Помоги проекту - поделись книгой:
Элисео попытался устроиться на рудник — там нужны были крепкие парни. Капатас — бригадир, — скользнув глазами по его щупленькой фигурке, усмехнулся:
— Тебе, чангито, сначала подрасти нужно. Ты же вагонетку с места не сдвинешь. Впрочем, иди попробуй...
Вагонетку Рольдан сдвинул, даже прокатил метров двадцать, на большее сил не хватило... Другой работы не было.
В лачуге было холодно и пусто. Он собрал всю одежду — и свою и отцовскую. Оделся в то, что поцелее, притворил за собой дощатую дверь, вышел на улочку. Дорога привела его к железнодорожной станции.
Куда поехать, Элисео не знал. Он ходил по перрону и прислушивался к разговорам толпившихся там людей: почти все они ехали в Буэнос-Айрес. Кто-то ссылался на устное приглашение; кто-то — на письмо знакомого, и все верили, что в столице работа наверняка найдется.
Элисео купил самый дешевый билет, устроился на полу в уголке деревянного станционного строения и стал ждать поезда Ла-Пас — Буэнос-Айрес...
Пласа Конститусьон бурлила. Людское море несло Элисео как соломинку. Широко раскрытыми глазами он всматривался в лица возбужденных людей и никак не мог понять, зачем же они здесь собрались. Потом на трибуне появился оратор. Толпа сразу притихла, застыла. Рольдан стоял неподалеку от трибуны и хорошо видел высокого лобастого человека с бледным, словно напудренным, лицом. Мужчина начал говорить. Элисео вслушался и замер: откуда он, этот чужой человек, знает о судьбе чанго? Почему он так подробно рассказывает о детях его родной провинции — о девочках с не по-детски мудрыми глазами и мальчиках с непомерно большими — от тяжелой работы — кистями рук?
Человек на трибуне закончил свою речь так:
— Лучшую жизнь нам никто не принесет на подносе. Мы должны бороться за нее, как боролись наши русские братья, которых возглавил Ленин...
Элисео повернулся к соседу:
— Кто это говорит?
— Родольфо Гиольди (Родольфо Гиольди — член исполкома ЦК Компартии Аргентины, один из основателей и руководителей КПА.).
— А Ленин кто?
— Да ты что, с Луны свалился?!
Кто-то засмеялся. К Элисео протиснулся смуглолицый человек с черными пышными усами.
— Тихо, вы! Веселого мало. Разве вы не видите, что компаньеро из провинции? Как тебя зовут, дружище?
— Элисео, сеньор.
— Какой я тебе сеньор? Ну-ка, держись около меня...
Элисео хотел поблагодарить человека, назвавшего его «компаньеро» — товарищем, но тот повернулся к трибуне, и Элисео увидел перед собой его широкую, чуть сутулую спину. Вдруг площадь взорвалась тысячеголосым криком. Толпа дрогнула, и людское море неудержимо понесло Элисео. Но он уже не чувствовал себя одиноким, глаз не сводил с синей куртки черноусого компаньеро.
Митинг закончился перед зданием американского посольства. На этот раз обошлось без инцидентов. Конная полиция ограничилась патрулированием улиц, по которым следовала демонстрация, танки остались в гарнизоне. Надевшая маску демократии реакция не решилась выступить открыто против рабочих накануне президентских выборов.
Семья рабочего-металлиста Педро — так звали человека с черными пышными усами — приютила Элисео. Ему отвели угол в крохотной комнатке, и, когда бы Элисео ни возвращался, его ждала заботливо оставленная еда. Он сменил прохудившиеся сандалии на туфли, которые купил ему Педро.
Наконец ему нашли работу. Представили капатасу, и Элисео, последовав за бригадиром, очутился среди машин и механизмов.
Однажды вечером сын Педро отвез его на южную окраину города. На запыленной улице они нашли небольшой домик. Открыли без стука дверь. Маленькая пристройка, тесная комната, за столом — худой, усталый молодой человек. Элисео за всю жизнь не видел столько книг разом, сколько их было здесь. Ими был завален стол, аккуратными стопками книги лежали на полу.
Армандо Гарсиа, новый товарищ Элисео, был молчалив и сосредоточен. Он рассеянно жевал галеты и проглатывал бесчисленные чашечки мате, не отрываясь от чтения. Одни книги Армандо просто листал, изредка останавливаясь на отдельных страницах. В других он по нескольку раз перечитывал одни и те же места, а потом, бывало, сорвавшись со стула, возбужденно ходил по комнате. Элисео чувствовал, что в этих книгах таилась большая, непонятная ему сила.
Порой Армандо надолго исчезал. После одной из таких отлучек он вернулся встревоженный, лихорадочно начал отбирать книги.
— Ажудаме, че! — Помоги, друг!
Они спрятали часть книг под досками сарая и остаток ночи провели не раздеваясь и не включая света. Но скоро тревога миновала, книги вернулись в каморку. Только теперь Гарсиа более тщательно замаскировал эту стопку медицинскими справочниками: все же он студент-медик. Однажды, когда Армандо не было дома, Элисео взял книжку, что лежала отдельно от других. Водя пальцем по шероховатой обложке, Элисео прочитал по буквам: «Государство и революция». В, И. Ленин».
Ленин! Он же слышал эту фамилию там, на площади... Элисео раскрыл книгу и увидел фотографию человека. Вернее, он увидел глаза: они смотрели на Элисео в упор, вопрошающие, пытливые. С трудом оторвав взгляд от снимка, Элисео стал читать. Смысл ускользал. Еще раз посмотрев на фотографию, Рольдан осторожно положил книгу на прежнее место.
Вечером, улучив момент, когда Армандо оторвался от чтения, он задал вопрос, который целый день не отпускал его:
— Армандо, че, кто такой Ленин?
— Ленин — вождь пролетариата. — Подперев подбородок руками, Армандо пристально смотрел на Элисео. — А вот ты... Кто ты такой, Элисео?
— Я? Я никто...
Многое из того, что теперь пояснял ему Армандо, находило подтверждение в жизни. Вчера они говорили о провокаторах, и Элисео вспомнил людей, при приближении которых его товарищи по работе умолкали.
Армандо Гарсиа сказал, что надо учиться дальше. Элисео поступил в вечернюю школу. А через полгода на заводских выборах рабочих делегатов в Союз металлистов Аргентины его кандидатуру назвал Педро, От имени рабочих-коммунистов...
В 1976 году в Аргентине пришла к власти военная хунта под руководством генерал-лейтенанта Хорхе Рафаэля Виделы, и в последующие годы внутренняя реакция, при открытой поддержке империалистических кругов США, всеми силами стремилась лишить народ демократических завоеваний. Политические партии лишились конституционной защиты. Компартия Аргентины была практически объявлена вне закона. Деятельность Всеобщей конфедерации труда приостановлена, забастовки запрещены.
В создавшейся обстановке все, что оставалось рабочим, — это сплотиться вокруг своих руководящих органов. Но единение — нелегкое дело. Годы кажущегося благополучия, демагогические выходки профсоюзных лидеров притупили бдительность части пролетариата. И к тому же левацкие элементы играли на руку реакции: своими экстремистскими, часто провокационными действиями они способствовали нарастанию террора и репрессий в стране. Сознательная часть аргентинского пролетариата встала на путь упорной подпольной борьбы.
Элисео знал уже, до каких страшных последствий доводят раздоры внутри рабочего движения, с болью вспоминал он товарищей, павших жертвами провокаций или внесенных в списки пропавших без вести. И все же нелегко было понять, почему, если правда на его стороне, он порой проигрывал в спорах с демагогами, политиканами, крайними националистами.
Так было совсем недавно, когда на его заводе вспыхнула забастовка, спровоцированная экстремистами. Накануне он — в числе рабочих-коммунистов — доказывал, что стачка лишь на одном заводе ни к чему не приведет. Элисео обращал внимание рабочих на усиленные патрули, не покидавшие район завода. Слова «провокация» он тогда не произнес. И ему пришлось пожалеть об этом: на собрании его упрекнули в трусости. И вот неделю спустя он увидел окровавленные тела рабочих под копытами полицейских лошадей...
...Армандо был один в своем кабинете. Он не ответил на приветствие Элисео, лишь поднял на него усталые, красные от бессонницы глаза. Было уже около полуночи, но Армандо — теперь уже начинающий врач — был в белом халате, и его поза, горестная складка губ заставили Элисео содрогнуться. За спиной Армандо, в умывальнике, он увидел скомканные, намокшие от крови бинты.
У Элисео перехватило горло. Армандо сидел, опустив плечи. Не поднимая головы, сказал:
— Я понимаю, когда умирают за родину, за высокие идеалы, за правду. Это я понимаю. Но когда так... Ночью была перестрелка на нашей улице. Потом кто-то начал царапаться в дверь... Молодой солдатик из военизированной полиции — того корпуса, что борется с любыми «мятежами» и любыми «экстремистами». Ему и двадцати не было, он стонал: «Проклятье! Сволочи! Не оставляйте меня одного!» Но его оставили... Я уже ничем не мог ему помочь: он потерял слишком много крови. А вот только что... — Армандо кивнул головой в сторону умывальника.
Задребезжал звонок — пронзительно, властно.
Армандо сидел еще несколько секунд, потом поднялся, засунул руки в карманы халата. Спокойно, невозмутимо — и тон его более всего поразил Элисео — сказал:
— Пройди в кухню. Выйдешь, когда мы уйдем. Больше сюда не приходи — это опасно.
Повернувшись, Армандо ушел на зов властного, требовательного звонка.
...Человек лежал на полу. Неестественно подвернутая рука, застывший в последнем крике рот. Обнаженное, истерзанное тело. Труп. Вокруг сидели те, кто совершил это преступление, — четверка полицейских с засученными рукавами. Они еще не остыли от «работы» и жадно курили. Их глаза ничего не выражали, как ничего не говорят глаза человека, перетаскивающего кирпичи. Офицер стоял в стороне и смотрел на улицу сквозь маленькое зарешеченное окошко. Он увидел в стекле отражение Армандо и заговорил не оборачиваясь:
— Нужно подписать свидетельство, доктор. Это "был сумасшедший. Он повесился. Подпишите свидетельство, доктор!
Офицер отошел от окна и остановился в двух шагах от Гарсиа. Армандо скорее почувствовал, чем услышал, как за его спиной щелкнул дверной замок... С той октябрьской ночи 1976 года Армандо Гарсиа числится в списке пропавших без вести под номером 3611...
После разгрома забастовки и исчезновения Армандо Элисео почувствовал на себе особую «заботу» полиции. Шпики — «тирас» (в буквальном переводе на русский «тира» означает «клейкая лента») — вертелись вокруг него, и не раз Рольдан на улице и в трамвае ловил на себе «клейкие» взгляды филеров.
Пришлось менять места работы, квартиры. Устроился грузчиком на мучном складе. Полиция потеряла его из виду.
Все эти тревожные недели он думал о родных местах. Официальные источники без конца повторяли: «57 тысяч тонн!», «57 тысяч тонн!» Цифра была явно занижена: из недр его родной провинции нефти выкачивают в год значительно больше. «Патриотическая» шумиха вокруг открытых в Сальте месторождений была пустым звуком: и саму разведку, и добываемую нефть цепко держал в руках концерн ЭССО. Но эта нефть добывается руками земляков Элисео и должна принадлежать народу.
Игра на национальных чувствах — излюбленный прием аргентинской олигархии. Насаждая «ура-патриотизм», власть имущие убивают сразу двух зайцев: «ограждают» дешевую рабочую силу от «внешнего влияния», от «мирового коммунизма» и наживаются, эксплуатируя труд людей. Львиная доля прибылей уплывает в Северную Америку, но и того, что остается, вполне достаточно, чтобы горстка «патриотически настроенных» аргентинцев могла позволить себе роскошь есть бифштексы из быков-медалистов, платя по семьдесят долларов за порцию. С чанго и гаучо можно не считаться, ведь не зря было сказано в свое время одним из «отцов нации»: «Кровь гаучо — это единственное, что у нас имеется в избытке».
Элисео прошел достаточную закалку за последние годы, и немало бессонных ночей было затрачено на то, чтобы научиться понимать книги. Ведь Армандо подарил ему большую часть тех изданий, что они прятали когда-то под досками сарая.
Элисео стоял перед выбором: оставаться в Буэнос-Айресе, где под предлогом борьбы с экстремистами ударные силы реакции охотились не только за коммунистами, но и за активистами других прогрессивных организаций, или вернуться в родную провинцию, где непросвещенные, беспомощные люди подвергались жестокой эксплуатации. Это не был его личный выбор.
Он читал Ленина, помнил его слова о партийной дисциплине и поэтому не опасался, что его отъезд из столицы истолкуют как бегство: член партии должен быть там, где он нужнее. Особенно в такое тяжелое время. Металлист Педро сказал ему однажды твердо:
— Товарищи решили, Элисео: уезжай... В Сальте ты нужен. Ты много знаешь теперь. Помни Армандо. Когда он еще студентом-первокурсником стал «неблагонадежным», родной отец закрыл перед ним дверь. Армандо учился на деньги, которые для него собирали мы, рабочие...
...Раньше в Росарио-де-Лерма такого никогда не бывало: у прибывших пассажиров проверяли документы и содержимое чемоданов. К автобусу подошли двое жандармов, остальные стояли под навесом станции. Этого Элисео не ожидал. Видно, и здесь все сильно изменилось за десять лет. Он выходил последним. Мягкий кожаный чемодан — такие обычно носят коммивояжеры — небрежно болтался в руке. Быстрым взглядом Элисео проверил — нет, очертания книг не проглядываются. Выходя из автобуса, он зацепился за ступеньку и чуть не упал на руки жандармам. Документы вместе с деньгами рассыпались у их ног.
— Ке макана! — воскликнул с досадой Элисео. — Извините, ребята...
Он начал собирать содержимое бумажника.
— А старый плут Рейес еще там? — Элисео указал на ближайшую гостиницу. Этот жест помог ему «забыть» крупную купюру возле колеса.
— Хочу попробовать кое-что продать ему, — протягивая документы, он заговорщически подмигнул жандарму.
— Проходите, — сказал тот, а второй, как бы случайно, встал между Элисео и колесом. Рольдан отошел от них и не спеша направился к гостинице. У входа он заметил, что туфли его покрыты пылью. Это заметили и ребята-чистильщики.
— Сюда, сеньор!
— Сеньор! У меня импортный крем!
— У меня с воском, сеньор!..
Жандармов возле автобуса и под навесом уже не было.
— Как тебя зовут, чангито?
— Руперто, сеньор.
— А в школу ты ходишь?
— Ходил, сеньор. А потом бросил...
— Но читать-то умеешь?
Мальчишка замотал лохматой, давно не стриженной головой.
— Вот что, чангито. Будешь приходить ко мне в гостиницу. У меня есть кое-какие книги и учебники. Начнем заниматься вместе...
Элисео вложил деньги в протянутую ладошку, черную от ваксы, и стал подниматься по ступенькам гостиницы.
Кунсентмартонские кругосветчики
В последние дни декабря прошлого года в Венгрии был сильный снегопад, непривычный для наших краев. Выездной путь из Будапешта по ведущему на юг шоссе № 6 завалило настолько, что «Лада» не в силах была пробиться.
Мне нужно было попасть в Пакш — большой поселок, выросший в последние годы вокруг первой в стране атомной электростанции. Эту электростанцию — нововоронежского типа — строят по советскому проекту. На стройке работают, кроме наших строителей, советские специалисты и шкодовцы — чехословацкие монтажники.
Меня больше всего интересовала работа молодежной бригады имени Ленина — бетонщиков из городка Кунсентмартон, и я договорился о встрече.
Отчаявшись выехать из столицы, я вернулся в редакцию, чтобы позвонить оттуда в Пакш, в общежитие. При такой погоде, рассуждал я, работы, несомненно, приостановлены, переговорю по телефону об основном. А потом, когда погода утихомирится, договоримся о новой встрече.
— Прошу товарища Имреи Лайоша.
— Имреи на объекте, — отвечали в трубке, — будет к вечеру.
— А кого-нибудь из бригады нельзя?
— Да вы что? — возмутились в Пакше. — Кого вы сейчас найдете в разгар рабочего дня?
— Не так уж далеко Пакш от Будапешта, чтобы там погода была совсем другая.
— Они сказали, что в Монголии и не такое было, — рассмеялись на другом конце провода.
Комендантша оказалась словоохотливой. От нее я узнал, что бригада уезжает к себе в Кунсентмартон. В Пакше они дела закончили — дальше дело строителей. Их работа — создавать уникальные бетонные блоки на своем предприятии. А на стройку они приезжают, чтобы на месте уточнить детали, посмотреть, как ведут себя их блоки в деле. Да, да, все девятеро приезжают. Послезавтра звоните в Кунсентмартон, прямо на завод: они уже там будут.
...Когда в крошечном городке Кунсентмартон в области Сольнок создавали завод бетонных и железобетонных изделий, большинство парней из нынешней бригады ходили еще в школу. Было это двенадцать лет назад — в 1968 году. Предприятие должно было выпускать блоки и панели для строительства. Их оно и выпускает по сей день. Но к тому времени, когда подросшие ребята пришли на завод, перед ним стояли и другие задачи. На строительстве уникальных объектов требуются нестандартные блоки. А чтобы их изготовить, нужны сделанные по особому проекту прессы.
Для гостиницы «Хилтон» в Будапеште нужны были золотистого цвета блоки, вся форма которых, казалось, противоречит современному машинному изделию. Гостиница расположена среди старинных домов, часть ее — старинная башня, и все нужно было так вписать, чтобы «Хилтон» не нарушал средневекового ансамбля, но и не копировал его. Чтобы здание было современным и на месте. Перед тем как приняться за работу, кунсентмартонцы приехали в Будапешт, слушали архитектора, долго изучали проект, облазили строительную площадку. Будапештская гостиница стал первым успехом бригады.
Для туннеля Белградского метро понадобились восемнадцать нетиповых секций. Опять кунсентмартонская работа.
— Труднее всего было в Монголии, — говорит бригадир Имреи. — Мы для них делали гидравлический пресс. Климат для нас тяжелый, а осваиваться надо быстро. Шаблоны, конечно, здесь делали, у нас, но ведь все смонтировать надо, проверить, как себя поведут в работе. Я еще не знал, как у ребят получится — молодые все-таки, далеко от дома не ездили. В путешествие всех тянуло, но работа-то не у себя в цехе...
Мы встретились с ним уже в Кунсентмартоне, где сразу за зеленым одноэтажным городским центром высится завод бетонных изделий.
— За монгольскую работу мы и получили имя Ленина. Где только мы не работали! В Будапештском метро секции — наши. Там, конечно, где нужны были нестандартные. У нас любая работа начинается заново. То, что делаем сегодня, непохоже на вчерашнее. А что будет завтра? Для пакшской станции — это работа! Тут и голову поломаешь, и рукам работа ювелирная. Ювелиру, правда, с такими махинами, как наши, дело иметь не приходится...
— Ты скажи, бригадир, как нас здесь называют! — перебивает его слесарь Ласло Тот. — Кругосветчики.
— Это почему? — спрашиваю я.
Имреи машет рукой.
— Да так, в шутку сказал как-то. Выступал перед школьниками, агитировал к нам приходить после учебы. Слушали меня хорошо — у нас здесь уважают тех, кто что-то особое умеет. Ну, я их, конечно, и путешествиями соблазнял: интересно ведь посмотреть, что там за Кунсентмартоном делается. Один мальчишка и спросил: «А где, мол, еще работать предполагаете?» Я обернулся к карте, рукой обвел и говорю: «Всюду, где потребуется уникальная бетонная работа! Но в основном, конечно, в Кунсентмартоне...»
Поделиться книгой: