Помоги проекту - поделись книгой:
Лето кончилось, а поиски не принесли никаких результатов (если, конечно, не считать результатом тот факт, что за месяц сидения за компьютером и бабушкиной кормежки Геля поправилась на три килограмма, чем привела бабушку в восторг, а вернувшуюся маму в ужас).
Люсинда не появлялась и не давала о себе знать.
Возможно, в конце концов Геля решила бы, что разговор с загадочной иностранкой ей приснился, если бы не та фотография. Общая фотография с прогона «Гамлета», на которой глупо улыбались студийцы и профессионально – приглашенные знаменитости.
Все, кроме Гели и Люсинды.
Вот почему никто тогда не помешал их разговору – пока они с Люсиндой торчали за кулисами, дети и гости фотографировались. Увеличенный снимок висел в актовом зале, где репетировала театральная студия, и Геля часто смотрела на него – просто чтобы не терять надежду окончательно.
Из учебника Динки Лебедевой, сидевшей за первой партой, вдруг брызнул солнечный зайчик – нестерпимо яркий, он заметался по стенам, а потом прыгнул прямо Геле в глаза.
Геля зажмурилась, а когда разжмурилась, то попыталась сосредоточиться на уроке. Но Швабра так занудно гундела о видах географических карт, что Гелю снова унесла волна мрачных мыслей – поводов для них было предостаточно и без каких-то там самозваных фей.
Например, Динка.
Динку Лебедеву можно было назвать ослепительно красивой не только потому, что она имела привычку прятать зеркальце в книжки и урок напролет любоваться своим отражением. Лебедева выглядела именно так, как хотела бы выглядеть сама Геля, – ровные, будто по линеечке вычерченные брови, большие синие глаза в пушистых ресницах, чуть вздернутый нос и блестящие, черные, длинные (до самой попы), гладкие волосы – как у моделей в рекламе шампуня по телеку.
Геля вздохнула – мечтать не вредно. Ей до Лебедевой как до звезды. Динка высокая, а Геля, наоборот, маленькая и тощая. Глаза темные, почти черные; волосы светлые, слишком тонкие и легкие, выбиваются из любых косичек – от этого Геля всегда немного встрепанная, будто забыла причесаться. Еще и завиваются на концах в какие-то гадкие кудряшки. Нет, Геля ничего не имела против
Конечно, с такой внешностью нечего и рассчитывать, что лучший мальчик в мире обратит на тебя внимание.
Геля украдкой покосилась в сторону Виталика Сухарева и мысленно завизжала «каваииии! каваииии!». Виталик был отаку – двинутым анимешником и, как две капли воды, походил на Тамаки Суо: беспорядочные льняные пряди падают на невозможного, фиалкового цвета глаза, лицо треугольное, совершенно кошачье, воротник белой лицейской рубахи красиво приподнят. Принц Орана, коротко говоря. Все девчонки в классе, даже Динка, были влюблены в Сухарева по уши.
Настроение у Гели совсем испортилось. Динка – человек неприятный, кто бы спорил, но все равно она особенная. Разбирается в моде, во всяких брендах-трендах и читает взрослый журнал «Офисьель». А Виталик? Ах Виталик!
А вот Геля – самая обыкновенная, как, например, Олежка Ткач. Конечно, папа говорит, что обыкновенных людей на свете нет, все люди особенные, стоит только присмотреться. Но кому, скажите, пожалуйста, придет в голову присматриваться к Ткачу, если на свете есть Сухарев?
У Гели даже в носу защипало от беспросветности ее несчастной жизни, и, кто знает, может, она и расплакалась бы прямо на уроке, но тут раздался гром среди ясного неба, то есть Швабрин вопль:
– Фандорина! Фандорина, к доске!
Геля подпрыгнула – от неожиданности и по въевшейся школьной привычке, – в панике озираясь по сторонам, как человек, которого внезапно разбудили.
К счастью, она додумалась взглянуть на Инку Позднышеву. Та совершенно беззвучно, однако отчетливо артикулируя, произносила: «Ме-ри-ди-а-ны и па-рал-ле-ли».
И Геля спокойно пошла отвечать – меридианы и параллели не представляли для нее опасности. Швабра поставила ей пятерку, еще и похвалила – сказала, что Фандорина молодец, потому что никогда не болтает на уроках, как некоторые, и, сдвинув на кончик носа очки в уродливой, тяжелой оправе, угрожающе посмотрела на класс.
Геля и правда вовсе не была болтушкой и трещоткой, как считала ее мама. Просто если человеку не с кем – совершенно не с кем – поговорить, то все вопросы, и ответы, и рассказы, да просто всякие мысли скапливаются как дождевая вода и временами могут совершенно неожиданно выплеснуться на любого, кто согласен слушать.
А Геле не с кем было поговорить. Совсем не с кем. Дело в том, что у Ангелины Фандориной не было друзей.
Глава 3
Нет, в классе к ней все хорошо относились (кроме Динки, конечно, но Динка злилась из-за театральной студии), и никто ее никогда не обижал, даже Снегирев, который ненавидел всех девчонок и вечно им пакостил. И многие, наверное, охотно бы с ней дружили. Но дело в том, что до позапрошлого года Геля и не нуждалась ни в каких друзьях.
Потому что у нее был брат.
Ангелина и Эраст Фандорины – двойняшки. Их так и называли в классе – «А двойняшки сегодня болеют!», «Спроси у двойняшек!», «Двойняшки, вы в театр идете?».
Они родились в один день (Эраська был старше на пятнадцать минут) и никогда не расставались. И в детский сад они ходили вместе, и в школу, и в бассейн, и уроки делали вместе, и гуляли. Ну, ссорились иногда, но не всерьез. Всерьез никто из них ссориться не умел, наверное, потому, что оба унаследовали мягкий папин характер.
А в конце четвертого класса маме вдруг вожжа попала под хвост… Нет, это мама бы так сказала, уж она в выражениях не стеснялась, а если по-человечески, то маме пришла в голову нелепая мысль немедленно воспитать из Эраськи мужчину. И с этой целью Эраську перевели в другой лицей – «с естественно-математическим уклоном». Потому что будущее – за точными науками, а математика – настоящая мужская профессия. Зная маму – спасибо, хоть не в суворовское училище, но дело в том, что для Эраськи математический уклон вовсе не был естественным – учился-то он хорошо, как и Геля, а все же математику никто бы не назвал его сильной стороной.
Но против мамы нет приема.
Никто и опомниться не успел, как Эраська, синий от зубрежки, уже сдавал экзамены в новом лицее. А Геля осталась в прежнем. Потому что она девочка, и ей не нужна настоящая мужская профессия и точные науки.
Весь ужас произошедшего дошел до Гели только первого сентября, после того, как она избавилась от этих идиотских гладиолусов и сидела за их с Эраськой партой – четвертой в среднем ряду – одна.
Геля все косилась на пустой стул рядом, пока еще не очень понимая, что ее тревожит. Ну, как бывает, когда у человека выпадет молочный зуб – вроде бы ничего страшного, но снова и снова дотрагиваешься кончиком языка до пустой лунки. А вот когда прозвенел звонок и на перемене все стали взахлеб рассказывать о летних каникулах, тут-то Гелю и накрыло.
Она не могла толком ничего рассказать, потому что никто не подхватывал историю в нужных местах и не поддразнивал Гелю, так, чтобы получалось интересно и смешно, и никто не держал ее за руку, и это было как в кошмарном сне – ну, если бы человек привык петь дуэтом и вдруг оказался на сцене один. Геля с ужасом оглядывала лица одноклассников, такие знакомые и… такие чужие. Да, она осталась одна среди совсем чужих людей.
И если уж ей так скверно, то как же там брат? В по-настоящему чужом лицее! По-настоящему совсем один!
Пока кончились уроки, пока приехал папа, совесть изгрызла ее почти до дыр. Геле хотелось поскорей добраться до брата, утешить его, заверить, что никто не в силах их разлучить. Они восстанут против родительской тирании! Перед глазами мелькали картины трогательного воссоединения с Эраськой и маминого раскаяния, когда та все поймет. Геля чуть не расплакалась от умиления, честное слово.
Однако реальность превзошла, как говорится. То есть в смысле слез превзошла, а вот повод для этих слез был несколько неожиданным.
Брат сидел на кухонном подоконнике, болтал ногами и не выглядел ни капельки несчастным. Довольно трудно выглядеть несчастным, если пасть у тебя набита мамиными котлетками, и при этом ты бессовестно хвастаешься пятеркой по физике и другими подвигами, совершенными в прекрасной новой школе, а мама одобрительно мурлычет, вместо того чтобы строго сказать – «сядь нормально» и «не разговаривай с набитым ртом».
Сестре Эраська едва кивнул, не отвлекаясь ни от рассказа, ни от котлет. После обеда сразу отвалил делать уроки, а когда Геля подошла поговорить, только досадливо отмахнулся – не видишь, мол, я занят, отстань.
И Геля отстала. Что ж, раз брату она совсем не нужна…
Да что там брату. Никому она не нужна.
Геля и раньше иногда ворчала, что лучше бы ей родиться мальчишкой, потому что кому интересны девочки? С Эраськой вон вечно все носились. Мама воспитывала папу, чтобы тот воспитывал Эраську, требовал закалять волю, и так целыми днями: Эрастик – то, Эрастик – это, Эрастик тройку получил – ах, ужас, Эрастик пятерку получил – ах, молодец!
А с Гелей что? Ну, папа мимоходом погладит по голове и назовет своей красавицей, а мама… Нет, вот мама всегда все замечала, но теперь из-за новой работы у нее едва хватало времени приготовить обед, а обед – это мамин пунктик, потому что она была карьеристкой и при этом страшно переживала, как бы карьера не помешала ей быть хорошей матерью. Мама жила в режиме адской молнии, чтобы все успеть. И, конечно, все успевала, такая уж она целеустремленная, но Геле иногда казалось, что если мама остановится хоть на минуту, то сразу уснет на сто ближайших лет – как принцесса из сказки.
В общем, с мамой не поговоришь, с папой вообще бесполезно, да и что бы она им сказала? Что брат ее разлюбил? Чепуха какая-то.
Тогда Геля с головой ушла в творчество. Пропадала в театральном кружке, просто чтобы пореже бывать дома, – если все они так заняты и им нет до нее никакого дела, то и пусть. Она, раз уж такая одинокая, посвятит свою жизнь театру и станет знаменитой актрисой (ведь у нее способности, а может, даже талант). Только все равно было тоскливо и как-то серо от этих мыслей.
А тут вдруг появилась Люсинда, таинственная женщина, которую интересовала – подумать только – именно Геля, но и Люсинда исчезла бесследно, а безрадостная Гелина жизнь осталась прежней.
Грустные раздумья прервал самый жизнеутверждающий звук в мире – звонок с урока.
Класс дружно завопил, школьники вскакивали, с грохотом отодвигая стулья, и в этом гаме тонули последние визгливые наставления Швабры.
Глава 4
Но кое-что в жизни Гели все-таки изменилось. Вернее сказать, не в жизни, а в снах.
Геле и прежде снились всякие интересные сны и некоторые (как сон про замок) часто повторялись. Но после встречи с Люсиндой сны стали совсем особенные – приятно было думать, что это подарок от Феи Снов, оставленный ей на память.
Первый сон был не сон даже, а так, не в счет, потому что короткий и бессмысленный. Зато очень отчетливый – снилась красивая лакированная коробочка, из которой звучит переливчатая мелодия. На крышке коробочки крутится фарфоровая фигурка пастушки, медленно, в такт, словно танцует. Сон снился почти каждую ночь и ужасно надоел.
Однажды днем Геля стала напевать прилипчивую мелодию при маме, которая заскочила домой приготовить пресловутый обед, и мама изумленно спросила:
– Откуда ты знаешь эту песенку?
– Да это не песенка, а так просто, – смутилась Геля.
– Да песенка же! – настаивала Алтын Фархатовна, и вдруг звонко пропела, дирижируя ножом: – Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, ах, мой милый Августин, все пройдет, все, – сдула челку со лба, сделала глубокий вдох и снова заголосила: – Денег нет, счастья нет, дело – дрянь, вот ответ – ах, мой милый Августин, все пройдет, все!
Геля потеряла дар речи и только таращилась на маму.
– Все, – еще раз сказала мама и, поскольку дочь продолжала молча пялиться на нее, повторила: – Все, дальше не помню. Это старинная детская песенка.
– Фигасе, песни были у старинных детей, – покачала Геля головой, – а у нас все «облака, белокрылые лошадки…»
– Не говори «фигасе», папу это огорчает. – Мама взялась резать сельдерей для салата, тут же бросила и снова повернулась к Геле: – Странно… Знаешь, у моей бабушки была очень старая музыкальная шкатулка, исполнявшая эту мелодию. С пастушкой на крышке, – мама мечтательно вздохнула. – Но шкатулка давно пропала. Я-то думала, эту песню сейчас никто и не знает. Так где ты ее слышала?
– Не помню. – Геля пожала плечами, ухватила у мамы из-под рук стебель сельдерея и выскользнула из кухни.
– Обедать будем через полчаса! – крикнула мама вслед.
– Угу! – крикнула в ответ Геля и с облегчением захлопнула дверь своей комнаты.
Фигасе, то есть вот это да! Шкатулка с пастушкой и песня – точно, как в ее сне! Что же все это значит?
Конечно, глупо было рассказывать маме про сон – сразу начались бы расспросы, какие она еще сны видит, мама усмотрит в этом какую-то болезнь, да еще к врачу потащит. И не рассказывать же ей про Фею Снов – Геля дала слово молчать.
А кроме сна про шкатулку, Геле снились и другие, поинтереснее.
Сон первый – сладостный.
Невероятно красивый сад, весь наполненный сиянием и тихим, будто хрустальным звоном. Гигантские деревья, сплошь увитые диковинными ползучими растениями, кусты, усыпанные нежными цветами, маленькие прозрачные озера, полные серебристо-розовых лотосов, – и каждый лепесток, каждую травинку Геля видит отчетливо и ясно, словно держит их на ладони.
И еще удивительное чувство,
Иногда бывают сны страшные, будто рядом кто-то невидимый, и от этого жутко, а тут, наоборот, от этого просто чудесно. Здесь прекрасно все, куда ни посмотри, но ее неудержимо тянет в одном направлении, в самую гущу сада. Там дерево.
Единственное из всех, оно будто бы не в фокусе, окутано сияющей дымкой. Геля идет на этот свет и видит, что источник сияния спрятан в листве – что-то маленькое, похожее то ли на маленький елочный шар, то ли на волшебный аленький цветочек из старого мультика, который Геля так любила в детстве.
Она хочет дотронуться до чудесного источника света. Он обжигает ей пальцы не то жаром, не то, наоборот, холодом. Она отдергивает руку, но ни уйти, ни отодвинуться, ни даже просто отвести взгляд не может.
Ей хочется рассмотреть плод ближе, это почему-то очень-очень важно, важнее всего на свете. Ей и страшно, и сладко – как зимой, перед тем как слететь с крутой ледяной горки. Она касается плода еще раз, он размером с большую вишню или с райское яблочко, очень твердый, пальцы от него немеют. Геля отдергивает руку и просыпается.
Сон второй, тревожный.
Странный неземной пейзаж, красный песок, сухие голые кусты с причудливо изогнутыми толстыми ветками и еще – кое-где – одинокие пальмы, хлопающие на ветру смешными, как огромные уши, листьями. Пустыня, – понимает Геля, – это пустыня.
Небо над красными песками даже не синее, а бирюзовое, без единого облачка. На горизонте – контур волшебного города, к которому Гелю словно бы несет ветром, как бабочку или легкий лист.
Город все ближе, его стены отсвечивают розовым, как лепестки лотосов, тех, что она видела в чудном саду, и Геле очень хочется рассмотреть его, но ветер словно играет с нею, уносит все выше и вроде бы даже нашептывает что-то непонятное: «…
Наконец ветер опускает Гелю, но не рядом с городом, а чуть в стороне. Отсюда виден голый трехглавый холм, на котором копошатся люди в нелепой длиннополой одежде.
Геле становится любопытно – а что это они там делают? – и ветер, будто услышав, несет ее на вершину холма.
Несколько чумазых мужчин роют яму, поднимая клубы густой, красноватой пыли. Двое с лицами, замотанными грязными тряпками, там, в глубине, яростно долбят мотыгами каменистую землю, остальные суетятся по краям, вытаскивают на веревках кожаные ведра, полные камней. Один из находящихся в яме вдруг стаскивает с лица тряпку и что-то кричит на грубом, незнакомом языке. Бросает мотыгу, опускается на колени, разгребает пыль руками, отбрасывая в сторону какие-то деревяшки. Геля совсем близко и может разглядеть его как следует – худощавый, но широкоплечий, с длинными темными волосами и синими глазами, он кажется ей странно знакомым. Вдруг что-то блеснуло в пыли, но в этот момент мужчина поднял голову и внимательно посмотрел прямо на нее.
«Он не может меня видеть, это всего лишь сон», – испуганно думает Геля и тут же просыпается.
Третий сон – совсем страшный.
Геля снова видит светящееся яблоко, окруженное чернотой, и сначала очень рада: вот он, тот самый источник света и счастья. Но яблоко несется ей навстречу, становясь все больше, и Геля вдруг понимает, что это планета Земля, а чернота – окружающее ее космическое пространство. И еще она замечает, что поверхность светящегося шара неравномерна. Вдруг где-то вспыхивает горящая точка, расширяется, ее края обугливаются, продолжают расползаться. Смотреть на это невыносимо, но Геля делает усилие, приближается к этой язве. В нее, оказывается, можно заглянуть. Она видит сверху ужасную картину: охваченный пожаром большой город. Рушатся колокольни и башни, доносятся крики, полные страдания. Геля отодвигается, шар вертится дальше. Вот снова червоточина, снова воспаленная, уродливая язва расширяется. Геля заглядывает в нее: видит поле, переполненное людьми и окутанное дымом, оттуда доносится грохот. В каких-то частях поля фигурки копошатся и сшибаются; в каких-то лежат спокойно. Она спускается ниже и видит, что они мертвые, вокруг кровь, у некоторых оторваны руки, ноги, головы. С криком просыпается.
Сны были как-то связаны между собой, и Геля все ломала голову, что за послание оставила ей Фея. А может, не послание и не подарок? Бывают же, в конце концов, просто сны. И нет никакой тайны, а Люсинда Грэй уже и думать забыла о глупой школьнице из Москвы.
От горькой обиды решила выбросить из головы всех на свете фей, все сны и все тайны мира, вечером нагрубила брату, угрюмо почистила зубы и пошла спать.
Сон четвертый приснился Геле иначе, чем первые три, можно сказать, выскочил из шкатулки.
Сначала, как раньше, приснилась музыкальная коробочка. Но в этот раз Геля во сне вдруг поняла, что надо не просто на нее смотреть и слушать мелодию. Нужно что-то сделать. Она стала разглядывать шкатулку. Увидела, что в нее вставлен ключик. Повернула его. Музыка оборвалась, крышка откинулась, а внутри оказалось что-то вроде экранчика или монитора – из него на Гелю смотрела Люсинда, очень сердитая.
– Уф, наконец-то! – гневно сказала Фея. – Как же мне надоел этот милый Августин! Неужели нельзя было сообразить раньше? А еще отличница! Я прямо не знала, что делать! Завтра двадцать девятое, он уже в Москве, а ты все не откликаешься!
В голове у Гели вихрем закружились мысли и вопросы – кто «он»? При чем тут двадцать девятое – день как день, в школу идти. Интересно, а Люсинде она, Геля, тоже сейчас снится? Вот было бы здорово!
Но вслух Геля сказала только:
– Как же я рада вас видеть!
– А уж я как рада, – фыркнула Люсинда. – Но к делу. У нас очень мало времени, так что слушай внимательно. Завтра, как обычно, ты пойдешь в лицей…
– Не пойду – поеду. Меня папа всегда отвозит.
– Знаю, знаю, – раздраженно рявкнула Фея, – я все про тебя знаю. Трещотка и есть, совсем не умеешь слушать! Слава богу, хотя бы умеешь хранить тайны. Не проболталась про меня и про сны… Не перебивай! Итак, завтра, как обычно, папа отвезет тебя в лицей. Ты, как обычно, помашешь ему рукой. Но, как только он отъедет, ты не пойдешь во двор, а перейдешь на другую сторону улицы. Там как раз остановится красная машина с затемненными стеклами. Подойдешь к машине, тебе навстречу откроется дверца. Садись туда. Только сначала убедись, что никто из одноклассников и учителей этого не видит.
«Детям нельзя садиться в незнакомые машины», – хотела сказать Геля, но промолчала. Во-первых, вспомнила про трещотку и про то, что перебивать нехорошо. Во-вторых, все равно это не по-настоящему, а во сне. А в-третьих, очень хотелось узнать, кто там, в машине.
– А кто будет в машине? – все-таки не утерпела она.
Поделиться книгой: