Помоги проекту - поделись книгой:
Влаиль Петрович внимательно выслушал и в одной фразе сформулировал тему: «Проблемы адаптации и экологии человека».
...Скажу заранее, единой, «монолитной» беседы у нас не получилось. Она растянулась на все дни симпозиума. И, стараясь не терять общей темы, мы, естественно, каждый раз вспоминали наиболее интересные для нас очередные выступления и доклады его участников.
Ошибочно думать, говорил Влаиль Петрович, что новый шаг в развитии биосферы планеты сделан только в приполярных регионах Земли. В хозяйственный оборот вовлекаются сейчас ресурсы Мирового океана, бурно идет завоевание ближнего и дальнего космоса, не за горами освоение соседних планет. Казалось бы, многое, почти все по силам людям. Но...
Где начало опасных для самого человека изменений природы? Где конец разумным ее преобразованиям? Вообще, меняя среду обитания, как можем мы сами рассчитывать на свою полную неизменность? В конечном счете речь идет о будущем наших потомков.
И естественный вывод: освоение любых новых территорий нельзя рассматривать в отрыве от неэкономического пока показателя — здоровья. Здоровья человека и здоровья природы. Потому что, желаем мы того или нет, но всю медицину и, возможно, биологию следует понимать как некую экономическую категорию. Каково состояние здоровья населения, каково состояние здоровья природы, таковы при прочих равных и успехи в экономике, и результаты хозяйствования на данной территории. Проблема глубокая...
Как заметил еще В. Вернадский: «Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние — ноосферу», то есть состояние, когда черты лица планеты ваяет интеллект, деятельность, воля разумного человечества. Осмыслить, распутать хитросплетенье новых проблем, наметить пути их решения по силам только комплексу дисциплин. И он складывается на наших глазах. Учение о ноосферогенезе, экология человека, конструктивная география, глобальная экология, палеография, хронобиология и другие — вот некоторые его составляющие.
Однако главной направляющей освоения должна стать экология человека — наука, которая изучает взаимоотношения человеческих популяций с природой и техногенной, то есть преобразованной средой, наука, которая ищет пути оздоровления как природы, так и населения.
Только в социалистическом обществе возможна широкая, глубоко научная программа планирования здоровья населения и среды. В этом году, например, в Архангельске создан филиал Института морфологии человека Академии медицинских наук СССР, которому предстоит провести фундаментальные исследования по комплексу проблем, связанных с изучением состояния здоровья и заболеваемости людей в условиях Крайнего Севера. «Узким местом» или слабым звеном экономики при освоении новых, прежде всего северных, территорий становится как раз человек. Его физическое и морально-психическое здоровье, его квалификация и работоспособность, а не техника.
Полярные день и ночь, низкие температуры, повышенная электромагнитная напряженность, своеобразие бактериального окружения, особенности питания, психологическое давление природы — эти и другие северные «неудобства» приводят к изменениям в организме человека. Особенно в первое время работы на Севере, во время адаптации, приспособления: ведь, по существу, перестраивается работа всего организма. О конечных результатах адаптации можно судить по коренным жителям. Многовековое их пребывание в тундре имело даже генетические последствия: в организме постепенно начали вырабатываться новые ферменты, а некоторые другие стали присутствовать в большем количестве. Вероятно, это придало новые свойства таким, например, органам, как кожа и слизистый покров, которые меньше подвергаются бактериальной травме, чем у приехавших европейцев.
Наверное, невредно было бы вообще подумать о медицинской бионике. Ведь многие, очень многие «тайны» природы Севера можно изучить. И, обучившись у природы, создать системы защиты, подобные тем, какие она уже отработала. Возникла же у местных жителей защитная реакция на холод! Но далась она скорее всего тяжелой ценой отбора, что нас устроить не может: от Севера, как от болезни, должны защищать упреждающие, щадящие прививки! Или что-нибудь в этом роде...
Легко, однако, предвидеть, что у некоторых, недавно ставших северянами жителей средней полосы эти мысли могут вызвать возражение. Как можно проводить параллель между условиями Севера и болезнями?! Мы-то, попав на Север, с самого начала чувствовали себя прекрасно!
Верно. Но люди-то на Север едут разные. Для одних эти природные условия — стимуляторы здоровья, для других — стимуляторы болезни. Одни легко и быстро адаптируются к Северу, другие не могут сделать этого в течение долгого времени. Отсюда и разность мнений о воздействии Севера.
Разобраться в подобных ситуациях поможет наука — экология человека. Она должна дать критерии отбора людей для работы в этих местах, а может быть, и рекомендации по подготовке к такой работе.
Нужно ли говорить, что, кроме чисто научного интереса, такое исследование чрезвычайно важно и в экономическом отношении. Из-за частых приездов-отъездов работников многие северные хозяйства не могут работать с полной отдачей. И исподволь напрашивается мысль о необходимости не только северной медицины, но и своеобразной северной генетике человека.
Между прочим, психика человека часто оказывается наиболее совершенным и наиболее ранимым аппаратом приспособления к условиям новой жизни. А как мы влияем на духовную тренированность будущего северянина?
А сколько такая тренировка может сберечь сил, здоровья и средств?
Для Севера чаще всего заготавливаются нелестные эпитеты: жестокий, суровый, коварный. Иначе Север — не Север. Но для кого он такой? Для неподготовленных, для незнающих, для беззащитных. Ни один коренной житель не назовет так свою родину, что лежит у берегов Ледовитого океана.
Да что там северные жители! Мы сами, обитатели Центральной России, для европейцев и особенно для африканцев останемся северянами. Наша подмосковная или новосибирская природа сурова и коварна для жителей тропиков. Но кому из нас придут в голову такие эпитеты, когда мы гуляем по осеннему лесу, когда ходим на лыжах, когда купаемся в освежающей летней реке? И наоборот: для нас, северян, тропики не слишком благодатное местопребывание.
И все-таки почему Север пугает? Сибирские ученые-медики выяснили, что в приполярных районах очень многое в организме меняется, характер этих изменений определяется особенностями жизнедеятельности клетки, а неподготовленную, «необразованную» психику эти изменения только страшат.
Живая клетка в условиях холода перестраивает свою работу. В ней начинают скапливаться некоторые продукты распада, часть которых токсична. Если организм подготовлен к испытаниям холодом, то эти продукты распада ему неопасны. Он быстро научится самоочищаться по-новому.
А если нет? Сейчас, вероятно, это тоже не беда. Уже известно, вмешательство каких ферментов и веществ будет стимулировать вынос вредных продуктов жизнедеятельности из клетки, из организма. Так, изучая человека на его клеточно-молекулярном уровне, сибирские ученые и разработали новую теорию так называемого синдрома полярного напряжения (СПН).
Теория СПН — крупный шаг в развитии экологии человека. Открылась широкая перспектива профилактики, изоляции многих северных болезней, точнее даже не болезней, а патологий, отклонений от нормы.
Работы медико-биологов открывают Север заново. Мы начинаем познавать корневые взаимосвязи человека с тамошней средой. Например, биологическое кольцо жизни для коренных северян всегда было замкнуто. Они жили только продуктами северного геобиоценоза, северной природы, получая необходимые вещества и микроэлементы из местной пищи. На плечах растительного и животного царства человек в древности проник на Север и в примитивном варианте освоил его, прижился там.
Спрашивается, а на каком коне мы въезжаем туда? Мы въезжаем на европейских пайках, на несеверных, но привычных для нас ритуалах жизни и организации хозяйства. Однако соответствуют ли они экологии человека на Севере?
Да, соответствуют, но только на первых порах. И если мы хотим создать на Севере постоянное население, то обязаны учиться у природы и у коренных жителей. Ведь их опыт организации жизни складывался веками, проверялся временем.
Собственно, вся наука есть обучение у природы: идет вечное, как жизнь, познание ее законов и использование их.
Сибиряки-медики сделали много, чтобы навести мосты от своих фундаментальных исследований к жизни. Нефтяные и газовые промыслы Западной Сибири, столица Заполярья — Норильск, поселки вдоль будущей трассы Байкало-Амурской магистрали — вот далеко не полный перечень вех в географии внедрения их новых теоретических выкладок.
Сейчас ученые смело ставят вопрос не просто о развитии медицинской службы, а о создании особых систем жизнеобеспечения всех трудовых коллективов. В ней должна быть взаимоувязана вся пока, в общем, порознь существующая сеть экономических и медицинских, социальных и экологических решений. Она явится практическим обеспечением гарантии повышения здоровья и в то же время сама станет инструментом познания.
Я возвращался к себе в номер, а мысли еще продолжали беседу. Синдром полярного напряжения... Его, наверное, все-таки лучше понимать как признак, как верный признак чего-то... Почему только полярного напряжения? Ведь напряжение возникает в любой системе, когда на нее действует какая-то внешняя сила, внешнее давление. Значит, бывает просто синдром напряжения, если, скажем, человек работает не в приполярной зоне, а просто в трудных условиях.
Действительно, я и раньше обращал внимание, как быстро мужают мальчишки, когда становятся шоферами-профессионалами, особенно на грузовиках или такси. Шофер целый день в постоянном напряжении, в постоянном внимании, работа его физически и умственно трудная. Мобилизация внутренних ресурсов организма, внутренняя подтянутость, что ли, внешне проявляется в скором возмужании организма. И армия тоже меняет мальчишек...
Люди едут на Север. Одни, чтобы осваивать его постоянно, работать. Но ведь есть другие люди, которые едут туда просто в отпуск. А что, если они едут, не отдавая себе сознательного отчета, как раз за напряжением, за полярным напряжением, которого не хватило их организму?
Влаиля Петровича эта мысль не удивила.
Больше того, он привел примеры, которые я знал раньше, но которые не смог вспомнить в тот момент.
Горный Кавказ и Якутия — край долгожителей нашей страны. Почему? Там особая композиция физико-географических характеристик, которая более гармонично исчерпывает или раскрывает глубинные генетические возможности организма. Там человек все время испытывает напряжение, которое вызывает еще большую тренированность, еще большую выносливость. Значит, продолжительность во времени его активной деятельности — и физической, и интеллектуальной — возрастает! Влаиль Петрович напомнил сообщение канадских исследователей Н. Симптона, М. Фреккера, Дж. Хилдеса о том, что гены, которые чаще встречаются среди кавказцев, найдены и у айну, эскимосов, лопарей, исландцев...
Мы стоим на пороге нового открытия Севера. При высококвалифицированном врачебном контроле нынешние неудобства Севера можно обернуть в блага для человеческого организма. Тонизирующий климат, возбуждающие электромагнитные факторы, радиационный баланс могут не только поражать, но и оздоравливать организм.
Нарисованная академиком Казначеевым стратегия освоения Севера как бы приглашала к осмыслению еще более широкого круга проблем.
Конечно, сделан лишь первый шаг на долгом пути реализации гуманной и благородной идеи. Но этот шаг, пожалуй, самый трудный — с него начинается дорога в неизведанные дали экологии человека на Севере. И не только на Севере...
В конце концов, освоение Севера, вообще обживание новой территории, а значит, и новой среды — лишь частный случай куда более общей ситуации. Мы же сейчас меняем среду своего обитания вообще! Часто невольно, не желая этого, меняем, например, в городах состав воздуха, воды и так далее. Мы поняли, что так дело не пойдет, что, внося в среду какие бы то ни было изменения, надо тщательнейшим образом просчитывать все возможные последствия, останавливать опасные сдвиги, что-то развивать, а что-то, наоборот, консервировать.
Однако, просчитывая и планируя все это, мы невольно по старой привычке самого человека слишком часто рассматриваем в подвижной природной системе как величину постоянную. А разве в действительности так? Освоение Севера очень наглядно и совершенно недвусмысленно показало, что с изменением среды мы неизбежно меняемся сами. Теоретически это, разумеется, кому не известно?.. А психологически мы часто поступаем так, что, просчитывая варианты адаптации человека к новым условиям, видим одну сторону процесса и забываем о другой. Забываем, что в подвижном мире и человек подвижен.
Забвение этого искажает перспективы, прогнозы, и последствия оказываются не совсем такими уже по одному тому, что переменную величину — человека — мы в расчетах сочли постоянной. Но, быть может, не это главное. Процессом изменений, преобразований среды можно и должно управлять; для этого у нас два рычага. Два, а не один. Ведь пример Севера, как и пример продлевающих жизнь условий некоторых высокогорий, показывает, что не всякие изменения стандартов среды обязательно идут во вред, некоторые, наоборот, несут в себе немалое благо.
Современная наука способна понять, что тут к чему и как все это использовать к лучшему, какое отклонение от стандартов среды недопустимо, а какое, наоборот, желательно. Осторожность тут, разумеется, нужна предельная (а в обращении со средой не нужна?), но в принципе... В принципе открывается перспектива более свободного, чем нам кажется, маневра. Маневра, цель которого — максимальное здоровье человека и природы в их неразрывном, глубоко диалектическом единстве.
Одержимые Андамукой
Деньги!!!
На большой — во всю стену квартиры моих сиднейских знакомых — карте Австралии шариковой ручкой нарисована стрелка; острие ее направлено в центр пустыни, а рядом печатными буквами написано: «Деньги!!!»
— Что это такое? — спросил я.
— Читать умеешь? Вот и читай: «деньги», — отвечали мне с усмешкой. — Много денег, только найти надо...
Дорога шла через Викторию и Новый Южный Уэльс, через Канберру, Мельбурн, цветущую Аделаиду к заливу Спенсера, глубоко врезавшемуся в тело континента. В Порт-Огасте я услышал впервые разговоры об Андамуке: вода там дороже пива, поэтому можно не бриться. Живут там люди под землей, поскольку наверху убийственная жара. Группы старателей сводят друг с другом кровавые счеты. Последнего полицейского пристрелили полгода назад. В пустыне водятся черные скорпионы, и поэтому спать на голой земле — даже в мешке — чистое безумие. И в этот «рай».автобус отправлялся только через два дня.
В сумерках стоял я у края пустыни почти без надежды, что попаду к цели; бог знает, когда появится случайная машина, да и не всякий водитель рискнет ехать ночью. Не успел я, однако, снять рюкзак, как подъехала «тойота» с английским экспертом по баллистике. Он ехал в Вумеру, где в пустыне, покрытой солончаками, испытывают английские ракеты.
После полуночи он высадил меня за Вумерой. Я разложил спальный мешок прямо на пыльной обочине. Был, конечно, риск попасть под колеса невнимательного ночного водителя, но страх перед черными скорпионами оказался сильнее. До Андамуки оставалось еще сто миль.
В два часа ночи меня подобрали рабочие, возвращающиеся из шахт Куп-Пиди. Мы едва тащились. Колеса машин поднимали такую густую пыль, что второй автомобиль то и дело притормаживал, чтобы не съехать с незаметной дороги, кое-где окаймленной изъезженными покрышками и скелетами машин.
На рассвете мы проехали скотоводческую ферму, а в восемь часов стали появляться первые отвалы, домишки из рифленого железа и розочки ветроэлектрических установок. Мы были на месте.
Я остался стоять перед местным баром Такабокс.
Через полчаса появился первый прохожий: курчавый, почти чернокожий мужчина невысокого роста.
— Не могу ли у вас спросить?.. — остановил я его.
— Давай спрашивай, — отвечал чернокожий.
— Я только что приехал в Андамуку. Ищу работу, ночлег, еду.
Уловив мой топорный центрально-европейский акцент, чернокожий ухмыльнулся и вдруг заговорил по-чешски:
— Спать можешь у меня. Меня зовут Штефан, — он хмыкнул и тщательно оглядел меня. — А насчет работы... Тут двое парней ищут себе компаньона...
В Австралию Штефана привезли родители еще маленьким мальчиком, а до черноты он обгорел за долгие годы в пустыне.
Час спустя я получил кирку, кувалду, карбидную лампу и отправился на работу с двумя другими новичками. Свен и Петер, которые взяли меня в компаньоны, обитали в Андамуке только четыре месяца. Опытный диггер — искатель опалов — не стал бы терять время на такого невежду, как я.
Дорога виляла среди жестяных домиков, трех баров, двух лавок, почты и направлялась к Холму Спятивших. По пути мы остановились у скупщика опалов. Петер продал ему несколько мелких камешков за восемь долларов, а в следующей хибаре купил хлеб, запальный шнур, детонаторы и желе в пакетиках — взрывчатку.
Солнце жарило все сильней. Дорога ветвилась на тропинки, и они терялись среди гигантских отвалов пустой породы. Воздух раскалялся. Нигде ни травинки. Среди камней мелькнул низкорослый черный абориген, за которым бежало восемь невероятно изможденных собак.
— Что тут делают аборигены? Тоже в шахтах роются?
— Откуда! — усмехнулся Свен. — Под землю они не лезут. Говорят, темноты боятся. Они больше роются в старых отвалах.
— А к чему? Тут же, наверное, все смотрено-пересмотрено много раз?
— Не скажи. Раньше породу выбрасывали, не очень просматривая, а в ней и попадались черные опалы. На солнце может вдруг сверкнуть камень, который внизу, при свете карбидки, и проглядишь. У аборигенов для этого глаза что надо. Сидят на отвале, как на раскаленной печке, солнце вовсю припекает, а они знай себе пощелкивают клещами, дробят обломки камня. Так что пару камешков — как раз на бутылку — всегда отыщут.
Ноги погружались в мелкий темно-красный песок, в ступни впивались крохотные колючки. Но хуже всего были мухи, налетавшие тучами. Портной из немецкой сказки, который одним ударом истребил семерых мух, здесь бы нашел применение своим талантам.
— Не гони их со спины, — посоветовал мне Свен. — Отгоняй только от глаз. А со спины сгонишь, еще больше к глазам прилетит. От этого просто ошалеть можно.
Солнце раскаляло камни, и пустыня без тени напоминала пышущую жаром духовку. Тропка запетляла среди валунов, а по обеим сторонам в земле чернели вертикальные дыры, узкие и бездонные. Копание новой ямы похоже на рытье колодца, только крепи не нужно ставить — сухая почва спрессована как камень. Все эти — в десятки метров — груды камней вокруг были вырваны из недр земли киркой и подняты наверх ведро за ведром.
Черная яма
— Пришли, — сказал Петер, остановившись у одной из дыр, ничем не отличавшейся от прочих. — Это наш участок. Мы его застолбили.
Я поглядел на осыпающиеся борта с опаской.
— Лестницу вытаскиваете на ночь?
— Какая, к черту, лестница, — буркнул Петер.
Он сел на кран ямы, уперся ногами в противоположную стенку и стал постепенно уходить вниз — в трубу.
— Не бойся, упрись спиной и коленями, — подбодрил меня Свен, когда снизу донесся возглас: «Следующий!»
Сердце у меня сжалось. Комки сыпались вниз, я втиснулся в черную трубу, ноги судорожно уперлись в противоположную стену, острые камни скоблили спину. Казалось, сухая глина вот-вот рухнет вместе со мной.
Внизу Свен разжег карбидку. Мы с трудом умещались, сидя на корточках, дальше нужно было ползти на животе. Прослойка, таящая опалы, толщиной сантиметров в десять, и высота штольни такова, что едва может проползти старатель. За десятки лет разработок ходы соединились в молчаливый темный лабиринт. Подсвечиваемый кое-где прорытой сверху трубой, он ветвится на многие километры. В нем легко заблудиться. Владельцы давно ушли отсюда, штольни осиротели. Можно взяться за любую.
С карбидками в руках мы подползаем к стене.
— Гляди, — объясняет Петер. — Это опаловый слой. Его не касайся.
Его подкапывают киркой и потом осторожно отделяют. После каждого удара надо придвинуть карбидку к самой стене и тщательно вглядеться — не сверкнет ли искра. Будь осторожен. Опал можно разбить, как и любой камень; тогда за него ничего не получишь.
— Это случается?
— Очень даже часто, — сказал Свен. — Завтра я покажу тебе одного парня. Стена у него заискрила, и он понял, что перед ним опал. Ему бы ножом ковырнуть, а он ахнул киркой; лежа на боку, промазать нетрудно. Камень вдребезги. Правда, и за обломки он получил двенадцать тысяч. А целый камень стоил бы пятьдесят. Представляешь, что с ним было? Одним ударом уничтожить шанс, которого ждешь годы!
Петер между тем улегся в забое. Кирка отскакивала от кристаллического кварца, кувалда и долото ковыряли свод. Когда работаешь, лежа на боку, все требует удвоенных усилий. Мы меняемся, а потом через голову бросаем пустую породу в выработанные штреки. И смотрим, смотрим. Так мальчишки, ползая на животе под кроватью, ищут закатившийся шарик.
В десятках таких же штолен сотни мужчин, занесенных в пустыню со всех концов света, сражаются со скалой. Никто из них не думает о красивых дамах, которые будут носить брошки и перстни с этими камнями. Никто не представляет себе ювелирных магазинов Токио, Нью-Йорка или Сан-Тропеза. Они мечтают только о том дне, когда скала заискрит, расступится и выдаст огромный опал, как пропуск в сияющий мир денег и бурных развлечений.
Не век же счастью уклоняться от них! Вся Андамука шепчется о неизвестном везунце — черт его знает, откуда он родом! — который на третий день после приезда нашел в заброшенной штольне опал в пятьдесят тысяч долларов. А те счастливчики, что нашли самый большой из всех известных опалов — Королеву Андамуки? Скрылись они или остались ждать еще большего счастья?
Правду знает только скупщик опалов, ну и, конечно, те трое. У всех достаточные основания помалкивать.
Диггер годами сражается с иссохшей горной породой вовсе не для того, чтобы отвалить треть тяжко добытых денег в виде налога государству. В этом единодушен весь поселок, а скупщик, который не станет держать язык за зубами и выдаст своих клиентов, поставит себя вне закона пустыни. Неписаного, но беспощадного.
Власти, конечно, это не устраивает. Из-за Королевы Андамуки явилась целая комиссия. Единственное, что удалось достоверно установить: никто ничего не видел и не знает. Скупщик вежливо улыбался членам комиссии: «Можете мне не верить, джентльмены, но я и впрямь не знаю, у кого купил этот опал». Джентльмены, понятно, не верят и кисло выслушивают историю, как в полночь в его дверь постучали незнакомцы и предложили купить опал. Отчего же не купить? Они показали ему самый большой и самый красивый опал, который он когда-либо в жизни видел, и он выложил за него шестьдесят тысяч... «Он того стоил, джентльмены, вы сами его видели».
Джентльмены его видели, но хотели бы поглядеть и на тех троих. «Да, — припоминает торговец, — один был высокий, другой маленький, а третий так — что-то среднее. Большой — блондин. Или нет, точнее, брюнет. Впрочем, дело было ночью, и видел я их впервые в жизни». Комиссия хмурится и приступает к обходным действиям, безрезультатность которых известна заранее.
Андамука стоит на анонимности счастливых старателей так же прочно, как и ее домики из рифленого железа на пересохшей земле; в пустыне не платят налогов, и лишь поэтому одиночка может выдержать с сотней долларов в здешних местах полгода. Одиночке нужно немного: карбид для ламп, хлеб, чуть-чуть молока, желеобразная взрывчатка и детонаторы.
И, конечно, надежда.
Поделиться книгой: