Помоги проекту - поделись книгой:
Полчаса ходьбы. Пять минут езды на электричке. От десяти до пятидесяти минут автомобильного «вождения по мукам» отделяют центральный токийский район Сибую от вокзала Синдзюку. Того самого вокзала, что известен на весь мир фотографиями «толкачей», которые впрессовывают пассажиров по вагонам в часы пик. Два с половиной миллиона человек ежедневно пользуются этим гигантским транспортным узлом. От него расходятся шесть веток частных и государственных железных дорог, две линии метро и десятки автобусных маршрутов.
Прожив в Токио пять лет и бессчетно пользовавшись вокзалами Синдзюку, я так и не разобрался во всех хитросплетениях этого колоссального многоэтажного сооружения. Несколько слоев подземных гаражей, протянувшаяся на полтора километра подземная торговая аллея, платформы метро, поездов ближнего и дальнего следования, торговые залы нескольких крупных универмагов, мелкие лавки, киоски, кассы, полицейские посты, справочное бюро, лотки продавцов лотерейных билетов, сувениров... Модернизированный вариант подземных катакомб и Вавилонской башни венчают и свои сады Семирамиды — на крышах вокзально-торгового комплекса устроены садики с детскими площадками, расположены пивные и кафе под открытым небом. Гибрид из нескольких чудес света привлекает заезжих иностранцев и туристов из глубинки, но приносит мало радости тем людям, которые ежедневно совершают утомительные путешествия «на перекладных» из «спальных городов» западных предместий в центральные районы столицы...
Сейчас трудно себе представить старый Синдзюку не столь уж и давнего времени. Рисовые поля и малолюдные деревни, в которых по дождливым дням не было видно ни души,— так описывали Синдзюку всего сто с небольшим лет назад. Еще на рубеже XIX и нынешнего веков увлекавшиеся учением Толстого писатели и философы отправлялись в эти места из Токио вести крестьянский образ жизни. Правда, если перелистать историю еще на несколько страниц назад, то перед глазами предстанет шумное, разгульное скопление придорожных постоялых дворов, кабачков и «веселых домов». Поселок под названием Синдзюку — «Новые жилища» — возник около трех веков назад на развилке двух трактов. Направлявшиеся в Эдо путники делали там последний привал перед тем, как, достигнув одной из застав, пройти утомительную проверку документов и багажа. Услуги и развлечения, предлагавшиеся путешественникам в Синдзюку, довольно быстро вышли за рамки всякой морали, и городские власти запретили заниматься местным жителям этим прибыльным промыслом. Впавшую затем в долгую спячку деревню Синдзюку разбудили только паровозные гудки, когда в 1865 году здесь была открыта первая железнодорожная станция. И, единожды проснувшись, «Новые жилища» уже больше никогда не засыпали.
Расцвет Синдзюку справедливо связывают со строительством крупнейшего транспортного узла. Очень важно и то, что этот район, только в 1920 году включенный в черту Токио, лежит к западу от его центра, на главном направлении расширения японской столицы. Расположение Синдзюку оказалось таким удачным, что уже утверждены планы переноса токийской мэрии из окрестностей императорского дворца в Синдзюку, где городские власти владеют обширными участками земли.
Синдзюку настолько многолик и неисчерпаем, что в нем можно найти чуть ли не все те слободы, из которых сложено традиционное ядро Эдо-Токио. Здесь есть смахивающие на Гиндзу улицы ресторанов и универмагов. Есть побратимы Санья — скопления убогих ночлежек, «лежбища» бродяг, бездомных. С «электрическим царством» Акихабары соперничает квартал магазинов и лавок, торгующих часами, фотоаппаратами, радио- и телетехникой, бытовыми приборами самого разного назначения. С университетами и книжными магазинами Канды поспорят окрестности одного из самых крупных и престижных частных университетов — Васэда. А западный выход вокзала Синдзюку, как парки Йойоги и Хибия, стал традиционным местом проведения политических митингов, демонстраций. В историю Синдзюку, да и всей Японии вошли кровавые столкновения полиции с манифестантами, протестовавшими против заключения «договора безопасности» с США, требовавшими положить конец американской агрессии во Вьетнаме.
Да, у Синдзюку много лиц. Но самые примечательные и известные из них те, что обращены на восток и запад от вокзально-торгового комплекса. Людские волны, выплескивающиеся из восточного выхода станции Синдзюку, быстро разделяются на несколько потоков. Если выбрать самый мощный из них, то через пять минут ходьбы увидишь арку с надписью «Кабуки-тё». Однако тщетно было искать в лежащем за ней квартале знаменитый японский театр, хотя в послевоенные годы его действительно собирались перенести в Синдзюку со старого, подчистую разбомбленного места между Гиндзой и рынком Цукидзи.
Центр Кабуки-тё — небольшая площадь, на которую выходят двери примерно десяти кинотеатров. Кучки возбужденно шумящих молодых людей, по виду и одежде старшеклассники или студенты, обсуждают, какой фильм посмотреть — очередные похождения «Рэмбо», агента 007, многочасовую мультипликацию о космических роботах-самураях или «слезливую» драму, где несовершеннолетняя героиня косит своих обидчиков из автомата.
Приютившиеся в подвалах или чердачных этажах тесные кинозалы иногда показывают серьезные фильмы, особенно японские и заграничные ленты десяти-двадцатилетней давности. Но основной удельный вес приходится все же на жанр «роман-порно», так называемую романтическую порнографию. Трагедия японского кино как раз и состоит в том, что его стали смотреть преимущественно подростки, не способные или не желающие понимать серьезные фильмы. Кинокомпании, финансировавшие знаменитые картины Куросавы, Мидзогути, Имамуры и других режиссеров, которые прославили японское кино, дошли до грани разорения и были вынуждены переключиться на выпуск «романтическо-порнографической» галиматьи.
Но есть на Кабуки-тё и такие кинотеатры, где крутят ленты, даже не пахнущие «романтикой». Они обычно прячутся в боковых улочках, расходящихся от главной площади. Там же подмигивают разноцветными лампочками, гудят пароходными сиренами многоэтажные «комбинаты порока», объединяющие под одной крышей игорные дома, бары со стриптизом, рестораны с малоодетыми официантками, «турецкие бани», которые после протестов посольства Турции переименовали в «специальные бани».
Перед входами, напоминающими то парадный подъезд дворца, то лаз в подземелье, прогуливаются затянутые в безупречные фраки мускулистые короткостриженые молодцы, в чьи обязанности входит зазывать прохожих, поощрять колеблющихся и вести переговоры с полицией. Поодаль, в горах хлама и объедков, наваленных в ожидании приезда мусорщиков, роются бродяги. Здесь же пьяные мужчины и женщины разного возраста гнездятся на кучах картонных ящиков. Пританцовывая и выкрикивая одним им понятные слова, изредка проносятся сумасшедшие и наркоманы.
Так выглядит Кабуки-тё, где на трети гектара, только по официальным данным, сконцентрировано 25 магазинов порнографической литературы, 16 «специальных бань», 90 кабаре с «розовыми» представлениями, 24 кафе с полуголыми официантками, 15 публичных домов... Всего около четырехсот эксплуатирующих секс заведений. Подсчитано, что этот небольшой район, где постоянно живет меньше трех тысяч человек, в течение суток посещает от 300 до 500 тысяч клиентов. Значительную часть посетителей составляет молодежь.
Не приходится сомневаться, что сам Кабуки-тё и бесконечные «разоблачительные», по существу рекламные материалы о нем в печати и телепередачах вносят свой вклад в стремительный рост преступности среди несовершеннолетних. Ведь на молодежь от 14 до 19 лет уже приходится свыше половины всех правонарушений Японии, и каждый год приносит новые «рекорды».
Под нажимом демократических кругов правительство и полиция время от времени принимают очередные постановления, устраивают облавы, подвергают штрафам или арестам тех или иных правонарушителей. Но все эти меры воспринимаются японцами столь же юмористически, как и принятый в «день дураков» — 1 апреля 1958 года — закон, впервые в истории Японии запретивший проституцию. А между тем каждый вечер Кабуки-тё зажигает мириады своих огней...
Конечно, далеко не все посетители вечернего Синдзюку направляются в Кабуки-тё. По соседству с ним есть районы развлечений совсем иного толка.
Взять, к примеру, Гордэн-гай, «Золотую улицу»,— скопление богемных кафе и баров, претендующих на статус токийского Монмартра. Не бывавшему в Париже автору трудно судить, насколько обоснованы эти претензии. Но каждая из уютных маленьких забегаловок «Золотой улицы» вполне заслуживает пера писателей и кисти художников, прославивших знаменитый уголок французской столицы. Описавшая его журналистка не без юмора предположила, что «где-нибудь наверняка есть бар для потерявших ноты композиторов, кафе для артистов, которые хотели стать зубными врачами, пивная для игроков в бейсбол, собирающихся поговорить о книгах Жана-Поля Сартра...».
Мое знакомство с Гордэнгай началось с пивнушки «Дзэни», куда мы зашли перекусить с издателем одной небольшой токийской газеты. Все собравшиеся были журналистами. Даже хозяйка, наливавшая «мидзувари», сильно разбавленное водой виски, подрабатывает на стороне статьями и эссе. Моим соседом оказался сравнительно молодой заведующий международным отделом популярного еженедельника, который тут же стал расспрашивать о советской точке зрения на самые свежие и важные в тот вечер мировые новости. Репортер скандальной хроники поделился своей нелицеприятной оценкой этических принципов японского политического мира, а бородач средних лет пустил по кругу привезенные из Ливана фотографии залитого кровью лагеря палестинских беженцев.
Мой знакомый объяснил, что большинство хозяев и клиентов заведений Гордэн-гай — это бывшие студенты 60—70-х годов, участники борьбы против военного союза с США и американской агрессии в Индокитае. Повзрослев, примирившись с истэблишментом, а иногда даже заняв посты в редакциях влиятельных изданий, государственном аппарате или деловом мире, эти важные люди все же не приняли полностью «ценностей» потребительского общества. И теперь их притягивают друг к другу воспоминания о борьбе, стремление обсудить волнующие проблемы с товарищами.
Киношники предпочитают закусочную «Набэ-сан», принадлежащую бывшему студенту Ватанабэ, который за участие в демонстрации попал в «черный список» и не мог устроиться на работу по специальности. Закусив сытной лапшой «соба», посетители часто поднимаются на второй этаж, где оборудован небольшой кинозал. Прибежищем музыкантов служит кафе «Моссан». Актеры поклялись в верности дешевому виски и закуске из неочищенных арахисовых орешков бара «Маэда». Новости мира фотографии можно подслушать в закусочной «Гу».
Некоторые из заведений Гордэн-гай служат как бы клубами людей с одинаковыми увлечениями — любители детективного жанра собираются в баре с названием «Полночь плюс час», стены которого оклеены суперобложками знаменитых книг, рекламными плакатами кинофильмов Хичкока. Для поклонников гитары и испанских «фламенко» нет места лучше ресторанчика «Нана». Около девяти вечера в баре «Пу-сан» появляются только что закончившие представление профессиональные рассказчики юмористических монологов «ракуго». Иногда для поджидающих их ценителей этого традиционного японского жанра устраиваются импровизированные концерты.
Весь район Гордэн-гай уместился бы на футбольном поле. Его можно пройти за две-три минуты. Но не то что одной командировки, целой жизни не хватит, пожалуй, чтобы познакомиться со всеми старожилами «Золотой улицы», услышать истории их жизни, узнать их мнение о происходящем в Японии и вдали от ее берегов, ответить на заинтересованные расспросы о России.
Как не похожа задушевная и уютная Гордэн-гай на Кабуки-тё или на бездушно-бетонный «город небоскребов», что начинается у западного выхода станции Синдзюку!
Еще каких-то четверть века назад здесь находились резервуары и станции очистки пресной воды, которой традиционно не хватало и не хватает жителям Эдо — Токио. Но фантастически быстрый рост цен на землю предопределил судьбу резервуаров — золото вытеснило воду. В начале 60-х годов началась весьма дорогостоящая перепланировка местности, а в 1971 году свои двери открыл 32-этажный отель «Кэйо Плаза», первый из нынешних тринадцати небоскребов «токийского Манхэттэна». Словно гигантские спичечные коробки, возвышаются достигающие двухсотметровой высоты здания гостиниц, штаб-квартир крупнейших страховых, торговых, банковских компаний. Открыть контору в «городе небоскребов» престижно, но очень дорого. Аренда каждого квадратного метра помещения обходилась в 1984 году в 7500 иен (30 долларов) в месяц. Любопытно гулять по холлам небоскребов — просторным, безупречно чистым, украшенным фонтанами и меняющимися в зависимости от времени года композициями из цветов.
Но каково ощущать себя словно в штормовом океане, когда толчки землетрясения бросают людей на пол, внезапно прерывают полет лифтов, наполняют обеденные залы перезвоном дрожащей посуды и вскриками людей?
Около тысячи землетрясений в год ощущают жители Японских островов. Число жертв в «хорошие» годы исчисляется десятками и сотнями, но иногда, как это было в 1923, 1946 и 1948 годах, счет идет на многие тысячи. Как же рискнули японцы приступить к строительству высотных зданий? Ведь до 60-х годов законом запрещались постройки выше 30 метров. Теоретическим фундаментом, на котором возведены небоскребы Синдзюку, самое высокое в Азии 250-метровое сооружение торгового центра «Саншайн-сити» и 170 других высотных зданий японской столицы, служат разработки доктора Киюси Муто. В начале 60-х годов он предложил строить в сейсмоопасных районах гибкие конструкции, в которых стальной каркас несет эластичные стены из бетонных блоков с зазорами. Призванные поглощать сейсмические толчки, гибкие небоскребы доктора Муто иногда сравнивают с бамбуком, который гнется, но не ломается. И действительно, до сих пор ни одно из землетрясений не оставило каких-либо заметных следов на высотных зданиях.
А дамоклов меч разрушительных землетрясений постоянно висит над Токио. Подсчитано, что если повторяющееся примерно 60 лет катастрофическое землетрясение будет той же силы, что и в 1923 году, то число жертв составит 36 тысяч погибшими, 63 тысячи ранеными, будет разрушено 150 тысяч домов. Эта оценка городских властей считается некоторыми специалистами чрезмерно оптимистической.
Наиболее эффективный путь уменьшения последствий катастрофы эксперты видят в резком уменьшении числа деревянных построек, расширении улиц, играющих роль противопожарных барьеров, а также создании парков и зеленых зон во всех густонаселенных районах. Добиться реализации этих целей крайне трудно из-за непомерно высоких цен на землю. Один квадратный метр земли в центре Синдзюку, например, стоит около 4 миллионов иен, цены на землю в наиболее престижных районах Токио растут ежегодно на 15— 20 процентов.
Вот почему авторы одного проекта, представленного городским властям, призывают не повторять ошибки прошлого, когда на месте разрушенных землетрясением 1923 года и американскими бомбардировками 1945 года районов Токио возводились точно такие же малопригодные для жилья и исключительно пожароопасные кварталы. Проект предусматривает создание в центре Токио многочисленных парков, превращение центра в «зеленую зону». Наиболее густонаселенные районы вокруг центра столицы предлагается застроить зданиями в 15—20 этажей, а лежащие еще дальше части города — домами не ниже пяти этажей.
Всего за несколько лет неузнаваемо изменились целые улицы, целые кварталы, еще недавно застроенные почерневшими от времени деревянными домами с традиционными черепичными крышами. На их месте встают непропорционально узкие, похожие на карандаши сооружения, увешанные пестрыми вывесками и рекламными щитами. Крошечные храмы с их напоминающими оазисы садиками перебираются на крыши унылых бетонных кубиков, где рядом с ними гудят вентиляторы, сушится белье, плещется вода в пузатых резервуарах. Кое-где даже кладбища «переехали» во второй этаж, уступив свое прежнее место автомобильным тоннелям, парковкам.
Конечно, вытеснение деревянных одно-двухэтажных домиков бетонными кубами уменьшает опасность пожаров. Зато усугубляются многие другие проблемы — скученность, перенаселенность, нехватка воды и зелени... Неудивительно поэтому, что составляются все новые рецепты лечения застарелых болезней огромного города.
На одной из пресс-конференций я познакомился с Киёхиде Тэраи, автором проекта Океанского города коммуникаций. Согласно проекту в Токийском заливе, примерно в 100 километрах от Гиндзы, к 2025 году должен быть создан огромный искусственный остров. Десять тысяч стальных опор будут поддерживать четырехэтажный город общей площадью в 100 квадратных километров с населением в миллион человек. Тэраи-сан с жаром объяснял журналистам преимущества Океанского города, жители которого будут жить, работать, учиться и отдыхать в пределах пешеходных расстояний, наслаждаться чистым морским воздухом и контролируемым климатом. Единственное маленькое препятствие на пути к реализации фантастического проекта — его фантастическая стоимость. Одно только строительство острова оценивается в 30 триллионов иен (120 миллиардов долларов), что приблизительно равно годовому госбюджету Японии...
Существуют планы подешевле, а потому реальнее. «Всего» в 6,3 триллиона иен обошлось бы строительство новой столицы у подножия горы Фудзияма. Население Токио уменьшилось бы на 600 тысяч человек, если бы в новую столицу переехали все министерства и прочие правительственные учреждения.
Пожалуй, самая реалистичная программа предусматривает децентрализацию Токио, распределение его функций между пятью уже существующими вблизи столицы крупными центрами: Иокогама — Кавасаки, Омия, Тиба, Цутиура — Цукуба и Татикава — Хатиодзи. Сочетая административные методы кнута и налоговые стимулы пряника, в эти центры к 2025 году планируется перевести как можно больше правительственных и городских учреждений, а также частных предприятий.
Чего-чего, а всевозможных планов на будущее у Токио предостаточно. Фантастические, близкие к действительности и вполне реалистические, все они наталкиваются на две непробиваемые стены. Нехватка средств в городской и национальной казне подкрепляется непомерными ценами на землю и спекуляцией участками, на которых греют руки не только дельцы, но и очень влиятельные политические деятели. Трудно ожидать крушения этих двух стен в обозримом будущем. Трудно поэтому надеяться и на коренное улучшение жизни примерно 12 миллионов жителей «большого Токио». Напротив, можно с большей долей уверенности предсказать дальнейшее обострение трудностей, рост цен, уменьшение реальных доходов. Уверенность эта основана на статистике. Всего за пять лет, с 1979 года по 1984-й, ежемесячная плата средней семьи за питьевую воду выросла с 1410 до 2320 иен, минимальная плата за проезд на метро выросла со 100 до 140 иен, по скоростной автодороге — с 400 до 500. Ежемесячная плата за принадлежащее городским властям льготное жилище поднялась с 9900 до 16 700 иен, учеба в старших классах городских школ — с 57 тысяч до 74 400 иен, а обучение в городских университетах — со 144 до 252 тысяч иен за учебный год.
...Две трети токийцев жалуются на постоянный стресс от шумной, тесной и суетной столичной жизни, а более половины не желает признавать Токио своим родным городом. И недаром этот образ бескрайнего скопления небоскребов, деревянных домишек и безликих железобетонных конструкций повторяется чуть ли не в каждой книге, чуть ли не в каждой песне, посвященной Токио:
Вниз по реке Лягушки
Мы, 26 молодых людей, покидаем автобус в Сантьяго-де-Куба. Вместо городской одежды натягиваем парусиновые брюки и кроссовки. Еще раз проверяем рюкзаки — ничего не должно быть лишнего, потом каждый грамм потяжелеет во много раз.
Понедельник, 2 августа, 5 утра.
Нам необходимо пройти от истока до устья по самой полноводной кубинской реке Тоа. Площадь ее бассейна 326 квадратных километров, 71 приток. Конечно, в сравнении с реками континента Тоа невелика: ее длина всего 100 километров. Но для острова это важная водная артерия. Наши цели скромны: нанести на карту судоходные места, выявить заброшенные поселения. Словом, обновить безнадежно устаревшую карту.
К десяти часам мы оказываемся уже в Яибе, у подножия восточной части горного массива Моа-Баракон. В поселке нам удается найти проводников.
Сразу начинается подъем. Около километра по крутому склону. Температура воздуха плюс 32 градуса, влажность — 85 процентов. Эти сухие цифры мы ощущаем ногами и ноющей от усталости спиной.
Между Агуас Бланкас и Мисьон дорога полегче. Деревья редкие, потрескавшиеся, они поднимаются метров на пятнадцать. Спрямив путь, входим в зону серпантинов, прикрытых темно-красными латеритными почвами. Из-за обилия железа на них уживается лишь ежевика да еще деревья, занесенные к нам с Антильских островов, стройные, но бедные листвой.
И вот мы на плато Купейяль-дель-Норте. Где-то здесь из слияния двух ручьев и рождается Тоа. С картой в руках пускаемся на поиски. Заросли становятся гуще, травы скрывают бесчисленные ямы и промоины. Ухнешь — и с ручками. Мы входим в ущелье и, прыгая по острым камням, прорубаем мачете тропку в сплетении лиан.
Вот они — два ручейка! Начало реки Тоа. Кстати, название это, как считают одни географы, в свое время дали индейцы, подражая кваканью лягушки. Очевидно, «тоа» на их языке и означало «лягушка». Другие утверждают, что название могло происходить от «тоатоа» — «квакающая» или «журчащая» на языке малинке, завезенного неграми-рабами.
Завтра отсюда и начнется наш маршрут. А пока мы целый час поднимаемся по крутому склону, молча сражаясь с твердыми колючками дерева «пало бранко». Они рвут одежду и злобно царапают тело. Один из проводников с интуицией истинного горца прекрасно ориентируется в наступившей темноте: он выводит нас к заброшенному домику. Тут мы заночуем.
В три часа ночи просыпаюсь от непривычно яркого света. Выхожу наружу. Луна! Это светит луна! Заброшенное ранчо, освещенное этим ночным светилом, кажется самым уютным местом в мире. Все поднимаются.
До рассвета еще два часа.
Вторник, 3 августа
К восьми утра добираемся к истоку Тоа. Предстоит идти по руслу. Река прячется между темными блестящими валунами, и каждый валун разделяет ее на пучок бегущих потоков.
Река постоянно меняет направление, я едва успеваю доставать компас. Некоторые излучины реки мы переходим вброд, кое-где перебираемся вплавь, перетягивая рюкзаки на веревке.
Одна из наших девушек — Джипси — чувствует себя плохо, да и у Марио распухла нога. Группа вынуждена разделиться и растягивается теперь километра на четыре вдоль реки. С наступлением ночи Гильермо, Джипси и я останавливаемся отдохнуть и перекусить на прибрежной лужайке. Мачете у нас нет, приходится собирать для костра сломанные ветки. При осмотре я обнаруживаю, что компас полон воды.
Натянув полиэтиленовую пленку на каркас из палок, строим что-то вроде вигвама. Время от времени подбрасываем в костер сырые ветки: дым — единственное средство против москитов. Эти кровопийцы явно воспринимают нас как подарок судьбы.
Среда, 4 августа
В начале третьего ночи Гильермо поднимает нас, думая, что уже светает. Его, как и меня, тоже обманула луна.
Гильермо выходит раньше нас. Я сопровождаю Джипси — она совсем расхворалась. Беру ее рюкзак. С каждым шагом вес двух рюкзаков за спиной становится все тяжелее.
К десяти часам мы добираемся до небольшой лужайки со следами чьего-то лагеря. Купаемся в небольшой старице, чтобы немного сбросить усталость. Небольшой отдых, и снова в путь. К двум часам река превращается в цепочку луж и скользких, как мыло, глыб, покрытых моллюсками. То и дело спотыкаемся и падаем в воду.
Темнеет. Мы с Джипси пытаемся подняться вверх по тропинке, чтобы добраться до возвышенности Раису, но уже через сто метров путь преграждают густые заросли. Возвращаемся к реке. Разжигаю костер, выкладываю на камни спички, сигареты, одежду, чтобы подсушить их.
Вся провизия — у идущих впереди, а последние наши припасы съедены накануне. Поэтому приходится удовлетвориться водой, где растворяем два пакета дезинфицирующих таблеток. В темноте вокруг костра бродят, гнусно завывая, одичавшие собаки. Беспокойно ревет река.
Эта ночь казалась самой длинной из всех, проведенных на реке Тоа.
Четверг. 5 августа
Рано утром отправляемся дальше. От реки несутся чьи-то крики. Это Преваль и Эулисес возвращаются с усадьбы, расположенной в километре отсюда. Оказывается, вчера они познакомились с хозяевами усадьбы, и те позвали их к себе переночевать.
Взобравшись по склону, впервые за три дня видим постороннего человека. Джипси измеряет температуру — ртутный столбик поднимается до 40,2 градуса.
После завтрака выходим по направлению к Раису. Три часа бредем по плантациям и странному голубому лесу. Джипси едет на лошади. Этой ночью ее переправят в Баракоа, там она и будет нас дожидаться. В Раису отдыхаем на кроватях — настоящая роскошь! Все приводят себя в порядок: залечиваем раны, синяки, укусы москитов, слепней, клещей. Спина моя, очевидно, выглядит очень живописно, если судить по спинам друзей.
В сумерках несколько самых здоровых ребят уносят Джипси на самодельных носилках.
После ужина местные крестьяне приглашают нас к себе переночевать. Дома здесь ставят на сваях для защиты от наводнений: вода порой поднимается на десять метров выше ординара. Мы пьем настойку из «канья санты», «святого тростника» — растения с листьями в полметра длиной и в три сантиметра шириной. Она напоминает по вкусу чай с лимоном.
Пятница, 6 августа
Выходим задолго до рассвета. Направление — на северо-восток.
Тоа преподносит нам очередной сюрприз: скалы по берегам сменяются пышными садами. К одиннадцати мы в районе Вернардо, где нас ждали еще вчера в поселке Планта.
Проводник Пинчо искусно ловит рыбу самодельной удочкой. Застыв, он ждет поклевки, чтобы затем резким движением руки подсечь добычу. Так же ловили рыбу индейцы в доколумбовы времена. Здесь, в горной глуши, сохранилось гораздо больше индейского, чем принято считать. В этом мы убеждаемся каждый день.
И вот мы добираемся до дома доньи Флоры, единственной женщины среди наших проводников. Флора Рохас — из потомков аборигенов, (а у них здесь только две фамилии: Рохас и Родригес), которые сохраняют чистоту индейской крови, исчезнувшую в других местах страны. Подвижное овальное лицо, крутые скулы, раскосые глаза, крепкое телосложение при небольшом росте выделяют их среди кубинцев. Вернардо — это единственный район, где можно встретить представителей этой этнической группы.
Отсутствие дорог, удаленность района — все это привело к тому, что испанская колонизация дошла сюда только к концу XIX века. И лишь в нашем веке, особенно после революции, были построены дороги и шоссе.
Спускаемся, поднимаемся и только к вечеру достигаем поселка Паулино. Два километра, отделяющие Паулино от места, где мы собираемся заночевать, пролегли через кофейные плантации, населенные птицами кахаби. Их очень трудно увидеть из-за изумрудно-зеленого оперения, сбрызнутого местами красными крапинками. Зато щебечут они неумолчно. Раздается трель птицы картакубы, но увидеть ее — а она, говорят, прекрасна — нам не удается.
Суббота, 7 августа
Светает. Льет как из ведра. Временами дождь ослабевает, но не прекращается, и к девяти часам мы все насквозь промокли. На берегу встречаем четверых мужчин, несущих по очереди носилки с больным юношей. За ними верхом на лошади следует его мать. Целый день они провели в дороге. Это лишь очередной пример недоступности этих мест: даже вертолет не может сесть — нет места для посадки. Кругом непроходимая сельва, овраги, отвесные склоны, коварные реки.
Размокшие рюкзаки становятся с каждым часом все тяжелее. А нам предстоит путь через перевал Калунга; три километра подъема на 700 метров вверх.
Изможденные, согреваемся кофе. Дальше дорога полегче — по равнине мимо бесконечных банановых плантаций. Идущие впереди срезают гроздья бананов и оставляют их у дороги, чтобы каждый мог брать и есть сколько захочется.
На плато увидели колибри, самую маленькую птицу в мире. Она здесь непуганая и спокойно позволяет Вильфредо приблизиться и сфотографировать себя. Колибри — единственная птица, способная висеть в воздухе как стрекоза благодаря большой скорости движения крыльями: 75 махов в секунду. Оперение у нее зеленое, с отливом в синее на кончиках крыльев. Колибри, по-моему, символ Кубы: очень красивая и очень смелая.
Проходим сосновый лес, растущий на латеритных почвах — надо напомнить, что именно в этом районе располагаются крупнейшие залежи никеля в мире,— и входим в заросли древовидного папоротника, прямого потомка растений, покрывавших поверхность планеты сотни миллионов лет назад.
Перед нами вершина Пико Галан, голова ее теряется где-то в тучах.
Отсюда, с плато Малагана, начинаем спуск. Под ногами скользкая глина, с неба — дождь, а в спину подгоняет объемистый рюкзак. Он набит битком — растения, минералы — и весит 35 килограммов.
К семи часам достигаем реки Маль Номбре, притока Тоа.
Воскресенье, 8 августа
Река превратилась в бурный поток красно-коричневого цвета, с огромной скоростью несущий ветви, стволы деревьев, куски дерна. В местах, в обычное время совсем мелких, вода доходит до пояса. Продвигаемся цепочкой,— если поток сбивает кого-нибудь с ног и несет вниз по реке, наша «спасательная бригада» начеку. Надо сделать четырнадцать переходов, ступая по скользкому дну.
Да, река Маль Номбре — «Плохое имя» — оправдывает свое название.
Проходим мимо дома одинокого крестьянина. «Баракутей» — «бобыль» называют здесь таких людей. Они ухитряются обеспечить себя всем необходимым здесь, где и жить-то, на наш взгляд, невозможно. К реке Тоа выходим около десяти. Теперь она крупная река, принявшая в себя воды разлившейся Маль Номбре.
Северный берег, по которому мы идем, становится более пологим. Нас окружают заросли тростника, бамбука и кокосовой пальмы. Смесь тростникового сока с кокосовым молоком не только вкусна, но и придает силы. На коротком привале пытаемся привести себя в порядок: как-никак выходим в населенные места, не стоит пугать здешнее население своим визитом. Подвергнувшись воздействию разных стихий, воде и солнцу, то намокая, то высыхая, мои бедные шорты зияют дырами величиной с куриное яйцо. Поэтому при встрече с прохожими я поворачиваюсь к ним грудью. М-да, так далеко не уйдешь...
Поделиться книгой: