ни разу.

— Это очень красиво. Взрослые говорят, это музыка ангелов. Хотя, по-моему, ангелы немножко скучные.

Ханна рассмеялась.

— И много будет сегодня гостей?

— Не знаю. Мне сказали, что я ещё слишком маленькая для таких вечеров. Но я слышала, что мистер Уилер придёт. Значит, Лайла будет целую вечность сидеть в ванне, а ванна у них общая с Клариссой, так что Кларисса страшно рассердится — это же её первый взрослый вечер в Бостоне. Но Лайла, знаешь ли, ужасно помешалась на мистере Уилере и… ой, чуть не забыла! Он ведь завтра начнёт нас рисовать, и mama велела напомнить, чтобы мне выгладили платье с передником. А Лайла сама себе выбрала наряд, но mama говорит, он слишком откровенный для девушки её возраста. — Серые глаза озорно блеснули. — Ну, ты понимаешь, Ханна, очень голый! Я думаю, Лайле хочется, чтобы мистер Уилер увидел её почти голой! — Этти хихикнула.

— Ох, потише, Этти. Приличные девочки так не говорят.

— Может, я вообще не очень приличная, — сказала Этти. Она улыбнулась, и у неё на подбородке появилась ямочка.

— А я уверена, что ты очень приличная, Этти.

— Нет, — возразила девочка, вдруг посерьёзнев. — Мне всего девять. По-моему, чтобы стало ясно, приличный человек или нет, надо, чтобы он был постарше. — Она наморщила лоб и пристально посмотрела на Ханну. — Понимаешь, когда дети плохо себя ведут — это просто плохое поведение, вот и всё. Нельзя про них сказать, что они приличные или неприличные, потому что они ещё маленькие. А для взрослых как будто есть особые правила, не очень понятные, но всё-таки, и когда их нарушаешь, сразу становится видно, что ты неприличный человек, а не просто плохо себя ведёшь.

Ханна встала и подбоченилась.

— Знаешь, Этти, для маленькой девочки, приличной или неприличной, ты очень много думаешь, и всё о сложных вещах.

— А я люблю думать, — без тени улыбки ответила Этти.

«Я тоже», — подумала Ханна. Для неё быть приличной в мире Хоули значило оставаться совершенно невидимой, следить за тем, чтобы форма была безупречно чистой, уметь вырезать цветы из редиски, как велит миссис Блетчли, — тюльпаны весной и розочки летом, зимой и осенью.

Вдруг Этти просияла, и в её ясных серых глазах не осталось и следа серьёзности.

— Ханна!

— Да?

— Я тут подумала и кое-что придумала! — воскликнула она и постучала пальчиком по виску.

— Насчёт манер и приличий?

— Ой, нет же! Это скучно. Я насчёт своих кос.

— Твоих кос?

— Ну да, кос. — Она потрогала свои толстые блестящие косы. — Мисс Ардмор каждое утро заплетает мне косы, но она терпеть не может это делать и всё время дёргает меня за волосы. Она всегда такая сердитая. Вернее, выглядит сердито. Ты не замечала? — Ханна обращала внимание, что мисс Ардмор в самом деле постоянно кажется если не сердитой, то раздраженной. Но это почти не бросалось в глаза, и девочка в который раз поразилась тому, что маленькая Этти различает такие тонкости в чужом поведении. Этти тем временем продолжала: — Как будто у меня косы специально растут для того, чтобы ей было на чем сорваться. Послушай, Ханна, я попрошу маму, чтобы теперь ты заплетала мне косы! Замечательно, правда?!

Не дожидаясь ответа, Этти выбежала из комнаты, окрылённая своей замечательной мыслью.

Спустившись вниз, Ханна услышала, как мистер Марстон обсуждает с миссис Блетчли меню обеда. Затем дворецкий обратился к мисс Ортон и напомнил ей, какой из фарфоровых сервизов нужно будет поставить на стол.

— И никакого георгианского серебра. Миссис Хоули считает, что оно по весу и отделке не подходит для этого времени года. И к завтрашнему званому обеду накрывайте так же, хоть он и предполагается более торжественным, а… Кстати, Ханна, миссис Хоули желает, чтобы завтра вечером стол был украшен жёлтыми тюльпанами, во французском стиле. В цветочной лавке на Пинкни для нас отложили нужное количество, но я не смогу завтра отпустить с вами Вилли, так что, боюсь, вам придётся сходить туда два раза. Жаль, что их не прислали сегодня вместе с розами для нынешнего вечера.

— Ничего страшного, мистер Марстон. Я быстро обернусь. А мне надо будет помогать накрывать на стол?

Повисла неловкая пауза. «Неужели я что-то не так сказала?» — испуганно подумала Ханна.

— Ах, милочка, нет! — мягко усмехнулся мистер Марстон. — Вам ещё рано. Видите ли, накрывать на стол — очень ответственная процедура. — Он вытащил из внутреннего кармана жилета длинную линейку. — Мы всё точно измеряем, верно, Флорри? — спросил дворецкий, кивнув в сторону той и Дейз.

— О да, сэр, — ответила Флорри. — Бокал для вина — в двух дюймах от бокала для воды. Салфетки в полудюйме от вилки.

— Превосходно, Флорри! — улыбнулся мистер Марстон, но тут же заговорил серьёзным деловитым тоном. — Должен сказать, всё идёт довольно гладко. Вы все заслуживаете похвалы. Переезд Хоули из Парижа в Бостон прошёл благополучно, и теперь жизнь, похоже, входит в нормальный ритм. В доме всё по заведённому порядку, как и полагается, и так будет даже тогда, когда мы уедем в Мэн.

— А когда мы уезжаем, мистер Марстон? — спросила Флорри.

— Точной даты мне пока не сообщили. Но я предполагаю, что небольшая группа слуг, как обычно, отправится в путь в начале июня, чтобы подготовить Глэдрок к прибытию хозяев.

Глэдрок — летний дом Хоули в местечке Бар-Харбор, штат Мэн, — Ханна видела на фотографии. Это было невообразимо громадное здание, крытое деревянной черепицей. Девочка сразу же заметила, как близко оно от моря. А после этого она увидела, сколько труб торчит на крыше, и ужаснулась, сколько же каминов ей придётся топить. Но ради того, чтобы каждый день видеть море, Ханна была готова и не на такое.

* * *

Мистер и миссис Хоули нередко приходили в утреннюю гостиную после завтрака выпить по второй чашечке кофе и обсудить планы на день. Ханна — в парадной форме, потому что ей поручили начистить канделябры на стенах, — как раз оказалась там, когда вошли хозяева. Она стояла в дальнем от них конце комнаты, и Хоули, быть может, вовсе её не заметили. Но девочка услышала, как миссис Хоули не то вздохнула, не то всхлипнула.

— Орас, как же нам поступить? Она так хорошо себя вела, и теперь она требует рисовать её с кошкой.

— Но ведь это не так уж и плохо, Эдвина. Я хочу сказать, лучше уж кошка, чем то платье, которое она хотела надеть. Это компромисс. А компромисс — это не обязательно плохо.

— Но кошка, на картине Стэнниша Уитмана Уилера? Не знаю, мне кажется, это неуместно.

— А он против?

— Не уверена. Он не отказался прямо. Думаю, он понимает, что у неё тонкая натура.

— Кто знает. Возможно, он разрешит ей позировать с кошкой, а потом закрасит её, если сочтёт, что так будет лучше, — сказал мистер Хоули. — Помнишь, как он поменял платье Беттине Латтимор и убрал с картины вазу орхидей — лучших орхидей из её собственной оранжереи? У него есть своё видение реальности. Но мне кажется, он, как правило, соглашается с заказчиком. Ему ведь не нужно, чтобы она позировала в дурном настроении.

— Разумеется. Но ты уверен, что он пойдёт нам навстречу? Он ведь хотел, чтобы мы переставили вазы в музыкальную комнату.

— Я знаю, и я категорически этому воспротивился. Но рисует он не меня, так что я могу пребывать в дурном настроении, сколько мне будет угодно, а ты знаешь, как я это умею, дорогая! Я хочу, чтобы девочки позировали в салоне. Чтобы по картине сразу было видно, что это Бостон. Мы бостонцы, пусть и проводим столько времени за границей.

— И что же будет видно по картине с кошкой?

— Строго говоря, кошка — тоже бостонка.

Эдвина Хоули залилась смехом.

— Ах, Орас, милый, как же ты умеешь меня развеселить!

В этот момент Ханна ускользнула через боковую дверь. Если хозяева и заметили её, они ничего не сказали. Может быть, им было всё равно. Ханна стала для них невидимкой. В девочке сейчас боролись два чувства. С одной стороны, быть незаметной очень полезно. Но при этом она для хозяев как мебель — неодушевлённый, бесчувственный предмет. «Меня нет! — подумала Ханна. — Я для них не существую! Но разве я не создана для чего-то большего?» Ей сейчас казалось, так же, как ещё совсем недавно на поезде, уносившем её в Салину, что у неё отняли нечто важное.

Когда Ханна вернулась на кухню переодеваться из парадной формы в обычную, она увидела, что миссис Блетчли просматривает вместе с мистером Марстоном список дел к званому вечеру. У миссис Блетчли всё время был в руках какой-нибудь список — то список покупок, то меню, то распорядок дел. Повариха прищурилась на листок бумаги, потом подвигала его к себе и от себя, как будто играла на тромбоне.

— Сюзи, где мои очки? — вопросила она. Одной из главных обязанностей Сюзи было следить за очками миссис Блетчли — повариха наотрез отказывалась повесить их на цепочку и носить на шее, жалуясь, что они мешают ей готовить.

— Вот, миссис Блетчли.

— Спасибо, милая, — кивнула повариха, нацепила очки, но на список всё равно посмотрела прищурившись. — Вот и славно. Так, Ханна, ты сегодня подаёшь ужин в детской — для мисс Ардмор и Этти. Постараюсь приготовить им что-нибудь вкусненькое — ты же знаешь, как Этти надувает губки, когда её не пускают к большим на праздник.

— Ах, миссис Блетчли, позвольте, я вас перебью, — сказал мистер Марстон. — Я позабыл сказать Ханне, что её обязанности несколько изменились. Миссис Хоули пожелала, чтобы вы каждое утро поднимались наверх после того, как закончите с делами внизу, и заплетали косы Этти. Полагаю, что на самом деле это было пожелание Этти. — Краем глаза Ханна заметила, как мистер Марстон приподнял бровь и слегка кивнул миссис Блетчли, как будто весело и вместе с тем одобрительно. Затем дворецкий добавил: — А желания мисс Этти обычно исполняются.

Но девочка подумала: одобрил бы мистер Марстон это решение, если бы знал, что Этти собирается с ней «болтать», пока Ханна заплетает ей косы? Не считается ли такая «болтовня» неуместной, не нарушают ли такие разговоры строгую границу между миром господ и миром слуг?

11

«СЛИВКИ» БОСТОНА

Ханне казалось, что день тянется уже целую вечность. «Всего половина седьмого, а сколько ещё дел осталось!» — думала девочка, поднимаясь по чёрной лестнице. Блюда для «детского обеда» она отправила наверх на лифте, и теперь нужно было накрыть на стол. Ханна открыла дверцу лифта на третьем этаже и прислушалась к голосам, доносящимся из комнат.

— Дейз, — говорила миссис Хоули, — скажи Лайле, что ей пора вылезать из ванны, иначе Кларисса не успеет выкупаться.

Из-за угла появилась Флорри, которую было едва видно за горой бирюзовых шёлковых воланов.

— Что это у тебя? — спросила Ханна.

— Платье мисс Лайлы. Настоящий Чарльз Уорт. Это у неё первое.

— А что значит «Чарльз Уорт»?

— А, самый знаменитый дом моды в Париже, — ответила Флорри.

Дейз пробежала по коридору обратно, безуспешно попытавшись заставить Лайлу выйти из ванны.

— Это невозможно! Вот ведь какая! — сердито пробормотала она.

Потом Кларисса в одном халате вылетела из своей комнаты и ринулась в гардеробную матери.

— Mama! — сказала она тоном, который вовсе не вязался с обычным благодушием Клариссы. — Mama, она говорит, что пустит меня в ванну, только если ты дашь ей свои изумруды.

— Это просто смешно. В её возрасте не надевают антикварные украшения. Она будет похожа на старуху.

— Я разберусь, мадам, — объявила Розанна и решительно выдвинулась из гардеробной. Весь облик камеристки говорил о силе характера и непреклонности. Она не терпела глупостей, особенно когда дело касалось её госпожи, которой она была беззаветно предана. Ханна и Дейз проводили Розанну восхищёнными взглядами. Качая широкими бёдрами и шурша юбками, она прошествовала по коридору, словно могучий парусный корабль, подгоняемый попутным ветром. Через минуту Лайла была выдворена в свою комнату, а Кларисса — водворена в ванну.

На обратном пути Розанна поравнялась с Ханной, которая как раз вернулась за вторым подносом для детской.

— Изумруды, как же! Раскатала губы! — прошипела камеристка, затем шагнула в комнату миссис Хоули и с изяществом, подобающим её должности, сообщила госпоже: — Всё в порядке, миссис Хоули. Не беспокойтесь. Она будет прелестна в этом платье от Уорта, а Кларисса уже принимает ванну.

— Этти! Что ты здесь делаешь? — прошептала Ханна, заметив, как малышка выглядывает из-за угла.

Серые глаза Генриэтты заблестели.

— Слышала Розанну?

— Да, — ответила Ханна.

— Обожаю, когда Розанна ставит Лайлу на место!

Ханна принесла в детскую второй поднос с блюдами.