Помоги проекту - поделись книгой:
Третий прыжок Нарына
Тогда был февраль с ледяными ветрами и крепким морозом. Внизу, под нами, мчался Нарын, словно бегун, не желающий замерзать. Я ехал на Токтогульскую ГЭС, которая готовилась к пуску первого агрегата. Это было почти десять лет назад...
Теперь стоял конец мая. Весенняя жара уже притушила зелень у подножия гор. Снова навстречу мчался Нарын, но голубовато-зеленый бег его уже не казался таким стремительным. Где-то впереди, в створе Токтогульской ГЭС, лежало море; монолитная стена бетона в 217 метров высотой удерживала гигантский напор его и направляла реку в четыре основных водовода, откуда она падала на лопасти четырех турбин. Совершив этот прыжок, река бежала к Курпсаю, где ее ждал следующий барьер — Курпсайская ГЭС.
Эту новую станцию, куда лежал сейчас мой путь, называют «младшей сестрой» Токтогульской — так сказал шофер Юра Матвиенко, встретивший меня в Оше. Сказано справедливо, ибо она в полном смысле слова выросла на руках токтогульских строителей, вложивших в нее весь свой многотрудный опыт. Третья станция нары некого каскада была возведена невиданными темпами: Уч-Курганская ГЭС строилась восемь лет, Токтогульская — десять, Курпсайская с проектной мощностью 800 тысяч киловатт дала стране первый ток через три года после начала строительства.
— Вот она, смотрите! — произнес Юра Матвиенко, съезжая, с дороги на край горной кручи.
Я вылез из машины и глянул вниз. Под ослепительным солнцем, между голубым небом и бурыми скалами, плотина Курпсайской ГЭС напоминала огромный корабль, чудом заплывший в Нарын. По его палубе бежали машины с парящим бетоном, ползли бульдозеры, тянулись вверх стрелы кранов. Плотина еще росла, но ГЭС уже работала, и мощная струя сброса пенилась и бушевала, выкатывая на берег волны...
Глядя на панораму стройки, я подумал, что здесь работают сейчас те же люди, которых встречал когда-то на Токтогулке: Хуриев, Шинко, Еланский...
— Хуриев теперь начальник строительства,— Матвиенко словно прочитал мои мысли.
— А что Серый? — спросил я.
— Зосим Львович умер...
Я вдруг с удивительной ясностью вспомнил Зосима Львовича Серого, комсомольского секретаря Днепрогэса, выдающегося инженера-энергетика, почти пятнадцать лет возглавлявшего Нарынгидроэнергострой. Он один из первых наших энергетиков, кто перенес свой богатый гидротехнический опыт с равнинных рек на горные. Именно по его инициативе и под его руководством был создан проект нарынского каскада из многих станций, которые будут давать 36 миллиардов киловатт-часов электроэнергии в год. Этот худощавый спокойный интеллигентный человек создал на Токтогульской ГЭС один из лучших в стране трудовых коллективов горных строителей. Запомнились его слова, сказанные мне на прощание: «Я хотел бы жить до 2000 года, когда Нарын сделает последний энергетический прыжок...»
От Курпсая до поселка Каракуль было около сорока километров. Мы ехали по новой дороге. Она появилась с тех пор, как воды Нарына рванулись к первому агрегату Курпсайской ГЭС и затопили старый наезженный путь. Бывшая дорога вилась серпантином на другой стороне реки, то выныривая, то пропадая в воде.
Где-то вдали неожиданно ухнуло. Я вздрогнул; Юра, заметив это, сказал:
— Наверное, трещины в горах взрывают...
Вскоре мы уткнулись в хвост машин и мотоциклов, которые словно дремали под полуденным солнцем. Водители сидели в тени, под козырьком нависшей скалы, и обсуждали происходящее:
— Пикетчики говорят, глыба на дорогу упала...
— Я ходил, смотрел — тонн на сто. До вечера провозятся...
— Рванули разок. Отвалили пару камешков тонн по тридцать. Бульдозеры отскакивают от них, как от стенки...
Минуя хвост, промчался «газик» в сторону Курпсая. Девушки-дорожницы с красными повязками на голых руках сообщили, что он отправился вызывать «катерпиллер».
Было жарко, хотелось пить, и молодой курчавый парень, везший из Оша в Каракуль свежую капусту, скинул из кузова несколько крепких кочанов.
— Налетай, ребята! Вода и витамины!
Через час за поворотом, куда пикетчики никого не пускали, вновь прокатился грохот взрыва. Он долго отдавался в горах, падая в глубокую пропасть, и, когда звуки стихли, на дороге появился оранжево-рыжий гигантский бульдозер. «Катерпиллер» шел к обвалу.
— Этот смахнет, как скорлупу,— с надеждой заговорили вокруг. И потянулись вслед за «рыжим».
Мы стояли плечом к плечу метрах в ста от обвала и наблюдали, как бульдозер, поднимая тучи пыли, вел сражение с каменным хаосом. Лавина камней и щебня летела вниз, шумная, как водопад. Внезапно бульдозер заглох. Пыль улеглась. И все увидели «катерпиллер», упершийся в завал: таким маленьким, даже растерянным показался он вдруг! Из машины вылез водитель и, забравшись на камень, осмотрелся.
— Сашка Абдулсаидов,— узнали его.— Черт, а не бульдозерист:
Взрывники совещались с Абдулсаидовым. С обеих сторон обвала стояли уже сотни три машин. И толпы строителей, как две армии друг против друга, напряженно ждали. Наконец «рыжий» отполз далеко в сторону, пикетчики оттеснили толпу к машинам — готовился очередной взрыв.
...Стояла глухая ночь, высвеченная фарами машин. В этом странном свете плыли линии гор, метались на дороге огромные тени, рокотали моторы и ревел, задыхаясь среди камней, «катерпиллер» Абдулсаидова.
Пять раз взрывники закладывали динамит, и после каждого взрыва вступал в схватку с грудой камней мощный бульдозер. Наконец он сдвинул с места последнюю глыбу и сантиметр за сантиметром стал толкать ее к пропасти. Он дрожал всем телом, и мне казалось, что я ощущаю это гигантское напряжение машины и человека, вцепившегося в ее рычаги. Камень уже навис над пропастью, но все еще упорствовал, в ярости бульдозер сам выскочил на гребень кручи, рискуя сорваться вниз. Мгновение — и они разошлись в разные стороны: бульдозер откатился на дорогу, а камень с грохотом упал в пропасть...
Как застоявшиеся кони, рванулись вперед машины. Проезжая мимо «катерпиллера», шоферы, монтажники, бетонщики кричали Абдулсаидову:
— Будь здоров, Саша!
— Спокойной ночи, ребята! — кричал в ответ бульдозерист. Он стоял на дороге, по его скуластому лицу стекали черные капли пота.
В два часа ночи целой кавалькадой мы въезжали в Каракуль, будя уснувший поселок.
— У меня переночуете,— решил Юра Матвиенко.— Жена все равно не спит, беспокоится. Поужинаем.
Я охотно согласился. Пока Валя, жена Матвиенко, собирала на стол, мы бродили с Юрой по саду, обрывая в темноте вишни.
— Теперь в Каракуле настоящий рай: дома со всеми удобствами, сады, водохранилище...— говорил Матвиенко, вспоминая Каракуль первых палаток. Он был совсем малышом, когда отец-бухгалтер привез сюда семью из-под Саратова.
— А вот здесь,— показал Юра на маленький сарайчик,— у нас жил олененок. Охотник-киргиз привез его, двухнедельного, отцу. Олененок стал моим приятелем, ходил со мной всюду, как собачонка. Его знал весь поселок. Чаарчик — так его назвали по-киргизски, бывало, убегал из дома на целый день. Вечером нам звонят по телефону: «Ваш Чаарчик забрался на 7-ю площадку, приходите за ним, как бы его собаки не порвали». Слава о нем дошла до Ошского заказника. Приехали как-то оттуда биологи, три дня уговаривали отца отдать Чаарчика, мол, у них есть самка и Чаарчик нужен для пары. Отдали...
За ужином Юра показывал мне фотографии. Тут был и Чаарчик, грациозный, с трепещущими ноздрями, и болото, на месте которого сейчас стоит гостиница, и сплошные пустыри, на которых теперь высятся многоэтажные дома...
Утром в поселке кричали петухи. Я шел ухоженным парком к управлению Нарынгидроэнергострой. Еще не так давно здесь были тоненькие деревца, а нынче тянулись тополя и акации, зеленые от листвы, наполненной щебетом птиц. Я испытывал чувство покоя и радости, будто вернулся в знакомый достроенный дом.
По плотине Курпсайской ГЭС несутся «Нарыны», уже знакомые мне машины. В годы сооружения токтогульской плотины эти машины, стремительные, как ящерицы, подали укладчикам около четырех миллионов кубических метров бетона. Теперь они перекочевали на Курпсай и задают тот же рабочий ритм — только успевай поворачиваться. Дышащие паром кучи бетона падают на разогретый солнцем пол, и бульдозеры набрасываются на горячую насыпь. Быстрее, быстрее — торопят «Нарыны». Плотина растет на глазах...
Я кружу по плотине в поисках участка гидромонтажа, чтобы познакомиться со старшим прорабом Михаилом Антощуком, «хозяином затворов», о котором услышал вчера на дороге в Каракуль. На ГЭС два затвора: 200-тонный — у входа Нарына на станцию и 100-тонный — на выходе, у глубинного водосброса. Сейчас они оба подняты, часть воды падает через водовод на лопасти турбин, остальная масса уходит на волю через глубинный водосброс. Я стою на плотине и вижу, как внизу несется вода со скоростью более 100 километров в час. Ее поток проходит по бетонному желобу и срывается в реку.
Нахожу Антощука у очередного звена водовода. Михаил молод и голубоглаз, с рыжеватыми, будто опаленными усами. Руководит автоматической сваркой труб, которые затем составят единый водовод длиною в 150 метров.
— Поднять леса! — командует Антощук. Крутятся лебедки. Леса поднимаются в жерле трубы.
Думал ли Михаил Антощук, когда работал киномехаником в сельском украинском клубе, что судьба забросит его в горы, где он станет одним из самых классных специалистов по гидромонтажу?..
— Приехал сюда десять лет назад,— говорит он.— Март. Все в тумане. Горы давят, будто лежат на плечах. Поставили на монтаж водоводов. А что такое водовод? Что такое затвор? Что он затворяет? Варю, стыкую, а для чего — не очень-то понимаю. Помог старший прораб Трушин Павел Иванович, редкой души человек. Когда он рассказал мне о нарынском каскаде, у меня аж дух захватило от этакой перспективы... Вместе с Павлом Ивановичем я монтировал первый в своей жизни затвор...
Михаил подводит меня к затвору, стотонной громадине, которая покоится на тяжелой шаровой пяте площадью 50 квадратных метров.
— Мы выверяем его посадку на опору с точностью до миллиметра,— объясняет Антощук.— Если хоть чуть-чуть скосить, затвор не будет держать воду — его вышибет.
Он рассказал мне одну историю, которая случилась на Токтогульской ГЭС спустя три месяца после моего отъезда. Антощук был тогда бригадиром гидромонтажников. Буквально накануне пуска первого агрегата пришла весть о необычайной засухе в Узбекистане. Под угрозой гибели были хлопковые поля. Воды Нарына, лежавшие в Токтогульском море, после пуска должны были уйти на орошение, но хлопкоробы просили три миллиарда кубов сейчас же, немедленно. Чтобы дать их, надо было открыть подземный восьмисотметровый туннель, пробитый вокруг плотины. Он был пробит еще в те времена, когда плотина только начинала сооружаться. И все то время, что она строилась, воды Нарына отводились через этот туннель. Когда стали накапливать воду для пуска станции, туннель «заткнули» бетонной пробкой, а затвор, стороживший реку, опустили на дно, или, как здесь говорят, на «порог». Он свое отслужил и не должен был больше подыматься. Однако ЧП с засухой нарушило его покой. Ведь прежде, чем выбить пробку из туннеля, надо было снова поднять затвор, чтобы не отпустить из Токтогульского моря воды больше, чем требовал хлопок.
— В стоячей воде затвор сильно заилился, и мы никак не могли подсоединить к нему механизмы подъема,— вспоминает Михаил.— Бились неделю. Вызвали на стройку водолазов с Черного моря. Они опускались на глубину более 70 метров, перепробовали все возможные приемы — и ничего... Оставалось взорвать затвор и таким образом освободить туннель. Но одно дело — взорвать, другое — удержать воду после взрыва, чтобы море не ушло целиком. Моя бригада получила задание срочно смонтировать новый затвор в другом месте. Кран в туннеле работать не мог. Детали устанавливали такелажным способом, во мраке, в страшной тесноте. Торопились, ибо каждый день работал на засуху...
Когда все было готово, затвор взорвали, и в туннель рванулась вода. Она шла несколько дней. Мы ждали команды, чтобы опустить новый затвор на порог. Дали команду. И тут началось: поток оказался настолько сильным, что затвор никак не опускался. Понадобилось усилие двух мощных домкратов, чтобы прижать его к порогу. Прижали! Но спустя несколько часов вода размыла свежий бетон и ударила в потолок сумасшедшим фонтаном...
Двенадцать дней и ночей длилось сражение с водой. Бетонные кубы весом в шесть тонн отшвыривало потоком, как мячи. От воды звенело в головах, насквозь пробивало водолазные скафандры. Но росла баррикада из тяжелых бетонных плит, мешков с песком, сетей, набитых гравием. Когда напор был сбит, в туннеле снова поставили глухую бетонную пробку.
Вечерами, когда темнело, над плотиной Курпсая вспыхивала лампа в 50 тысяч ватт. И я вспоминал токтогульский створ, который впервые увидел ночью при ее свете: как мощный прожектор, била она с огромной высоты в глубину каньона.
На Курпсайской ГЭС многие рассказывали легенду о том, как появилась здесь эта лампа. Когда была пущена Токтогульская ГЭС, лампу решили перенести на Курпсай, где только начинала сооружаться плотина. Но она никак не опускалась, заклинило какой-то тросик. Пробовали подлететь к ней вертолетом — не получилось. Поручить дело верхолазам никому и в голову не приходило: высота страшная. А лампу было жаль, вторую такую днем с огнем не сыщешь...
И вот какой-то парень без чьего-либо ведома забрался на трос, преодолел почти 200 метров, отделявших его от лампы, исправил неполадку и спустился на землю. Потрясенное начальство «наградило» смельчака, действовавшего на свой страх и риск, строгим выговором. Однако лампу сняли и под ликование строителей повесили над Курпсаем...
Вот такая история. Меня, правда, смущало в этой легенде одно обстоятельство: никто не помнил имени смельчака.
Выручил, как всегда, Петр Федорович Шинко. С этим любопытнейшим человеком я подружился в бытность свою на Токтогульской ГЭС, тогда он работал заместителем начальника стройки по быту. Как никто, знал Шинко стройку и людей, всегда был заряжен свежими цифрами и фактами. Около тридцати лет жизни отдал он строительству плотин и электростанций в горах Тянь-Шаня, начинал еще на Орто-Токойском водохранилище. Затем Ат-Баши, Уч-Курган, Токтогул, Курпсай... Теперь он заведовал снабжением Нарынгидроэнергостроя.
В этот раз Петр Федорович разыскал меня на плотине. Огромный, с добрым лицом, все такой же шумный и жизнерадостный, он смял меня в могучих объятиях. Поговорили о новостях, и Шинко сказал:
— Знаю, кто тебе нужен. Его зовут Хамид Мухтаруллин. Это же мой друг! Сегодня вечером пойдем к нему в гости.
...Мы ехали по улице, застроенной небольшими домиками, сплошь укрытыми зеленью садов. Окна распахнуты — из них доносились говор, смех, звуки гитар. Здесь жили ветераны нарынской гидроэнергетики. Хамид Мухтаруллин был одним из них.
— А давно я у тебя не был! — шумел Петр Федорович, шагая по дому Мухтаруллина, как по своему собственному. Дети Хамида ходили за ним, не отрывая восторженных глаз от его богатырской фигуры.
Потом мы сидели за столом, у самовара, а Хамид, маленький, хрупкий человек, говорил:
— А что особенного я сделал? В горах, бывало, приходилось идти на риск, а тут риска никакого. Трос может держать пять тонн. У меня была двойная страховка — пояс и карабины...
— За что же вам выговор объявили? — спросил я.
— Да за то, что полез без разрешения,— улыбнулся Хамид.— А ведь спроси разрешение — ни за что бы не позволили. Но ведь я электрик, мне ли не знать, какая редкость такая лампа.
— И ведь какой хитрый этот башкир,— засмеялся Шинко.— Выбрал для воздушной прогулки праздничный день, чтобы никто не помешал. Впрочем, Хамид отчаянный...
— То-то что отчаянный,— вставила жена.— Человеку полвека стукнуло, а все по горам бегает, как мальчишка!
— Говорят, что ты, Хамид, мог бы стать «снежным барсом», как Мамасалы Сабиров,— сказал Шинко.
— Наверное,— спокойно отвечал Хамид.— Впрочем, это и сейчас не поздно.
— Дай слово, что не уйдем с Нарына, пока не построим Камбарату,— предлагал Шинко, протягивая руку Мухтаруллину.
Они пожали друг другу руки.
Камбарата... Эта мощнейшая ГЭС нарынского каскада будет строиться со временем. А в XI пятилетке предстоит «завершить строительство Курпсайской ГЭС, ввести в действие мощности на Таш-Кумырской ГЭС» — так сказано в «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года».
Еще 30 лет назад во многих районах Киргизии, в домах и на фермах, горели керосиновые лампы. Первые же станции нарынского каскада полностью осветили республику, самые глухие уголки ее, дали полям воду, механизировали сельское хозяйство. И с каждым новым «прыжком» Нарына возрастает энергетическая мощь республики и страны.
Факел на бронзе
Готовая продукция, чистая медь — главное богатство Коппербелта.
Небольшой паром, на котором едва разместились четыре машины, медленно отваливает от берега. Моторист выжимает из двигателя предельную мощность, но справиться со своенравной Замбези не в силах. Бурное течение упрямо сносит нас вправо. Через борт перехлестывают пенные гребешки темно-зеленых волн.
Местечко, где мы переправляемся, называется Казунгула. Здесь по Замбези проходит граница между Ботсваной и Замбией.
Приближается берег. В тени пальм и эвкалиптов выстроилась длинная вереница грузовиков и легковых автомобилей, ожидающих переправы. Над пограничным постом развевается национальный флаг Замбии — зеленое полотнище с тремя полосами красного, черного и оранжевого цвета в правом нижнем углу. Таможенные чиновники и пограничники быстро оформляют документы, и вот мы уже мчимся в город Ливингстон.
Пример «накамбалы»
Начав отсчет километров от памятника путешественнику Ливингстону, автострада убегает на север. На обочине — непривычные дорожные знаки:
«Осторожно, животные!», на них изображения слонов, бегемотов, антилоп. Природа Замбии в этом районе выглядит почти такой же нетронутой, как в прошлом столетии, когда сюда пришли первые европейцы. Замбийцы сегодня с вниманием относятся к охране окружающей среды. Карта страны испещрена огромными пятнами заповедников и национальных парков. В январе этого года была прекращена выдача лицензий на отстрел слонов. В течение пяти лет эти животные станут полностью неприкосновенными по всей Замбии, и их поголовье должно восстановиться.
Кое-где в бескрайнем просторе саванны мелькают лоскуты полей кукурузы, хлопчатника, сорго. Встречаются рощи апельсиновых деревьев и банановые плантации.
Делаем остановку в городе Мазабука. До провозглашения независимости здесь была девственная земля. Теперь это главный сельскохозяйственный район страны. Рис, соевые бобы, пшеница, цитрусовые, овощи — все, что производится в Южной провинции, идет на стол жителям Лусаки и других городов. Но король здешних угодий — сахарный тростник.
Свернув с автострады, мы сразу же затерялись в изумрудном тростниковом лесу. Навстречу движутся тракторы с платформами, доверху груженными свежесрубленными стеблями. На горизонте дымятся трубы завода по переработке тростника. Мы — на территории государственного предприятия «Накамбала», одного из крупнейших агропромышленных комплексов Замбии. Здесь для рабочих и служащих построены магазины, детские сады и ясли, больницы, кинотеатр, спортивные площадки. Ежегодно десятки семей въезжают в новые дома, которые сооружаются за счет отчислений от прибылей. Интересы рубщиков тростника и трудящихся завода отстаивает выборный рабочий совет. В Северной Родезии — так называлась Замбия до провозглашения независимости в 1964 году — не было собственной сахарной промышленности. Сахар, как и большинство других продуктов питания, ввозился из-за рубежа. Британские колониальные власти вкладывали капитал главным образом в меднорудную промышленность протектората, намеренно тормозя развитие сельского хозяйства страны. Эта однобокость ощущается и по сей день. Природные и климатические условия республики позволяют выращивать в достатке многие культуры, но Замбия по-прежнему ввозит более половины необходимых продуктов питания. И пока хозяйство «Накамбала» — едва ли не единственный пример планового подхода к развитию аграрных районов страны.
Правительство Замбии поощряет коллективные формы обработки земли, понимая, что будущее принадлежит кооперативам. Государство предоставляет им ссуды на приобретение инвентаря и техники, удобрений, семян, строительство хранилищ. В сельской местности прокладываются оросительные системы, дороги.
Менее двадцати лет Замбия идет по пути независимости, и, конечно, многие социальные проблемы еще не решены. В начале 80-х годов в стране было официально зарегистрировано около 50 тысяч безработных. Это, в сущности, немного для молодого развивающегося государства — менее одного процента населения. Но по планам прирост рабочей силы в предстоящем пятилетии должен составить четыре процента в год, а это создаст дополнительные сложности по трудоустройству молодых людей. Одна из сегодняшних задач — вовлечь безработных в сельскохозяйственное производство. И для этого есть все предпосылки — в стране большие резервы неиспользованных земель и водных ресурсов. На освоение новых земель, расширение посевных площадей, увеличение закупок удобрений по пятилетнему плану развития требуются колоссальные суммы. Почти 90 процентов капиталовложений поступят из государственного бюджета.
Множество нарядных лодок выплывают на Замбези: так начинается куомбока — праздник начала сельскохозяйственного сезона.
Куомбока
Начало сельскохозяйственных работ в любой провинции Замбии — это праздник. У каждой народности он называется по-своему. Африканцы племени лози именуют его «куомбока». Исстари лози селились в долине Замбези. В конце осени и зимой эта река — четвертая по величине в Африке — ведет себя спокойно. Но вот по весне — в сентябре — наступает время дождей, уровень воды повышается с каждой неделей. Замбези выходит из берегов, заливает окрестные деревни. Наконец в начале марта от селения к селению передается: «Куомбока!» Это означает, что литунга — верховный вождь лози — назначил день переезда своего двора в зимнюю столицу Лимулунгу, расположенную на возвышенности. «Куомбока» так и переводится — «выход из воды».
Первые упоминания об этом празднике встречаются еще в легендах XV века, и связаны они с именем верховного вождя лози Мулема Нгалама, который в те времена был полновластным хозяином нынешней Западной провинции. Обычай в основных чертах сохранился и по сей день. Перед началом церемонии специально назначенные люди перетягивают бычью кожу на королевских барабанах «маома».
Когда-то они звучали в минуты опасности, призывая народ сражаться против чужеземцев. Но в нынешние времена бой барабанов раздается лишь в торжественный день начала куомбоки.
Услышав дробь маома, в резиденцию вождя направляются гребцы. Они тщательно осматривают и обновляют праздничную одежду. Примеряют головные уборы из шкур леопардов, украшенные птичьими перьями и волосами из львиной гривы, подгоняют набедренные повязки. Здесь же им выдают накидки-малесу...
Процессия движется по реке под аккомпанемент барабанов маома, ксилофонов и духовых инструментов силимба. Ее сопровождают тысячи маленьких каноэ, груженных скарбом. Это крестьяне покидают затопленные жилища и переселяются в новые места — в полном соответствии с духом и буквой куомбоки.
В бухте Лимулунги вождь сходит на берег и направляется в резиденцию на холме. Отсюда литунга и его свита наблюдают танцевальные представления, устраиваемые по случаю праздника. После этого вождь желает соплеменникам хорошей погоды и богатого урожая...
Коппербелт
...Во славу меди в Замбии воздвигнуты монументы. С первым из них каждый прилетающий в страну встречается в Лусакском аэропорту. Подернутая зеленым налетом многотонная глыба медной руды, служащая основанием фонтана, стоит в главном зале аэровокзала. Чтобы увидеть второй монумент, надо поехать на север от столицы, оставив позади три с лишним сотни километров, свернуть с основной дороги у города Ндола и добраться до горняцкого поселка Луаншья. Там, словно вырастая из окружающих каменных глыб, взметнулась шестиметровая медная стела. Здешняя провинция называется Коппербелт — «Медный пояс».
Столь уважительное отношение к красному металлу в Замбии неудивительно. Медь — главное богатство страны. По экспорту ее республика занимает первое место в Африке и одно из ведущих мест в мире. Практически вся экономика Замбии покоится на фундаменте из меди, которая дает государственной казне свыше 90 процентов всех поступлений иностранной валюты и служит важнейшим источником финансирования национальных планов развития.
История добычи меди в Замбии не столь уж и древняя. Рассказывают, что в начале нынешнего века некий охотник, преследуя на берегах реки Дуаншья стадо саблерогих антилоп-рон, забрел в эти края. Подстреленная антилопа упала на скалу с необычными изумрудно-зелеными прожилками. Охотник заинтересовался камнем, прихватил небольшой осколок и показал специалистам в городе. Выяснилось, что в этом месте на поверхность земли выходит богатый пласт медной руды. Удачный выстрел возвестил рождение Коппербелта. Сегодня «Медный пояс» Замбии состоит из сплошной вереницы заводов, терриконов, паутины железнодорожных веток, закопченных поселков горняков и металлургов.
О счастливой охоте в Луаншье ныне напоминает название главного месторождения меди — «Рон-антилоп». Здешние рудники принадлежат компании «Рон консолидейтед майнз», которая вместе с другой компанией т «Нчанга консолидейтед коппер майнз» — ведет добычу меди, кобальта, цинка и свинца. В годы, когда Замбия значилась британским протекторатом, безраздельными хозяевами ее подземных богатств были колонизаторы. Вскоре после провозглашения независимости страны медедобывающие компании перешли под контроль государства. В официальных правительственных документах в связи с этим не употребляется слово «национализация». Замбийское правительство, сохранив участие иностранного капитала в этой отрасли промышленности, выкупило у горнорудных компаний контрольные пакеты акций.
Поделиться книгой: