Помоги проекту - поделись книгой:
— Старик болеет, — сказал Шокор.
Между тем жеребцы продолжали действовать по всем правилам большого боя. Мне приходилось это видеть впервые. Чаще всего наблюдаешь отрывки сражений, они или начинаются не всерьез, или обрываются «на полуслове».
Косячник и его адъютант сошлись, несколько секунд стояли нос к носу, потом медленно развернулись, каждый отложил несколько катышков навоза, и, вновь повернувшись, встали, пригнув головы к земле, словно с поклоном приглашали познакомиться...
Два, а может быть, и три года молодой жеребец был адъютантом старого, повсюду сопровождал, помогал управлять косяком, с разрешения старика ухаживал за его кобылами, даже пользовался его защитой, когда приходил чужак или нападали волки. И вот теперь все было забыто. Они заново представлялись друг другу перед схваткой. Так ведут себя жеребцы, когда намерены биться всерьез, до конца.
Пронзительный визг, оба поднялись свечками, скрестились в ударах передние ноги, потом жеребцы, тесня друг друга, сделали полувольт и снова сошлись в схватке. Старик то и дело разворачивался, бил задом, а молодой, невзирая на страшные удары, стремился схватить старого товарища зубами.
Токай побежал к своему коню. Вскочив в седло, табунщик с криком бросился к соперникам. Но, кажется, их отношения уже выяснились. Старик дважды оскальзывался, падал, молодой не уставал наседать. Не решаясь приблизиться к сцепившимся соперникам, Токай кружил вокруг, кричал, махал плеткой, но все это было напрасно.
Я всем сердцем сочувствовал старому жеребцу, хотя и понимал, что ему не устоять. Видимо, молодой уже ощущал слабость вожака, раз решился на схватку. Побежденный должен был уйти. Я не раз видел, как убегали побежденные молодые жеребцы. Поодаль они вновь начинали хорохориться, ржать, подбадривая себя хорошей проскачкой, вели себя так, словно ничего не случилось. А побежденный косячный жеребец не убегал — уходил, шатаясь и хромая, пятная кровью траву. Молодой, еще возбужденный боем, крутился на месте, рыл землю, короче, вновь и вновь утверждал себя хозяином. К косяку он приблизиться не спешил. Это и понятно: ему еще предстояло подчинить себе кобылиц, заставить их признать себя вожаком.
Я заметил, что все реже думаю о науке, все чаще без всякого дела провожу время в табуне. Пасутся кони, подсыхает в солнечном мареве степь, тишина или тонкий звенящий звук заполняет мир. Есть и в пастушеской жизни тихая радость покоя...
Однако в первых числах июня должна была прийти из Москвы машина с моими студентами и помощниками. Мы должны были встретиться в Сарытургае. До того времени предстояла перекочевка на летние пастбища, в Каратам. Табун уже был неспокоен — становилось слишком жарко, появились слепни. Я расспрашивал Токая, как он рассчитывает подходящие сроки перекочевки. На удивление, он больше полагался на лошадей: они, мол, сами знают, когда тронуться в путь. Табунщики лишь бдительнее, чем обычно, следили за табуном.
В последний день мая подул юго-восточный ветер — свежий, легкий. Совсем недавно он родился в мелкосопочнике, где еще недавно сошел снег, только зазеленела трава. И ночью табун пошел. Почти до рассвета лошади стояли в полудреме, редко-редко раздавалось ржание жеребенка и ласково отвечавшей ему матери. И вдруг одна из старых кобыл тронулась навстречу ветру. Сначала пасясь, короткими переходами, а потом уже не отвлекаясь, все вперед и вперед.
Главной заботой табунщиков было теперь собрать кобыл с малыми жеребятами, тех, что больны или настолько слабы, что не выдержали бы быстрого перехода. Мне пришлось разлучиться с Токаем. Вместе с Тулибеком им предстояло следовать сзади, постепенно собирая отставших лошадей.
Токай поручил меня Жылкыбаю, и я мысленно приготовился не подкачать. Жылкыбай держал себя по-молодому, ездил только на жеребцах, да и подбирал себе каких-то кусачих, злобных, звероватых. Он еще не устал гордиться лихой жизнью табунщика и любить то, что для Токая стало уже бытом. Мне не хотелось оказаться обузой для товарища.
До полудня мы лишь сопровождали лошадей.
Табун растянулся по степи, но Жылкыбай предпочитал пока не вмешиваться. Постепенно кобылы с маленькими жеребятами, больные или ослабевшие лошади отстали, и Токаю с Тулибеком легко было их собрать вместе. После этого мы с Жылкыбаем стали торопить табун.
У каждого сая табун раскалывался на части, поочередно пускавшиеся вплавь за вожаками. Иногда происходила заминка, никто не хотел вести, хотя лошади волновались, нюхали воздух, смотрели на уже переправившихся товарищей. Приходилось заезжать в гущу, выталкивать вперед одну из старых кобыл.
Мне хотелось посмотреть, кто ведет табун. Долго не представлялся случай, пока наконец на длинном увале табун собрался почти весь. На острие клина был косяк старого жеребца с рваным шрамом на бедре. Не знаю отчего, но мне было радостно вновь увидеть вожаками старых знакомых, памятных еще по зимним дням.
Только часа в четыре табун замедлил движение, начал пастись. Мы с Жылкыбаем спешились, стреножили и отпустили коней, отдыхали на высоком холме. Я расспрашивал Жылкыбая о том, что открывалось взору. Уже близко были обрывистые берега Сабы, местность вокруг стала холмистой. До Каратама оставалось километров тридцать.
Под вечер снова тронулись в путь. Ночевали у самой Сабы и переправлялись на рассвете. Жылкыбай заставил табун взять правее, где брод был мельче: боялся, что потонут жеребята. Он уехал вперед, собираясь сдерживать табун, а мне велел последить, чтобы никто не остался на этом берегу. Лошади переправлялись вплавь, впрочем, река была неширокой. Отряхнувшись, они, еще влажные и блестящие, устремлялись по песчаному обрыву вверх. Здесь реку пересекала дорога, и часть табуна предпочитала подниматься по ней.
Вместе с последними лошадьми я пересек реку. Мой жеребчик оказался достаточно сильным, чтобы перевезти меня, вода едва подступила под седло. Пришпорив, я ухватился за гриву, и конь одним порывом вынес меня наверх.
К десяти утра мы уже были в Каратамо.
На следующий день табунщики пригнали отставших лошадей Еще два дня мы прожили в Каратаме Место это показалось мне очень уютным Со всех сторон закрытое увалами, с глубоким и узким саем, пока еще полным воды. Удобная, плоская терраса вдоль сая, как видно, из года в год использовалась под стоянки. Круглые проплешины па местах, где стояли юрты, огороженные тырла для скота — все это в скором времени должно было ожить. Токай, Шокор, Жылкыбай собирались привезти свои семьи, поставить юрты. К середине июня должен был прикочевать Марвахат со своей отарой.
Пока что Токай с Шокором собирались в Сарытургай, и я отправился вместе с ними. В дорогу табунщики поймали всем свежих коней. Снова мы были день в пути и к вечеру добрались до поселка.
Мы остановили коней у дома Токая. Тотчас появились его жена, детишки. Я чувствовал себя немного неуверенно, не знал, удобно ли набиваться Токаю в гости. Но, кажется, здорово удивил его, когда заикнулся о гостинице.
— Ты мой гость. Давай, давай пошли в дом.
Он сказал что-то по-казахски старшей дочери, и она взяла у меня из рук повод, повела коня в глубь двора.
— Давай, давай заходи, сейчас чай пьем. Я только коней поставлю.
Ребятишки — двое мальчишек и девочка лет пяти — повели меня в дом: кирпичный, современный. Одна из комнат была приспособлена под гостиную, устлана кошмой. Кроме полированного буфетика в углу и стопки подушек у стен, здесь не было иной мебели. На кошме в беспорядке валялись детские игрушки, учебники и изрядно мятые журналы.
В доме продолжалась суета. Несколько раз заходил Токай и, пообещав: «Сейчас, сейчас», вновь исчезал. Я сидел, привалившись спиной к горячей батарее. В" доме было центральное отопление. Чтобы мне не было скучно, взрослая дочь Токая поставила передо мной транзисторный приемник. Девушка, видно, стеснялась меня и постаралась поскорее уйти.
Наконец Токай, уже переодевшийся и посвежевший, внес электрический самовар. Он разбросал по кошме подушки, и вскоре вся семья кружком устроилась вокруг яркой клеенки, на которую жена Токая — Нарима — насыпала баурсаков, печенья, конфет. Жаналай — дочка Токая — села у самовара, чинно начала чайную церемонию. В каждую пиалу она плескала ложку сливок, добавляла чайной заварки, доливала из самовара кипятку и передавала пиалы по кругу.
Чувствовалось, что Токай был очень рад этому тихому чаепитию. Рад был и я отдохнуть в гостеприимном доме моего друга-табунщика, выспаться, наконец, на кровати с чистым бельем...
Ведь завтра нашей крышей снова станет небо.
В разных вселенных
К апсула с матрицей скользнула в приемное гнездо компьютера. На экране появилось лицо Федора.
— Ну, здравствуй, сын, — сказал Олег.
— Здравствуй, отец. И прости, что не пишу. Разве не приятнее побеседовать так, как это делаем мы сейчас?
— Я разговариваю не с тобой, — грустно улыбнулся Олег, — а всего лишь с компьютером.
— Верно, — согласился Федор. — Но он настроен на мои личные параметры и воспроизводит таким, каким я был месяц назад. Все, что ты слышишь от него, ты услышал бы и от меня. Вот почему я считаю писание писем пустой тратой времени. И, пожалуйста, не обижайся. Мы с тобой достаточно близки, чтобы прощать друг другу. Например, я ведь не жалуюсь, что мой отец почти ничего мне не дал в духовном отношении. С тех пор, как ты целиком ушел в науку...
— Это так, — признался Олег. — Если не считать того, что ты пошел по моему пути...
— Но своей дорогой, — перебил Федор. — Рассказать о себе?
— Конечно,— кивнул Олег.
— Я только что вернулся из круиза по Млечному Пути. Интереснее всего было в созвездии Лебедя. Вблизи одной из звезд Вольфа-Райэ есть любопытная планетка, но чересчур свирепая. Вначале три дня подряд был буран, и мы даже не смогли взять первый перевал. Ветер был ужасный, ничего подобного раньше не испытывал. Пришлось включить защитное поле... На втором перевале как раз перед нами чуть не замерзла группа англичан. Еле спасли дисколетами...
— А стоило ли рисковать? — спросил Олег.— Ведь есть гораздо более изящный и эффективный путь.
— Что ты имеешь в виду?
— Послать в круиз компьютер с твоими личностными параметрами. Он бы воспроизвел тебя на Млечном Пути. Результат был бы тем же, а риска никакого. Надо быть последовательным во всем. Если в общении с близким человеком можно подменить себя компьютером, то почему нельзя этого сделать в круизе?
— Но я хочу испытать все сам!— запальчиво воскликнул Федор.— В последний день мы шли по настоящей тундре и объедались мороженой ягодой, похожей на бруснику. В общем, есть о чем вспомнить.
— Рад за тебя, сын.
Федор задумался. Минуту длилось молчание.
— Все-таки очень жаль, что мы так далеко друг от друга. А ведь как хорошо иметь рядом родного человека, с которым можно посоветоваться, поделиться сокровенным...
Олег почувствовал, что ему перехватило горло.
— Мне тоже недостает тебя, сын,— сказал он.
— Они живы? — осторожно поинтересовался Леверрье.
— Как вам сказать. И да, и нет. — Милютин задумался. — Кто же знал, что Федора внезапно пошлют в Межгалактическую экспедицию, которая возвратится лишь через несколько земных столетий!
— А Олег?
— Помните его нашумевшую теорию?
— Что-то припоминаю... — неуверенно проговорил Леверрье. — Бесчисленное множество совмещенных в пространстве вселенных...
— Олег доказал правильность своей теории, — сказал Милютин. — Эксперимент удался... Счастье, что отец и сын оставили нам личностные матрицы.
— Это была блестящая мысль, устроить им эту встречу. Но, похоже, они не во всем сходились характерами?
— Зато теперь, кажется, нашли друг друга...
— В разных вселенных, — сказал Леверрье.
А. Плонский
Говорливая чеканка
— Когда-то, когда-то, — перестукиваются молоточки чеканщиков, — работали руки, работали руки. Родился город. Так-то, так-то.
— Вовсе нет, вовсе нет, — засвистели, зашуршали шлифовальные круги. — Шалость... Удача... Счастливый случай... Случай...
— Бу-удет вам... Бу-удет вам... — гудит пламя в горне. — Чу-удо... Чу-удо... Горо-ду-у помогли стату-уэтки...
...Чуда, конечно, не было. А вот без случайности не обошлось. Легенда рассказывает, что город Пномпень родился благодаря находке вдовы Пень. В ветвях дерева, проплывавшего по реке Тонлесап мимо ее дома, женщина обнаружила четыре бронзовые статуэтки Будды и каменную фигуру Вишну. «Видно, то подарок богов», — решила женщина и упросила людей насыпать около ее дома холм. На вершине насыпи установили эти фигурки, а место стали называть Пном-Дом-Пень — «Холм вдовы Пень». Это было давно — шесть веков назад. Впоследствии название сократилось, получилось Пномпень.
— Так-то, так-то, — посмеиваются, постукивают молоточки,— но кто сделал фигурки? Кто? Кто? Мастера! Мастера! Так-то...
Молоточки-труженики, безусловно, правы. Все взаимосвязано в этом мире. Ни один город не возник на пустом месте: люди выбирали удобную территорию, люди строили дома, люди прокладывали транспортные пути, чтобы обмениваться с соседями плодами своего труда.
С незапамятных времен изготавливали кхмерские ремесленники бронзовые и серебряные предметы для ритуальных церемоний, кухонную утварь, оружие, железные ножи-секачи, статуэтки, украшения.
Вот и сейчас: извивается, сверкая чешуйками, змей Нага — герой кхмерских сказок и преданий,— искусные руки мастера придали ему совершенную форму. Замерла бронзовая танцовщица апсара: ей мало места в мастерской, чтобы продолжить свой танец. От ученика к ученице переходит наставник — показывает, объясняет, поправляет. Традициям кхмерской культуры много веков. Старики передают секреты молодым, чтобы не порвалась нить, идущая от предков к нам.
Полпотовский режим хотел уничтожить не только культуру, он стремился превратить людей в рабов, лишенных прошлого и будущего. Но сам этот режим рухнул, сметенный восстанием народа.
В Пномпень вернулась жизнь. Не прошло и трех лет после изгнания полпотовцев, открылись в городе мастерские резчиков по дереву и камню, чеканщиков и гравировщиков. Мастера возрождают древние традиции. Не рвется нить, связывающая века.
Гудит пламя в горне, причудливые тени бегут по стенам мастерской. Неслышно выбирает штихель крошки серебра из тонкого узора на браслете. Весело цокают, звенят молоточки:
— Так-так-так... В руках народа — завтрашний день... День... Так-то...
Н. Баратова
Поделиться книгой: