Помоги проекту - поделись книгой:
— Ты чего?
— Буксирные огни прямо по курсу.— Похоже, я докладываю как заправский впередсмотрящий.
— Похоже, плоты гонят в Голоустное.— Евгений опускает весла в воду. Потом поднимает голову. «Наверно, Полярную ищет»,— думаю я.
Через два часа я сажусь на место гребца.
— По-прежнему курс ост,— пытается острить Смургис,— да ты, я вижу, не спал.
— Не спал,— признаюсь я и думаю, что и раньше не спал в тревожные и важные минуты.
— В космонавты тебя не возьмут.— Евгений прячется под навесом.— Больше правым греби, нос к ветру приводится: что-то от Селенги тянет ветерок.
Ровно через два часа легкий ветерок окреп, и Евгений сменяет меня с безответственным в данной ситуации заявлением.
— Эй, баргузин, пошевеливай вал...
— Накличешь ты верховик.— Я прячусь под навес и твердо знаю, что не для сна, а чтобы отдохнуть в самом сухом месте.
Утром, около семи часов, в дымке возникли очертания дальних гор, а близкого берега не было и в помине. Волны хлестали по навесу, перекатываясь на другой борт. А в открытой части... Я выглянул и увидел, что Женя работает крышкой от большого термоса, отливая воду.
— Где берег?
— Берег вот он, рядом. Только в сор мы попали.
Справа я и в самом деле различил низкие глинистые берега и обрадовался им больше, чем следовало бы. Сразу вспомнил Спафария: «Где Селенга и впадает в море устьем, оно насилу познавается только по картам, потому что везде озера да болота до самой материшной земли. Потому без вожа сыскать устье Селенги реки зело трудно...» Пугает нас Спафарий, как и все, кого мы накануне встречали. Лихие моторки, как правило, стопорили ход, люди здоровались, некоторые узнавали «Мах-4». «Через Байкал? Без мотора? Опасно! Баргузин! Верховик! Ангара!» — только и слышали явно смакуемые названия местных ветров...
А теперь все позади. Шли мы, как говорили раньше, «встречь байкальского ветра...».
Я ощутил касание грунта и выскочил, чтобы бурлачить. Кажется, часов шесть мы бродили среди бесчисленных проток, натыкаясь на копны сена среди безлюдных, залитых водой луговин. Тащились, раздвигая камыши, бросали щепки, пытаясь уловить движение воды. Наконец узкая извилистая полоса воды привела нас к протоке, где течение было быстрым.
Я сидел на корме и обрадованно рассматривал признаки близкого жилья. Наблюдая, как Евгений сражается с течением, прикинул, что двести километров мы наверняка прошли. Какая-то тысяча впереди. Я незаметно и со стыдом (только начали, а ты уже о доме!) подумал: как хорошо, когда у тебя есть дом, место, где проводишь большую и, может, самую лучшую часть жизни. И невольно с тысячей оставшихся километров я связал те двадцать дней, которые отделяют меня от дома...
— Да ты ложись, поспи, чего мучаешься.— Евгений толкнул меня.
Я и в самом деле, наверно, задремал. В этот раз я не медлил, как обычно, оттягивая минуты расставания с миром, который за столько верст пришел познавать. Селенга усыпила меня мгновенно. Я лишь успел повторить про себя фразу, которую надо было записать в дневник: пересекая Байкал, держали Полярную на траверзе левого борта.
Бой в устье
Всякий раз, когда Паулино вспоминал эту историю, речь его становилась отрывистой и громкой, он принимался размахивать руками, и тогда отличить правду от вымысла было трудно.
Паулино сидел по левую руку от меня в кабине «лендровера» и резко крутил баранку, объезжая камни и канавки на узкой проселочной дороге. По бокам машину хлестал сухой капим, трехметровая желтая трава. Чуть повернув голову в мою сторону, не отрывая глаз от дороги, Паулино говорил о работе, о том, что в Нампуле живут его жена и дети, что он учится на курсах и хочет стать геологом.
До нашего знакомства в поселке Муйане (мозамбикская провинция Замбезия), где группа советских геологов-консультантов подсчитывала запасы пегматитового месторождения, Паулино работал водителем в Шинде, небольшом городке в устье Замбези. Было ему тогда восемнадцать лет. Жил он у родителей и каждый день гонял машину вдоль берега — от города до ближайшей автомастерской.
— Был июнь, жары не чувствовалось,— рассказывал Паулино. — Близился вечер, солнце опускалось к лесу, и поверхность воды блестела как серебро. В тот день я специально поехал по узкой дороге, которая вплотную подходила к берегу. Здесь река поворачивала перед тем, как выйти к океану. Очень хотелось купаться. Я остановил машину у самой воды, сбросил одежду и вошел в реку. Но так и не окунулся. Тут началось такое...
— Погоди, Паулино. Говори медленнее и не маши руками.
Мне становилось трудно понимать его: возбуждаясь, парень стал примешивать к португальскому слова родного суахили.
— Вода начала сильно бурлить... Вообще-то, глубина там начинается у самого берега... И вот гляжу — несколько крокодилов плывут бок о бок, как лодки, а навстречу им два или три, не помню уже, плавника — острые как ножи. Наверное, акулы. И ка-а-ак столкнулись лоб в лоб! — Паулино ударил кулаком правой руки в ладонь и подпрыгнул на сиденье...
«Наверное, нужно объяснить, кто такой крокодил?—помню, беспокоился он,— ведь у вас в Москве нет крокодилов...
В схватке участвовало, видимо, десятка полтора крокодилов и пять-шесть акул. Серые, с острыми двойными спинными плавниками и красноватыми глазами, они сновали в воде, вгрызаясь в бока крокодилам. Те клацали челюстями, пытаясь поймать плавник или тело у хвоста. Одному удалось схватить акулу за нижнюю челюсть, когда гигантская рыба открыла пасть. Обнажились ряды острых пилообразных зубов. Все завертелось в чудовищном водовороте, они ушли в глубину...
Схватка морских и пресноводных хищников на границе их владений! Ничего подобного я никогда не слышал. Знал, что акулы заходят в реки и опустошают сети рыбаков, а иногда даже нападают на купающихся людей. Крокодилы нередко пускаются в отважные путешествия через морские проливы к островам, лежащим вдоль побережья Восточной Африки. Иначе как объяснить то, что они встречаются в озерах и реках Коморских или Сейшельских островов?
А Паулино продолжал:
— Замерев, я стоял на берегу и глядел на этот жуткий бой. У кромки воды появилась розовая пена. Стемнело. Когда я взялся за руль, у меня руки дрожали.
Сначала Паулино сомневался, что ему поверят. Однако желание рассказать об этом случае знакомым пересилило страх быть поднятым на смех. И действительно, мало кто ему поверил. Честно говоря, и у меня в те дни тоже были сомнения.
Но Паулино знал и любил природу. Я видел, как по утрам он кормил из рук двух полудиких кабанов на нашей усадьбе. Гладил павлина, мангустов, обезьяну, сажал за пазуху неядовитых змей.
И я, как только появилась возможность, попытался собрать информацию, которая могла бы пролить хоть какой-то свет на эту историю.
В книгах об акулах и крокодилах — а таких изданий за последнее десятилетие в мире выпущено немало — масса сведений об их поведении. Есть данные о случаях нападения на человека и животных, есть сведения о пресноводных акулах в Южной Америке и Южной Азии, о крокодилах, живущих в морской воде у берегов Австралии и ее островов.
Но чтобы акулы нападали на крокодилов?.. Ни в солидном труде «Последние из крупных рептилий», вышедшем в Нью-Йорке в 1971 году, ни в книге «Акула. Легенда об одном убийце», ни в других трудах нет ничего похожего на эту историю. Не знали об этом — хотя и предполагали подобное — и зоологи в самом Мозамбике, к которым позже я обращался за советом.
Единственная зацепка возникла при перечитывании дневниковых записей тех дней: ведь Паулино говорил о двойных спинных плавниках и шилообразных зубах. Эти два признака, как выяснилось после изучения справочников по рыбам Индийского океана, определяют песчаных акул — обитателей теплых вод. Они достигают четырех метров в длину и опасны для человека.
Может быть, и для крокодилов тоже?
Случай, вполне допустимый...
Каждому, наверное, приходилось наблюдать, как дворовый пес охраняет порученную ему территорию. Человек умело использовал здесь свойство, присущее всем хищникам,— охрану своего охотничьего участка от вторжения конкурента. В то же время хищники, охотящиеся на различных жертв, могут жить в непосредственной близости друг от друга и не реагировать на присутствие постороннего на своем охотничьем участке — ведь они не являются конкурентами.
Случай, описанный Паулино, можно расценивать как реакцию «хозяев» участка (крокодилов) на вторжение «чужого» хищника (акул). Если же вспомнить, что эти хищники принадлежат к разным классам, а вторжение акул произошло на акваторию, для них не типичную, то этот случай представляется редким, даже исключительным. Но вполне допустимым. Дело в том, что границы ареалов этих двух видов соприкасаются, и заход одного из хищников во владение другого вероятен.
Несомненно, в рассказе имеются преувеличения. Сделаем скидку на молодость и увлеченность рассказчика.
Уязвимое большое чудо
Остров Майклмас — песчаная отмель в Коралловом море — совсем невелик. В самом широком месте — метров восемьдесят, в длину — меньше двухсот. Отмель становится больше во время отлива, когда еще несколько сот квадратных метров кораллового песка возникает над океанской гладью. Там, куда прилив не доходит даже в бурю, гнездятся птицы. Этот островок в 60 километрах от материка один из множества составляющих Большой Барьерный риф. Пароход сюда заходит раз в неделю и бросает якорь далеко от берега, на подветренной стороне. Частным яхтам и парусникам не позволено подходить ближе чем на сто метров. Тут нет ни деревца, ни кустика, нещадно палит солнце. От материка на яхте ходу пять часов, но островок стоит путешествия.
Десятки, а может быть, сотни тысяч морских птиц избрали его местом гнездования. На мили вокруг разносится адский гвалт чаек, темных крачек, морских ласточек, бакланов. Гнезда впритык. Самцы и самочки беспрестанно поднимаются с гнезд и летят в море за провизией. Запах гуано при сорока градусах жары почти нестерпим.
Наш проводник, сотрудник заповедника, разрешает ходить лишь по кромке острова и наблюдать издали. Неуклюжие серенькие пятнистые птенцы темных крачек, только что вылупившиеся, топчутся возле ямок, пушок обсыхает на жарком солнце прямо на глазах. Крики, писк, мельтешение счастливых родителей, на первый взгляд — птичий сумасшедший дом. Но довольно скоро можно заметить, что здесь царят строгие законы. Каждая наседка охраняет свой, пусть крошечный, надел, наказывая нарушителей и опекая потомство.
Прогретый тропическим солнцем Майклмас — песчинка в дуге у восточного и северо-восточного побережья Австралии.
«Сберечь Большой Барьерный риф!» Впервые этот призыв защитников природы прозвучал в конце 60-х годов. В 1980 году ЮНЕСКО объявило это удивительное природное образование международным природным резерватом. К сожалению, это отнюдь не значит, что риф теперь в безопасности.
Гидрологи, картографы насчитывают здесь 2500 островов и островков, отмелей, дюн и морских утесов. Впрочем, точной цифры так и нет. В отлив море обнажает еще тысячи отмелей и рифов. Несколькими часами позже их вновь скрывают воды Тихого океана. Такие, как Майклмас, то увеличивают, то сокращают свою площадь. По примерным подсчетам, площадь суши Барьерного рифа 210 тысяч квадратных километров. По сей день не существует подробной карты Барьера, по сей день рыбаки и моряки, идущие от континента в открытое море, руководствуются опытом предков, которые отыскали некогда между рифами проливы, ведущие на морской простор.
Где-то здесь, в 160 километрах от Кэрнса, потерпела кораблекрушение «Индевор» — «Попытка» капитана Кука. Коралловый мыс, распоровший дно трехмачтового корабля, носит теперь имя капитана. Чтобы снять «Индевор», пришлось сбросить тонны груза, включая пушки. Они пролежали на дне моря двести лет. В 1969 году американская научная экспедиция подняла с глубин некоторые предметы, принадлежавшие великому мореплавателю. Теперь эти находки выставлены в местном музейчике, организованном любителями старины. Одну из пушек установили на острове Грин.
Список потерпевших кораблекрушение на Большом Барьерном рифе бесконечен. В наши дни на нем зарегистрировано около пятисот обломков, среди них и корабль капитана Флиндерса, одного из исследователей Австралии. Флиндерс был первым, кто попытался составить карту кораллового чуда. Его корабль разбился в 1803 году.
В 1970 году потонул первый танкер, нагруженный нефтью. Под угрозой оказался и сам риф, и его обитатели. Берега возле Кэрнса усыпаны обломками кораблей, которым удалось добраться до земли и здесь закончить свое путешествие по просторам морей и океанов.
Лозунг «Сбережем Большой Барьерный риф!» я увидел впервые за две тысячи километров отсюда, в Сиднее.
Висел он в комнате Майка Уильямса, геолога по образованию. Студентом в экспедициях он встретился с первозданной австралийской природой. Когда я познакомился с ним в Сиднее, он работал в управлении государственных парков и резерватов. Мы оказались соседями и часами спорили об охране природы, о системе резерватов и национальных парков. Майк рассказал мне о гостинице «Тропической» в Кэрнсе, где собираются люди, любящие природу, и откуда раз в неделю организуют путешествия к малоизвестным островкам.
Хотя у австралийских национальных парков столетняя история, движение в защиту природы приобрело силу лишь в последние двадцать лет. Когда люди наконец поняли, что даже огромным континентом надо пользоваться ответственно.
Против создания парков и резерватов выступили, однако, фермеры. Их овцы веками уничтожали, как саранча, траву и вообще всякую растительность. Фермерам требовались под пастбища новые и новые участки земли, и они сводили даже леса. И хотя слой гумуса во многих местах континента еще очень толст, без лесов и растительности земля высыхает или ее вымывают сильные ливни. Вдобавок чрезмерная вырубка лесов нарушает природный баланс.
Австралия изолирована от остального мира, и благодаря этому австралийская природа очень хрупка.
Вмешательство человека в природу часто приводит к непредсказуемым последствиям. Экологическое равновесие создавалось десятки тысяч лет, а нарушить его можно единственным шагом.
Всем известный пример — австралийские кролики.
Грустная история приключилась и с сахарным тростником. Это нетребовательное растение сажают в тропических и субтропических районах континента. С 1979 года, когда на мировых рынках начали расти цены на сахар, производство его стало весьма важным для австралийского экспорта. Решили расширить плантации сахарного тростника. Но корням и стволам тростника угрожали грибки-вредители. Откуда-то из Южной Америки привезли здоровенную проворную жабу, которая этими грибками питается, можно сказать, видит в их уничтожении смысл своей жизни. Но вот беда: жаба настолько окрепла, уничтожая вкусные болячки на тростнике, что стала производить потомство в масштабах, доселе невиданных. А поскольку она на Австралийском континенте новичок, у нее здесь нет естественных врагов, которые могли бы ограничить размножение. К несчастью, жаба оказалась еще и ядовитой. И теперь с грибком борются с помощью пожаров.
Я видел такой пожар в Квинсленде на пораженном грибком участке. Гул, треск и рев разносились на километры. Дым и пепел поднимались высоко в небо. Все вокруг было засыпано черной жирной сажей, местность несколько недель была покрыта мраком, дым затмевал солнце. Никто не берется подсчитать, какой ущерб наносят пожары. Поджигают тростник, конечно, не только из-за американской жабы, но и из-за того, что тростниковые грибки очень легко распространяются.
Пожар нередко выходит из-под контроля человека и перекидывается на лес и кустарник. Этот ущерб австралийцы даже в расчет не берут. Когда летишь над материком, видишь десятки пожаров, пожирающих растительность. При малой плотности населения, нехватке воды, время, когда начнут тушить пожары в буше, придет не скоро. Пока здесь ждут дождей или смены ветра, чтобы пожар потух сам собой.
На Большом Барьерном рифе о пожаре думать не приходится. Но и здесь экологические проблемы не менее серьезны.
Наша яхта «Морская звезда», на которую я попал благодаря Майку, снялась с якоря у острова Майклмас и направилась на восток к банке Квинсленд.
Вдали от материка сильно качает. На внешней стороне Барьера всегда ветер и сильные волны. Капитан осторожно обходит рифовые ловушки, скрытые сейчас приливом. Он всю жизнь провел на море. О Большом Барьерном рифе знает, кажется, все. От него я узнаю, что в этих водах обитает почти полторы тысячи видов рыб. Камбала здесь достигает двух с половиной метров в длину, иная весит килограммов двести. Таких гигантских рыб, как здесь, в наши дни можно встретить всего в нескольких местах на Земле. В теплом течении у берегов Кубы и Флориды, у Юкатана, возле Акапулько.
Живут здесь и гигантские черепахи, и очень редкая птица морской орлан. Перелетные птицы устраивают на пустынных рифах гнездовья, отдыхают во время своих путешествий. На некоторых утесах растут пальмы: их орехи выбрасывает на берег море.
Вот в этих-то «райских местах» разгорелся несколько лет назад пожар политического скандала. Квинслендский премьер-министр, ультраконсерватор Бьелке-Петерсен дал тогда разрешение бурить морское дно для промысловой разведки залежей железа, урана и газа. Выяснилось, что господин премьер — один из акционеров компании, которой он разрешил поиск ископаемых, и что его вовсе не заботят проблемы охраны среды.
Движение в защиту Большого Барьерного рифа добилось приостановления бурения морского дна. Надолго?
Но прибрежных фермеров никто не может заставить контролировать сток насыщенных отходами вод. Удобрения, яды, ДДТ попадают с материка в море, отравляют воду в районе рифа и губят уникальную флору и фауну. Сточные воды городов тоже не делают море чище. И наконец, последнюю каплю в чашу бед коралловых рифов добавляют туристы. Они уничтожают рыбу, губят птиц, ломают живые кораллы и отрывают умершие, собирают устриц. А ведь и умершие кораллы, и ракушки — это тоже часть рифа, в них находят убежище и пищу мельчайшие живые организмы, необходимые для жизни Большого Барьера.
На риф Гастингса — это часть подводного плато Квинсленд — прибываем около двух часов дня. Время низкой воды. Натягиваю маску, надеваю ласты, прикрепляю баллон с кислородом. Яхта держится в стороне. Это необходимая предосторожность. Края у рифа очень острые и в то же время хрупкие. А на расстоянии не пострадает ни судно, ни творение природы.
Никакие цветные фото, никакие фильмы не могут передать красоту этих мест, царства тишины, красок и солнца. На глубине десяти метров кораллы горят красками, которым есть лишь одно название — фантастические. Насчитал восемь оттенков зеленого, пять фиолетового, десять красного — от нежно-розового до карминового, черный, желтый, коричневый, горчичный и белый. Гигантская двухметровая тридакна с волнистыми краями закрывается при легком прикосновении. Подумаешь, что нечаянно попадешь в нее ногой, и становится не по себе. Сколько же разных тварей обитает в этих кораллах, и сколько здесь движения! Может, это только кажется, просто игра солнца в воде?
Возле меня плывет наш проводник, сотрудник Национального заповедника, он показывает морскую звезду «терновый венец» со множеством лучей. Я уже знаю, что это самая страшная угроза рифу за последние годы. Впервые этот вид, принесенный течением из южной части Тихого океана, заметили здесь в 1960 году. «Терновый венец» закрепился на кораллах — живых организмах, которые растут и размножаются. Каждую неделю одна звезда поедает квадратный метр кораллового рифа. За прошедшие двадцать лет она так расплодилась, что на некоторых участках съедены километры кораллов.
Наученные историями с кроликами и жабами, исследователи не решаются отыскивать и вселять на кораллы какого-нибудь ее природного врага. Неизвестны последствия от такого вмешательства: сожрет враг звезду, а что дальше? Не годится и химия.
Против нее выступают все. Проводник перед погружением проинструктировал нас, как оторвать звезду от рифа, как ее уничтожить. Большим шприцем нужно впустить в середину звезды рыбий яд. Отравленная звезда оторвется от кораллов и утонет в море.
Мне трудно подсчитать, сколько звезд я уничтожил. Наверное, не так уж много — ведь это был один лишь единственный день. Но все-таки у меня возникает чувство гордости, когда вспоминаю, что я хоть чем-то помог выстоять такому уязвимому Большому Барьерному рифу.
Остров Навек. Патрик Смит, американский писатель
Чарли Прыгун завел долбленый челн в заводь и стал, вглядываясь в черную воду, пока из гущи сердцелистника не показалась рыбина. Он взял острогу и подождал, когда панцирная щука подойдет ближе. Улучив наконец нужное мгновение, старик вонзил острогу ей в бок. Шмякнул рыбу на дно каноэ, положил острогу и, отталкиваясь шестом, направился к соседней чащобе водорослей.
— Сегодня надо бы еще одну,— бормотал он себе под нос.— Оголодал, поди, Фитюлька Джордж.
Высоко над головой с громким карканьем потянулась через болото на восток стая ворон. Старик выпрямился и застыл, не отрывая глаз от недвижной воды — и вот вновь метнулась вниз острога, и в долбленку, забрызгав кровью кипарисовое днище, шлепнулся еще один панцирник. Проворно орудуя шестом, старик опять тронулся дальше, и вслед челноку, веером расходясь к корням кипарисов, заплескалась с журчанием мелкая волна.
Он уходил в глубь болота; солнце, канув в пущу виргинских дубов, карликовых кипарисов, капустных пальм, густо оплетенных лианами, разлилось по воде, по деревьям желтоватым мягким сиянием. Впереди, уступая дорогу лодке, плавно взмыла с кромки воды белая цапля, юркнули в прибрежную осоку водяные курочки и пастушки.
За поворотом узкая протока раздалась вширь, берега отступили, теряясь в болотной поросли; в этом месте старик взял вправо и завилял по илистой воде меж карликовых кипарисов. Обычно, судя по отметинам на деревьях, здесь было два фута глубины, но вода сошла, теперь ее оставалось дюймов восемь. Каждый ствол облепили эпифиты; там и сям торчали кустики головоцвета и сердцелистника.
Полмили прошел старик, рассекая зеленоватую гладь, потом свернул в протоку, сплошь затканную водяными лилиями. Протока переходила в широкий затон, а дальше снова простиралась глухая топь, и только южный край затона сменялся илистой отмелью. Челнок заскользил туда и футах в тридцати от берега остановился.
На высокой части отмели, полуувязнув в илистой жиже, растянулся во всю длину — самое малое восемнадцать футов — исполинский аллигатор. Такого сразу отличишь среди других, а у этого великана была к тому же особая отметина: по голове у него тянулся наискось шрам. На месте правого глаза безобразным наростом топорщился рубец. Человек и аллигатор, два глаза и один, скрестились взглядами словно бы в приветствии, и старик сказал:
— Сейчас ты у меня поешь, Фитюлька Джордж. Двух панцирников притащил тебе, хороши рыбки.
Когда старик бросил за борт рыбу, аллигатор сполз с отмели и, мощно работая хвостом, двинулся к челноку. Коротко лязгнули тяжелые челюсти, и с первым панцирником было покончено; та же участь постигла второго. Расправясь с рыбой, аллигатор помедлил, выжидая, не кинут ли ему еще чего-нибудь с долбленки, потом поплыл назад, выбрался на отмель и снова вперился единственным глазом в глаза человека.
— Хе-хе,— посмеивался старик,— ублажили тебя, Фитюлька Джордж. В другой раз прихвачу тебе на закуску болотного кролика. Прощай пока, а на днях свидимся опять.
Старик развернул свою лодчонку и пустился в обратный путь через затон на болота, а аллигатор все провожал его взглядом.
Чарли Прыгун, индеец-семинол, восьмидесяти шести лет от роду, жил на Больших Кипарисовых болотах, которыми открывается с севера заболоченная низменность Эверглейдс в штате Флорида. Жилистый, ростом всего пять футов девять дюймов, он за долгие годы так прокалился на флоридском солнце, что его темно-коричневая кожа стала напоминать кору кипарисового дерева. И только голову, некогда черноволосую, крепко хватило инеем.
Седьмой десяток лет пошел, как Чарли Прыгун обосновался на берегу Сусликова ручья. Когда-то, помнилось ему, он жил на травянистом болотце в глубине Больших Кипарисовых, а до того на одном из островов Трава-реки, но дальше память ему изменяла. Так, например, он не мог с уверенностью сказать, где родился, зато знал, что к началу века вступал уже в пору мужания; и тогда выходило, что ему не восемьдесят шесть, как он утверждал, а больше.
Жил старый индеец теперь вдвоем с женой, Лилли Пумой, а в миле от него жил со своим семейством их младший сын, Билли Джо. Двадцать два года назад Билли Джо отправился в Иммокали к агенту по недвижимости узнать, нельзя ли купить в здешних местах землю и обрабатывать ее. Ему сказали, что земля не продается, но предложили сдать в аренду участок, какой он облюбует, и честь по чести подписали договор на десять акров с арендной платой десять долларов в год за акр. Два акра он расчистил под овощное хозяйство, на остальных разводил свиней и пас коров.
Поделиться книгой: