Дорога Отчаяния

— Джонни Сталин, — сказал Джонни Сталин.

— Ты сюда надолго?

— Наверно, да.

— Тогда мы тебе покажем, где тут играть, — сказала Таасмин, и быстрые, гибкие близнецы взяли бледного, пухлого Джонни Сталина за руки и показали ему чудесную свиную лужу, водяные насосы, ирригационные каналы, чтобы пускать кораблики, загоны, в которых Раэл Манделла держал детенышей животных, выращенных из зародышевых наборов, а также кусты с ягодами, которыми можно было обжираться до тошноты — и никто слова не скажет. Они показали ему дом доктора Алимантандо и самого доктора Алимантандо, очень высокого, очень старого и очень красивого на несколько пугающий манер, и доктор Алимантандо отвел мокрого и заляпанного грязью, дерьмом и ягодным соком мальчика к его все еще пререкающимся родителям, и сделал их постоянными жителями Дороги Отчаяния. Первые две ночи, покуда доктор Алимантандо размышлял, что с ними делать, они провели в Б. А. Р./Отеле. В конце концов он призвал наиболее доверенных советников и друзей: господина Иерихона, Раэла Манделлу и Раджандру Даса; вместе и при содействии Высоких Пращуров господина Иерихона они достигли решения ошеломляющей простоты.

Дорога Отчаяния была слишком маленьким городом, чтобы позволить себе вендетту. Сталины и Тенебра должны были научиться жить вместе. Придерживаясь этой концепции, доктор Алимантандо предоставил им дома дверь в дверь и наделы, разделенные межей и орошаемые общим водяным насосом. Удовлетворенный этим соломоновым решением, доктор Алимантандо вернулся в свою погодную комнату, чтобы продолжить исследование времени, пространства и всего остального.

10

— Расскажи еще раз, отец, почему мы едем в это место.

— Чтобы скрыться от недобрых людей, рассказывающих плохое о тебе и обо мне, от людей, которые хотят разлучить нас.

— Расскажи еще раз, отец, почему эти люди хотят разлучить нас.

— Потому что ты моя дочь. Потому что они считают тебя противоестественной причудой, инженерным экспериментом, моя певчая птичка. Потому что они считают, что своим рождением ты попрала закон, и за это я должен быть наказан.

— Но скажи мне снова, отец, почему они хотят наказать тебя? Разве я не твоя дочь, не твоя певчая птичка?

— Ты моя певчая птичка и моя дочь, но они говорят, что ты не более чем… кукла, или машина, или любой другой неодушевленный предмет, и по закону у человека не может быть такой дочери, — дочери, которую он создал сам — даже если он любит ее больше самое жизни.

— И ты любишь меня больше самой жизни, отец?

— Да, моя вишенка, и поэтому мы уезжаем прочь от недобрых людей, ибо я не смог бы вынести разлуки с тобой.

— И я не смогла бы, отец, я не могу без тебя.

— И значит, мы всегда будем вместе? Всегда?

— Да, отец. Но скажи мне еще раз, что это за место, куда мы направляемся.

— Оно называется Дорога Отчаяния, и это такой маленький и такой далекий город, что известен он только благодаря историям, которые о ним рассказывают.

— Туда мы и направляемся?

— Да, котенок, в самое далекое место в мире. В Дорогу Отчаяния.

Мередит Голубая Гора и его дочь, Рути, были люди тихие. Самые обычные, неприметные люди. В вагоне третьего класса неторопливого грузопассажирского транспустынного поезда Меридиан–Белладонна они совершенно затерялись под грудами багажа других пассажиров, цыплятами других пассажиров, детьми других пассажиров и другими пассажирами. Никто с ними не разговаривал, никто не спрашивал разрешения присесть рядом или свалить на них багаж, цыплят, детей или себя. Когда они сошли на маленькой пустынной станции, их отсутствие заметили только через час и не смогли вспомнить, как они выглядели.

Никто не видел, как они вышли из поезда, как пришли в Дорогу Отчаяния — даже Раджандра Дас, самозваный начальник станции, который приветствовал каждый поезд, прибывающий к его ветхой платформе — и как в двенадцать часов двенадцать минут вошли в Б. А. Р./Отель. Затем что‑то вроде долгой вспышки молнии залило помещение светом, и в эпицентре этой вспышки стояла прекраснейшая из женщин, которую когда‑либо видел мир. Все мужчины в комнате с усилием сглотнули. Каждая женщина ощутила невыразимую потребность вздохнуть. Дюжина сердец раскололась пополам, выпустив всю любовь, какая была в них, и та облаком жаворонков закружилась над невероятным созданием. Как будто сам Бог вошел в комнату.

Потом божий свет погас и остались только темнота и резь в глазах. Когда зрение восстановилось, все увидели маленького, чрезвычайно обыкновенного человека и юную девушка примерно восьми лет — самое заурядное, самое серое существо, которое когда‑либо видел мир. Ибо такова была природа Рути Голубая Гора, девушки поразительно неприметной: впитывать прелесть всего, что ее окружало, как солнечный свет, и сохранять до того момента, как она решала освободить ее в одной вспышке концентрированной красоты. После этого она возвращалась в состояние неряшливой анонимности, оставляя после себя только исчезающий образ невосполнимой утраты. Это была первая тайна Рути Голубая Гора. Вторая заключалась в том способе, которым отец создал ее в генезис–бутыли.

Примечательное событие все еще обсуждалось в Б. А. Р. е, когда Мередит Голубая Гора и его дочь отправились на встречу с доктором Алимантандо. Великий человек работал в своей погодной комнате, заполняя стены неразборчивыми алгебраическими символами при помощи кусочка угля.

— Я Мередит Голубая Гора, а это Рути, моя дочь (здесь Рути поклонилась и улыбнулась так, как было отрепетировано в комнате отеля). Я животновод из Марсарита, увы, неправильно понятый сообществом. Моя дочь значит для меня больше, чем что‑либо еще, но ей нужно убежище, нужна защита от жестоких и опасных людей, ибо моя дочь, к великой моей печали — несчастное простое создание, застывшая в ментальном плане на уровне пяти лет. Итак, я прошу об убежище для себя и моей бедной дочери. — Так умолял Мередит Голубая Гора.

Доктор Алимантандо протер очки.

— Мой дорогой сэр, я прекрасно понимаю, что значит непонимание сообщества, и могу уверить вас, что никто и никогда не получит отказа в Дороге Отчаяния. Несчастные, нуждающиеся, преследуемые, изверившиеся, голодные, бездомные, нелюбимые, виноватые, терзаемые прошлым — здесь найдется место для любого. — Он сверился с главным Пятисотлетним Планом, нанесенным на стену погодной комнаты и со всех сторон обложенным наступающими математическими символами. — Надел 17, пещера 9 — ваши. Обратитесь к Раэлу Манделле насчет сельскохозяйственных инструментов, а к господину Иерихону — по поводу постройки дома. Покуда же он не построен, вы можете бесплатно жить в городском отеле. — И он вручил Мередиту Голубая Гора свиток. — Документы для получения гражданства. Заполните их, когда вам будет удобно, и отдайте мне или Персис Оборванке. И наконец, запомните два правила. Правило первое: не входить без стука. Правило второе: не шуметь во время сиесты. Придерживайтесь их, и вам будет здесь хорошо.

И Мередит Голубая Гора с дочерью отправился к господину Иерихону, который пообещал выстроить дом в течение одной недели — с водой, газом с общественной метановой установки и электричеством с общественной солнечной электростанции; затем к Раэлу Манделле, который ссудил им культиватор, заступ, мотыгу, автосеялку, а также различные семена, клубни, ризомы, отводки и подвои. Кроме того, из своего клеточного запаса он выделил им культуры свиней, коз, кур и лам — все ускоренного развития.

— Скажи мне, отец, здесь мы останемся навсегда?

— Да, мой котенок, здесь.

— Здесь хорошо, но немного сухо, да?

— Так и есть.

Рути задавала довольно тупые и очевидные вопросы, но что мог Мередит Голубая Гора ожидать от девушки, в ментальном плане застывшей на уровне пяти лет? Так или иначе, он любил ее тупые вопросы. Он любил ее нежную зависимость и безрассудное поклонение, но иногда жалел, что не спроектировал ее с несколько большим коэффициентом умственного развития.

11

Бабушка и Дедушка Харан сочетались браком под шелковичным деревом в саду доктора Алимантандо в первый месяц весны года 2. День был ясный, безмятежный и голубой, каким и должен быть первый день весны. Впрочем, в Дороге Отчаяния большинство дней были ясными, безмятежными и голубыми. Отправлял ритуал доктор Алимантандо, Раэл Манделла был шафером, Ева Манделла и маленькая Таасмин — подружками невесты, а Микал Марголис охотно передал невесту в руки жениха.

— Ты должен выдать свою мамочку замуж, — прощебетала Бабушка во время первой и единственной со времени прибытия встречи с сыном.

— Я, мама? Разве ты не можешь найти кого‑то более достойного?

— Я пыталась, Мишка, пыталась, но если б твою дорогую, измученную матушку выдал замуж кто‑то другой, это было бы бесчестно. Это должен сделать ты.

Микал Марголис никогда не умел сказать матери «нет». Он согласился несмотря на презрение Персис Оборванки к его слабости и слова матери, сказанные при расставании.

— И не забудь, Мишка: это особенный день для твоей мамочки, и я не желаю, чтобы он был испорчен присутствием этой безнравственной дешевки, ты понял меня?

В результате Персис Оборванки не было на проповеди доктора Алимантандо. Он сам написал ее. Он полагал, что она звучит прекрасно. Доктор Алимантандо считал, что у него прекрасный, звучный голос. Затем, после проповеди и песнопений, обмена кольцами и венчания, последовало празднество.

Это было первое празднество в истории Дороги Отчаяния, и, конечно же, самое великолепное. Над пышущими жаром ямами жарились целые ягнята, по рукам ходили подносы с лукумом и фаршированными финиками, парили огромные котлы с матоке и кускусом, а глотки гуляк освежались холодным фруктовым пуншем. К ветвям шелковичного дерева лентами привязали конфеты, и дети прыгали под деревом, срывая их. Лимаал и Таасмин — чистые обезьяны, а не дети — до тошноты объелись карамельными ангелами. Жирный Джонни Сталин, несмотря на преимущества, предоставляемые возрастом, не сумел ничего добыть и отвратительно ныл под столом весь остаток вечера.

Когда первый иголочки звезд пронзили бархат неба, на деревьях зажглись бумажные фонарики и маленькие клетки со светлячками. Дети щекотали насекомых соломинками, чтобы те не засыпали, и как–будто бы целая галактика нежных зеленых звезд, скатившись с лунокольца, осыпала ветви. А затем произошло самое чудесное событие вечера. Раджандра Дас и Эд Галлацелли прикатили огромный радиоприемник, который они втайне от всех собрали специально к свадьбе в одном из упаковочных ящиков Раэла Манделлы. Раджандра Дас размашисто поклонился и объявил:

— Дамы и господа! Счастливая пара! Дорогие друзья — да будут танцы! Да будет музыка!

Эд Галлацелли покрутил ручку настройки и зазвучала музыка — хриплая, далека, едва слышная, но все‑таки музыка. Гуляки задержали дыхание. Раджандра Дас тронул своими магическими пальцами ручку настройки, приемник экстатически застонал и музыка полилась из него: мощная, настойчивая, так что ноги зазудели. Все разразились криками восторга. Все зааплодировали.

— Не потанцевать ли нам? — сказал Дедушка Харан невесте. Бабушка зарделась и присела в реверансе. Дедушка обнял ее и в тот же момент они закружились по утоптанной земле в урагане нижних юбок и шелков ручной вышивки. Вдохновленные примером, остальные разбились на пары и танцевали танцевали танцевали под греховную, отчаянную музыку Высадки Западного Солнцестояния. Доктор Алимантандо вел Еву Манделлу в тяжеловесном, величественном народном танце земель Второзакония. Поборов страх перед материнским осуждением, Микал Марголис пригласил на танец Марию Квинсану, которая так улыбнулась ему и так прижалась к нему всем телом, что остаток ночи он протанцевал, страдая от болезненной эрекции. Сталины и Тенебра танцевали парам, комментируя неуклюжесть и неловкость друг друга, хотя Женевьева Тенебра отдала один круг господину Иерихону и нашла его весьма скорым на ногу. Персис Оборванка, покинутая на всю ночь, танцевала по очереди со всеми братьями Галацелли, столько раз глядя в одно и то же лицо, что под конец ей уже казалась, что танцевала она все время с одним. Лимаал и Таасмин Манделла гарцевали с неослабевающей энергией, а Джонни Сталин слонялся вокруг, подкрепляясь объедками.

Они танцевали и танцевали и танцевали под торопливыми лунами, покуда диктор не объявил, что станция прекращает вещание, и не пожелал всем доброй ночи.

— Доброй ночи! — сказали все.

— Пиииииииииии, — сказал приемник.

И ночь в самом деле была добра.

— Самая лучшая ночь, — сказал Раджандра Дас господину Иерихону, когда они нетвердой походкой брели в направлении своих кроватей. Высокие Пращуры единодушно согласились с этим утверждением.

Прекрасная свадьба получилась у Бабушки и Дедушки Харана, и всякий, кто видел их вместе, ощущал окутывающую их ауру любви и радости. Однако их радость не была полна, ибо в самом своем сердце таила тень. Как‑то вечером эта тень была выпущена в мир Бабушкой, которая сказала, кутаясь от ночной прохлады во фланелевую пижаму:

— Харан, я хочу ребенка.

Дедушка Харан поперхнулся горячим шоколадом.

— Что?

— Почему у нас не может быть ребенка, мой дорогой муж? Крохотного, совершенного дитя.

— Женщина, будь благоразумна. Мы слишком стары для этого.

— Но, Харан, сейчас Двенадцатая Декада, чудеса случаются каждый день. Это эра возможностей, так мы слышали, значит, и для нас тоже, разве нет? Скажи мне, мужчина, ты хочешь ребенка?

— Ну… это было бы прекрасно, но…

— Муж мой, только для этого я и живу! Ах, быть женой прекрасно, но быть матерью — еще лучше! Харан, скажи мне, если мы найдем способ завести ребенка, ты согласишься его завести? Согласишься?

Сочтя это — ошибочно — преходящей блажью новоиспеченной жены, Дедушка Харан поставил кружку, вернулся в постель и пробурчал:

— Конечно, дорогая, конечно.

Вскоре он уже спал. Бабушка просидела в постели до рассвета. Глаза ее сияли и искрились, как гранаты.

12

Мало что в Дороге Отчаяния могло избежать внимания Лимаала и Таасмин Манделла. Плюмаж пыли на краю другой половины мира за железнодорожными путями близнецы заметили еще до того, как доктор Алимантандо, сражающийся с алгеброй в погодной комнате, успел навести на него свой оптикон. Они бросились с рассказом к доктору Алимантандо. С тех пор как их настоящий дедушка женился, доктор Алимантандо с гораздо большим успехом играл эту роль, будучи дедушкой с чертами волшебника, доброго, но немного пугающего. Слыша топот ног Лимаала и Таасмин на спиральной лестнице, доктор Алимантандо чувствовал себя счастливым. Ему очень нравилось быть дедушкой.

В оптиконе пылевой султан приобрел форму гусеницы, покрытой огуречным узором, а в увеличении превратился в грузовик с двумя прицепами, с большой скоростью приближающийся по сухой равнине.

— Поглядите, — сказал доктор Алимантандо, указывая на экран. — Что тут написано?

— РОТЭК, — сказал Лимаал, в котором семена рационализма уже пустили корни.

— Сердце Лотиан: генетический лекторий, — сказала Таасмин, сходным образом проклятая мистицизмом.

— В таком случае идемте встречать Сердце Лотиан, — предложил доктор Алимантандо. Дети взяли его за руки — Лимаал за правую, Таасмин за левую — и он повел их вниз по ступеньками крутой витой лестницы прямо в опаляющий солнечный жар четырнадцати часов четырнадцати минут. Остальное население уже собралось, однако в отсутствие своего номинального главы не знало, что делать, и неуверенно толпилось, испытывая некоторое благоговение перед словом РОТЭК, красующимся на широком лбу узорчатого грузовика. Громадная толстая женщина с лицом, напоминающим помидор, протянула визитную карточку.

— Добро пожаловать в Дорогу Отчаяния, — сказал доктор Алимантандо, вежливо кланяясь. Дети собезъянничали поклон.

— Алимантандо.

— Приятно познакомиться, — сказала большущая женщина. Она говорила с забавным акцентом, неизвестным никому из присутствующих. — Сердце Лотиан: генный инженер, консультант по гибридизации, чиновник отдела евгенического образования РОТЭК. Благодарю вас. — Она, в свою очередь, склонилась всей своей внушительной тушей в сторону доктора Алимантандо, Лимаала и Таасмин. — Только вот что, — сказала она. — Этого места нет ни на одной карте… вы уверены, что зарегистрировались в Бюро Развития?

— Ну, — сказал доктор Алимантандо. — Эээ…

— Не имеет значения, — прогрохотала Сердце Лотиан. — Все время на такие натыкаюсь. Я разберусь с Бюро в Фарфоровой Горе, когда вернусь. Такое случается сплошь и рядом, да мне все равно. Вот. — Она вручила каждому по визитке и загремела. — Карточки, которые вы держите в руках, предоставляют вам право на одно посещение Странствующего Генетического Образовательного Театра Сердца Лотиан и на один бокал вина: теперь вам совершенно бесплатно, попечением регионального совета развития РОТЭК, доступны все чудеса современной биотехнологии. Подходите, подходите! Приводите родственников, старых и малых, мужчин и мальчишек, приходите все и узрите, как РОТЭК может помочь вам с плантациями, садами, оранжереями, пастбищами, скотом, птицей и ягодой — все это в Великом Узорчатом Биотехнологическом Театре! Открытие ровно в двадцать часов. Первые десять получат бесплатные значки, наклейки и плакаты РОТЭК. Шапки детям и каждому — бесплатный бокал вина. А затем, — добавила она, подмигнув, — я покажу, как я его делаю.

В двадцать часов все мужчины, все женщины и все дети Дороги Отчаяния выстроились в очередь у Странствующего Театра Сердца Лотиан. Грузовик и два прицепа каким‑то образом развернулись в цветок из узорчатого холста и сверкающих неоновых ламп. Наполненный гелием пузырь парил на привязи в сотне метров над землей, а с него свисал длинный стяг, славящий Странствующий Генетический Образовательный Театр Сердца Лотиан. Громкоговорители извергали быструю зажигательную танцевальную музыку. Все были чрезвычайно взволнованы — и не благами, которые могли обрушится на их усадьбы (Раэла Манделлу все более тревожило истощение эмбриобанка и растущий уровень инбридинга городского скота). Для местечка в десять домов, в котором даже еженедельное прибытие поезда становилось событием, явление странствующего театра было лишь чуть менее потрясающим, чем если бы сам Панарх со владыки Пяти Небес промаршировал через Дорогу Отчаяния под звуки флейт и барабанов.

В двадцать часов двадцать минут Сердце Лотиан распахнула двери и люди потекли внутрь, расталкивая друг друга локтями. Каждый получил пакет разнообразных подарков от РОТЭК: учитывая незначительную населенность Дороги Отчаяния, ограничение щедрости первыми десятью посетителями было бы нечестным. С бокалами вина в руках люди свидетельствовали чудеса генетической науки РОТЭК. Они изумлялись гормонам фертильности, позволяющим козам рожать по восемь козлят за раз; они дивились на клон–комплекты, которые могли вырастить живых цыплят из перьев и яичной скорлупы; они охали и ахали над акселераторами роста, с которыми любая живая тварь, растительная либо животная (даже человек, сказала Сердце Лотиан), достигала полной зрелости за пару дней; они удивлялись инженерным бактериям, способным есть камни, производить пластик, лечить заболевания растений, вырабатывать метан и добывать из песка железо; через специальные очки они любовались ферменторием Сердца Лотиан — огромной сумкой из голубой искусственной плоти, переваривающей любые бытовые отходы и источающей из своих сосков красное, белое или розовое вино; они боязливо прокрадывались в темную комнату с табличкой «Мешанина чудовищ», притворяясь оскорбленными видом генетических недоразумений, таящихся, рыкающих или скользящих в своих защитных средах. Напялив оранжевые бумажные колпаки, украшенные надписью РОТЭК и черным девятилучевым колесом — символом Катерины — Лимаал, Таасмин и Джонни Сталин провели здесь несколько часов, насмешками заставляя агапантов разевать пасти метровой ширины, а драконов — изрыгать маленькие шары ведьмина огня. В конце концов, обнаружив Лимаала и Таасмин, пытающихся запихнуть Джонни Сталина в низкотемпературную клетку с летучими пираньями, Сердце Лотиан лично вышвырнула их вон.

По меркам фермеров, встающих и ложащихся вместе с солнцем, люди задержались очень, очень надолго. Они задавали вопросы, делали заказы, расхватывали бесплатную литературу и стакан за стаканом поглощали великолепное красное, белое и розовое вино Сердца Лотиан. Раэл Манделла приобрел по оптовой цене комплект зародышевой плазмы (здоровье и сила гарантированы, заверила его Сердце Лотиан), чтобы пополнить свой уменьшившийся запас. Братья Галлацелли, перебрав красного, белого и розового, спросили Сердце Лотиан, могла бы она создать для них одинаковых жен, совершенно неотличимых внешне. Сердце Лотиан, хохоча, выставила их из конторы, но велела заглянуть после закрытия театра, если они хотят вкусить совершенства ее собственной обильной плоти. Господин Иерихон и его Высокие Пращуры вовлекли ее в бодрящую и высокопарную беседу, длившуюся целый час, Мередит Голубая Гора приобрел бактериальный препарат для лечения томатов, Тенебра и Сталины купили огромных отвратительных слизней различных пород для ведения боевых действий против вражеского сада, Персис Оборванка оставила заказ на домашнюю винокурню на капусте (несмотря даже на то, что Великий Узорчатый Биотехнологический Театр навеял ей печальные воспоминания об оплакиваемом ею Удивительном Воздушном Базаре Оборванки), а самой последней явилась Бабушка.

Неоновые лампы гасли, тенты и шатры в огуречных узорах сворачивались обратно в прицепы, братья Галлацелли праздно болтались за ветряным насосом, а звезды ярко сияли, когда Бабушка пришла к Сердцу Лотиан.

— Мадам, я видела ваши чудеса и диковины, и — да, они и в самом деле чудесны и диковинны, все эти новомодные штучки, но я хотела бы знать, мадам, могут ли все эти науки и технологии дать мне то, что я хочу больше всего на свете: дитя.

Сердце Лотиан, великая богиня плодородия, окинула взором Бабушку — маленькую и упрямую, как пустынный воробей.

— Сударыня, вы не можете понести. Никоим образом. Но это не значит, что у вас не может быть ребенка. Дитя может быть выношено вне тела, и для этого я могла бы приспособить одну из серийных плацент — вероятно, коровью; коров часто используют для суррогатного вынашивания человеческих младенцев, вам это известно? Я могу оплодотворить яйцеклетку in vitro, как нечего делать, да даже вы сами можете это сделать; наверное мне удастся отыскать у вас внутри яйцеклетку; а если нет, я могу оженить соматические образцы… ваш муж — он все еще силен?

— Пардон?

— Могу я получить образец его спермы, сударыня?

— Надо будет его спросить. Но скажите мне, это возможно — дать мне ребенка?

— Без сомнения. Генетически это будет ваш ребенок, несмотря даже на невозможность выносить его самостоятельно. Если вы готовы на это пойти, приходите завтра в девятнадцать часов вместе с мужем.

— Мадам, вы просто сокровище.

— Я лишь делаю свою работу.

Бабушка скользнула обратно в ночь, а братья Галацелли прокрались в обратном направлении. Никто не видел ни ее, ни их.

Точно так же никто не видел, как три дня спустя Бабушка вернулась домой с плаценторием в бельденовском сосуде.

— Муж мой Харан, у нас ребенок! — выдохнула она и сдернула со стеклянного сосуда, содержащего красное, рыхлое и пульсирующее нечто, осмотрительно наброшенную на него ткань.

— Этот, этот, этот… выкидыш — наш ребенок? — проревел Харан Манделла и потянулся за толстой палкой, намереваясь размозжить нечистую тварь. Бабушка бросилась между разъяренным мужем и влажной, чавкающей искусственной маткой.

— Харан Манделла, муж мой, это мое дитя, более дорогое для меня, чем все остальное в этом мире, и если ты прикоснешься к этому сосуду хоть пальцем без моего согласия, я уйду и никогда не вернусь назад.

Решимость Дедушки Харана поколебалась. Палка задрожала в его руки. Бабушка стояла перед ним, маленькая и дерзкая, точно черный дрозд. Дрозд спел песню, которая успокоило его.

— Она будет прекрасна, наша дочь, она будет танцевать, она будет петь, мир засверкает от красоты ее, нашей девочки — дочери Харана и Анастасии Тюрищевой–Манделла.

Дедушка Харан вернул палку на место и отправился в постель. Плаценторий, оставленный на окне, где рассветное солнце сможет питать его, рыгал и пульсировал.

Однако ночные вылазки Бабушке не остались совершенно незамеченными. Узнав, что Сталиным был доставлен груз огромных отвратительных слизняков, заказанных ими у Сердца Лотиан, Тенебра постоянно несли стражу, готовясь отразить атаку своих врагов. В ту ночь, когда Бабушка стала обладательницей бластоцисты, противослизневую вахту несла Женевьева. Они заметила старуху со свертком в руках и в тот же момент со всей уверенностью озарения угадала сущность дела Бабушки и Сердца Лотиан. Ее сердце треснуло от зависти.

Женевьева Тенебра не верила своему мужу. Она не верила ему потому, что он отказывался дать ей ребенка — ребенка, который мог бы связать их семью в тугой, уютный гордиев узел, ребенка, который сделал бы ее равной этим проклятый надутым Сталиным, таким чванливым из‑за единственного сына — этого скороспелого шмата сала с отвратительным норовом, безнадежно порченного. Ребенок дал бы Женевьеве Тенебра все, в чем она нуждалась, но как раз ребенка Гастон Тенебра не подарит ей никогда.

— Ребенок, ребенок, все что я хочу — это ребенок, почему ты не можешь дать мне его? — приставала она к нему каждый день, и каждый день Гастон Тенебра выдумывал очередное слабое оправдание, рваный фальшивый билет, вопиющий о чистом, незамутненном эгоизме; вот эта старая карга, эта ведьма, это поддельная Манделла с иссохшей маткой, физически неспособная выносить ребенка и все‑таки имеющая его, а вот она, чья матка плодовита, как Черноземный Окс, но только нет семени, которое взросло бы в ней. Это было несправедливо, совершенно несправедливо — и когда она пряталась в кустах карликового матоке, карауля слизней, ее посетила идея, невероятно чудесная идея.

На следующее утро, когда весь поселок махал Сердцу Лотиан, провожая ее назад в Фарфоровую Гору, за официальным благословением их города от РОТЭК, Женевьева Тенебра проскользнула во флигель дома Манделла, в котором обитали Бабушка и Дедушка Харан. Плаценторий содрогался и пульсировал на подоконнике. Она приблизилась к нему, полная отвращения и решимости. Она извлекла из своей сумки сосуд биоподдержки, полученный ее мужем от Раэла Манделлы. Несколько минут грязной, вонючей работы и вот она уже снова идет, в облаке пыли и вины, сосуд крепко прижат к сердцу, а в сосуде бесцельно, вяло кружится бледная бластоциста. Чтобы исчезновение зародыша не было замечено сразу, она засунула в искусственную матку неспелый плод манго.