Ханна

— Возможно, — сказал мистер Марстон и несильно хлопнул по столу. — Так, я предлагаю всем сегодня лечь раньше. — Он опять вытащил часы из кармана жилета. — Поскольку, как я уже говорил, они прибывают поездом в пять часов пять минут. У нас остаётся двадцать один час тринадцать минут. А завтра утром первым поездом прибудет багаж. Комнаты девочек готовы?

— О да, — сказала мисс Ортон. — У Лайлы всё тщательно протёрто, все туалетные принадлежности вымыты уксусом. Завтра ещё раз сбрызнем постель розовым маслом. Ей не на что будет жаловаться. Если она в этот раз хоть единожды хлюпнет носом, я клянусь, это будет дело рук дьявола!

— Не следует сквернословить, мисс Ортон, — мягко пожурил её мистер Марстон. — Это христианский дом. Я убеждён, что вы, Дейз и Флорри достойно выполнили свою работу.

Разговор быстро перешёл от ваз к Лайле Хоули, старшей и, судя по всему, самой чувствительной из трёх сестёр.

— Но, — продолжал мистер Марстон, — нам вовсе не нужно, чтобы мисс Лайла покрылась пятнами из-за сенной лихорадки. Насколько я слышал, Стэнниш Уитман Уилер, молодой художник, о котором с недавних пор говорит и Старый, и Новый Свет, будет писать групповой портрет девочек этой весной в Бостоне.

Слуги заахали.

— А кто это такой? — спросила Ханна.

— Стэнниш Уитман Уилер, — мистер Марстон повернулся к ней, — появился будто из ниоткуда и всего в девятнадцать лет стал одним из лучших портретистов Америки. Он писал самые знатные семейства Америки, Англии и Франции. Хоули заказали ему, как я слышала, групповой портрет своих трёх очаровательных дочек — Лайлы, Клариссы и Генриэтты. Уилер сделал первые наброски этой зимой в Париже, а закончит картину здесь.

«Художник!» — подумала Ханна. Она никогда не встречала художников и с трудом верила, что может быть такая профессия: рисовать людей. Должно быть, художник видит не так, как все, чувствует не так, как все. Девочка не могла даже представить, что такой человек появится в строгом и упорядоченном мире дома номер восемнадцать.

6

КАМОРКА ПОД КРЫШЕЙ

Дождик так и не прекратился, а к ночи окрестности окутал густой туман, накрывший площадь жутковатой молочной белизной, и в темноте стало не так уж темно. Газовые фонари висели над тротуаром светящимися жемчужинами — фонарные столбы растворились в тумане.

Ханна стояла у своего слухового окошка и думала, какими окажутся три сестры. Она знала, что Лайла хрупкого сложения, а Кларисса считается самой миловидной из трёх и самой серьёзной. Младшая, Генриэтта, похоже, была любимицей прислуги. Девочки не учились в школе — у них была гувернантка, которая путешествовала вместе с ними. А ещё довольно много разговоров ходило о предстоящем на Рождество дебюте Лайлы в свете — ей исполнялось семнадцать.

Днём Ханна помогала Флорри готовить лимонно-уксусный раствор, чтобы мыть спальню. Она уже несколько раз слышала о сенной лихорадке Лайлы, но, похоже, это была не единственная её проблема со здоровьем. Слуги часто называли Лайлу «нервической», впрочем, о миссис Хоули они тоже так отзывались. Ханне страшно не нравилось это слово — похоже на «червивый».

Отвернувшись от окна, девочка оглядела свою каморку. Она впервые в жизни спала одна в комнате — не считая тех дней в Канзасе, когда она слишком дурно себя чувствовала, чтобы этому радоваться. Однако Ханна сомневалась, что будет радоваться и этой комнате. В молочно-белом свете, падавшем в окно с Луисбург-сквер, тёмная деревянная обшивка на стенах казалась бледно-серой, а немногочисленная мебель словно растворялась в воздухе. Ханне стало жутковато — того и гляди, из угла покажется привидение. Она быстро вышла в коридор и свернула к маленькому алькову, кое-как отгороженному занавеской.

— Флорри, ты спишь?

— Нет ещё. — Флорри отдёрнула занавеску и села на матрасе. — Что случилось?

— Она там умерла, так ведь? Дотти умерла в моей комнате? — спросила Ханна.

Флорри моргнула.

— Нет, не в комнате.

— Как это?

— Она там лежала больная. А когда ей стало совсем худо, её отвезли в благотворительное отделение при Массачусетской больнице. Там она и умерла.

— А её дух остался в комнате.

— Да нет… То есть я ни разу не видела её духа, ничего такого. Просто… Ох… — Флорри задумалась, подбирая слова. — В общем, в привидение она не превратилась, если ты об этом, Ханна.

— А почему тогда ты ютишься тут, а мне оставила целую комнату?

— Просто мне там не по себе. Дотти была странная девочка. Мне не нравилось жить вместе с ней, и, когда она сильно захворала, я перебралась сюда. Тут мне уютнее. Вот и всё. Ты не волнуйся. Иди ложись. Тебе подниматься раньше, чем остальным, так что ты всё равно не будешь подолгу оставаться в комнате. — Флорри задёрнула занавеску, и Ханна услышала, как та устраивается под одеялом на своём продавленном матрасе.

Ханну мало утешило то, что ей не придётся подолгу оставаться в комнате. Она, может, и вовсе не сможет спать, если там будет разгуливать призрак мёртвой судомойки. Но Ханна ничего не могла с этим поделать. Однако этой ночью ей не давали уснуть вовсе не мысли о Дотти и привидениях. У Ханны не шли из головы рисунки на вазах. Едва задремав, она представляла себе нарисованные волны и поднимающийся из пены хвост. Девочка почти что слышала шум моря и чувствовала, как в ней что-то пробуждается — что-то знакомое и в то же время далекое. Может быть, даже призрачное.

Ханна не отдавала себе отчета, что думает: «Я должна ещё раз посмотреть на эту вазу». Она просто встала с постели. В волнении, ощущая, что у неё как будто обострились все чувства, девочка тихо спустилась на четыре лестничных пролета. В салоне на ночь приглушили освещение, и лампы излучали только слабое сияние. Но густой белый туман проникал и сюда — мебель накрывали волны бледных отсветов. Ханну охватило неясное томление. Стремянки давно унесли, а она не смела придвинуть к вазе стул или кресло, чтобы лучше разглядеть хвост. «Но ведь не такого уж я маленького роста», — подумала девочка.

Она подошла к вазе, которую протирала днём. Ханне хорошо было видно хвост, она различала даже чешуйки, похожие на капли. Её сердце заколотилось. Девочка вытащила из-под ночной рубашки мешочек, снова развязала его и на этот раз вытряхнула на ладонь несколько плоских овальных кристалликов. Ханна взяла один и приложила к нарисованным чешуйкам. Он точно совпал с рисунком. Кристаллик блеснул радужным светом, а затем блеск вдруг усилился и скоро охватил вазу целиком, окружив её мягким сиянием.

Ханна прижалась щекой к прохладному фарфору. Ей стало удивительно спокойно. Она простояла так минуты две, приникнув щекой и ладонями к плавному изгибу вазы.

Когда девочка наконец подняла голову, хвост оказался ближе, чем она ожидала. Он касался её макушки. Прежде Ханна гадала, рыба это или нет, мужского пола это существо или женского, правда, в нём сквозило что-то женственное. Теперь в таких догадках не было нужды. Рыбой в обыкновенном смысле это существо точно не являлось. А ещё Ханна была уверена, что это женщина, и очень сильная. Ведь художник изобразил море бушующим, однако она легко скользила через волны. Не просто легко, а даже радостно. Ханна посмотрела, как хвост взмывает из гребня вала. Что бы это ни было за существо, оно выглядело свободным, безгранично свободным!

Девочка поднесла губы к вазе и шепнула, словно обращалась к духу, обитающему внутри:

— Что произошло? Это я сделала? Из-за меня ваза светится?

Но ответом ей была только тишина. Шёпот Ханны словно влился в мягкое сияние, которое начало растекаться от вазы по всей комнате. Как только девочка убрала кристалл обратно в мешочек, свет стал тускнеть, как будто волна покатилась с берега назад в море.

Ханна ещё несколько минут постояла около вазы, а потом поднялась к себе в каморку на третий этаж.

Ночью на берегу поднялся бриз и унёс туман обратно в море.

«Это был не сон», — подумала Ханна сразу, как проснулась. Она знала, что всё произошло на самом деле. Кристаллики у неё в мешочке не просто стали овальными — они превратились в точные копии чешуек на загадочном хвосте с вазы. У Ханны закружилась голова, и тут её словно громом поразило: она ведь нарушила правило! Первое правило, о котором говорил мистер Марстон: не заходить в хозяйские комнаты, кроме как по работе.

Вчера Ханна благодарила судьбу за то, что живёт рядом с морем и скоро получит целый доллар и семьдесят пять центов. Однако ночью она рискнула всем. Если бы её застали в салоне, то немедленно уволили бы, не заплатив ни цента. Но как же Ханна могла об этом забыть? Девочка похолодела, осознав, насколько неосторожна была. «Думай! Думай, Ханна! Впредь думай, прежде чем сделать глупость!»

7

ХУДОЖНИК

Работа в доме кипела с самого утра. Едва Ханна начистила дверной молоток и отнесла обратно на кухню тряпки и полироль, её позвала миссис Блетчли.

— Переодевайся в парадную форму и беги на третий этаж — девочкам надо подсобить с сундуками.

— У меня нет парадной формы, — заметила Ханна.

— Есть, есть. Запасная, как раз для судомоек. Ступай в чулан, первая дверь по левую руку после кладовой со столовым серебром. Там висит форма Дотти, она подписана.

Ханна пошла в чулан. Она увидела три вешалки с именем Дотти: на одной висело чёрное платье, на другой — розовое, а на третьей — сиреневое. К каждому полагался свой фартук. Но какое же надо было надеть? Девочка побежала обратно на кухню.

— А какую форму надевать, миссис Блетчли? Там целых три.

— Сиреневую, разумеется.

Ханна поморгала. Почему это должно было «разуметься», она не знала, но поспешила назад в чулан и торопливо натянула сиреневое платье. Мучаясь с застёжками, девочка услышала за спиной шаги. Это оказалась миссис Блетчли.

— Давай помогу застегнуть.

Через минуту Ханна повязала длинный белый передник и надела чепец горничной, без которого запрещалось появляться наверху. Он был похож на оладушек с оборками. Миссис Блетчли оценивающе оглядела её:

— Так, фартук не выглажен! Будь хозяева тут, я бы тебя не пустила в таком виде. И чепчик криво надела. — Она поправила головной убор. — Ладно, теперь беги наверх подсоблять Флорри и Дейз. Мисс Ортон объяснит, что да как.

На лестничной площадке третьего этажа Ханна чуть не налетела на Флорри, которую не было видно за огромным мягким облаком кринолинов.

— Иди в комнату Лайлы, Дейз уже там, — сказала Флорри.

— А которая комната Лайлы?

— Последняя справа, сразу после детской.

Ханна по пути заглянула в детскую. На невысоком столике стоял кукольный дом — точная копия дома номер восемнадцать, вплоть до фонарей на тротуаре. Девочка не удержалась и подошла посмотреть. Встав на колени, она заглянула внутрь. Даже без мебели дом был удивительно хорош. Ханна и вообразить себе не могла ничего подобного. От обоев до газовых рожков — всё было точно такое же, как в настоящем доме, только маленькое. Она нашла даже свою каморку — под самой крышей, со слуховым окошком.

— Давай скорей! — В детскую заглянула Флорри. — Я тебя потом позову помогать с домом. А сейчас беги к Дейз, она разбирает одежду.

Ханна встала и кинулась в комнату Лайлы помогать Дейз. Никогда ей не доводилось видеть такую прелестную спальню. Над постелью висел балдахин из тонкого газа с вышитыми цветами. Точно такие же цветы были нарисованы на передней спинке кровати. Шторы были из той же ткани, что и балдахин, а пол покрывал мягкий толстый ковёр с золотой бахромой. Туалетный столик украшали изящные фарфоровые статуэтки животных. Напротив стоял письменный стол с позолоченными краями, у стопки промокательной бумаги стояли в серебряных подставках тонкие перья. Рядом на полу красовалась бело-золотая ваза с плющом и маргаритками. «Уже маргаритки зацвели!» — подумала Ханна.

— На что это ты уставилась? — спросила Дейз, поднимая голову от сундука, который уже начала разбирать. Дейз была пухленькая и круглолицая, с ямочками на щеках и россыпью веснушек, из-за которых нос и щёки у неё казались розоватыми.

Ханна со вчерашнего дня не могла понять, что за говор у Дейз — необычный, чем-то похож на ирландский акцент, но не совсем. В Доме юных странниц было столько ирландских девочек, что Ханна наловчилась отличать говор Клэр от Слиго, а Килкенни от Килдера. Дейз тоже проглатывала гласные, как ирландка, но в конце слов и фраз, наоборот, растягивала их, а потом резко обрубала.

— Я на всё уставилась! В жизни не видела такой комнаты. Будто спальня принцессы.

Ханна огляделась вокруг. У неё в голове не укладывалось, что все эти красивые вещи принадлежат одной-единственной девочке, всего на год старше неё самой. Она готова была поспорить, что вся мебель и безделушки в этой комнате вместе стоят даже больше легендарной тысячи долларов, которую зарабатывает каждый год мистер Марстон.

Но Ханна подумала, что, если у неё будет свой маленький домик у моря, ей ничего такого не понадобится. Она украсит комнаты ракушками, а вешать шторы вовсе не станет — чтобы можно было смотреть на море и днём, и ночью. И одежды ей нужно будет куда меньше. В самом деле, хотя сыпь у Ханны давно прошла, она хорошо помнила, как приятно было ходить без нижнего белья — она совершенно не чувствовала себя «испорченной», как выражалась приютская смотрительница.

Дейз фыркнула:

— Да уж, мисс Лайла у нас настоящая принцесса, а то и королева. Видишь в углу жаровню?

— Вижу. — Там стояла маленькая фарфоровая жаровня для угля, разрисованная изящными цветами.

— Точно такая же была у той французской королевы, Марии-Антуанетты, которой голову отрубили.

— Ой! И кому же захочется держать у себя такую вещь?

— Мне точно не захочется, но я же не мисс Лайла! Она малость странная. А тебе надо будет каждый вечер, пока господа ужинают, прибегать сюда и топить жаровню, чтобы мисс Лайла легла спать в тепле.

— А это что за кроватка? — спросила Ханна, заметив крошечную копию большой кровати с таким же балдахином, вышитым цветочками.

— На ней спит Яшма.

— Кто такая Яшма? — удивилась девочка.

— Кошка. Между прочим, она не такая уж маленькая для кошки. Огромная жирная тварь. А вот тебе и первый урок, милая моя.

— Какой?

— Кроме самой мисс Лайлы, к Яшме никому нельзя прикасаться. Ни её сёстрам. Ни мистеру и миссис Хоули. Ни мисс Ардмор, гувернантке. Никому. Но ты будешь приносить Яшме миску молока, когда приходишь разжигать жаровню. А теперь иди сюда, поможешь.

И Дейз выпалила целый список указаний.

— Это отнеси к прачке, пусть немедленно выгладит. Мисс Лайла любит, чтобы её сорочки и комбинации лежали в среднем ящике стопками по четыре. Когда принесёшь обратно, не забудь — стопками по четыре. Туфли расставишь в гардеробной вот по этому плану. — Дейз дала Ханне аккуратно расчерченный лист, где была изображена каждая пара туфель и отмечено её место в обувном шкафу. Гардеробная мисс Лайлы была едва ли не больше, чем вся каморка Ханны. — И никогда, ни в коем случае не трогай статуэтки. Вытирать с них пыль можно только мисс Ортон.

— Почему?

— Я же говорю, мисс Лайла странная… у неё с головой малость неладно. — Дейз закатила глаза и постучала по своему чепцу.

— Я слышала, про неё говорят, что она «нервическая».

— Ну, пожалуй, можно и так сказать. — Дейз повернулась и стала разбирать нижние юбки.

— А остальные тоже?

— Нет. Для таких богатых и избалованных девочек они даже вполне ничего. Кларисса очень милая, но ей ужас как достается от Лайлы за то, что она такая красивая, хоть и младше неё на три года.

— А Генриэтта?

— О, Этти? — рассмеялась Дейз. — Этти — совсем другое дело!

— Как это «совсем другое дело»?

— Этти всего девять. Озорная, как мальчишка. Ох, слушай, милая моя, мне сейчас некогда про всех тебе объяснять. Сама увидишь: все три друг на друга не похожи. Только будь осторожнее с мисс Лайлой.

Ханна отнесла вещи прачке и поспешила обратно наверх. Дейз стояла на коленях в детской, окружённая коробками с подписями.

— Ты читать умеешь? — спросила она.

— Да.

— Это хорошо, быстрее справимся. — Она положила руку на стопку коробок слева от себя. — Это коробки с людьми. — И Дейз начала разбирать стопку. На одной коробке было написано: «Горничные». На другой — «Повариха, мистер М., судомойки». На третьей — «Семья». Потом Ханна увидела коробку с надписью: «Ковры и картины — первый этаж». Тут было не меньше двух десятков коробок с мебелью, вещами и фигурками людей, повторявшими обстановку и жильцов дома номер восемнадцать по Луисбург-сквер. Дейз и Ханна поставили у кухонного стола толстую куклу с седыми кудрями и в чепце. Это была миссис Блетчли. Затем они развесили и расставили кухонную утварь. Потом убрали крошечные бутылки в специальный шкаф в винном погребе и поставили рядом с ним фигурку мистера Марстона.

Для Ханны это занятие оказалось весьма познавательным. Она ещё многого не успела повидать в доме номер восемнадцать. Целых три часа они вместе с Дейз вытирали, полировали и собирали составные части кукольного дома. Они развесили картины в комнатах на нижнем этаже и разложили восточные ковры, сверкавшие, словно драгоценные камни. Японские вазы в кукольном доме тоже были, но рисунки на них казались совсем грубыми и простыми по сравнению с настоящими: бурные волны как будто застыли, а морские создания выглядели вялыми, словно лишились всех сил. Получилось, что художник попытался уменьшить весь океан и живущие в нём создания до одной капли воды.

— Ох, а это бедняжка Дотти, — вздохнула Дейз, открыв одну из коробок с прислугой. — Выходит, теперь это будешь ты, — сказала она и поставила куколку в каморку под крышей. — Ты же не против?

Ханна такого не ожидала. Она посмотрела на фигурку служанки в такой же холщовой юбке, которую она надевала утром, в фартуке с пятнами от угольной пыли.

— Вообще-то немножко против, Дейз. Может, мы её чуть-чуть переделаем?

— Отлично придумано! Запасная форма у нас есть. Мы её переоденем в дневное парадное платье, а ещё я вот что придумала! — Дейз вскочила и открыла шкафчик с бумагой, красками и кисточками. — Дотти была светленькая. Выкрасим ей волосы тушью, будут рыжие, как у тебя.

Девочки едва ли не четверть часа возились с куклой.

— Погляди-ка! — воскликнула Дейз, поставив её возле миниатюрного ведёрка для угля. — Здорово получилось, а?

— Да, отлично. Спасибо, — сказала Ханна и потянулась за следующей коробкой.

— Не трогай! — выпалила Дейз, когда Ханна приподняла крышку коробки с надписью: «Комната Лайлы». Ханна застыла. — Никому не разрешается трогать вещи из комнаты Лайлы в кукольном доме. Она сама всё вытирает и расставляет. Там даже есть фарфоровая кошечка, совсем как Яшма.

— Ясно, — сказала Ханна. — А комнаты других девочек?

К двум часам они закончили. Ханна переоделась обратно в форму судомойки, и её послали чистить каминные решётки и разводить огонь в комнатах на первом этаже.