Помоги проекту - поделись книгой:
В сезон бакинских нордов
Штормит... Третьи сутки штормит. Косые лучи осеннего солнца мечутся по рваной поверхности моря. Ветер гудит, а тугие короткие волны накидываются на стальной остров: вползают вверх по ярко-зеленым сваям, покрытым твердым, как корунд, ракушечником; снова и снова с шипением наступают, заходя одна за другой, и кажется, вот-вот слизнут вахтовое хозяйство морских монтажников.
В который раз, оторвав взгляд от волн, оглядываю весь этот островок, двадцать на сорок метров, и понимаю, что работать в такой день нельзя — нельзя стропить, поднимать сваи из труб, сваривать их. По инструкции нельзя. А между тем это обычный бакинский норд, нормальный для осеннего Каспия. Свыше двухсот дней в году официально отмечаются здесь как штормовые...
Вижу, как ходят вокруг нас суда, кружатся, а причалить не могут. Подойдут и снова поворачивают, уходят за остров Жилой, чтобы отстояться. И тоже ждут. А на этих судах вспомогательного флота — сваи, цемент, продукты, табак...
Самое главное — табак. По этому поводу сегодня утром бригадный повар Виталий Григорьевич Чистяков, в годы войны ходивший юнгой на водовозном танкере в порт Шевченко, сказал, ставя на стол пустую жестяную банку из-под томатной пасты: «Не-ет, хлопцы... Когда я ходил на пароходе, мы окурочки за борт не бросали. А собирали их, вот!» И он постучал пальцами по блестящей жестянке. Парни переглянулись...
Парни — это монтажники из комсомольско-молодежной бригады Виктора Татьянина, ребята, в основном пришедшие на морской монтаж после службы в армии. Я заметил, Виталий Григорьевич вроде как бы за старшего на этой вахте. Не по должности, а просто так старший. По жизни. Почти всем здесь, кроме, пожалуй, бригадира Татьянина и начальника участка Дадашева, он в отцы годится.
— Как ты подбираешь людей в бригаду? — спросил я Виктора Татьянина уже после шторма, когда работа на блоке снова заладилась.— Вода, глубина, высота. Вахтенная работа... неделями в море. В таких условиях крепкие люди нужны...
— Как подбираю? — переспросил Виктор и на полминуты задумался.— А так — нравится, как работает, того и беру. Принцип простой...
И тут же он обернулся, словно чувствуя спиной своего парня, кивнул на Сашу Бизякина. Тот только что обошел шлифмашинкой стык до блеска. И сразу кинулся помогать газорезчику подкантовать кислородный баллон. Все в темпе, в темпе.
— Вот видишь? — сказал Татьянин. — Сам ищет себе работу. Такой человек всегда нужен.
— Люблю работу с металлом! — заметил Саша Бизякин, тряхнув монтажной каской.— Почти из ничего получается что-то.
Только это я и услышал от него: Саша уже торопился к подъемному крану. Я знал, что отец Бизякина, Николай Васильевич, тоже монтажник. Работает на сборке таких вот блоков на берегу. Тоже металлист.
...А пока мы смотрим на шторм, который с упорством наседает на наш островок посреди моря. До берега километров сто двадцать. Где-то в той стороне чуть виднеется за пенными волнами эстакадная нитка Нефтяных Камней.
«Хозяин» нашего островка — тридцатилетний начальник участка Алиаскер Дадашев. Три дня назад меня и Дадашева высадил сюда катер вспомогательной службы «Галс», мягко чокнувшись о причальную стенку с навешенными автопокрышками. Был абсолютный штиль. Радовались мы чистоте и стекольной глади моря. Сотни чаек белели на воде как яичная скорлупа.
Теперь Алиаскер, виновато улыбаясь, то и дело заходит в прорабский балок, подсаживается к полевой рации и, нажав тумблер, дает позывные. Очень тихий от природы голос его, наверно, едва слышится в штормовом эфире. «Воевода-1». «Воевода-1»... Я — «Воевода-16»... Дайте мне погоду на завтра...»
Алиаскер медленно кладет трубку и опять виновато глядит в мою сторону. Совестно ему. И за плохую погоду, и за резкую информацию по эфиру. В ответ информаторше он улыбается. Дескать, сами видим, что нет погоды, а вот когда будет? У нас тут товарищ приезжий, так ему бы хотелось на нашу работу посреди моря взглянуть...
Полное его имя Алиаскер Рашид оглы Дадашев. Сухой орлиный профиль, словно с монеты древней чеканки, густая шапка волос, сильно простроченная сединой. В море, я заметил, люди рано седеют... Десять лет проработал Дадашев на месторождении «Банка Макарова». Строил эстакады, технологические установки для переработки добытой нефти. А родился и вырос Алиаскер в деревне. Десятилетку кончил в деревне. Институт — в Баку.
Смотрим мы с ним на шторм, опершись на ограждение из металла. Подрагивает основание от ударов волн.
— Самое главное — иметь терпение,— говорит Дадашев, кивая куда-то на край земли, в сторону ветра. С трудом улавливаю его слова, что-то понимаю по артикуляции губ. А он продолжает также в сторону ветра:— Ожидание... Учитывая прогноз, выбрать оптимальный вариант...
Одиннадцатый год мотает его по морю, по свайным островам, по эстакадам. Неделю дома, неделю в море. А то и две или три. Всякое бывает. К морю приторочен как седло к скакуну. А на берегу — семья, трое детишек.
— Как попал на глубоководное? — спрашиваю.
— Сказали, пойдешь сюда. Поставишь блок. Мы тебе доверяем...
Начальнику монтажного управления Альберту Арменаковичу Авакову в тот день было не до меня. К полудню он проводил, кажется, уже четвертую по счету летучку. Крупное лицо его выглядело уставшим.
За спиной хозяина кабинета висела акварельная картинка: в море стояла конструкция из двух одинаковых блоков, крепко упиравшихся в дно и перекрытых, как потолком, общим настилом. Аваков тихо беседовал с людьми.
Снаружи доносились приглушенные шумы: клокотание тракторных дизелей, шипение газорезных аппаратов, редкие, недолго звучащие ударю кувалды по металлу. Здесь, на отбитом у моря клочке насыпной апшеронской земли, шла напряженная работа.
Очередная летучка кончилась. В кабинете остались Дадашев и главный инженер управления Аяз Мамедович Санманлы, молодой еще, худощавый мужчина с тонкими красивыми руками. Зазвонил телефон, Аваков вяло поднял трубку, некоторое время слушал. Потом заговорил глухо, надломленным голосом, как бы превозмогая усталость:
— Второй блок у нас готов. Да, полностью. Весь. Но не исправлена левая спусковая дорожка. Так что спуск отложили... Числа до пятнадцатого.
Он положил трубку и, проследив за моим взглядом, обернулся в сторону акварельной картинки. Потом встал и подошел к ней.
— Наше глубоководное основание,— тихо сказал он.— Стоять будет на глубине сто метров. Наверно, слыхали, первый блок мы в марте столкнули. А второй — вот он...
Из окна метрах в трехстах виднелась конструкция, выкрашенная в ярко-зеленую краску, сваренная из труб большого диаметра и похожая на опрокинутую табуретку. Ножки ее, обращенные к морю, возвышались над берегом метров на сорок. Лежала она на двух стапельных дорожках, уходящих под воду.
Все, что можно было узнать о глубоководном основании на шельфе Каспийского моря, я узнал еще в Москве от одного из сотрудников отдела гидротехнических сооружений Главморнефтегаза Геннадия Павловича Гончарова. Узнал, что это первая в стране глубоководная платформа для бурения поисково-разведочных скважин на стометровой глубине и что Нефтяные Камни, освоив эстакадным способом сорокаметровые глубины, дальше на шельф не идут. Слишком велика штормовая опасность.
В ураганные штормы эстакада гудит, извивается как змея. Волны идут одна за другой. После каждых восьми приходит самая разрушительная, девятая. Звенящий ее звук, подобно нарастающему гулу, идет из самой утробы моря. Эта девятая видна по особенно вскинутой и взмыленной холке. И не так страшен удар по сваям. Страшен удар в дно эстакады, «под дых». Такие штормы срывали трехсотметровые секции эстакад вместе с тысячетонными резервуарами, буровыми вышками, трубопроводами.
Самый трагический эпизод в истории "Нефтяных Камней произошел в декабре 1957 года. Штормом была сорвана буровая площадка вместе с вышкой и унесена в море. Двадцать два нефтяника, вступившие в борьбу со стихией, погибли. В их числе был и один из первооткрывателей Нефтяных Камней, Герой Социалистического Труда Михаил Каверочкин.
Помнится, в прошлый мой приезд на Каспий вместе с начальником производственного отдела Нефтяных Камней Керимом Керимовым мы объехали чуть ли не двести километров эстакадных дорог. И когда оказались на самом их глубоководном крыле, северо-восточном, из груди Керимова вырвался какой-то печальный вздох, весьма и весьма несвойственный его натуре. Керимов человек вполне современный, энергичный. «Все,— прошептал он.— Нефтяных Камней дальше нет... И не будет!»
Мне было понятно его состояние. За десять лет работы на Нефтяных он вырос как инженер, как морской нефтяник, как личность.
После слов Керима я посмотрел за леерное ограждение на восток. Дальше Нефтяных Камней не было. Сразу же за последней буровой площадкой мерно вздымалась могучая даль Каспия. Но где-то, почти на горизонте, виднелась, маячила в море одинокая буровая вышка.
— Что там, Керим? — спросил я.
— «Двадцать восьмое апреля»,— ответил он.— Новое месторождение. Говорят, помощнее нашего. Эстакадой туда не пройдешь. Глубоко!
То была первая глубоководная буровая, построенная четыре года назад. Глубина моря в этом месте достигала 85 метров. Из трех пробуренных с нее скважин две показали хороший дебит нефти, и теперь по подводному нефтепроводу отдавали ее в товарные резервуары Нефтяных Камней. Новое месторождение стало продолжением старого.
В целом по нефтегазоносным запасам Каспий является одним из продуктивных районов страны. За последние годы здесь открыто около 160 нефтегазоносных структур. Восемнадцать из них подготовлены к промышленной разработке. Среди них и месторождение имени 28 апреля. Но... все они находятся под толщей морской воды на больших глубинах.
...Об этом я вспоминал, стол перед окном в кабинете Авакова.
Принесли чай в фаянсовом чайнике. Мы с Аязом Мамедовичем и Дадашевым пили его из армуды — стаканчиков, напоминающих по форме грушу. Крепкие, голубоватые кусочки рафинада макали в терпкую, ароматную жидкость. Аваков пил крепкий отвар шиповника.
Тридцать четыре года Альберт Арменакович Аваков проработал на одном месте — на специализированном заводе металлоконструкций. Мастером, начальником цеха, главным инженером. Последние двадцать пять лет был директором завода. О тех временах вспоминает: «Все эстакады, что на Каспии есть, нашими руками сделаны».
Тридцать четыре года на одном месте и вдруг, в позапрошлом году,— сюда. Начальником СМУ. Поднимать новое для республики и страны дело.
— В семьдесят девятом году здесь не было площадки,— говорит Альберт Арменакович.— Шумело море. Нас было всего-навсего двенадцать человек. Молодежь пришла... И развернулось дело. Нам тогда было сказано: эстакадами дальше строить нельзя. Вот вам проектная документация, вот металл. Постройте отдельное основание на глубину сто метров.
Аваков отпил из своего стакана. Только теперь я разглядел его как следует. Крепкий, коренастый; крупная, красиво посаженная голова; густая шапка белых, как на негативе, волос. Руки крепкие, властные. Едва заговорил о своем деле, глаза засветились.
— Поначалу мы удивлялись,— продолжал, все более оживляясь, Аваков,— как, мол, в таких условиях строить? Такие узлы — в сотни тонн! — и с такой точностью собирать. Ни людей, ни приспособлений, ни стендов. И взять неоткуда. Одни чертежи. Все впервые пришлось решать...
Теперь передо мной сидел совершенно иной человек. Тот, кого я видел час назад, был усталый, потерянный, выжатый. Этот снова хозяин. Уверенный в себе человек крупного калибра. Сейчас Аваков открыто смотрел на меня свежим и сочным кавказским взглядом.
— Наше дело было эту платформу построить,— твердо сказал он,— спустить на воду и в море поставить на точку. И дать ключ буровикам — идите бурите!
Я согласно кивнул. Мне вспомнилась буровая, которую показал мне в открытом море Керим.
— А первая платформа? — спросил я.— На глубине восемьдесят пять метров?
— Первая? Там совершенно иная конструкция. Принцип иной. Ту мы доставляли на точку пароходом. Краном монтировали с палубы. А вот эта, которая на сто метров, эта плывет сама. Может, слыхали — «плавающая грань»? Идемте, идемте, я покажу!
Мы вышли из полутемного кабинета на берег бухты. Море играло солнечными бликами, выпукло выгибаясь над горизонтом; оттуда, казалось, и дует легкий, ласкающий кожу лица бриз. То, что мы увидели перед собой, представляло образцовую сборочно-монтажную площадку. За год с небольшим ржавый солончаковый пустырь был застроен цехами и мастерскими. В аккуратные штабеля сложены тысячи тонн стальных труб различного диаметра. Мощные краны на гусеничном ходу, трубоукладчики, сверкающие свежей заводской краской, урча, передвигались в зоне монтажа.
— Вся эта техника привезена специально для строительства глубоководных платформ на берегу,— заговорил Аваков.— Доставлены мощные суда для буксировки блоков и монтажа их в открытом море.
Наконец мы подошли к готовому блоку, покоящемуся на стапельных дорожках.
Вблизи сооружение меня ошеломило. В сознании не укладывалось, что эта могучая, прекрасно решенная конструкция пойдет под воду. Мне просто было жалко, даже мысленно, ее топить. И потом я не представлял себе, как все это будет происходить.
— Значит, так, Алиаскер,— произнес Аваков, обращаясь к Дадаше-ву.— Пока у нас тут со спуском затор, возьми товарища в море и как там, что там — все покажи...
Так я попал на первый блок будущей платформы.
Строительство и спуск на дно моря глубоководного основания по методике «плавающая грань» уже вошли в анналы отечественного гидростроения. Это факт. Вспоминаю слова Ахмеда Абдулловича Зейналова, заместителя начальника объединения Каспморнефтегазпром, непосредственного руководителя всех работ по спуску, транспортировке и установке блоков. «Глубоководные основания на таких глубинах,— говорил он,— для нас это новая эра. Космос!.. Отсюда и новые инженерные решения, и новая психология, и новая техника, и новое отношение к морю. Прыжок в пучину. Однако хорошо обоснованный прыжок... Вкратце обобщим ситуацию. Итак, более чем 30-летняя эпопея по освоению Каспийского шельфа, начавшаяся с прибрежных эстакадных полос на глубине пять-шесть метров, вступила в качественно иную фазу развития. Прежде всего это связано с достижениями гидротехнического строительства на Нефтяных Камнях. Это раз... Шельфы отечественных морей надо осваивать, и выход на них неизбежен! Это два... В силу развития научно-технической мысли и потребностей энергетики Каспий становится всесоюзной копилкой опыта и полигоном гидростроения, проходки и эксплуатации глубоководных скважин. Кроме того, экологической лабораторией и экспериментально-производственным цехом в деле сохранения чистоты и восполнения биологической продуктивности морских акваторий именно в связи с выходом на глубоководный шельф. Это, пожалуй, три. Все это и означает «хорошо обоснованный прыжок...»
Спуск на воду первого блока был назначен на 14 марта 1981 года. Первый в отечественном гидростроении, четко рассчитанный проектировщиками под руководством Ивана Федоровича Смагина, подготовленный монтажниками... Но полный неожиданностей, непредвиденных опасностей в суровом и капризном море. Передо мной записки начальника отдела гидротехнических сооружений Каспморнефтегазпрома Виктора Степановича Айрапетова, участника и очевидца этого спуска. Вот некоторые страницы из них.
«С раннего утра на монтажной площадке было многолюдно. Суетились механики тяговых лебедок, в последний раз проверяя надежность своих механизмов. По местам были расставлены монтажники для разборки песочных домкратов, на которых покоился блок...
Через три часа «песочники» были демонтированы, и блок всей своей массой оперся на деревянные спусковые дорожки. С командного пункта раздавались четкие и лаконичные команды. Послышался традиционный звук разбившейся «о корпус корабля» бутылки шампанского, и... громадина весом в две тысячи тонн двинулась с места.
Пройдена отметка 10 метров. Операция подведения спускового понтона проведена без осложнений. Эта дополнительная плавучесть подпирала блок с силой почти в полтысячи тонн...
Блок, двигаясь все дальше в воду, приближался к отметке «70», и, когда согласно расчетам должен был вступить в действие кильблок, произошло неожиданное — лопнула в воде петля крепления блока. Процесс спуска был прерван. Надо было принимать срочные меры, грозил усилиться крепкий южный ветер. Водолазы, опытные и смелые ребята, пошли под воду... Через четыре часа напряженной работы, под утро 15 марта, спуск был продолжен. Блок пирамидальной формы весом в две тысячи тонн, мерно раскачиваясь, величественно поплыл по морю. Необыкновенное чувство охватило нас: мы видели, как наше детище удалялось в утреннем тумане...
К вечеру погода резко ухудшилась. Капитаны буксировочных судов повели блок на рейд ближайшего острова Наргин, где он мог отстояться в укрытии. Синоптики переживали вместе с нами.
Утром 16 марта, когда блок был выведен с рейда, Герой Социалистического Труда, начальник объединения Курбан Абасович Абасов, один из первооткрывателей Нефтяных Камней, собрал всех и сказал: «Первый этап дела сделан. А блок мы вручаем теперь капитанам буксировщиков «Кура» и «Самур».
24 марта. Полный штиль. На точке, почти в центре Каспия, стоял готовый к погружению блок. Сюда подошло и крановое судно «Азербайджан», и еще до десятка судов вспомогательной службы. Ждали сигнала...
Наконец — команда начать погружение... Нижняя грань блока скрылась под водой абсолютно правильно, без какого-либо перекоса. Через 20 минут блок занял вертикальное положение, над водой от него осталось 14—15 метров. Верхняя грань была совершенно параллельной уровню воды...
Хотелось кричать «ура!», но от волнения и еще непонятно по каким причинам «ура!» не было слышно. Все пожимали друг другу руки... Пошел довольно сильный, но по-весеннему теплый дождь. Море было спокойно. Казалось, сама природа радовалась вместе с нами.
«Азербайджан» еще должен был на своих мощных якорях придвинуться к блоку, ухватить его гигантскими крюками, приподнять и переместить до точки, к которой блок был «приписан» геологами.
Монтажники надели 20 петель на крюки кранового судна, «Азербайджан » слегка поднапрягся, заскрипели натянутые в струнку тросы... и блок стал медленно подниматься. Руководил операцией главный инженер управления Аяз Мамедович Санманлы. На приборах перед кранмейстером обозначилась цифра 850 тонн. Блок был чуть приподнят, и с этой ношей «Азербайджан», медленно подтягиваясь на собственных якорях, пополз в сторону вешки, которая указывала точное место его установки...
Все было кончено. Блок стоял, возвышаясь над водой на 12,5 метра. Рядом с ним скоро станет второй. Смонтируют буровые вышки, и начнется бурение скважин, нацеленных к продуктивной толще нового месторождения в открытом море. То, что случилось,— поистине историческое событие в жизни морских нефтяников Каспия. Десять дней, с 14 по 25 марта 1981 года, дали нам неоценимый опыт для дальнейшего штурма больших глубин моря. А те, кто испытал в эти дни чувство волнения и радости, никогда их не забудут!»
Что и говорить, я от души позавидовал автору этих строк. Неисправная стапельная дорожка, как сломанная подкова, преградила мне такой же, а может быть, еще более интересный, более рискованный выход в открытое море со вторым блоком. Все-таки была уже глубокая осень — сезон стремительных каспийских нордов...
По возвращении в Москву я тут же позвонил в Главморнефтегаз Геннадию Павловичу Гончарову. «Ну как, пошла вторая конструкция?» Нет, не пошла — был ответ. В голосе Гончарова я почувствовал горечь. Еще бы. Он сам бывший каспиец, гидростроитель.
Через неделю звоню еще раз. «Пошла! — кричит Геннадий Павлович.— Пошла. Куда же ей деться!»
Цвет надежды
Архитектор Ти Яо
Даже сейчас, в начале сухого сезона, Пномпень сохранил зеленый наряд. Верхушки кокосовых пальм поднялись выше третьих этажей, коренастые кросанги роняют кисловатые плоды на потрескавшийся асфальт; пальмы арека и манговые деревья, хоть и потеряли зимой часть своей листвы, пышно колышутся.
Зелень словно хочет укрыть раны города. А лечат эти раны люди.
Полпотовская клика испытывала просто яростную ненависть к кинотеатрам, больницам, рынкам, банкам и другим общественным зданиям. Банк был взорван изнутри огромным зарядом динамита. Искореженные стены, провалившаяся крыша, разбитые скульптуры, украшавшие некогда парадный вход,— немые свидетели преступления одного из самых варварских режимов в истории человечества.
Сильно повреждена гостиница «Сукхалай». На проспекте Сон Нгок Мина, который пересекает безупречно прямой восьмикилометровой линией весь город, разрушены десятки жилых домов.
Город лечит раны. В отремонтированные дома вселяются люди, на фронтонах восстановленных кинотеатров появились афиши, открываются ресторанчики и кафе, красные вывески снова украшают булочные.
В ближайшее время советские строители, которые помогают пномпеньцам восстанавливать город, приступят к возведению нового здания Национального банка, при этом они постараются сохранить его прежний архитектурный облик, созданный известным архитектором Ван Моливаном.
Буйные шапки дерев, струящиеся плети плющей и лиан не скрывают уже ожившие здания. Они отступают там, где бамбуковая решетка строительных лесов врезается в кущи, где светятся свежей побелкой стены восстановленного жилья.
У заместителя народно-революционного комитета города Пномпеня, архитектора Ти Яо, дел — десятки, все неотложные, а тут нужно выкроить хотя бы полчаса — пришли корреспонденты.
Худенькая девочка лет семи робко остановилась у дверей.
— Дочка,— поясняет Ти Яо, и глаза его наполняются нежностью.— Я ведь на работе до поздней ночи, из дому ухожу в пять утра. Вот и видимся только здесь. Она не помешает?
В 1963 году Ти Яо приехал учиться градостроительству в Москву. В 1970 вернулся на родину, работал в отделе архитектуры министерства общественных работ, был деканом архитектурного факультета Пномпеньско-го университета искусств...
— В 1975 году мне пришлось сменить профессию. Нас выселили в провинцию Кратьэх и заставили рыть каналы.
Многие мои товарищи были убиты, а я затерялся среди незнакомых людей, которые не знали, что я учился в Советском Союзе. Если бы проведала об этом полпотовская охранка, вряд ли мы могли бы сегодня разговаривать здесь...
Вернулся он в Пномпень в январе 1979 года, сразу же после освобожденния. Город напоминал разоренный муравейник. Сотни домов стояли в руинах, улицы были завалены мусором. Полновластными хозяевами столицы были крысы, голод, болезни.
Население истреблено или выселено, учреждения разрушены или разграблены. С чего начать восстановление? Когда стали возвращаться люди, прежде всего необходимо было обеспечить еду, жилье, работу, медицинскую помощь. Это казалось тогда почти невыполнимым. Сейчас, два года спустя, в Пномпене около четырехсот тысяч жителей, работают десятки школ, больниц, открыты магазины, восемь кинотеатров. Работают многие промышленные предприятия...
— Мы не только восстанавливали здания. В пригородной зоне, в городских садах, парках выращивали овощи, выхаживали плодовые деревья. Народ наш умеет все, нужно лишь было дать ему надежду, вернуть веру в завтра, в саму жизнь. Собрали уцелевших мастеров, наладили промыслы. На данном этапе это насущная необходимость: нужны одежда, еда, хозяйственная утварь. Конечно, огромную помощь оказывали нам Советский Союз, Вьетнам, другие социалистические страны.
Ти Яо говорил о развитии системы образования, о завтрашнем дне столицы, о возрождении всей страны. И о своих мечтах и делах в этом трудном и прекрасном процессе.
Стук в дверь: в кабинет архитектора вошли два парня с рулонами ватмана. Развернули на столе листы эскизов плакатов. На одном — призыв поддерживать чистоту в городе, другой посвящен кампании по ликвидации неграмотности, третий призывает пномпеньцев на выборы.
Ти Яо рассматривает плакаты, делает замечания художникам, что-то говорит девочке, которая пристроилась в уголке кабинета с тетрадкой для рисования, потом, спохватившись, вспоминает о нас и улыбается...
Мальчишки на Ват Пноме
Поделиться книгой: