Помоги проекту - поделись книгой:
«Ветры либерализации»
Тех «кротких и миролюбивых» людей давно истребили конкистадоры, остров заселили неграми-невольниками из Африки. Триста лет длилась эпоха рабства на Эспаньоле. Наконец невольники объединились, свергли колонизаторов, провозгласили в 1804 году независимость страны и восстановили индейское название острова.
Деревьев, «достигающих до небес», в окрестностях Порт-о-Пренса я что-то не заметил. Горы лысые. Зелень буйствует в лощинах, на пустынных склонах лишь кое-где видны рощицы.
— Еще четверть века назад деревья росли повсюду,— пояснил мне гаитянский лоцман, когда мы шли к столице проливом Гонав.— Голой земли почти не было. Недавно я вел судно, где были американцы из компании «Уэнделл Филипс ойл», получившей концессию на разведку и добычу нефти на трети нашей страны. Оказывается, эксперты компании уже обследовали территорию Гаити и пришли к выводу, что сейчас она покрыта лесами лишь на девять процентов. Дерево ушло в огонь. У большинства наших крестьян другого топлива нет...
— Но ведь не крестьяне же все сожгли! — оторвавшись от бинокля, возразил пассажир из Мексики Хосе Диего.
Лоцман пожал плечами, извинился и покинул нас, сославшись на необходимость срочной корректировки курса корабля.
— Я понимаю его,— сказал мне Хосе Диего.— Ни один гаитянин на государственной службе не станет говорить то, что думает, если дорожит своим местом. Но я и так знаю, почему Гаити превратилась в полупустыню...
Хосе Диего — молодой креол с живыми умными глазами, смоляными курчавыми волосами — сел на теплоход в Кингстоне на Ямайке и разместился в соседней каюте. Хосе — специалист по гаитянскому фольклору. Он давно изучает культ воду, и интерес этот не случаен. Его отец — эмигрант из Гаити, мать — мексиканка.
— Власти Порт-о-Пренса не знают, что в моих жилах течет гаитянская кровь,— продолжал Хосе Диего,— и не препятствуют ездить по стране. То, что я видел, дает мне право сказать, что в исчезновении лесов виновны не столько крестьяне, сколько американцы. Компании по добыче бокситов принадлежит 150 тысяч гектаров земли. Во владениях американо-канадского меднодобывающего консорциума 115 тысяч гектаров. А если учесть все те огромные территории, которые отхватили себе еще полтораста американских компаний, обосновавшихся на Гаити за последние десять лет, то станет ясно, почему редеют гаитянские леса. Их пилят, конечно, не на дрова. Высокие, стройные сосны — отличный строительный материал. Помню, еще лет пять назад близ города Шардоньера был прекрасный сосновый бор. В прошлом году вместо сосен я увидел там одни пни.
А крестьяне... Что ж, несколько лет назад именно крестьяне протестовали против решения «Гаитиэн-америкэн дивелопмент компани» свести густые заросли лиственных деревьев, чтобы расчистить земли под плантации агавы для производства сизаля. Вы думаете, в Порт-о-Пренсе к ним прислушались? Ничего подобного!..
Стоя на набережной возле статуи Христофора Колумба, я думал о том, как не соответствуют нынешней действительности слова великого мореплавателя о лесных богатствах, плодородии почв и обилии чистой воды на острове.
Сведение лесов повлекло за собой катастрофическую эрозию некогда плодородных почв. Не случайно Гаити — сельскохозяйственная страна — давно уже импортирует продовольствие. В 1980 году на ввоз продуктов питания, включая рис, сахар и даже маис, истратили 40 миллионов долларов — это треть расходов по импорту...
Тропическое солнце припекает все сильнее. Я ищу какую-нибудь тень, где можно сесть, развернуть только что купленные местные газеты и познакомиться с новостями. Увы, это мне не удается. Зловонным запахом пронизаны все близлежащие кварталы. Ни фонтана, ни питьевой колонки. С водой в городе плохо, ее не бывает месяцами, да и исправный водопровод здесь редкость. Поблизости расположены два рынка — продовольственный и ремесленный — Фуд Маркет и Айрон Маркет. Кучи отбросов — кажется, их не убирают годами, вьются мириады мух и насекомых — разносчиков заразы...
Семьдесят процентов территории Гаити объявлены малярийной зоной, свирепствуют туберкулез, квашиоркор, ришта, лейшманиозы. Средняя продолжительность жизни около пятидесяти лет, из тысячи новорожденных 170 умирают сразу.
Впрочем, любого побывавшего на Фуд Маркете эти цифры не удивят. Удивляет другая статистика: в подобных условиях на каждые 15 тысяч жителей приходится... всего один медработник. Да что цифры — достаточно взглянуть на крестьян, пришедших из деревень, облаченных в лохмотья мальчишек, подрабатывающих на рынке, на их темные лица, руки и ноги с тяжелыми трофическими язвами. У некоторых раны кровоточат и гноятся, но люди не обращают внимания. Лечить некому...
Что же это за район, в котором я оказался? Не найду ни скверика, ни парка, ни даже прохладного переулка. Куда ни глянь, полуразрушенные, словно после воздушного налета, дома. Тротуары разбиты, сточные колодцы засорены, оконные проемы без стекол, во дворах сушатся застиранные лохмотья. На скамейке негритянка кормит грудью малыша, мальчишки жуют кусочки сахарного тростника, старуха с иссеченным морщинами лицом развешивает белье. Уличные торговки, сидящие на тротуаре на корточках, предлагают прохожим сладости, лепешки, порцию маисовой каши...
Мое внимание привлекает зеленая лужайка перед старым домом в викторианском стиле с мансардами, слуховыми окнами, причудливыми башенками. На лужайке большая толпа — парни в выцветших красных и синих рубахах. Здесь идут петушиные бои. Одна группа поставила несколько гурдов на роскошного красно-бело-золотого кочета. Другая — числом поменьше — на потрепанного черного петуха, но именно он, кажется, и побеждал.
— Сэр, не хотите ли поставить доллар на черного? — обратился ко мне один из болельщиков.
Мы вместе дождались исхода боя, завершившегося позорным поражением царственного златоперого петуха.
— Символическая победа, не правда ли?! — торжествуя, воскликнул гаитянин.— Нищий богатого побил!
— А что, у вас уже не опасны высказывания такого рода? — поинтересовался я.
— Опасны, но вас мне бояться нечего. Во-первых, вы не гаитянин. Во-вторых, не американец, потому что пеший, да и акцент выдает — вы, очевидно, из Европы. В-третьих, я уже больше двух лет в списках неблагонадежных — с тех пор, как запретили нашу газету...
— Так вы журналист?
— Да. Учился журналистике во Франции, но здесь служил корректором. Это меня и спасло. А репортеров из моей газеты «Жён пресс» посадили за решетку...
— Что же случилось с вашей газетой?
— Не только с ней. Последние два года власти идут войной на печать. То та, то другая газета становятся жертвой «либерализации». Поверив в обещанную президентом свободу слова, они нет-нет да опубликуют критический материал. Сперва президент пригрозил: «Ветры либерализации создаю я, и пусть никто не воображает, будто может дуть сильнее!» Затем издал указ: за критику в газете на автора налагается штраф от 600 до 1000 долларов. Нашу газету, например, погубили выборы...
— Вы имеете в виду выборы в Национальное собрание в феврале 1979 года?
— Так вы об этом знаете? — удивился мой собеседник.
О фарсе с выборами писала вся пресса мира, даже правые английские и французские газеты высмеяли их как политический спектакль, устроенный в угоду американцам. Затея «поиграть в демократию» лопнула, как мыльный пузырь. Еще до выборов гаитянские журналисты узнали, что все 58 кандидатов в высший законодательный орган подобраны президентом из числа своих приближенных и лично им утверждены. Министр информации вызвал к себе редакторов газет и запретил публикацию подобных сведений. Редактор «Жён пресс» отнесся к словам министра как к пожеланию и выпустил газету с неугодным правительству сообщением. Его вместе с группой журналистов бросили в тюрьму, газету закрыли. Той же участи подверглись редакторы некоторых других печатных изданий. А в декабре 1980 года опять аресты журналистов, новые конфискации и закрытия газет.
— Как же в этих условиях продолжает издаваться «Ле Пти Самди Суар?» — Я показал безработному журналисту свежий номер еженедельника.
— О, его редактор держит ухо востро. Он тоже был вызван к министру, но спас свое издание и себя тем, что самолично сжег, все девять тысяч экземпляров газеты...
Мы пролистали еженедельник. Радужные перспективы. На каждой странице — «сенсация»! Сообщения о том, что страна вышла на первое место в мире по производству бейсбольных мячей. Решение президента построить сахарный завод стоимостью 45 миллионов долларов. Проект закупки рыболовецких судов на 10 миллионов долларов. Статистика: всего лишь за два года — с 1975-го по 1977-й — в стране построено 60 новых фабрик: на 10 объектов больше, чем за 25 лет правления Франсуа Дювалье.
— Выглядит как хорошие новости! — воскликнул я.
— Грустные новости! — возразил мой собеседник.— Фабрики-то не гаитянские, а американские: по сборке электронного оборудования, производству игрушек, спортивных товаров... Только рабочие руки наши: они стоят американским монополистам около 600 долларов в год, почти даровой труд. Сырье и полуфабрикаты тоже американские, почти вся продукция беспошлинно вывозится в США. За возможность беззастенчиво эксплуатировать рабочий класс Гаити Жан Клод Дювалье получает от Вашингтона именные подарки, «помощь», которая оседает в «президентском фонде», идет на личное обогащение диктатора и его семейства.
Фабрика по производству бейсбольных мячей, которая «оказывает честь» Гаити, тоже американская. Из 230 промышленных предприятий 150 полностью принадлежат американцам, а в остальных вместе с американским участвуют канадский, западногерманский, английский, французский капиталы. Национальной буржуазии принадлежит лишь небольшое число предприятий, да и те постепенно переходят в руки американцев. Совсем недавно и галантерейные фабрики оказались под контролем компании по производству бейсбольных мячей, американцы прибрали национальную спичечную фабрику «Шада».
Что касается сахарного завода, то газеты пытались в свое время поместить статью гаитянских экономистов о нецелесообразности его постройки. Разумеется, цензура не пропустила «крамольный» материал. Суть дела в том, что все производство сахара в стране контролирует «Гаитиэн-америкэн шугар компани». Рано или поздно завод полностью перейдет к американцам, тем более что все удобные для произрастания сахарного тростника земли уже закуплены монополиями США...
Петьонвиль и Ла-Салина
С бывшим корректором «Жён пресс» — по понятным причинам он не назвал мне своего имени — мы выпили по чашке очень крепкого гаитянского кофе в лавке под навесом, прошли еще с полкилометра вместе по улицам Порто-Пренса, затем я поймал свободное такси, и мы расстались.
Вез меня негр лет пятидесяти, угрюмый и на первый взгляд замкнутый человек. Пока машина колесит по лабиринту однообразных узких улочек, я заглядываю в свежий номер газеты «Ле Мати». На первой полосе — портрет мулатки с ниспадающими на плечи волосами. Подпись: «Дар Первой леди республики жителям Петьонвиля». В заметке говорится об открытии школы в этом пригороде Порт-о-Пренса, где живет гаитянская буржуазия. Школа считается даром супруги диктатора.
— Мишель Дювалье настолько щедра, что может строить и дарить школы? — спросил я таксиста, заметив, что он покосился на фотографию в газете.
Мариус Жюмель — так я назову водителя — бросил взгляд на снимок, усмехнулся и вместо ответа осведомился:
— Вы из Америки?
— Из Европы.
Жюмель помолчал немного, выруливая на асфальтированную дорогу, обсаженную пальмами и цветущими бугенвиллеями, и переспросил:
— Мишель Дювалье? Богатая? Конечно...— Он махнул рукой в сторону разбросанных по склонам особняков:
— Тут все богатые...
На холмах, в ложбинах и седловинах из густой зелени выглядывают виллы богачей, стилизованные под негритянские хижины. Это Петьонвиль. Тут живут политики, землевладельцы, промышленники, торговцы, спекулянты — опора диктатуры Дювалье. Они составляют меньше одного процента населения Гаити, но присваивают себе почти половину национального дохода.
Самый верхний этаж имущественной пирамиды занимает семейство Дювалье. Состояние диктатора оценивается в 200 миллионов долларов, не меньше и у его сестры Мари-Дениз, и у вдовы Франсуа Дювалье, «мамаши Симон»: огромные вклады в швейцарских банках, виллы в Европе, яхты, самолеты, автомобили... Семейство переводит на личные счета около 40 процентов всех государственных поступлений, плюс половину из ежегодных 150 миллионов долларов, «впрыскиваемых» в Гаити странами Запада, плюс доходы от продажи гаитянских рабочих в соседнюю Доминиканскую Республику по 800 долларов за «голову».
Так формируется «президентский фонд», или, как его именуют заглазно, «королевская казна», из которой Дювалье раздает милости своим приближенным. А если в кои-то веки из этих денег и выделяется сумма на строительство школы или больницы для богатых, то Дювалье спешат объявить это своим «даром» народу.
...Асфальтированная дорога оборвалась, и машина снова затряслась на ухабах. Исчезла за поворотом последняя вилла, машина круто пошла вниз — туда, где распростерлось лоскутное покрывало пальмовых крыш бедняцкого района Ла-Салина. Вновь потянуло гнилью и дымом.
На последней странице газеты — рубрика «Полицейская хроника». «В минувшее воскресенье в районе Ла-Салина полиция нашла задушенного ребенка. Мать призналась, что умертвила его из жалости, чтобы избавить от страданий в жизни. У нее семь детей...»
Еще в Петьонвиле после обмена короткими замечаниями исчезла настороженность Жюмеля, водитель окончательно убедился, что его пассажир не «янки».
Мариус без удивления воспринял «полицейскую хронику»:
— Такие случаи у нас каждый день — то мертвые новорожденные, то задушенные подростки... Найденные ночью трупы — обычное явление. Вы думаете, газета сообщила об этом из жалости? Ничего подобного! Из стремления похвалить полицейских... А власти, кажется, вполне удовлетворены, что люди мрут как мухи: население растет, а кормить его нечем.
— Я читал,— говорю водителю,— что через двадцать лет население Гаити удвоится и составит 12 миллионов, а производство сельскохозяйственной продукции падает. Но ведь не случайно же американское агентство по международному развитию помогает Гаити осуществлять контроль за рождаемостью?..
— Да? Вы так думаете? Зачем же им бороться с рождаемостью? — зло спросил таксист.— Одни и так дохнут от голода, другие бегут из страны, третьи прощаются с жизнью, не выдержав пыток...
— Три месяца назад,— помолчав, добавил Жюмель,— две семьи из деревни, где я родился, решили бежать на лодках. В трех километрах от берега их настиг морской патруль. Одну лодку со взрослыми и детьми потопили, другую вернули, пятерых беглецов бросили в тюрьму, пожалели только восьмилетнего мальчика. На той неделе двух арестованных выпустили, что бывает редко, а вчера оба скончались от побоев. Они успели рассказать родным, как их пытали электричеством и били дубинками...
Паутина воду
Мы снова в плену узких улочек — глинобитные стены, лачуги из фанеры, картона, железа... Жюмель сворачивает на вытоптанную лужайку, обнесенную низкой оградой из ржавых железных прутьев. В центре шалаш, крытый пальмовыми листьями, перед ним навес. Это «умфро», водуистский храм,— цель моей поездки. Через полчаса здесь начнется религиозный обряд. Люди уже подходят, есть и европейцы. К нам направляется группа гаитян, среди них знакомые Жюмеля. С меня берут доллар и выдают бумажку с каким-то сложным орнаментом — входной билет.
В ожидании зрелища я беседую с молодыми людьми. Лишь один из них — Гийом, бывший студент юридического факультета, исключенный из университета Порт-о-Пренса после ареста брата в прошлом году,— знает английский язык.
— Ваш водитель сказал, что вы были на Кубе, расскажите о жизни наших соседей,— тихо просит он.
На Кубе мне приходилось бывать не раз, и я с удовольствием рассказываю о революционных преобразованиях в стране, расположенной лишь в ста километрах от Гаити, о горах Сьерра-Маэстра, где разгоралось пламя народной борьбы.
Глаза креола вспыхивают, но огонек тут же гаснет, и Гийом с тоскливой безысходностью говорит:
— У нас тоже есть высокие горы, но нет лесов. Вы понимаете, о чем я говорю? Да и таких вот умфро,— он кивнул в сторону шалаша,— у нас тысячи, настоящая паутина. Вы не можете представить, как воду тормозит социальный прогресс! Этот умфро да еще несколько в Порт-о-Пренсе — зрелище для туристов, остальные же «работают» на тех, кто живет в Петьонвиле...
Само слово «воду» означает «дух», «божество». Оно пришло на Гаити вместе с черными невольниками из Дагомеи, и боги древней Африки стали богами гаитянской земли. Ныне девять десятых населения страны — водуисты, несмотря на господствующую католическую религию. Они верят в черную магию, колдовство и злых духов. У них множество богов — «лоа», которые, по поверью, могут вселяться в людей и руководить их поступками. В каждом умфро есть центральный столб — «митан» — канал входа и выхода лоа. Возле митана приносят в жертву коз, быков или петухов. Если жертва достаточна, то лоа через митан вселяется в одного из участников обряда, и тот начинает биться в конвульсиях, показывая, что дух обуял его. Окружающие в это время плясками и песнопением просят у бога милости.
— ...Внешне культ воду экзотический и красочный,— говорил мне еще на корабле знаток гаитянской религии Хосе Диего,— но главный его порок в том, что водуисты считают, будто добро и зло — дело рук лоа, а не людей. Любое зло — нищета, болезни, войны, преступления, казни — это месть лоа людям за их грехи. Только обильные жертвы богам, только воздаяния священникам — «унганам» или колдунам — «бокарам» могут избавить от зла. Вот в чем страшная сила воду.
Помню, я возразил Хосе Диего:
— Но ведь когда-то вера в лоа поднимала народ и на борьбу. Вспомним восстание рабов, которое возглавил Туссен-Лувертюр, а в книге гаитянского писателя Жака Стефена Алексиса «Деревья-музыканты» показана сила воду в деле сплочения народа...
— С помощью лоа,— с жаром прервал мои рассуждения Хосе Диего,— гаитяне объединялись и восставали только против белых. К сожалению, древние дагомейские духи оказались бессильны в борьбе с предателями гаитянского народа. Когда я думаю о Франсуа Дювалье,— продолжал мексиканец,— то меня не покидает ощущение какого-то страшного и подлого обмана, уникального в истории. Этот преступник использовал главный догмат воду: веру, что лоа могут вселяться в людей и руководить их поступками. Он объявил, будто в него вселился сам глава богов мертвых Папа Геде, и назвал себя Папа Док. Что только он не вытворял, чтобы «обожествить» себя! В присутствии верующих носил черный смокинг, ходил медленно, вытянув трубкой губы и закатив глаза. С застывшей, зловещей полуулыбкой на лице он и впрямь казался богом царства мертвецов. Заставил всех унганов во всех умфро повесить на митаны свои портреты. Колдуна Захари Делву назначил своим апостолом, шефом «тонтон-макутов» — оборотней. Облаченные в черные одеяния, в черных очках, они наводили ужас на людей.
Да, лоа сегодня не поднимают народ на борьбу, как было когда-то, они держат его в узде. Именно это имел в виду и Гийом, называя культ воду «тормозом социального прогресса».
Хосе Диего закончил нашу беседу о воду так:
— Если гаитяне научатся читать и писать, если в деревнях загорится электричество, то мрак невежества уйдет из хижин и лоа умрут. Только тогда свободный от предрассудков народ увидит подлинных виновников своих страданий — династию Дювалье, американский капитал. Это хорошо знал Франсуа, и это хорошо знает его сын Жан Клод. Именно поэтому и тот и другой предпочитают держать народ в невежестве...
Барабанный бой возвестил о начале обряда. К шалашу медленно направился высокий бритоголовый негр в ярко-красной рубахе и в клетчатых штанах. Он держал живого петуха, размахивая им словно кадилом. Метрах в двух от навеса негр остановился.
Гийом провел меня в умфро. Вместе с другими зрителями мы разместились на скамейках вдоль стен шалаша.
Вокруг столба-митана низкий жертвенник из камня. На нем свечи в бутылках, глиняные сосуды, тыква, увешанная бусами. На циновках разместились три барабанщика.
— Центральный шест, украшенный змеевидным орнаментом,— шептал мне Гийом,— посвящен Папе Дамбалле, величайшему и влиятельнейшему лоа. Его символ — змея.
В умфро вошел бритоголовый негр с петухом.
— Это унган,— пояснил Гийом.— Тыква на жертвеннике — символ его власти.
С тыквой в одной руке и петухом в другой унган обходит умфро и освящает его углы. Затем, пританцовывая в такт барабанам, начинает заклинание.
— Он должен епеть три священные песни,— сказал Гийом,— первая посвящена Папе Легбе, вторая — Папе Дамбалле, третья — тому лоа, которого унган вызывает в данный момент...
Снова застучали барабаны. В умфро вошла группа женщин в длинных белых платьях. Они начали раскачиваться, затем пустились в пляс, к ним присоединились парни.
Один из танцоров вдруг рухнул на землю и забился в конвульсиях. Барабаны зазвучали сильнее, водуисты призывно и громко запели, танец возобновился...
Оборотни переодеваются...
Пляска продолжалась, песнопенье набирало новую силу, когда мы с Жюмелем выбирались из узких улочек Ла-Салины. Все меньше прохожих, машина медленно плывет вдоль трех-четырехэтажных домов. Таксист нервозен, опасливо озирается, заглядывая в переулки.
На пустынной площади несколько женщин с кувшинами и корзинами на головах, согнувшись, призрачно скользят вдоль высокой железной ограды. За нею белое здание: президентский дворец. Из-за кустов роз на лужайке торчат стволы пулеметов. Справа от дворца — тоже за железной оградой — приземистое дискообразное сооружение — мавзолей Франсуа Дювалье. Вот уже более десяти лет, как умер диктатор, но страх суеверных гаитян перед ним не исчезает: бесноватый Франсуа за годы своей тирании постоянно внушал водуистам, будто он «нематериален» и «вездесущ», будто после его физической смерти дух останется жить, он перейдет к сыну.
Жана Клода Дювалье приближенные величают «беби Доком», утверждая его «божественное» происхождение. И недоучившегося юриста это вполне устраивает:
— Воля отца — легальная основа моего правления. Ему власть дал бог, бог и волен отнять ее у меня. Не понимаю, зачем нужны выборы.
Английских журналистов он сражает «железным» аргументом:
— Ведь ваш народ не избирает королеву Англии! Я очень хорошо натаскан в политике лучшим профессором в этом деле — моим отцом.
Он брал у Папы Дока уроки в подвалах белого дворца, где истязали политзаключенных. В 14 лет отпрыск сдал первый экзамен на жестокость, застрелив в упор офицера президентской гвардии. Он и сейчас не расстается с пистолетом, число загубленных им душ растет. Каждый год в канун 22 сентября, когда династия Дювалье отмечает годовщину прихода к власти, Жан Клод Дювалье отдает в руки тайной полиции список с фамилиями неугодных и резолюцией: «От них я хотел бы избавиться». В 1979 году список включал 400 фамилий.
Дювалье-младший не только душит соотечественников руками тайной полиции, но и давит их колесами своих «роллс-ройсов» и «ягуаров», когда вихрем проносится по улицам Порт-о-Прен-са.
...Из-за стальной ограды за мной (Жюмель не рискнул выйти из машины) внимательно наблюдают здоровяки в пятнистой униформе цвета хаки с огромными пистолетами на бедрах. Я делаю несколько снимков. И спешу в машину. Жюмель облегченно вздыхает. За этой оградой здание корпуса сил безопасности. Это те же «тонтон-макуты», оборотни, с теми же карательными функциями, только их переодели из черного в зеленое и назвали «леопардами». Вид у них теперь не столь демонический, но они лучше вооружены. Жан Клод Дювалье повысил «леопардам» жалованье.
— Вы — рычаг моего правительства, главная сила, на которую я опираюсь,— говорит диктатор, благословляя охрану на «подвиги».
Но опирается он не только и не столько на «леопардов», сколько на американских покровителей. Напуганный брожением умов в народе, активизацией борьбы гаитянской эмиграции за освобождение родины, диктатор поспешил заключить в июне 1980 года соглашение с США о возможном вводе на Гаити иностранных войск. В тексте соглашения говорится: «Гаитянское и американское правительства предлагают правительству и вооруженным силам Доминиканской Республики в случае возникновения на Гаити реального партизанского фронта осуществить прямое вмешательство на Гаити, чтобы стать главной боевой, силой в борьбе против гаитянских партизан».
Соглашение тут же стало претворяться в жизнь. Командующий вооруженными силами Доминиканской Республики генерал-лейтенант Марио Имберт Макгрегор объявил о создании еще 12 военных лагерей вдоль границы с Гаити. Отдано распоряжение о строительстве новых казарм для воинских частей, увеличении гарнизонов в Элиас-Пинья и других пограничных городах. Вслед за этим по указке из Вашингтона армия Доминиканской Республики провела учение под кодовым названием «Пограничное братство». А летом прошлого года стало известна о решении Жана Клода Дювалье продать США остров Тортю под военную базу для Пентагона. США хотят приблизить свои корабли и самолеты к территории Гаити...
Нелегкая, очень нелегкая борьба за свободу предстоит гаитянскому народу. Но силы борцов растут. В стране все чаще протестуют крестьяне и студенты, бастуют рабочие, ассоциации художников, писателей и учителей выступают за просвещение своего народа, доходят сообщения о вооруженных столкновениях между «леопардами» и партизанскими группами. Объединяет свои силы гаитянская эмиграция, растёт влияние Объединенной партии гаитянских коммунистов (ОПГК) и организации Молодежь ОПГК. Работа коммунистов в Гаити чрезвычайно «ложна и опасна, ибо по закону 1969 года в стране введена смертная казнь «за коммунистические убеждения и пропаганду марксистских идей».
...День угасал. Небо покрылось позолоченными по краям свинцовыми тучами. Вершины, обведенные оранжевой каймой, потемнели. И снова за кормой чайки. Уходит в море черная гора Кенскофф...
Рано или поздно борьба гаитянского народа увенчается успехом. Но нужно, чтобы мир знал о трагедии Гаити, ибо то, что делают династия Дювалье и американцы в «Стране высоких гор»,— преступление против человечества.
Поделиться книгой: