Помоги проекту - поделись книгой:
— Доминго де Гусман, — негромко ответил проводник.
«Странный пароль, — подумал Монтехо. — Надо же, имя святого Доминго де Гусмана, покровителя Никарагуа, стало партизанским паролем!»
В лагере их встретил командир отряда охранения радиостанции, коренастый, с сильными руками. На могучей шее красно-черный платок — сандинистское знамя в миниатюре. Педро Мартинес крепко пожал им руки и провел новых радиожурналистов к палаткам. Кристину — к маленькой: «Вы, единственная среди нас женщина, будете жить здесь одна»; Элоя — к той, что побольше: «Тут, кроме вас, еще начальник радиостанции».
На гамаке, который предназначался Элою, он нашел сухую рубашку, брюки и с наслаждением стянул с себя насквозь промокшую форму.
— Переоделись? — заглянул в палатку Мартинес. — Пойдемте, подкрепитесь с дороги. — Рядом с ним, приветливо улыбаясь, стоял худощавый молодой мужчина с густой гривой посеченных сединою волос. — Знакомьтесь, компаньеро Элой, это ваш начальник и сосед по палатке Исидоро.
Втроем прошли в самую большую из шести палаток. Темнело, и там уже горела «летучая мышь». Журналисты и бойцы охранения расселись на ящиках, на рюкзаках, на чурбанах, еще сохранявших запах свежеспиленного дерева. Почетное место во главе сплетенного из прутьев стола занимала Кристина. Праздничный ужин в честь вновь прибывших был скромен: миска с вареным рисом вперемешку с черными бобами, маисовые лепешки и «чилоте» — вареные молодые початки кукурузы, мутноватая бутылка «чичи» — пальмового вина.
— Вы продрогли... — сказал Кристине один из бойцов и потянулся за бутылкой.
Но командир накрыл его руку своей широкой ладонью:
— Погоди.
Мартинес снял с пояса оловянную флягу.
— «Пинолио». Неприкосновенный запас. Держу исключительно для торжественных случаев. — Он улыбнулся в усы, повернувшись к девушке. — Пополнение наших рядов именно такой случай.
Погонщик мулов, единственный пожилой человек среди этой молодежи, первым пригубил желтоватый обжигающий ром. Он взял гитару и запел «Мамашу Рамону», популярную песенку о веселой и языкастой крестьянке.
В тот вечер даже потанцевали немного: у парней появилась теперь партнерша. Но в основном говорили, спорили о положении в стране. Большинство считало, что дни Сомосы сочтены. Кое-кто полагал, что предстоит долгая борьба. Но все безоговорочно верили в победу. Начальник радиостанции Исидоро рассказал о программе действий после победы над диктатором, разработанной руководством Фронта.
Элой Монтехо вглядывался в лица новых товарищей. Юные, открытые, чистые лица. Хотелось побыстрее узнать их, понять, что привело к сандинистам. Это нужно и для того, чтобы лучше вести передачи. Он думал об этом, когда, услышав, что дождь утих, вышел из прокуренной палатки на свежий воздух.
Вода стекала с листьев, и звонкая разноголосица капели показалась ему похожей на звуки маримбы — будто кто-то ударяет палочкой по клавишам невидимого большого деревянного ксилофона. В ночи гортанно покрикивали попугаи. Элой уже привык, что партизаны всегда передвигаются бесшумно, но все же вздрогнул, обнаружив вдруг возле себя Исидоро. Словно прочитав мысли Монтехо, он стал рассказывать о тех, с кем юноше предстоит работать.
Сам Исидоро — это имя было его «номбре де герра» — оказался бывшим школьным учителем. Когда-то пробовал писать в городскую газету. Это и предопределило его партизанскую судьбу: ему, «почти журналисту», поручили возглавить «Радио Сандино».
«Совсем как у меня», — подумал Элой.
— Что привело меня к партизанам, спрашиваешь? Вопрос, на который ответить и легко и трудно. Неприятие диктатуры — вот легкий ответ. Устраивает он тебя? Нет? Ты прав. Диктатора ненавидят все. Почти все. Но далеко не все берутся за оружие. Так вот — обо мне: тебе это может показаться странным, но, пожалуй, главную роль в решении уйти в горы сыграла моя профессия. Да, да, мирная учительская профессия. Я преподавал историю. Каждый день, зачастую прибегая к эзоповскому языку, например, когда речь шла об Аугусто Сесаре Сандино, я учил ребят добру, справедливости, любви к свободе и ненависти к любому угнетению. Но со временем задумался: «Что толку в моих уроках, если за порогом школы детей поджидает действительность, исполненная зла и насилий? Ведь мои благие поучения не в состоянии что-либо изменить». Так я решил принять участие в борьбе...
Иной была история Педро Мартннеса — единственного на радиостанции, кто не взял себе фронтового псевдонима. У него была младшая сестренка, шестнадцатилетняя хохотунья, с которой они жили вдвоем в небольшом городке. Однажды она с подругой и двумя товарищами по школе отправилась в воскресенье за город. Поехали на стареньком «рено», выпрошенном подругой у отца. Они весело провели время, а когда возвращались, при въезде в город заглох мотор. До начала «комендантского часа» оставалось минут сорок, и ребята вместо того, чтобы бросить машину и бежать к остановке автобуса, принялись копаться в моторе. Появился патруль: «джип», ощетинившийся винтовками солдат. Хотя «комендантский час» еще не наступил, национальные гвардейцы схватили подростков и увезли с собой. Исидоро умолк и с горечью закончил: — На следующий день крестьяне нашли тела застреленных парней возле дороги. Поодаль, в кустах, обнаружили девочек. Сестра нашего командира лежала лицом в траве. В спине у нее торчал солдатский нож.
Из-за туч выглянула луна, круглая, красноватая, словно раскаленная монета. Стала видна вся поляна. На ней перед самой палаткой два высоких шеста, между которыми провисла антенна.
— Оборудование радиостанции, как я понял, портативное? — спросил Элой.
— А как же иначе? Нам приходится все время кочевать. Иначе засекут. Впрочем, «оборудование» слишком громкое слово. У нас всего-то радиопередатчик марки «Коллинз» да блок питания — две металлические коробки. Еще, естественно, магнитофон, пишущая машинка — ваше будущее оружие. Чтобы перевезти всю аппаратуру, достаточно двух мулов.
Старик погонщик из местных крестьян, — рассказывал Исидоро, — один из тех, кто на своем крохотном клочке земли разбивает хлопковую или кофейную плантацию и трудится всю жизнь, не разгибая спины. Таких здесь большинство.
— А что привело его к партизанам?
— Его история в чем-то схожа с той, что пережита нашим командиром. Семья у него погибла. Вся целиком. Под бомбами.
Вдаваться в подробности Исидоро не стал. Элой Монтехо и сам был наслышан о бомбардировках сомосистской авиацией селений, подозреваемых в поддержке партизан.
Они вернулись в палатку, которая гудела от веселых молодых голосов. Успевшие понюхать пороху, наперебой вспоминали о боях, явно адресуясь прежде всего к Кристине.
Почти год Элой Монтехо проработал на «Радио Сандино»: вместе с Кристиной собирал материалы, беседуя с повстанцами Фронта, крестьянами, беженцами из городов, спасавшимися от расправ национальных гвардейцев, писал беседы и комментарии, читал их в эфир. Он полюбил новую беспокойную жизнь. Но после гибели Кристины — в том памятном бою у хижины на холме — его охватило страстное желание сменить пишущую машинку и микрофон на винтовку, самому сражаться с сомосистами не словом, а оружием.
Весной 1979 года был очищен от сомосистских солдат город Масая. И «Радио Сандино» впервые вышло в эфир, разместившись не в горном или лесном убежище, а в городском здании. Закончив передачу, Элой со всех ног бросился домой.
Чем ближе Элой подходил к дому, тем медленнее становился его шаг. Вокруг лежали сплошные развалины. С замиранием сердца юноша вышел на свою улицу и, все еще не веря глазам, застыл: от их маленького дома остался только фундамент. Где же мать, отец, брат?
— Все твои погибли.
Элой резко обернулся на старческий голос, раздавшийся за спиной.
— Да, да, сынок, погибли все, — печально кивал головою сосед, — и мать, и отец, и брат. Бомба угодила прямо в ваш дом. Мы по-соседски сделали, что смогли, похоронили, как положено по христианскому обычаю.
Элой опустил голову. «Сегодня же отпрошусь в отряд», — стучала в висках неотвязная мысль.
Летом нынешнего года Элой Монтехо принял участие в боях за город Ривас, километрах в ста от столицы Манагуа. Когда-то здесь окончил свои дни, раскачиваясь на виселице, родоначальник клана Сомосы — двоюродный дед первого диктатора. Был он бандитом, звали его Бернабэ, но люди дали ему прозвище Семь Платков. «Руки у него по локоть в крови, — говорили о нем. — Чтобы вытереть их, меньше чем семью платками никак не обойтись».
Город обороняли отборные сомосистские части под командованием полковника Алесио Гутьерреса. Полковник позаботился о том, чтобы укрепить и сам Ривас, и подступы к нему, поселок Ла-Вирхен. Через поселок пролегает единственное шоссе к Ривасу, по бокам которого тянутся гнилые топи и непроходимые джунгли.
Сандинисты неоднократно пытались захватить Ла-Вирхен. Но крутой холм перед поселком был утыкан крупнокалиберными пулеметами, базуками, артиллерийскими орудиями.
Элой Монтехо хорошо знал эти края — когда-то здесь рыбачили с отцом. Он и предложил командиру, коменданте Эсекьелю, нанести удар в обход злосчастного холма.
— Для этого нужны вертолеты, а у нас их нет.
— В лесу и на болотах есть тропинки, — настаивал Монтехо. — Я проведу.
План был рискованный, но командование все-таки приняло его. Ведомые Элоем, партизаны на рассвете углубились в джунгли. Шли тихо, бесшумно, срезали мачете ветви, старались не хлюпать водой, когда по пояс проваливались в болотную жижу.
Через несколько часов отряд вышел к холму с тыла. Подползли поближе — и стремительный бросок.
Захваченные врасплох, метались солдаты. Многие бросали оружие, поднимали руки. Но те, кто совершил слишком много преступлений, чтобы надеяться на прощение, не собирались сдаваться в плен. С одним из них — лейтенантом, в свое время командовавшим налетом на «Радио Сандино», — если бы Элой знал это! — вступил в единоборство Монтехо. Лейтенант нажал на спусковой крючок, чуть не уткнув ствол «Узи» в грудь сандиниста. Но очереди не последовало: сомосист не заметил, что расстрелял весь рожок. Ударом приклада юноша выбил автомат из рук гвардейца. Лейтенант выхватил нож. Однако пустить его в дело не успел. Выстрелом в упор Монтехо прикончил врага.
После захвата безымянного холма с бою взяли Ла-Вирхен и вошли в Ривас. Местные жители высыпали на улицы, приветствуя освободителей. Элой отвечал на улыбки людей, пожимал чьи-то руки. Вдруг он увидел вынырнувший из-за угла «джип». Рядом с шофером сидел Исидоро, начальник «Радио Сандино».
Не дожидаясь, пока машина затормозит, Исидоро соскочил на землю. Они обнялись, радостно похлопывая друг друга по спине. Подъехал еще один «джип» с отрядом охранения: ушли в прошлое времена, когда радиостанция передвигалась на мулах.
— Мы сразу помчались сюда, — радостно сообщил Исидоро, — когда узнали, что город взят. Должны передать в эфир интервью с участником боев. Так что ты оказался здесь весьма кстати. Расскажи слушателям, что и как тут было.
Педро Мартинес уже тянул антенну через улицу — от крыши одного дома до другой.
«Я так мечтала прочитать сообщение, что Ривас освобожден», — вспомнил Элой последние слова Кристины. Теперь о взятии ее родного города сообщит он. Юноша поднес микрофон к пересохшим от волнения губам:
«Для новых обысканий у реки Витим…»
Лагерь на Могое, реке бассейна Ципы, недалеко от поселка Уакит, живет наполненной ожиданием, веселой и несколько беспорядочной жизнью, всегда предшествующей началу похода. Завтра выход, и все что-то пилят, стругают, увязывают, упаковывают, с нетерпением поглядывая на тихую, неширокую речушку, которая выведет нас на пороги и шиверы Ципы.
Руководитель экспедиции Леша Банников, фанатично преданный походам, занят сейчас проверкой плота. Вообще он не может и минуты усидеть на месте, постоянно что-то устраивая, изобретая. Он умеет делать все, и без него, строго поблескивающего очками, я не представляю, что наша экспедиция могла бы состояться. Ведь все снаряжение мы достаем и изготавливаем сами...
Банникову помогает спокойный и рассудительный Саша Тетерятников, с которым чувствуешь себя легко и надежно. Рядом стучат топорами, делая настил для плотов, невозмутимый, но до ужаса упрямый Витя Саяпин и шумливый Сережа Шабельников, неоспоримое достоинство которого — немеренная сила.
На берегу собирают кухонную утварь наши женщины — завхоз экспедиции, маленькая Сания Надырова, молчаливая Катя Коробкина и тихая, даже застенчивая Оля Сунгоркина, которая находится здесь со своим мужем Володей, корреспондентом «Комсомольской правды» по БАМу.
Наконец спущены на воду два надувных плота.
На первых восьми километрах Могой — река мелкая, течение слабое, часто попадаются карчи, но глухих завалов нет. Только в некоторых местах плот проходит с трудом. Затем долина выполаживается, и река течет по безлесной равнине, разбиваясь на множество проток. Большинство проток слепые, многие переходят в озера. При полном отсутствии течения заблудиться здесь проще простого. Тут, на Могое, и далее, на Уаките, да и на первых 120 километрах Ципы никогда не подумаешь, что ждет путешественника дальше.
Без происшествий пройден Уакит и первая сотня километров Ципы. Мы подошли к метеостанции Ую. За ней начинаются пороги, перекаты и шиверы. Забегая вперед, скажу, что мы насчитали их ни много ни мало 175. Горы, которые еще вчера казались недостижимыми. сейчас с обеих сторон сжали русло реки. Спокойно-пляжная жизнь, которую мы вели в последние дни, закончилась.
Уже за очередным поворотом зарябила вода. Скорость течения резко увеличивается, достигая 6—8 километров в час. Глубины Ципы даже на перекатах остаются довольно большими, до 2 — 3 метров. Это, пожалуй, не только не облегчает плавание, а скорее усложняет его. Мощные потоки как щепку бросают плот, и он становится почти неуправляемым. Если на большинстве рек Приморья сплавщики стараются идти на перекатах по струе, чтобы не сесть на мель, то здесь надо всеми силами уходить от основной струи, прижимаясь к мелководью, минуя стоячие волны, что возникают на стыке двух струй. Они в мгновенье ока могут перевернуть плот.
...Одиннадцатый порог. Первый настоящий порог Ципы. Давно расцеплена спарка двух плотов; упакован слабосильный подвесной моторчик, под которым мы шли по тиховодью; все закреплено, надеты каски и спасжилеты. Первый плот отвалил от берега и, быстро набирая скорость, понесся к ревущему впереди порогу. Грохот водяных валов, вздыбившиеся пеной двухметровые стоячие волны, на какие-то секунды плот исчезает из виду, и вот уже пройдены обе ступени одиннадцатого порога и с ходу, без остановки, следующий — двенадцатый. Очередь за нами.
Все собранны и серьезны. Видимо, от нервного напряжения слегка знобит. Толчок — и плот вылетает на стремнину. В это мгновение, когда уже нельзя повернуть назад, вдруг чувствуешь, что обрел спокойствие. Значит, пройдем!..
Мелькают с кинематографической быстротой новые пороги, и потихоньку в нас начинает зреть чувство самоуверенности и легкого презрения к опасностям. Но, как говорят, природа вначале предупреждает, а потом наказывает. Предупреждением стал самый опасный на Ципе каскад Ваймаканских порогов.
Теперь вернемся к началу плавания, точнее, к тому времени, когда зрела идея нашей экспедиции и в архивах кропотливо изучались карты, старинные документы и «отписки» атамана Максима Перфильева.
...В Якутске XVII века среди служивых людей и бесшабашной сибирской вольницы упорно ходили слухи о «великой реке, рыбной вельми», несущей где-то на юге, в таинственной Даурии, свои черные воды к «океян-морю». Называли ту легендарную реку Амуром.
Рассказы о землях за Витимом и Олёкмой, часто приукрашенные, тревожили воображение...
Еще за три года до того, как землепроходец Иван Москвитин стал твердой ногой на берегах туманного и холодного Охотского моря, в 1636 году енисейский воевода послал «для новых обысканий у реки Витим» опытного казацкого атамана Максима Перфильева с отрядом из тридцати шести казаков и вольных людей. Четыре года добирался отряд до Витима, зимуя в Якутске, Олекминске, и только весной 1640 года поплыли казаки вверх по Витиму. Через восемь дней добрались они, как сообщил потом Перфильев в своих «отписках», до реки Цыпир, по ней плыли еще девять дней, пока «Большой порог» не преградил им путь. Через год была сделана еще одна попытка достичь Амура отрядом Бахтеярова, но и тот вынужден был вернуться, «заказав даже внукам своим зря не терять силы на чертовой этой реке». Но путь на Амур все же был найден — вначале Василием Поярковым, который прошел реку от устья Зеи до лимана и за три трудных года своего похода потерял более двух третей отряда, а затем и знаменитым Хабаровым, достигшим Амура по Олёкме.
Но обратимся вновь к Перфильеву. Кто же был этот атаман, первым пытавшийся нащупать путь на Амур? Мы не знаем, к сожалению, ни года, ни места его рождения и смерти, ни многих подробностей его богатой приключениями жизни. Но знаем, что он трижды бывал на Ангаре, проходил по ней бурные Шаманский и Падунский пороги, основал Братский острог, впервые сплавился по Лене к Ледовитому океану. За время своих странствий Перфильев приобрел большой опыт в плавании по порожистым и быстрым рекам и умение ладить с местным населением и — что, быть может, самое важное — собрал много сведений о крае. Такого человека могло остановить лишь и вправду непроходимое препятствие, о котором он не знал ранее. А не знать он мог — ведь эвенки, населяющие эти края, передвигались в основном по зимникам и скованным льдом рекам; русские же сплавлялись по рекам летом...
Так какой же порог оказался непреодолимым для отважного первопроходца? Снова изучаем карты и «отписки» атамана. Что-то тут явно не складывается.
Восемь дней плыли по Витиму... Но от устья Витима до устья Ципы, которую, как предполагали до сих пор, и имел в виду Перфильев, называя ее Цыпир, более 800 километров. Значит, ему надо было делать по сто с лишним километров в день на веслах вверх по течению, что практически невозможно. Далее. От устья Ципы до порогов около 150 километров, которые Перфильев шел девять дней. Такое различие в скорости вызывает невольные сомнения. Да и вообще, зачем ему было сворачивать в приток, уводящий в сторону от маршрута, когда сам Витим вел на юг, прямо к цели? Где же ошибка?
Стоп! Мы забыли про Парам — самый знаменитый порог Витима. Его и сейчас, хотя порог уже основательно расчищен, с трудом преодолевают мощные катера, да и то не во всякую воду. А для весельных судов и по сей день он непроходим. И находится он гораздо ниже устья Ципы. Может быть, Парамский порог и остановил Перфильева?
Но какую реку имел тогда он в виду, говоря о реке Цыпир? Как известно, географические названия за прошедшее время часто менялись — вполне вероятно, что название Цыпир мог носить любой приток Витима или даже какая-то часть его течения. Также вполне возможно, что была допущена ошибка при прочтении и переводе «отписок». Может, они плыли девять дней не «по ней», а «за ней». Если считать, что Перфильев плыл еще девять дней после впадения какой-то реки, называемой им Цыпир, до «Большого порога», то этой рекой мог быть скорее всего современный Мамакан, а «Большим порогом» — Парамский.
Однако одни архивные поиски подтвердить нашу гипотезу не могли. И вот летом 1978 года мы решили пройти по рекам Ципе и Витиму — по наиболее сомнительному участку пути Перфильева.
Мы знали, что впереди Ваймаканский каскад, но не ожидали его так скоро. И вот за поворотом показался перекат. Но что это? Река сузилась, скорость течения резко возросла, в центре потока пенятся мощные буруны, и мы с ходу влетаем в них. Вокруг стоит рев взбесившейся воды, не слышно команд, некогда оглянуться на ребят, старающихся удержать корму по течению... Выскочив из этой круговерти и не успев еще прийти в себя, мы влетаем в следующие буруны, еще страшнее первых. Ну и перекаты пошли! То и дело ныряя в двухметровые валы, мокрые до нитки, с залитым водой плотом и съехавшим вперед грузом, зажавшим нам ноги, упорно пробиваемся сквозь стремнину. Выйдя наконец на чистую воду, пристаем к правому берегу. И тут нас начинает брать подозрение, что таких перекатов не бывает, а значит, это пороги Ваймаканские. Чтобы окончательно убедиться, а заодно и разведать дальнейший путь, идем осматривать участок реки за поворотом. Так и есть. Впереди третий порог каскада, причем самый сложный...
Надеваем штормовки, крепим, груз, и оба плота отчаливают с интервалом в 50 метров. Первый плот быстро уходит вперед по струе. Мы летим вслед за ним. Видим: его развернуло лагом (не выгребли!), и на какое-то мгновение он исчез в бурунах. В это время входим в порог и мы. Вот вновь мелькнул оранжевым пятном первый плот, а мы, стараясь удержать нос по течению, ринулись в мощный слив. Плот поставило почти вертикально, вновь съехал груз, мы откинулись назад и с маху врезались в трехметровый вал. За ним в следующий. Вынырнув, увидели, что первый плот миновал порог. Вскоре и мы были в безопасности.
Ну что ж, такой порог действительно непроходим снизу. Хотя... Горы здесь подходят не вплотную к реке, и даже в большую воду можно организовать волок по берегу. Но стоит ли? Только ради того, чтобы, преодолев все трудности, выйти наконец к озеру Баунт? Но ведь это не путь на Амур...
На последнем, 119-м пороге Ципы наш плот перевернулся. Снова просчитались, опять подвела большая вода — пройдя поворот, неожиданно вошли в порог... Вода тащила меня как щепку, не выпуская наверх. Я делал отчаянные усилия выплыть и наконец почувствовал, что вырвался. Сразу увидел плавающих рядом ребят и Олю. Ниже плыл перевернутый плот. Течением нас раскидало, и на берег выбирались порознь. Первым достиг берега Саша и бросился догонять плот. Олю и Витю вынесло на косу метрах в пятистах ниже. К чести Оли надо сказать, что она, невзирая на испуг, не выпустила из рук весло.
В это время второй плот, чудом проскочивший по краю слива, бешено работая, греб к берегу. Ребята помогли Саше пришвартовать плот и стали рядом. Когда все собрались, подсчитали потери: три фотоаппарата, часть продуктов, вся посуда. Теперь до ближайшего поселка будем варить в банке из-под горючего, а ложки заменим нехитрыми самоделками.
И вновь ровно стучит мотор. Ципа стала пойменной рекой, течение более спокойное, порогов нет. А вот и устье. В месте слияния Витим гораздо шире и многоводнее, чем Ципа. Скорость течения обеих рек приблизительно одинакова, причем Витим несет свои воды с юга. а Ципа вливается в него почти под прямым углом. Идя снизу, спутать основную реку с притоком невозможно, и поэтому совершенно неясно, если верить принятому прочтению «отписок» атамана, что могло заставить его идти на Ципу.
Дальше наш путь лежит по Витиму.
Пройдена Бамбуйка, маленькое село на одноименном притоке, несколько шивер, и мы подошли к месту будущего строительства Мокской ГЭС. Пока это два домика изыскателей, штольня, прорубленная в скале на правом берегу реки, да полуразрушенный поселок на косе, где обосновались изыскатели. Вокруг звенящая таежная тишина...
Но вот Витим вырывается из теснин Южно-Муйского хребта, разливаясь на просторе в километровую ширину. Муйская котловина. Рядом с чернеющим хребтом светятся окошки лагеря изыскателей. Тут пройдет БАМ.
На подходе к Парамскому порогу Витим замедляет бег, словно готовясь к прыжку. Печальная слава этого порога родилась еще в старые времена, когда через него сплавляли лес в плотах и пускали разгруженные карбасы на волю волн, чтобы внизу выловить не больше половины из них. Остальные порог разбивал в щепки. Груз же переправляли посуху, по скалам. Сплавщики и лоцманы работали здесь поколениями.
Сейчас порог, как мы уже говорили, основательно расчищен взрывными работами. Но и поныне проход каравана барж через Парам — зрелище удивительное. Почти скрываясь в белых бурунах, режет волну судно, ведя на коротком буксире вереницу барж среди кипящих волн. Низкий гул мощного дизеля многократным эхом отзывается в прибрежных скалах: его слышно даже среди грохота воды. Это в малую воду.
В большую — поток перехлестывает скалы на правом берегу, и река идет двумя протоками, разбиваясь о торчащие вокруг гранитные глыбы. У порога — и снизу и сверху — скапливаются суда и баржи с грузом, ожидая спада воды, ибо ни один капитан, ни один лоцман не рискнет в это время войти в порог. Об уровне воды судят по заметному камню на левом берегу — его называют Проводником. Если камень сухой или закрыт водой не более чем наполовину, значит, пройти еще можно. Но если он скрылся под водой, нечего и пытаться.
Перед порогом идет довольно длинная, около двух с половиной километров, шивера. Ширина реки на пороге — метров 50—70, и вся вода устремляется в эту узкость, ограниченную мрачными скалами. Скорость потока даже в малую воду около 20 километров в час. Все это мы изучили заранее, но только на месте смогли убедиться, как страшно и одновременно красиво это препятствие.
Сам порог представляет собой метровую ступень почти по всей ширине реки. У левого берега ступень исчезает, но в этом месте две струи, сшибаясь, образуют стоячие волны четырехметровой высоты, и проход там на любых гребных судах невозможен. Ниже порога шивера продолжается...
После длительной разведки мы рискнули и, дважды пришвартовываясь к берегу, выбрали наиболее безопасный путь и прошли порог довольно чисто. Сказались, конечно, приобретенный на Ципе опыт и еще в большей степени малая вода.
Но порог непроходим, если идти снизу вверх на гребных судах или на бичеве. Тут двух мнений быть не может. Даже не принимая во внимание огромную встречную скорость течения, против которой не выгребешь и вряд ли даже проведешь на бичеве, с левого берега мешают проходу стоячие волны, а с правого — мощный слив. К тому же берега труднопроходимы и волок невозможен. Причем все эти выводы сделаны, естественно, лишь для малой воды.
У Максима Перфильева было два выхода — либо выше порога построить новые суда, либо ждать зимы и организовать волок по льду. Но этого Перфильев, как явствует из его «отписок», не сделал. Значит, можно с уверенностью сказать, что Парамский порог им пройден не был. Это тем более достоверно, что за всю историю плавания по Витиму со времени заселения его русскими не было ни одного случая прохода порога снизу вверх на веслах. Но если бы все же Перфильев и прошел Парам, тогда непонятно, почему его остановили пороги Ципы, не более сложные, чем этот. Мы не будем уже вновь разбирать явное несоответствие километража и скорости плавания Перфильева, если принять ципинский вариант.
Единственная оставшаяся неясность — это современное название реки, которую Перфильев упоминает под именем Цыпир. Разрешение этого вопроса требует от специалистов большой архивной работы и исследований в области топонимики рек бассейна Витима. Мы надеемся, что наша экспедиция пробудит интерес историков и лингвистов к одной из ярких страниц эпохи освоения Сибири русскими людьми.
Черный день Бретани
Катастрофа
В тот четверг, 16 марта 1978 года, Атлантику штормило. Резкие порывы юго-западного ветра несли холод и дождь. Люди прятались по домам, слушая бесконечные, тоскливые, жалобные завывания «мезамор» — «голоса моря» — так бретонцы зовут этот ветер. К вечеру, в половине пятого, двое насквозь вымокших рыбаков пришли к мэру деревушки Жюлю Лежандру:
— Танкер штормуется в опасной близости от подводных рифов. Очень крупный танкер. Нам показалось, у него что-то не в порядке...
Лежандру не надо было долго объяснять. Он сам плавал на танкерах и понимал, какая опасность грозит деревушке. Map связался с властями коммуны в Плудальмезо, потом — с портом Бреста, откуда пришел успокаивающий ответ: за танкером установлено наблюдение, послан буксир, чтобы отвести терпящее бедствие судно в безопасное место.
Поделиться книгой: