Помоги проекту - поделись книгой:
— То-то и оно! — торжествовал Бажанов. — Водолазов вызывать бессмысленно, взрывать под водой невозможно. Я вижу один выход: пробивать в скальном монолите штольню, откуда заложим в скважины взрывчатку — и дело сделано.
— Какая же сила должна быть, чтобы, поднять долеритовую скалу на воздух? — поинтересовался Нос-Кок.
— Огромная, Анатолий Андреевич, — ответил Бажанов. — Мне аж самому страшно становится при одной только мысли о силе взрыва. Представляешь — заряд приблизительно в 50 тонн!
— Ух ты! — покачал головой Носков. — На моей памяти ни на одном строительстве не было такого.
— Куда там... — - согласился Бажанов. — Кстати, Николай Степанович Гнатуша не ушел еще?
— Здесь я, — отозвался Гнатуша.
— Ты вот что, Николай Степанович, — обратился к нему Бажанов, — сам знаешь, ливневых дождей летом прошло предостаточно, вода могла размыть камень, проверь все откосы возле тоннеля, подчисть их да и внутри тоннеля осмотри, сделай так, чтобы и песчинка на голову человеку не свалилась.
— Есть, свистать всех наверх! — выслушав Баженова, весело сказал Николай Степанович и быстро вышел из кабинета.
— Завтра же с утра начинайте, — бросил вслед ему Бажанов.
Выбор на Гнатушу пал не случайно. До приезда в Светлогорск Николай Степанович ходил инструктором-альпинистом. А три года назад, осев на Курейке, стал прорабом в бригаде скалолазов. И еще начал обучать молодых ребят азам этой трудной профессии — при управлении строительства Курейской ГЭС создали специальные курсы.
Подойдет Гнатуша с новичками к самому краю отвесной скалы, откуда вниз посмотришь — голова закружится, и говорит: «Я сейчас брошу камень, а вы считайте, через сколько секунд он ударится о землю». И бросает: «Один... Два... Три... Четыре... Пять...» От этого еще сильнее голова кружится.
— Другой высоты у вас не будет, — отрывисто скажет Гнатуша. — На каких бы высотах вы ни работали. Еще запомните: держитесь за скалу глазами — увереннее будете себя чувствовать, ни одного неустойчивого камня не пропустите... И о руках не забывайте.
У самого Николая Степановича руки сильные, с длинными узловатыми пальцами.
...Весь день работали скалолазы, не ступив на землю, а вечером Гнатуша позвонил Бажанову домой.
— Стена чиста, — сообщил он. — Теперь дело за взрывниками.
— Молодец, Николай Степанович, просто молодчина! — обрадовался Баженов. — Как думаешь, долго мы провозимся с долеритовой скалой?
— Смотря сколько вертикальных скважин в штольне решили пробить, — подумав, ответил Гнатуша.
— Меньше четырех нельзя, иначе не под силу будет нам поднять скалу не воздух.
— Думаю, недели за три управитесь...
— Должны, е то зиме все карты спутает. Ну, будь здоров!
Положив трубку, Бажанов вскоре же позвонил Нос ков у:
— Послушай, Анатолий Андреевич, пришел бы завтра в управление не час раньше, а? Посоветоваться с тобой надо.
Назавтра Носков был в кабинете у Баженова. Там же находились и специалисты-взрывники.
— Понимаешь, какое дело, — срезу обратился к нему Виктор Евгеньевич. — Пробить-то штольню мы пробьем, а глубина, не которой взрывать будем, невелика, всего 12 метров.
— Взрыв поверхностный, — понимающе кивнул головой Носков.
— То-то и оно! Ты представляешь, что может случиться? Здание, в котором мы сейчас с тобой разговариваем, сдует как ветром или камнями разворотит все...
Анатолий Андреевич молчал, думая о том, как поступить. Бажанов был прав, трехэтажный дом стоял не горе, неподалеку от места взрыва.
— Нам бы уменьшить силу взрывной волны, — рассуждал Бажанов. — Но как это сделать?
— А что, если увеличить количество вертикальных скважин? — предложил Носков. — Например, до восьми?
Его поддержали взрывники.
— И тогда? — заинтересовался Бажанов. — Сила заряде все равно не изменится, но...
— Но заряд окажется не собранным в один кулак, мы его разложим как бы на несколько фронтов. Прикиньте, как это будет выглядеть...
— Точно, — хлопнул себя по колену Виктор Евгеньевич. — А я-то искал неспрятанное, голову ломал.
В тот момент, когда Николай Сычев решил заглянуть к соседям и выяснить причину загадочной тишины, раздался взрыв., Такой силы, что Николай сразу и не сообразил, что произошло. Можно было решить, что это гром с молнией, землетрясение или то и другое вместе. Все, что угодно. Дрожали оконные стекла, раскачивалась под потолком люстра, высоко в небо поднялись птицы.
Николай выбежал не улицу. Эхо от взрыва еще висело в воздухе над Светлогорском, а из тайги возвращались в поселок люди.
— Что случилось? — спросил у одного из них Николай.
— Неужели не знаете?
— Конечно, не знаю, четыре недели по тайге болтался.
И тогда Николаю рассказали, что Курейка сменила берега — открыли ей новое русло.
— А людей почему в поселке не было? — силился понять Николай.
— Потому что в радиусе одного километра от места взрыва всех эвакуировали. А на подходе к опасной зоне пикеты расставили... Но теперь все!
Пока растет тростник...
Гостей пригласили к девяти утра, и по мере приближения к сахарному заводу «Ришан-О» мою машину все чаще обгоняли «мерседесы» и «ситроены». Такие машины редко можно увидеть в столь раннее время на этой дороге, петляющей среди деревень и плантаций сахарного тростника.
В это утро на острове Маврикий официально начинался сезон рубки сахарного тростника. Четырнадцатый раз в тот год проводили церемонию, а всего к уборке тростника приступали в двести тридцать восьмой. Не одно поколение маврикийцев зарабатывало на этих сладких плантациях свой горький хлеб.
Двор сахарного завода привели в идеальный порядок и украсили. Возле бункера, куда сбрасывают тростник, построена трибуна с навесом. На стене заводского корпуса две большие цифры: 14 и 238.
Пока ждем премьер-министра, рассматриваю гостей: министров, послов, президентов банков. Все друг с другом знакомы.
Я обратил внимание на то, что здесь собралось много белых. На сахарных заводах, в банках и на фирмах они ограждены от посторонних толпой низшего и среднего звена служащих — в основном цветных, — и потому не так заметны.
Нетрудно было понять, что хотели и за что ратовали выступавшие ораторы. Без сахарной промышленности нет жизни в этой стране, а между тем доходы явно недостаточны, чтобы поддерживать производство на высоком техническом уровне, нет средств на обновление оборудования. Это просто чудо, что машины еще работают, но оно не будет продолжаться вечно. Сахарной промышленности нужна помощь, снижение налогов, предоставление льготных кредитов. Правительство должно не забывать ту историческую роль, которую играли и играют в жизни страны возделывание тростника и производство сахара. Если ей будет оказана помощь, сахарная промышленность и в дальнейшем будет надежной основой экономики страны и главным источником занятости населения.
Когда церемония закончилась, сахарозаводчики еще некоторое время оставались перед трибуной, чтобы за внешне непринужденным разговором обсудить или уточнить стратегию сезона.
...Не пройдет и месяца, как начнется забастовка. И эти люди, мобилизовав все силы, будут противостоять тысячам мелких плантаторов и сельскохозяйственных рабочих. Борьба пойдет с таким ожесточением и упорством, словно решается вопрос жизни.
Вечером церемонию показало маврикийское телевидение, о ней много дней говорили по радио. И при любом разговоре с маврикийцами главной темой был сахар.
Это не удивительно. Яркая зеленая полоса на маврикийском флаге символизирует сельское хозяйство — главное занятие населения и основной источник валютных поступлений. Сахаром платят за импортные товары, без которых не может существовать такая монокультурная страна, как Маврикий.
Почему страна с мягким тропическим климатом должна импортировать картофель и кукурузу из Южной Африки, рис из стран Юго-Восточной Азии, ввозить, кроме манго и бананов, почти все фрукты?
Сахарный тростник был завезен на Маврикий голландцами с Явы в 1639 году. В честь этого события установлен памятник вблизи первого сахарного завода на юго-востоке острова. Долгое время сладкий сок шел на приготовление дешевого рома. В начале XIX столетия стали производить сахар для продажи в Европе. Производство его увеличилось в одиннадцать раз после захвата острова англичанами, на чьих плантациях не разгибали спин рабы-негры. После отмены рабства производство снизилось — освобожденные негры толпами уходили с плантаций. Стали вербовать рабочих в Индии, и производство увеличилось в полтора раза к 1850 году, а в 1955-м еще удвоилось. Сахар окончательно завоевал остров и изменил его население: индийцы стали составлять большинство.
Выращивание сахарного тростника не требует большого ухода, зато обработка плантаций под эту культуру — занятие очень трудоемкое. Необходимо расчистить земли от бесчисленных камней: иногда на одном гектаре плантаций собирали их до пяти тысяч тонн.
Рубку тростника, которая происходит с июня по ноябрь, трудно механизировать из-за наличия камней. Да и ровных плантаций, где могли бы развернуться машины, здесь не хватает. Может быть, это и во благо: на острове избыток рабочей силы, и механизация уборки только увеличила бы безработицу.
Торгует маврикийским сахаром одна организация — «Синдикат». Он подписывает сделки на продажу сахара, фрахтует суда для транспортировки и выплачивает авансы поставщикам. «Синдикат» определяет и единую цену на сахар данного сезона.
В июне зеленые плантации тростника выбрасывают пепельного цвета стрелки, стебли наливаются соком, и ребятишки делают первую пробу сладкого урожая. Мелкие хозяева оттачивают мачете, на сахарных заводах идет последняя проверка оборудования после профилактики и ремонта. Приводят в порядок грузовики и узкоколейки для доставки срубленного тростника на сахарные заводы. Выводят из гаражей машины с прицепами, в которых сахар-сырец перевозят в порт и сгружают в бункера специально построенного глубоководного — для океанских судов — причала. Но главной фигурой на период уборки остается человек с мачете в руках.
Как работают эти люди, я не видел, и потому хотелось провести хотя бы день с рубщиками на плантации.
В ночь с пятницы на субботу прерывистый звон будильника поднял меня в три часа. В половине четвертого я заехал за Анандом, моим другом-маврикийцем. Не доезжая городка Роз-Белл, свернули на проселок, обсаженный манговыми деревьями.
Остановились у домика, спрятавшегося в банановых зарослях. Нас встретил лай собаки. В окне светился огонек — здесь, видно, давно уже проснулись. Скрипнула калитка, вышел хозяин, отогнал собаку и подошел к нам. Из темноты показались еще две мужские фигуры.
— Без десяти четыре, пора идти, — услышал я голос.
Нам нужно было пройти около двух километров до одной из плантаций, принадлежащих заводу «Риш-ан-О». Я знал, что во время работы будет не до разговоров, задавать вопросы надо сейчас.
— Почему мы вышли так рано? — негромко спрашиваю Ананда. Мы уже на окраине, но меня не покидает ощущение, что не все еще встали и лишний шум может помешать людям.
— У кого есть свой клочок земли — мелкие плантаторы — спешат управиться здесь поскорее. После работы на плантации завода нужно заняться и своими посадками. Семья моего приятеля Риада сводит концы с концами: у него немного своего тростника. Хуже тем, кто живет только за счет работы на сахарных баронов...
Риад, шедший впереди, услышав, о чем я спрашиваю, замедлил шаг.
— На себе узнаете... Когда встанет солнце, можно делать все, что угодно, но только не рубить тростник. Некоторые теряют сознание...
Деревня уже позади, стали успокаиваться растревоженные собаки. Казалось, все снова погружается в сон. Легкий шум ветра, шелестящего сухими листьями. За ручьем дорога свернула влево, а мы пошли прямо по стерне. Впереди были слышны голоса: оказывается, мы не самые первые.
Все заняли свои места, и работа началась. Свет фонарика освещал ряды высоких растений. Один за другим следуют резкие взмахи еле загнутых индийских мачете. Тростник срезают у самого корня, очищают от листьев. Ствол бросают влево, а все прочее — вправо. Размеренные быстрые движения. Я вижу, что Риад почти не разгибается, не поднимает головы. Проходит десять, двадцать минут — все те же ритмичные движения, ни одной остановки, ни одного слова.
На посветлевшем небе — фигуры Риада и его друзей.
Около часа мы с Анандом собираем тростник, складываем в кучки. Бригада должна срубить, собрать и погрузить его на металлические решетчатые поддоны.
Подошел сирдар — так называют на Маврикии человека, распределяющего работу. Он проверяет, сколько срублено тростника, как он собран и уложен. От отношений с сирдаром зависит, какой участок получит бригада рубщиков, и в конечном итоге — размер заработка. Сирдар — представитель владельца плантации, и наше с Анандом участие в сегодняшней рубке заранее с ним согласовано.
Ананд спросил, сколько тростника нужно срубить, чтобы выполнить дневную норму.
— На трех человек дневная норма составляет пять с половиной тонн тростника, уложенного в поддоны, — ответил сирдар. — Риад и его бригада справляются с этой задачей. Видите, они втроем берут шестнадцать рядов и идут быстрее других... И срез тростника как раз по норме.
Спокойная, приветливая речь видавшего виды человека.
— Рассудительный человек, — сказал я Ананду, когда сирдар отошел, — и очень неглупый, видать.
— На Маврикии служба сирдара идет с рабовладельческих времен, когда надсмотрщики ходили по плантации с плетью, — отвечает Ананд. — Много времени прошло, но отношения между людьми на таких вот плантациях не очень-то изменились, разве что плетью не пользуются.
Мы присели на кипу тростника, и Ананд продолжал:
— Одни владеют плантациями и заводами, другие работают на них. Среди первых — те, кто ведет свою родословную от рабовладельцев. Словно клещи вцепились они в эту землю, и пока никакой силой не выкурить их отсюда..
— Я видел их во время церемонии открытия сезона. Двести тридцать восьмого...
— Вот! Столько лет они здесь делают деньги на таких вот ребятах, как Риад и его друзья.
...Показался красный диск солнца. По океану, до которого отсюда километра два по прямой, пробежала светлая яркая полоса. Легкая дымка рассеялась, и все вокруг налилось сочными красками.
— Отдохни, — сказал Ананд Риаду, когда мы снова подошли к рубщикам.
— Сейчас будет завтрак... Да, пожалуй, пора.
Прежде чем мы сели в кружок и развязали свои сумки, Ананд взял мачете и минут десять срезал тростник. Он хотел показать Риаду, что не совсем еще забыл дело, к которому привык с детства. Взял в руки мачете и я. Он, конечно, застревал в тростнике, и мне приходилось два-три раза рубить по одному и тому же месту. Наша с Анандом неопытность вызвала у рубщиков улыбки, посыпались шутки, советы.
Мы напились воды из больших бутылей, потом ели по-индийски приготовленный рис с острой приправой.
— Ты не только разучился рубить тростник, — продолжал подшучивать над Анандом Риад, — ты, наверное, забыл наши сирандены. Ну-ка быстро отвечай. Мой дом желтый внутри и белый снаружи?
— Яйцо, — ответил Ананд.
— Я — деревянный. Когда на мне листья, то нет корней, а когда есть корни, то нет листьев?
Ананд задумался, а это вызвало смех присутствующих. На сирандены-загадки нужно отвечать мгновенно.
— Парусник, — наконец-то нашелся Ананд.
— Моя десятилетняя Памела отвечает быстрее, — хмыкнул Риад.
Ананд оживился. Эта игра, видно, напомнила ему детство.
— Ну давай дальше, — продолжал Риад, — а то наш гость из России подумает, что ты или вырос не на Маврикии, или совсем забыл, чему тебя здесь учили. Слушай! Тот, кто видит, не берет; кто берет, не ест; тот, кто ест, того не бьют; кого бьют, не кричит, а кричит не тот, кто плачет!
— Да ну тебя! Все перепутал. Разве поймешь, о чем ты? — Ананд улыбается, и я не пойму, действительно он не знает ответа или хочет доставить удовольствие друзьям.
Поделиться книгой: