Человек огня

Улыбнувшись, она ответила:

— Ты бы лучше задал этот вопрос Норману. Его мнение будет для тебя полезнее моего.

Позже она спросила Нормана, задавал ли ему Джо пресловутый вопрос.

— Какой?

— Как надо заниматься любовью.

— Нет, — рассмеявшись, ответил Норман. — Не посмел.

— А мне посмел.

Норман задумался.

— Он, наверно, немного в тебя влюблен. Это меня успокаивает.

— Почему?

— Это доказывает, что он нормален.

— А ты в этом сомневался?

— Да. Когда я обучаю его магии, он такой странный, что мне даже страшновато. Он жадно впитывает мои слова, и в то же время я чувствую, что ему хочется вцепиться мне в горло и загрызть.

— Он тебя обожает!

— Да. Он меня обожает, как всякий пятнадцатилетний мальчишка обожает своего отца. Стало быть, ему хочется меня убить.

— А ты? Ты смотришь на него, как на своего сына?

— Есть такое дело. Я очень к нему привязался. Когда уезжаю, скучаю по нему. А когда возвращаюсь, он меня раздражает, порой просто бесит.

— Ты боишься его.

— Нет. Я боюсь за него.

— Значит, он твой сын.

Норман учил Джо классике карточных фокусов — «Waving the Kings» Гая Холлингворта. Он несколько раз выполнил фокус сам, затем объяснил технику.

— Видишь, это один из самых красивых фокусов, — сказал он. — С твоими способностями ты за три часа его освоишь.

Прошло три дня, но фокус парню так и не давался.

— Ничего не понимаю, — развел руками Норман, — ты освоил «Interlaced Vanish» Пола Харриса за час, а это ничуть не легче. Что за ступор?

Джо упрямо набычился.

Норман повторил фокус, комментируя каждое свое движение.

— Не так это трудно, — заключил он. — Карточные фокусы — это вообще довольно легко. Если что и трудно освоить в картах, так это шулерство.

— Вот чему я хочу научиться, — вдруг выпалил Джо.

Норман тут же дал ему пощечину.

— Впервые в жизни я получил пощечину, — обиделся Джо.

— А я впервые в жизни дал пощечину и не жалею об этом. Слушай, дружок, ты попросил меня быть твоим учителем, и я пошел ради тебя на то, на что никогда не соглашался, да вдобавок поселил тебя в своем доме. А ты имеешь наглость заявлять мне, что хочешь стать шулером?

— Я этого не говорил. Я просто хочу научиться шулерству.

— Зачем?

— А ты сам зачем этому учился? Ты когда-нибудь мухлевал в игре?

— Никогда.

— Вот видишь!

— Я взрослый человек. А ты мальчишка.

— Ну вот, приехали! Есть возрастной ценз, чтобы учиться шулерству?

— В плане техники — нет.

— Так ты боишься за мою нравственность? Что такое хорошо и что такое плохо — этому учат в моем возрасте, да?

— Именно. Но скажи, почему тебя так интересует шулерство?

— Ты сам дал ответ: потому что это труднее всего. Я люблю трудности.

— Освой сначала «Waving the Kings», а там посмотрим. Договорились?

Разозлившись, парень схватил карты и тут же выполнил фокус в совершенстве.

Норман покачал головой, глядя на него:

— Кто ты такой? Что творится у тебя в голове?

— Да ладно! — фыркнул Джо.

В ту же ночь, в постели, Норман рассказал обо всем Кристине. Она посмеялась:

— Ну и мальчишка!

— Не знаю, мне что-то не смешно. У него мозги набекрень!

— Брось, ему же пятнадцать лет!

— Я в пятнадцать лет никогда бы так себя не повел.

— Как ты можешь это знать?

— Да уж знаю!

— Я тебе не верю. Мы все забываем, какими ненормальными были в этом возрасте.

— Но не ты.

— Нет, я тоже.

— Ты жила с ненормальными, это другое дело.

— Я жила в общине хиппи, где все были сумасшедшие, и в девять, в двенадцать лет я была разумнее их. Но в пятнадцать я была еще какая сумасшедшая!

— Расскажи.

— В пятнадцать лет я почти ничего не ела. Была чуть ли не анорексичкой.

И вот однажды я гуляла с матерью. На лугу росли грибы, она показала их мне и сказала: «Это сатанинские грибы». Я спросила, съедобны ли они, мать ответила: «Нет, они ядовитые». Она не успела еще договорить, как мне захотелось их съесть, так захотелось, что я ни о чем другом думать не могла. Тайком я вернулась на то место, где росли грибы, и съела их все до единого. Мне их отчаянно хотелось. Мне было худо всю ночь, рвало, пришлось везти меня в больницу.

— Ты хотела покончить с собой?

— Ничего подобного. То же самое я сказала матери, которая, вполне логично, спросила меня: «Ты же ничего не желаешь есть, почему тебя вдруг потянуло на ядовитые грибы?» Я могла ответить ей только одно: что мне их отчаянно хотелось.

— А сегодня у тебя есть другое объяснение?

— Нет. Только то, что в пятнадцать лет все мы сумасшедшие.

Быть величайшим в мире магом и жить в Рино — это так же нелепо, как быть папой римским и жить в Турине: в том государстве, но не в том городе.

Когда Нормана спрашивали, почему он не живет в Лас-Вегасе, он прибегал к следующей метафоре:

— Добрые люди верят, что Ватикан — столица католичества. Но это лишь прикрытие. В действительности Ватикан — сборный пункт христианских сект, мистических все как одна. То же и Лас-Вегас: туристы со всего мира едут туда, чтобы увидеть столицу игры и приобщиться к тому, что они считают местной спецификой. На самом же деле Лас-Вегас — самая гигантская в мире штаб-квартира древнейшего из тайных обществ — магии.

— Так почему же ты там не живешь? — спросил Джо.

— Именно по этой причине. Будь папа честным человеком, думаешь, он жил бы в Ватикане?

— Я даже не знаю, кто такой папа, — пожал плечами парень.

— Тем лучше. Я хочу сделать из тебя приличного человека. И сам пытаюсь быть таким — вот почему я не живу в Вегасе. Но не только поэтому: мне не нравится быть там, где, как говорится, все заваривается. Это вынудило бы меня быть только магом и никем больше.

— А кто ты еще?

— Ну, например, я мужчина Кристины.

— Ты мог бы им быть и в Вегасе.

— Меньше. У меня оставалось бы меньше времени для нее. И не забывай, что Рино — ближайший большой город к «Человеку огня», а это событие года для Кристины, праздник огня. На этом фестивале она показывает вершину своего искусства.

Последние слова Джо намотал на ус: он задумался о том, какие перспективы открылись бы перед ним, если б ему довелось поехать на «Человека огня».

Норман решил, что парень мечтает о Лас-Вегасе, и не удивился: это ведь неизбежное и естественное желание для кого угодно, тем более для юного и исключительно одаренного мага. «В двадцать лет он съездит на какое-то время в Вегас», — подумал он, с улыбкой вспоминая свои двадцать лет, которые в свое время отпраздновал именно там. В памяти всплыли некоторые подробности его тогдашних проказ, и ему пришлось признать, что эти воспоминания восхитительны.

И тем не менее он был счастлив, что не живет в этом сумасшедшем городе.

— Ты просто мормон, — говорила ему иногда Кристина, уставшая от его благоразумия.

— Да, — отвечал он. — С той лишь разницей, что я неисправимо моногамен.

Мало сказать, что Норман любил Кристину и она отвечала ему взаимностью. Пять лет назад он впервые увидел ее в представлении fire dancers — огненных танцоров — на «Человеке огня» и с первого взгляда не только безумно в нее влюбился, но и понял, что она — женщина его жизни. Удивительно, что и она в свои двадцать лет почувствовала то же самое в отношении его, понятия не имея, кто он такой.

Хоть Кристина и успела привыкнуть к зрительскому вниманию, но этот незнакомец смотрел на нее так особенно, что ей захотелось остаться в луче его взгляда. Когда на нее были устремлены такие глаза, она чувствовала себя святым Граалем.

На «Человеке огня» сцена повсюду: не успеешь покинуть одну, как оказываешься на другой. Когда Кристина погасила свои факелы, незнакомец подошел к ней.

— Норман, — представился он.

— Кристина, — ответила она.

Больше они не обменялись ни словом.

Он помог ей собрать реквизит и проводил до ее палатки.

У человека, выросшего в общине хиппи, два пути: либо стать хиппи, либо его противоположностью — психически ригидным счетоводом, бухгалтером или банкиром. Кристина оказалась исключением, счастливо избежавшим обеих крайностей: не будучи хиппи, она, однако, не отреклась от своего прошлого. Она сохранила от него то, что было ей интересно, а то, что не нравилось, отбросила.

Такая уравновешенность была удивительна, если учесть, что девушка немало пострадала от своей среды: отец приобщил ее к галлюциногенным грибам в девять лет, а в двенадцать — к ЛСД.

В тринадцать лет она проглотила пятьсот микрограммов этого наркотика, в обиходе называемого кислотой, и улетела на целый месяц. После этого она год жила в аду.

— Год с кислотой в крови, — объясняла она, — да еще в возрасте, который сам по себе кислота в крови. Мне была прямая дорога в дурдом: я постоянно, на каждом шагу испытывала дикий страх. Когда я говорила об этом матери, она отвечала: «Вот и хорошо, гаммы ты почти освоила».

Год спустя ее спасло то, что она перестала есть. Голод вышел на авансцену и прогнал других демонов.

В восемнадцать лет Кристина покинула свое племя и Нью-Мексико. Она поступила в цирковое училище в Карсон-Сити, штат Невада.

Столь долгий ад, пережитый в тринадцать лет, привил ей даже не вкус к риску, а потребность в нем. Ничто не умиротворяло ее так, как жонглирование огнем.

Судьба ее была определена: она решила стать fire dancer. Это искусство позволило ей совместить гибкость тела и ума, унаследованную от хиппи, с жесткой дисциплиной, которой требует опасная профессия.