Помоги проекту - поделись книгой:
Тогда бандиты громили комитет компартии в Ангре. В толпе раздался вопль: «Идем в Сан-Матеуш!» Молодой рыбак, оказавшийся поблизости, вскочил на мотоцикл и примчался в Сан-Матеуш с криком: «На нас идут ФЛА!» В церкви ударил набат. Рыбаки и крестьяне взялись за топоры и багры. На подступах к поселку выросли баррикады. А вдали уже полыхало пламя факелов: ФЛА шли на Сан-Матеуш... Шли, да не дошли. Прослышав о том, что в Сан-Матеуше их ждут, сепаратисты повернули обратно.
Холодные волны разбиваются о крутые утесы Сан-Матеуша. Дождь, туман. В такую погоду рыбаки не выходят в море. Плетут сети, ремонтируют баркасы. Ребятишки скачут по вытащенным на берег лодкам с поэтическими именами: «Мадалена», «Санта-Маргарида», «Карла». Уходя в море, рыбаки уносят с собой имена святых и любимых, апостолов и подруг.
Вечером, вернувшись в Ангру, мы встречаемся с местными коммунистами. Маленькая комнатка служит временным пристанищем городского комитета партии. Пока они работают здесь полулегально. Не в подполье, как в Понта-Делгаде, но и вывески над входом не вывешивают.
— Мы не хотим подвергать опасности человека, который уступил нам эту комнату. Он сочувствующий, наш друг. Живет здесь же, на втором этаже. Старик, уже на пенсии. Не хочется подвергать его риску, если нас опять попытаются громить, — говорит Мария да Консейсан, ответственная за работу компартии на Терсейре, Грасьозе и Сан-Жоржи.
Мария — порывистая, темпераментная молодая женщина. В семьдесят пятом году она была представителем партии в Понта-Делгаде. Несколько сотен вооруженных дубинками сепаратистов окружили дом, выволокли девушку на улицу, зверски избили, сорвали одежду и погнали по улице, улюлюкая и измываясь... Обыватели торопливо захлопывали окошки. Полиция продолжала регулировать уличное движение.
А военный губернатор архипелага генерал Алтину ди Магальяйнш не только не пресек разгул бандитизма, но распорядился выслать на «континент» всех активистов компартии. Лишь недавно Мария да Консейсан вернулась в Ангру. И продолжает работу.
— Мы предполагаем вскоре открыть здесь легальный комитет, — продолжает она рассказ, — как это уже сделано на Фаяле. Ищем помещение. Но никто не хочет сдать свой дом в аренду. Видимо, придется купить небольшой домик.
— А вы не опасаетесь, что все опять повторится?
— Думаю, что этого не произойдет. Влияние сепаратистов и фашистов идет на убыль, народ отворачивается от них. Мы считаем себя португальцами. Партия наша завоевывает авторитет и уважение трудящихся. В Сан-Матеуше, например, нам удалось создать рыбачий кооператив под названием «Руму а витория»: «Путь к победе». Его председатель Жозе Фернандеш побывал в Советском Союзе, где изучал опыт ваших рыбаков.
Большую помощь оказывают нам рабочие Лиссабона. Недавно кооператив Сан-Матеуша получил первомайский подарок: чек на 470 тысяч эскудо на приобретение грузовика для перевозки рыбы.
Грузовик уже куплен, его скоро доставят. И это не единственный пример солидарности рабочего класса с трудящимися архипелага. Естественно, крестьяне и рыбаки начинают понимать, кто их настоящий друг, на кого можно опереться в трудную минуту.
— Как же вы умудряетесь работать в столь сложных условиях?
Мария улыбается и пожимает плечами.
— Конечно, мы не можем организовывать митинги, устраивать массовые собрания или демонстрации. Пока не можем... Занимаемся индивидуальной работой с людьми. Терпеливо разъясняем наши идеи. Кое-чего мы уже добились. В прошлом году, например, в ходе национальной кампании по вовлечению в компартию новых членов нам удалось увеличить нашу организацию на пятьдесят новых товарищей.
Коммунисты на архипелаге — это самый молодой по возрасту и по стажу в партии отряд ПКП. Почти все они юноши и девушки, как мы бы сказали, «комсомольского возраста». Ведь до свержения фашизма компартия была лишена возможности создавать на Азорах сеть своих организаций. Правда, и здесь были ветераны антифашистского сопротивления.
С одним из них мы познакомились в той же комнатке в Ангре. Нету Кристовану далеко за шестьдесят. Он вступил в партию еще в начале 30-х годов. А первого мая тридцать восьмого года поднял на одном из зданий красное знамя с серпом и молотом.
— Это было первое знамя нашей партии на островах, — с гордостью говорит он.
Его выследили, и уже второго мая Нету оказался за решеткой. Сидел несколько лет, но не был сломлен. Продолжал работу в партии. Продолжал бороться против фашизма. Сейчас он является одним из активистов ассоциации «Португалия — СССР».
Вулкан, который может снова проснуться
На следующий день мы вылетаем на запад архипелага, на остров Фаял. Маленький самолет неторопливо ползет над пенящейся Атлантикой, вздрагивая и проваливаясь на бесчисленных воздушных ухабах. Справа сквозь рваные облака и мелкий дождь проходит темная громада вершины Пику — самая высокая точка португальской территории, — 2300 метров на острове того же названия, лежащем в семи милях от Фаяла. Самолет неловко снижается и плюхается на залитую водой дорожку.
В зале ожидания нас встречают трое коммунистов Орты — главного города Фаяла: Жозе Декмота, Антониу Дуарти и Антониу-Мэнуэл Фрейташ. Хотя погода не благоприятствует туризму, они сразу же предлагают нам проехать по острову.
Орта лежит на берегу широкой бухты, укрытой от океана длинным молом. Чистота на улицах. Домики не выше трех этажей, выкрашены в светлые тона и отличаются любопытной деталью: окна, двери и углы зданий обведены темной краской — синей, коричневой, черной.
Антониу Дуарти — преподаватель английского и немецкого языков в местном лицее — показывает на одной из улиц «Табакерию да Сорти» — типичный для провинциальных португальских городов гибрид лавки писчебумажных товаров, книжного магазина и газетного киоска.
— Когда в семьдесят первом году к нам пожаловал с визитом португальский президент Америку Томаш, владелец этой «табакерии», повинуясь циркуляру властей, вывесил в витрине портрет Томаша. А внизу, под ним, уже по собственной инициативе разложил книги с названиями: «Убийца», «Шантажист», «Разыскивается преступник», «Обвиняется в убийстве».
Набережная кончается, шоссе поднимается на холм Эспаламака, откуда открывается вид на город, на бухту, на океан и на остров Пику. Мы едем по шоссе, бегущему через маленькие села, по холмам, мимо красно-серых мельниц, полей.
На Фаяле они разделены не черными каменными оградами, как на Терсейре, а серыми, тростниковыми. Стоят плотной стеной увядшие, пожухлые гортензии. А вот и «фирменное» растение острова, давшее ему имя — «файа», кустарник, напоминающий самшит.
С Кошта-Брава, высокого мыса на северном побережье, с обрыва видны скалы, окутанные белой пеной, а на горизонте чернеет склон вулкана Капелу. До него отсюда десять километров. И чем ближе подъезжаем, тем мрачнее становится пейзаж: исчезает трава, земля... Все покрыто толстым слоем черной вулканической пыли. В пятьдесят седьмом году вулкан ожил. Извержение продолжалось несколько месяцев. Крыши крестьянских домов в радиусе нескольких километров рухнули под давлением пепла. И до сих пор по обе стороны дороги зияют пустыми глазницами окон дома без крыш.
Единственный легальный...
Узенькая улочка имени Консула Дэбней от набережной подымается в гору. Одноэтажные домики стоят сомкнутыми рядами. Над единственной дверью дома номер одиннадцать — красная вывеска: «Португальская коммунистическая партия. Рабочий центр имени 25 апреля».
Рабочий центр — это и партийный комитет, и клуб коммунистов, место работы и отдыха, заседаний и дружеских встреч за чашкой кофе или кружкой пива, место репетиций художественной самодеятельности и мастерская по изготовлению плакатов и лозунгов, листовок и пропагандистских витрин. Рабочий центр в Орте — единственный пока легальный коммунистический комитет на Азорских островах. На первый взгляд он не отличается от рабочих центров, разбросанных по всей Португалии. Разве что своими миниатюрными размерами — он размещается в одной небольшой комнате — да своей многострадальной историей. Первый комитет компартии в Орте, открытый вскоре после революции, был сожжен в августе семьдесят пятого года бандой сепаратистов. Спустя некоторое время коммунисты попытались восстановить его, но этому воспротивился уже упоминавшийся военный губернатор Алтино Магальяэш. Он отдал приказ опечатать здание, арендованное партией, а активистов выслал в Лиссабон.
Спустя полтора года — 25 апреля семьдесят седьмого года — новый центр был все же открыт в этом доме, купленном за сто восемьдесят тысяч эскудо. Уже через несколько дней здесь взорвалась петарда и появились листовки, в которых говорилось: «ФЛА требует, чтобы до 31 мая ваш дом был закрыт. 1 июня вы не должны входить в «него, должны прекратить вашу пропаганду. Азорская нация может терпеть коммунистов только в том случае, если они будут коммунистами у себя по домам. Если же вы не выполните этот приказ, мы используем все средства, чтобы заставить вас замолчать. Мы не будем нести никакой ответственности за то, что может произойти в Великий день независимости Азорских островов».
«Великий день независимости» сепаратисты собирались отметить 6 июня. О том, что произошло тогда, я расскажу в следующей главе.
Стены домика на улице Дэбней заметно белее и чище, чем стены соседних домов. Темные ставни, окна и дверь тоже сияют свежей краской: их постоянно подкрашивают, потому что на этих стенах, на двери и окне все время появляются угрожающие надписи.
25 апреля семьдесят восьмого года ночью рабочий центр был сожжен. Остались только стены. Но неустрашимые парни тут же взялись за молотки и пилы. Через несколько часов над обгорелыми стенами появилась крыша. По городу ходили девушки с красными сумочками и платками, собирая деньги на восстановление своего комитета. За три дня собрали пятнадцать тысяч эскудо. Помогали восстанавливать рабочий центр докеры из порта, пришли даже некоторые активисты соцпартии и просто друзья, честные люди.
— И уже через сутки после пожара комитет снова был открыт. Через сутки! — с гордостью говорит Жозе.
В маленькой комнатке не видно следов пожара: стены оклеены плакатами и лозунгами, заставлены стеллажами с книгами и брошюрами. Маркс, Ленин, Куньял... Телевизор, чуть слышный в гуле голосов. Красные флаги в «красном углу». Один — партийный, два других — «Союза молодых коммунистов» и «Союза студентов-коммунистов». Крошечный буфет, где можно купить «ларанжаду», кофе или бутерброд с сыром. Подшивки «Аванти» и журнала «Советская жизнь», издающегося в Лиссабоне АПН. В углу — щит со стенгазетой. Ее делают два раза в месяц Жозе и его друзья. По утрам щит выносят на центральную площадь Инфанта и прикрепляют к фонарному столбу на перекрестке. На ночь газету приносят в комитет.
В глубине комнаты — перегородка, за которой кладовка, выход во двор и лестница. Мы подымаемся по лестнице на чердак. Здесь остались следы пожара, обгорелые стропила, закопченный черепичный бой под ногами. В этом мрачном хаосе вычищен уголок для стола и длинных грубо сколоченных скамей. Здесь проходят партийные совещания, летучки, беседы.
— Конечно, пока тесно и неуютно, — улыбается Жозе Декмота, — но мы собираемся перестроить чердак. Будет второй этаж.
Коммунистов на Азорах пока немного. Здесь, на Фаяле, острове с семнадцатитысячным населением — всего несколько десятков. Если считать «сочувствующих» — несколько сотен. На выборах в Ассамблею республики семьдесят шестого года за кандидатов компартии и их союзников проголосовало в Орте 328 избирателей.
— Кажется, мало? Да, пока немного... — соглашается Жозе. — Но мы уже стали реальной силой, с которой вынуждены считаться власти. Силой, которая начинает противостоять сепаратистам и даже одерживать победы. Вроде той, на площади Инфанта...
Бои на площади Инфанта
Прежде чем рассказать об этом, я опишу место действия. Площадь имени Инфанта Энрики (принца Генриха Мореплавателя) — «визитная карточка» города, центр всей не слишком богатой событиями социальной жизни. Находится она совсем рядом с комитетом, где улица Дэбней выходит на набережную, близ старинной крепости Санта-Круш.
У ее замшелых стен разбит сквер. Совсем рядом со сквером — только перейти мостовую — кафе, где в жару вас ждет ледяное пиво, а в слякоть — горячий кофе.
Именно в этом кафе собрались накануне «Дня независимости Азорских островов» в семьдесят седьмом году Жозе Алмейда и его приспешники, пожаловавшие на Фаял с дружественным «визитом».
После выступления, на которое, увы, собралось всего несколько десятков человек, раздраженный Жозе Алмейда зашел в кафе, чтобы залить досаду несколькими бокалами бренди. «Борцы за независимость» дружно выпяли и принялись задирать остальных посетителей. В конце концов один из старожилов Орты, потеряв терпение, воскликнул: «А чего, собственно говоря, эти типы из Сан-Мигела приезжают сюда учить нас уму-разуму? Кто их просит?!»
Дискуссия переросла в потасовку. Кафе закрылось, страсти выплеснулись на улицу, в сквер на площади Инфанта. Через несколько минут, узнав, в чем дело, здесь появились докеры. Сепаратистам всыпали от души.
Переночевав в отеле «Фаял», Жозе Алмейда со своей свитой отправился на остров Пику. А когда вернулся оттуда, в гавани Орты их поджидала внушительная толпа тысячи на две «оппонентов». И лишь только вмешательство полиции спасло Жозе Алмейду от холодной океанской ванны.
...В следующем, семьдесят восьмом году сепаратисты решили отметить «День независимости» с большой помпой. Днем 6 июня сотни полторы демонстрантов собрались на холме Эспаламака и начали «нисхождение» в город под бело-голубыми флагами ФЛА с криками «Вива индепенденсия!».
— Нас было поначалу немного, — вспоминает Антонио-Мануэль. — Может быть, несколько десятков коммунистов, наших друзей рыбаков, которых привел Женуино Мадруга, и грузчиков из порта. Группа социалистов. Но когда эти типы пошли на город с Эспаламаки, мы увидели, что со всех сторон к нам идут люди. Десятки, сотни жителей города. Молодежь и не только молодежь. Порт вынужден был прекратить работу: не осталось в доках почти никого. Через несколько минут флаги сепаратистов были разодраны в клочья, сожжены на кострах, а «знаменосцы» удирали из города кто «на своих двоих», а кто на изрядно помятых машинах.
А на площади над головами людей взвился красно-зеленый национальный португальский стяг и прогремел многократно могучий клич «Здесь — Португалия!». И под этим знаменем по улицам Орты пошла стихийно возникшая ликующая манифестация «файаленсиш». Патриотов, людей, считающих себя португальцами.
От кита до анчоуса
Зимой все ветры Северной Атлантики дружно стекаются к Азорам. Вылететь с Фаяла оказалось еще труднее, чем попасть сюда. Над всем архипелагом — грозы и туманы, мы вынуждены терпеливо «сидеть у моря и ждать погоды».
А пока осматриваем порт Орты и знакомимся с рыбаками.
Рыболовство здесь находится в самом первобытном состоянии и удовлетворяет лишь потребности местного населения. Наладить продажу рыбы «на континент» или за границу не удается — нет холодильников, мала мощность рыболовецкого флота. Флотом его можно назвать только из уважения к героизму и мужеству людей, вынужденных работать на примитивных суденышках. Ловят здесь десятки видов рыбы — от гигантских тунцов до крошечных анчоусов. Но морским промыслом, принесшим азорским рыбакам всемирную славу, стала давно распространенная здесь и теперь исчезающая охота на кашалотов. Рассказывая о ней, Женуину Мадруга не прибегает к традиционным для рыбаков гиперболам. Нет нужды. Но слушая его, нельзя не проникнуться тем же восхищением, которое сквозило даже у знатока моря Герберта Мелвилла, когда он в «Моби Дике» назвал азорян лучшими охотниками за кашалотами. Трудно представить себе, какой надо обладать отвагой, чтобы всемером выйти на небольшой лодке и атаковать ручными гарпунами животное, достигающее двадцатиметровой длины, нескольких десятков тонн веса и способное легким ударом хвоста превратить лодку в щепки, а охотников — в утопленников.
Сам Женуину не занимается этим промыслом. Он предпочитает ловить рыбу. В одиночку. В крайнем случае — вдвоем. А потом, вернувшись в гавань, он становится, как и все рыбаки, жертвой «интермедиариос» — перекупщиков, которые, забирая у них улов, скажем, по двадцать эскудо за килограмм, перепродают по пятьдесят эскудо и дороже.
— Мы пытаемся бороться с этим, установили на «лоте» (рыбном аукционе) наш контроль, но полностью оградить себя от эксплуатации можно будет только тогда, когда удастся создать свой кооператив.
Именно это дело и поручила партия Женуину Мадруге. Парень взялся за дело горячо и верит, что вскоре здесь появится такая же артель, как у рыбаков Сан-Матеуша на Терсейре.
Мы беседуем с Женуину на причале, идущем вдоль километровой стены волнореза, защищающей гавань от океанских волн. Вся стена сверху донизу, от западной оконечности до восточной, разрисована тысячами цветастых эмблем с названиями судов, бросавших здесь якоря. И вдруг глаз спотыкается о зловещее имя «Салазар». Это уже не эмблема. Свежие красные буквы на белом только что отремонтированном корпусе сейнера, готового к спуску на воду. «Салазар» — красным по белому... Да, восемьсот с лишним миль от «континента» до Азор оказались, видимо, и впрямь непосильной дистанцией для революции гвоздик.
Ветер крепчает. Отменены рейсовые катера, но у мокрого причала стоит под погрузкой старый баркас. Скрипя громадными деревянными колесами, подъезжает арба, влекомая волами. Погонщик вопит и лупит животных палкой, заставляя пятиться, чтобы колеса повозки уперлись в брус, положенный на самом краю причала. Наконец колеса утыкаются в брус, выдергивается металлическая чека, повозка запрокидывается назад, и кукуруза с шелестом летит на палубу баркаса.
Темнеет. Мы возвращаемся в город. Мимо самого знаменитого уроженца Орты — застывшего на гранитном постаменте первого президента Португалии Мануэля Арриаги. Мимо тяжелых стен крепости Санта-Круш. Мимо красных скамеек на площади Инфанта. По улице Консула Дэбней, мимо домика с вывеской «Рабочий центр имени 25 апреля». Я гляжу на его чисто выбеленные стены и опять отчетливо вижу, что сквозь побелку проглядывают зловещие серые контуры слова «ФЛА» — след последнего ночного визита врагов. И думаю о том, что именно этот дом останется в памяти как самое яркое воспоминание об Азорах. Дом людей бесстрашных и честных. Дом коммунистов.
Цена полета
— А известно ли вам, что на каждого человека приходится двадцать пять птиц? Всех — от воробья до страуса? — Директор биологической станции на Куршской косе Виктор Рафаэльевич Дольник явно любовался моей реакцией на столь неожиданную цифру... Все те дни, что я провел на станции, надо мной, над узкой полоской песка, уходящей в Балтику, безостановочно летели миллионные стаи, и казалось, что вся наша планета — это кочевое царство пернатых, лишь приютившее, как редких гостей, представителей рода Homo...
— Вам еще повезло, — выдержал паузу Виктор Рафаэльевич. — Вы прибыли к концу перелета. Скоро она даже слишком большой покажется, эта цифра... Через два-три дня.
И все же все последующие три дня поверить в эту цифру было невозможно. В огромные капроновые сети-ловушки ежедневно влетали тысячи птиц. И каждую птаху надо было осторожно вынуть, взвесить, надеть на лапку невесомое алюминиевое кольцо, сделать соответствующую запись в журнале кольцевания. Работа была монотонная до автоматизма. На второй день последний за сутки зяблик был зарегистрирован под номером 5978... И все равно этот улов был сравним с добычей рыбаков-неудачников, сидящих с беспомощными удочками на берегу необъятного, кишащего рыбой океана.
А на четвертый день над Куршской косой воцарилась тишина. Казалось, все птицы — все, что есть на Земле, — не улетели, а просто исчезли, и голубой океан опустел навсегда. Лишь в лесу, что начинался сразу же за домиками станции, продолжалась неугомонная, суетливая птичья жизнь. Отсюда явно никто не хотел улетать вслед за ордами перелетных, как бы утверждая, что и птичьи «цивилизации» делятся, как некогда делились людские, на кочевые и оседлые.
— ...Ну что ж, — ответил на предложенное сравнение Виктор Рафаэльевич, — аналогия вполне уместна... Лишь бы только эта аналогия не стала тождеством. Ведь кочевники исчезают с лица Земли...
— Но неужели, — вновь мне представились те миллионы птиц, что за несколько дней пронеслись над Куршской косой, — неужели то же самое угрожает и перелетным?
— Пока, конечно, нет. Но...
Загадка птичьих перелетов, казалось бы, в общих чертах решенная десятилетия назад, буквально в наши дни вновь преподнесла исследователям неожиданные, а если не бояться вненаучных эмоций — ошеломляющие данные. Раньше казалось несомненным: инстинкт перелета был отработан тысячелетиями ледниковых эпох — птицы, те, которые не смогли приспособиться к изменениям климата, вынуждены были искать себе пристанища в более милостивых к ним краях. И, став вечными странниками, влекомые лишь инстинктом, «прародительской памятью», презревая чудовищные расстояния, прилетали на короткое время северного лета на свою биологическую родину.
Теоретическая эта модель виделась настолько надежной, что все невыясненные проблемы гипотетически должны были вмещаться в нее, не нарушая общей стройности ее «конструкции». И дело, казалось, оставалось лишь за тем, чтобы уточнить места зимовок и трассы перелета.
Но все оказалось намного и принципиально сложнее.
...Один лишь пример: выяснилось, что наши зяблики — перелетные, а французские не покидают на зиму своих гнезд. Почему же один и тот же вид птиц может быть и оседлым и перелетным?
В рамках Международной биологической программы были изучены воробьиные кладки на разных широтах. Оказалось, что в наших краях неприхотливая птичка имеет одну-две кладки в год, а в Индии — целых семь. И все же численность популяции южан не увеличивается, а северян не падает. Выходит, на благодатном юге не так-то просто выжить? Да, слишком сильна конкуренция среди многочисленных пернатых. На севере же дело обстоит совсем иначе. Коренное население там не велико, ведь в холодную пору корма хватает на малое число птиц. Поэтому в короткое лето, когда проснувшаяся природа пышным цветением словно желает вознаградить себя за долгое оцепенение, изобилие плодов, насекомых может прокормить не только своих, но и множество пришлых едоков.
Вот почему птицы пускаются в дальний путь: они решают «продовольственные проблемы» в самый напряженный период — время выведения птенцов. Немаловажным обстоятельством является и относительно длинный северный день, облегчающий птахам заботу о потомстве, не страдающим, как известно, отсутствием аппетита. Вот почему среди представителей одного и того же вида существуют и птицы-домоседы, и безудержные путешественники.
...А ведь из этого естественно следует и такой вывод: тяга к перелету — не инстинкт, зафиксированный изначально в целом виде, а может приобретаться внутри этого вида отдельными популяциями (а ведь именно представление об инстинктивной устойчивости и лежало в основе гипотез о причинах миграций птиц). Но если действительно не видовой инстинкт побуждает к перелетам, то как же тогда пернатые узнают, что пора лететь?
Уже давно было замечено, что вслед за массовыми перелетами наступают дни спада. Эти неизменные пульсации объяснялись только сменой погодных условий, как бы управляющих раз и навсегда приобретенным инстинктом: ветром, температурой, дождем... Но сколько ни пытались установить подобную связь, она никак не нащупывалась. Бывало, что в «нелетную погоду» ловушки оказывались переполненными, а иногда в прекрасные дни они пустовали.
У биостанции на Куршской косе есть имя — «Фрингилла», что в переводе с латинского означает просто «зяблик». Куршская коса вообще во многих отношениях уникальное место, но для биологов она примечательна тем, что над этой узкой, шириной всего в несколько сот метров, полоской земли проносится за день перелета несколько миллионов птиц — и в основном зябликов. И вот исследователи «Фрингиллы» выяснили, что волны перелета довольно точно совпадают по срокам и повторяются из года в год: некоторые окольцованные ранее птицы попадали в ловушки в один и тот же календарный день. Многолетние наблюдения таким образом выявили: зяблик отправляется на зимовку в одно и то же время. Погода оказалась здесь ни при чем. Исследователи снижали температуру в вольерах, где содержались подопытные фрингиллы, сокращали светлую часть суток, уменьшали рацион, имитируя наступление осенней поры, но зяблики на это не реагировали никак. Они «верили» только календарю.
Так кропотливые исследования привели орнитологов к следующему выводу: у зяблика, как у многих живых организмов, существует внутренний календарь. Как правило, он ему полностью доверяет, но один раз в год производит проверку. Происходит это ранней весной. Когда продолжительность дня становится равной десяти часам и 30 минутам, то есть 26—28 февраля, для птицы начинается новый цикл — короткий зимний день сменяется длинным. Но зяблик, не слишком доверяя природе, проводит контрольную операцию. Он проверяет подряд следующие десять дней. Если они все оказываются длиннее, то включается весенняя программа, и дальнейший режим идет уже по внутренним часам. Только в зимний период и можно «перевести их стрелки». Если искусственным освещением создать иллюзию длинного дня, зяблика можно и зимой привести в весеннее настроение. Он как бы «вырежет» из памяти непрожитые месяцы и начнет жить с новой точки отсчета, прикладывая к ней положенные периоды перелетов, гнездования, линьки...
По-видимому, у многих других птиц регулирующая основа примерно такая же. А на эту канву могут накладываться другие факторы — например, чувство стаи. Именно оно участвует, по мнению орнитологов станции, в образовании волн перелета. Вид летящей стаи—очень сильный стимул к полету. И вот к ней примыкают новые сочлены. Через некоторое время ветераны истощаются и садятся на кормежку, а новички продолжают лететь дальше, притягивая к себе следующих подготовившихся к перелету птиц.
Итак, если обобщенно подытожить эти и многие, многие другие открытия, сделанные недавно, можно сказать: само существование сезонных миграций птиц — не раз и навсегда заданная, абсолютно связанная с неизменяющимся инстинктом программа, перестроить которую могут только глобальные климатические изменения.
Как выяснилось, нужны не тысячелетия, чтобы перестроить ее. Да, когда-то пернатые приспосабливались к неторопливым циклам природы. Сегодня они вынуждены все чаще и чаще подлаживать свою жизнь и поведение под стремительный бег технологической цивилизации. Наша деятельность приобрела глобальный характер, стала мощным фактором, преобразующим весь окружающий мир. И птицы XX века почувствовали, что они живут в эпоху НТР. Иногда достаточно буквально считанных лет, чтобы вообще птицы-странники стали домоседами. И есть причины, вызывающие такие изменения, которые «отменить» невозможно. Важнейшая из них — необратимая урбанизация планеты. Вот что пишет кандидат биологических наук К. Благосклонов: «У птиц, поселившихся в городе, могут измениться обычная пища, типичные места гнездования, особенности гнездостроения, даже сезонное поведение — перелетные птицы могут стать оседлыми». Хотя бы потому, что город снимает основную, как выяснилось, причину птичьих миграций — здесь всегда вдоволь еды.
Собственно говоря, даже не надо быть исследователем, чтобы заметить: теперь с нами зимуют многие виды птиц, которые совсем недавно были исключительно перелетными. На рябинах в зимних скверах рассаживаются черные дрозды, на снежных кремлевских елях ночуют скворцы, в отстойниках ТЭЦ круглый год плещутся утки. В городах появились птицы, которых раньше никак нельзя было заподозрить в любви к городу: жаворонки, сороки, сойки... На весеннем бульваре можно услышать пение соловья.
А ведь птица-горожанка — лишь украшение улиц, скверов. Она практически выключена из великого кругооборота целесообразностей природы, ибо целиком находится на иждивении человека. И к каким последствиям может привести эта тенденция, если она пройдет некий, сейчас еще не ясный критический рубеж равновесия, — мы прогнозировать пока не можем.
— ...Конечно, изменение среды остановить невозможно, — продолжал размышлять вслух Виктор Рафаэльевич. — Мы можем создавать заповедники гнездовий перелетных, учитывать их нужды при осушении болот, вырубках леса, мы можем окончательно отказаться от тех пестицидов, что чаще всего более вредны для птиц, пожирающих вредителей, нежели для самих этих вредителей... И конечно же, пока за судьбу перелетных в общепланетном масштабе беспокоиться рано. Но думать об этой судьбе необходимо уже сейчас...
Проблема миграций, бывшая когда-то чисто научной, приобрела сейчас и сугубо утилитарное значение. Несмотря на принимаемые меры, поголовье многих видов продолжает уменьшаться. Причем особенно страдают перелетные птицы, уставшие от дальних перелетов, плохо знающие местность. В нашей стране существует более тысячи заказников и заповедников, но число их оказывается недостаточным. Отвод новых значительных площадей может отрицательно сказаться на развитии сельского хозяйства, ведь и так около одного миллиарда гектаров находится под охраной. Поэтому надо тщательно продумать систему защиты гнездовий, перелетных трасс и мест зимовки.
У работников сельского хозяйства с птицами очень запутанные отношения. Осенью многие виды становятся вредителями, от них заметно страдает урожай. Но еще вопрос — какой он был бы вообще, если бы не помощь птиц. «Опыт» Китая, изводившего, казалось, совершенно бесполезного воробья, еще раз заставил задуматься о пользе птиц. Как подсчитала Т. Бородулина, двухтысячная колония чаек уничтожила за летние месяцы около 600 тысяч сусликов и 67 тысяч полевок, 478 тысяч хлебных жуков и чуть меньше кукурузных навозников. Биологи пришли к убеждению, что абсолютно вредных птиц не существует. В сложных взаимоотношениях, установившихся в природе, каждая из них играет где-то положительную роль.
Поделиться книгой: