Помоги проекту - поделись книгой:
Странными показались мне танцы в этом клубе. И не джамбийя за поясом был тому причиной. Здесь танцевали только мужчины — вот в чем дело. Ни одной женщины в зале не было.
Клуб — свидетель перемен: здесь собрались в основном местные жители, а не только европейские специалисты и военные, как бывало раньше. Но клуб и свидетель живучести традиций. Живучести пережитков. Установившиеся представления о том, что допустимо и прилично, а что нет, сохраняют свою силу и сегодня. Именно поэтому в Йемени-клаб нет ни одной женщины.
Утром я беседовал об этом с Итидаль Мохамед — секретарем комитета СМДЙ в Тавахи, одном из районов Адена. Итидаль согласно кивает головой — да, да, так оно и есть, жизнь перестраивается, но не сразу, не все изменения дают знать о себе немедленно, но перемены очевидны. Она судит о них не только по тому, что происходит в стране или в родном Адене, но и по тому, что происходит в ее семье.
— Известно: семья — это ячейка общества, — заметила она. — Однако семья — это еще и зеркало общества...
Мы сидим во внутреннем дворике Дома моряка. Солнце поднимается выше, и тень найти все труднее. За пыльными кустиками, за железной решеткой, замыкающей тесное пространство этого сада, узкая полоска моря, аденский порт.
Итидаль двадцать один год, у нее большие глаза, ироничная улыбка и тихий голос. Пока это не слишком обычное явление, в стране — девушка во главе крупной организации Союза молодежи демократического Йемена. В Тавахи — 650 членов СМДЙ, более трети из них — девушки. Своей работой Итидаль довольна, хотя поворот судьбы был для нее неожиданным: ей пришлось срочно заменить переведенного на другую работу прежнего секретаря. Мохамед окончила общую среднюю школу и мечтает учиться дальше: она хотела бы стать инженером-электроником.
Выросла Итидаль в большой семье: у нее десять братьев и сестер. Отец плотник, мать, конечно же, не работала. Старший брат учится сейчас на Кубе, он скоро получит диплом инженера, специалиста по промысловому лову рыбы, что крайне важно для страны, экономика которой во многом связана с океаном. Еще один брат заканчивает техническое училище, он будет электриком. Двое в семье — члены СМДЙ, остальные братья и сестры — пионеры, и лишь один, «самый младший, — улыбаясь, поясняет Итидаль, — не состоит пока в политической организации».
У отца начальное образование. Он умеет писать, читать, прочих «школьных» знаний немного, а вот дети значительно опередили отца. Так и получается, что теперь в семье только один человек не умеет читать — мама. Но и она просит помочь ей освоить грамоту.
— Обычно семьи у нас были большие, в среднем шесть детей, — рассказывает Итидаль. — Но взгляды меняются. Сейчас люди понимают, что самое лучшее — семья, где два-три, максимум четыре ребенка. Ведь ранее заводили много детей по двум причинам: высокая детская смертность — раз, забота о собственной старости — два. А теперь мы с надеждой смотрим в завтрашний день...
В конце прошлого года в стране впервые проходили свободные выборы в местные советы. Их результаты показали, насколько возросли активность и сплоченность граждан, их сознательность и культура. Они шли на избирательные участки с детьми. Для женщин это был праздник — невозможный, немыслимый прежде.
Через несколько дней я снова встретился с Итидаль, и она говорила мне, что на XI Всемирном фестивале молодежи юноши и девушки демократического Йемена будут непременно рассказывать своим сверстникам и о том, как живут теперь девушки юга Аравии.
— Ведь на фестиваль едут, чтобы объединить свои усилия в борьбе против империализма, за мир, прогресс, счастье народов и чтобы рассказать о жизни молодежи своих стран, верно?..
Танец возрождения
Ширина города измеряется не километрами, а какой-нибудь сотней метров: горы подходят к заливу и оставляют только узкую полосу бесконечно длинной улицы, связывающей разные районы города в единое целое, — это и есть Аден.
Аравия — перекресток планеты, а Аден — один из важнейших портов полуострова.
Здесь исстари проходили, проходят и сегодня пути из Азии в Африку, из Европы в Индию и далее на Восток и Юго-Восток. В аденском порту пересекаются морские пути, связывающие Лондон и Коломбо, Одессу и Сингапур, Порт-Саид и Калькутту.
Десятки лет порт Адена оставался главным источником существования жителей районов Аравийского полуострова. Но более всего была важна его стратегическая роль. На глазах менялась окраска карты мира: зеленый цвет английских колоний таял, уступал свои, казалось бы, несокрушимые позиции. И после того, как «томми» покинули Суэц, Аден превратился в крупнейшую военную базу Англии. Порт стал местом приписки английского авианосца. А в 1954 году «Бритиш Петролеум компани» построила недалеко от Адена нефтеперерабатывающий завод. Английские военные и торговые суда, равно как и корабли стран НАТО, суда десятков стран мира запасались в Адене топливом, набирали здесь пресную воду. На улицах города, прижавшегося к серым скалам, в магазинах и ресторанах, на пляжах и в портовых кабачках самыми частыми гостями были иностранные моряки. Одна только цифра: сфера услуг в Адене давала до шестидесяти процентов национального дохода. Израильская агрессия 1967 года стала критической точкой в развитии Адена, а, стало быть, и всего Южного Йемена: был закрыт Суэцкий канал, и жизнь в порту замерла.
Нелегкое наследие досталось молодой республике, получившей независимость в конце 1967 года. Все тягостные последствия однобокого развития экономики обнаружились с ужасающей очевидностью. Перед демократическим Йеменом встала необыкновенно важная проблема, общая для всех стран, которые недавно встали на путь независимого развития, — формирование национальных кадров, подготовка собственных инженеров, врачей, педагогов, экономистов. Об этом мне довелось слышать в Конго. Об этом рассказывали в только что освобожденных районах Южного Вьетнама. И здесь, в Адене. Ведь менее всего беспокоились «Бритиш Петролеум» или «Кейбл энд Уайрлесс» о завтрашнем дне юга Аравии. Лондон не задумывался о гармоничном развитии экономики колоний и протекторатов: сразу после завоевания Йеменом независимости доля промышленного производства в валовом национальном продукте составляла всего лишь... 3,4 процента! В сущности, промышленности здесь как таковой не было вовсе. В стране с населением полтора миллиона человек насчитывалось только 5 тысяч рабочих. Неудивительно, что в НДРЙ так высоко ценят помощь друзей.
При содействии Советского Союза в Йемене ведутся геологоразведочные работы, реконструируются взлетные полосы аденского аэропорта, сооружается рыбоконсервный завод в Эль-Мукалле. Наши инженеры, техники и рабочие построили восемь водозаборных плотин, несколько станций для ремонта сельскохозяйственной техники, а экономисты помогли разработать пятилетний план развития страны, который выполняет сейчас молодая республика.
...Мы спускаемся по улицам, входим на небольшой катер, рассаживаемся на скамьях и скользим между морскими гигантами, по флагам которых можно знакомиться с географией мира.
«Садо Мару» — японец, «Владимир Колечицкий» — из Владивостока, «Кота Мае», «Кота Мелур» и «Кота Малис» — из Сингапура, «Энкадиа» — порт приписки Глазго. И снова наши корабли — «Железняков» из Керчи, «Московский комсомолец» из Жданова, рядом с ними — кубинец «Пинар-дель-Рио».
Проплываем мимо «Лихославля» из Новороссийска. Вдоль борта примостились рыбаки — закинули удочки и терпеливо ждут удачи. Смотрим снизу вверх. Кто-то выкрикивает приветствие. Услышав родную речь, к борту подтягиваются еще несколько моряков, свободных от вахты. Они ничуть не удивлены — как будто здесь каждый день можно встретить соотечественников. Мы успеваем переброситься двумя-тремя фразами, и вот голосов уже не слышно: слишком далеко отплыли, над нами возвышается теперь не «Лихославль», а йеменское судно «Сира».
Вечером нас приглашают на музыкальный спектакль. Идет он под открытым небом, и голоса артистов, усиленные мощной техникой, разносятся далеко окрест. Десять тысяч зрителей напряженно вслушиваются в слова песни, исполняемой босоногим солистом, которому на вид лет пятнадцать, не больше:
Хоровод на сцене то набирает скорость, то замедляет движение. Все танцоры босые. Юноши и девушки в разноцветных рубашках и брюках раскачиваются, исполняют сложные па на месте, снова устремляются вперед.
К микрофону подходит, пританцовывая, девушка. Теперь уже два голоса — мужской и женский — рассказывают в песне об освобождении женщин, о равноправии, которое пришло как великая долгожданная победа.
А на сцене за дуэтом начинается традиционный танец с участием калеки. Хромой, опирающийся на палку человек — одна нога его полусогнута — движется вместе с танцорами, присоединившись к первой паре.
Темп музыки, скорость движения нарастают.
Дуэт поет о победе народной революции, об изгнании колонизаторов, султанов, шейхов, эмиров. И выпрямляется нога калеки, и он танцует так же радостно, так же свободно и раскованно, как и все. Символика танца проста и понятна каждому: возвращение к жизни...
В мыслях я и сейчас обращаюсь к тому душному полуденному часу, когда мы в очередной раз ехали мимо порта Тавахи, мимо отелей и банка к синему зданию, возвышающемуся над невысокими домами из серого камня. Это мукомольный комбинат. Построен с помощью ГДР, оттуда же было получено и оборудование. Почти все процессы автоматизированы, так что на крупном этом предприятии работает всего сто двадцать человек, причем лишь двое — иностранные специалисты, консультанты-наставники из Германской Демократической Республики.
Нас снова и снова окружают девушки и юноши Адена, и главная цель бесед — выяснение особенностей работы молодежных организаций на том или ином предприятии; вопросам нет конца, и легко понять, насколько полезен для молодежи Йемена наш опыт, как интересны такие встречи.
Мы встречались с молодежными лидерами демократического Йемена, нас принимал второй секретарь ЦК СМДЙ Риад Аль-Акбари, и, о чем бы мы ни говорили, все наши собеседники во время этих встреч неизменно подчеркивали, что интернациональному воспитанию юношества СМДЙ придает первостепенное значение.
Круг наших знакомств стремительно расширялся, у нас были возможности побеседовать со многими ребятами из СМДЙ: и с совсем юными — школьниками, и с теми, кто постарше. Говорили мы о сегодняшних и завтрашних заботах Союза молодежи, о том, с чем приедет делегация демократического Йемена в Гавану. Я задавал все тот же вопрос: «О чем вы расскажете делегатам XI Всемирного?» — и ответы получал разные, порой далекие друг от друга, но в сумме, сливаясь, они создавали достаточно полную и, видимо, верную картину жизни молодежи юга Аравийского полуострова.
«Мы расскажем, — говорили мне, — о воспитании наших школьников, учащихся, студентов, молодых рабочих, крестьян, воинов на традициях Радфана, где разгоралось пламя освободительной борьбы, на революционных традициях старших...
Расскажем о трудовом энтузиазме, о субботниках, смысл которых нам стал понятен совсем недавно, о первых студенческих отрядах, работающих во время каникул на благо народа...
О школах, где учатся дети кочевников-бедуинов, о школах-интернатах, в которых ребята изучают не только математику, литературу, физику и географию, но и постигают основы политической грамоты...
Расскажем о молодых солдатах, готовых защищать Родину, которая теперь действительно принадлежит нам...
Об учениках центров профтехобразования, которые получают специальности, так нужные сегодня нашей республике, о молодых людях, которые станут завтра рабочим классом...
О наших пионерах, гордящихся своими красно-синими галстуками, о пионерах, которые готовятся стать членами СМДЙ...
Мы расскажем о девушках, снявших чадру, о недавних затворницах, которые учатся сегодня работать у станка, шить, воспитывать малышей в детских садах...
Мы расскажем о нашей стране, строящей новую жизнь»...
В мирном Ханое
«Радужные переливы шарфов на улице Шелка; звенящие улицы Лудильщиков; ароматы целебных трав Аптекарской; Гончарная, улица Весов; веера, меняльные лавки, хлопчатая бумага, лак — все новые улицы и новые названия. Старый торговый квартал, перестроенный на современный лад; звонки трамвая, перекликающиеся с колокольчиками продавца супа. Торговцы патефонами, бродячие астрологи и сидящие у тротуаров нищие...» — так описывал свои впечатления от Ханоя французский писатель Ролан Доржелес, приехавший в город полвека назад.
Таким оставался город вплоть до самого освобождения. В современном Ханое экзотические старинные улочки центра с небольшими магазинчиками, кафе и «супными» сохранились по-прежнему. Но двести новых промышленных предприятий изменили лицо города. Сегодняшний Ханой — это средоточие высших и средних учебных заведений, музеев, библиотек, театров, парков, гостиниц. Он главный железнодорожный перекресток республики, речной порт. С 1965 года началось массовое строительство, возник комплекс многоэтажных корпусов в районе Кимлиен. Но страна вела войну, упорную и изматывающую. Американцы варварски бомбили Ханой. Все это сделало жилищную проблему в городе еще более острой.
Для того, чтобы осуществить планы строительства, нужно большое количество рабочих рук — трудолюбивых и умелых. Союз коммунистической молодежи Хо Ши Мина обратился к молодым вьетнамцам с призывом осваивать строительные профессии. Члены союза обязались в свободное время добровольно поработать на строительных площадках города. И шестьдесят тысяч юношей и девушек отметили начало 1978 года днями коммунистического труда на городских объектах.
Ханою нужно много электричества. Гораздо больше, нежели сейчас, и эту проблему решит крупнейшая в Юго-Восточной Азии гидроэлектростанция на реке Черной. Сооружают ее с помощью советских специалистов. Эту стройку Союз молодежи объявил «молодежной стройкой великой победы».
Есть у Ханоя еще одна важная проблема.
Долина, где лежит город, расположена лишь шестью метрами выше уровня моря. Паводок же реки Красной обычно вдвое больше. В свое время для защиты от наводнений старинных улиц города хватало боевой каменной стены. Сейчас паводок сдерживает дамба. Но капризный характер реки не позволяет использовать ее для нужд города. И это создает трудности в снабжении города водой; поэтому строительство капитальных объектов, нужных для регулирования водоснабжения, тоже стало заботой Союза молодежи.
Среди тех, кто поедет на фестиваль в Гавану, будут лучшие молодые строители, потому что нет теперь профессии более почетной среди вьетнамцев.
Мой друг из фавелы Росинья
Дожить до тринадцати лет Жоану Луису было непросто. Он успел сменить несколько уличных профессий, которые постигал сам, без чьей-либо помощи, и знал назубок, где и как можно заработать в Рио. Когда мы с ним познакомились, паренек уже прочно стоял на ногах. Три года, пока я жил в Бразилии, Жоан открывал мне маленькие и средние тайны этого города-гиганта, обычно остающиеся скрытыми от глаз иностранца. А я в это время понемногу постигал другую тайну — самого Жоана Луиса... Наше знакомство началось с того, что Жоан Луис преподал мне урок осмотрительности. Как-то, вскоре по приезде, я вышел ближе к вечеру на знаменитую Копакабану и засмотрелся на прибой. К действительности меня вернул хрипловатый голосок:
— Мистер, почистить ботинки?
— Я не мистер, чистить не надо, — коротко отмахнулся я.
— Они у сеньора грязные, — настаивал смуглый курчавый мальчишка, тыча пальцем в мою только что вычищенную дома обувь. Я взглянул и глазам не поверил: черный хром был заляпан пятнами коричневой ваксы.
Сраженный его железной логикой, я покорился, решив в порядке компенсации взять интервью у юного предпринимателя-одиночки. Пока мальчуган, водрузив мою ногу на переносной ящичек, усердно работал щетками, я привел в готовность технику. Жоан Луис бестрепетно взял в руки микрофон и с чувством собственного достоинства представился широкой зарубежной аудитории. Помню, я с трудом поверил, когда он сказал, что ему тринадцать — щетки едва помещались в его руках.
— Давно работаешь?
— Месяцев шесть. Раньше я торговал на перекрестке.
— Значит, чистить ботинки лучше?
— Интереснее, и если попадутся хорошие клиенты, можно больше заработать.
Честно говоря, мне приходилось потом слышать и противоположное мнение. Дело, видимо, просто в личных вкусах и способностях, да, да, именно способностях, ибо без них, поверьте, ни на том, ни на другом поприще хлеба насущного не добудешь. Однако я убедился, что карьера маленьких тружеников чаще всего начинается на уличном перекрестке. Причем гонит их туда вовсе не надежда на легкий заработок.
Сколько в Бразилии «абандонадо» — уличных мальчишек, не знает никто. Одни авторитетные лица насчитывают их два миллиона, другие — десять или даже пятнадцать. У меня создалось впечатление, что внушительная часть этой армии дислоцируется как раз на пересечениях улиц. Причину этого нагляднее, чем любые социологические исследования, раскрыл мне Жоан Луис. Сначала он пробовал искать «серьезную» работу, но быстро убедился, что всюду, где можно заработать на пропитание, тесно даже взрослым. Только под светофорами, остается, выражаясь научным языком, экологическая ниша, которую спешат занять бразильские гавроши.
Поток легковых автомобилей в Рио, если отбросить второстепенные детали и взять самую суть, несет с собой тугие кошельки, и там, где его на считанные минуты останавливает красный свет, юный рыбак пытается выловить хоть несколько крузейро. Смею заверить, что это отнюдь не веселая забава с удочкой, а тяжелый и опасный промысел, скорее сравнимый с работой взрослых рыбаков на океанских траулерах. Ведь, чтобы с раннего утра до позднего вечера лавировать в облаках выхлопных газов, среди ревущих от нетерпения машин, нужны поистине цирковая ловкость и завидное самообладание, тем более когда лавируешь не с пустыми руками.
Вот вам простой пример. Отправляясь утром привычным маршрутом по Рио-де-Жанейро, я уверенно планировал, где купить по дороге лимоны, газеты или фланельку для протирания стекол. Бывало, правда, что мои привычные поставщики вдруг исчезали: полиция сурово преследует несовершеннолетних коммерсантов, и число задержанных во время облав иногда исчисляется сотнями. Кстати, взаимоотношения с законом тоже входят в круг «обязательных дисциплин» для тех, кто берет уроки на улице. Неуспевающим же приходится бросать частное предпринимательство и волей-неволей собираться в банды. Таких в Рио-де-Жанейро зовут «пиветес» — это тоже профессия, рожденная нуждой. Они орудуют в открытую на тех же перекрестках, полагаясь на резвость своих молодых ног. Стоя на углу, пиветес не спеша выбирает подходящий объект: женщину, старика, иностранца, — потом бросаются всей кучей, и ошарашенная внезапным нападением жертва через мгновенье, не столько испуганно, сколько непонимающе озираясь по сторонам, обнаруживает, что понесла куда более серьезные потери, чем испачканные цветной ваксой ботинки.
Когда мы ближе познакомились с Жоаном Луисом, я осторожно поинтересовался, не случалось ли ему «работать» с пиветес.
— Ни разу, — твердо сказал он. — Начнешь, потом не отвяжешься.
— Не нравится это дело?
— Нравится не нравится, — с отнюдь не детской мудростью ответил Жоан, — знаю, чем кончится. Сначала попадешь на Илья-Гранде
Эту мечту он вынашивал издавна и лет с пяти целенаправленно вел мирный осмотрительный образ жизни. Когда нужда вытолкнула его на перекресток, Жоан после недолгих размышлений избрал не столь уж трудную уличную профессию — торговлю жевательной резинкой и мятными пастилками. Удобно — весь ассортимент умещается в крышке от коробки из-под ботинок. Вскоре мальчуган убедился, что занятие это не слишком-то перспективное. Ведь копеечный этот товар не дефицитен и не пользуется повышенным спросом, особенно у водителей. И только вид худеньких пальцев, сжимающих картонку, заставляет то одного, то другого нашарить в кармане два-три крузейро.
— Поэтому, — рассказывал мне Жоан, — как наберешься опыта, бросаешь резинку и переходишь на газеты.
На первый взгляд пресса гарантирует более верный заработок: спрос на газеты всегда есть. Но, чтобы таскать увесистые пачки, требуется сила и глубокое знание рынка: в какое время дня и где лучше продавать те или иные газеты. К тому же новости — товар скоропортящийся, он не лежит даже до вечера. А малейший просчет причиняет невосполнимый ущерб.
На авениде Рио-Бранко, одной из центральных улиц Рио-де-Жанейро, прямо посреди тротуара стоит небольшой, но, пожалуй, самый трогательный памятник города — памятник мальчишке-газетчику. В бесформенной шляпе и одежде с чужого плеча, бронзовый мальчишка вздымает над головой прохожих газетные листы, напоминая им, какую неоценимую услугу оказывали и оказывают маленькие оборвыши развитию «свободного слова». Но фигурка эта так же мало привлекает внимание толпы, как и судьбы ее живых собратьев...
На берегах автомобильной реки, в ее заливах и заводях есть и иные способы заработать крузейро-другой: вовремя открыть дверцу машины, покараулить ее, протереть стекла. Однако зрелость уличного труженика наступает лишь тогда, когда он уходит с перекрестков и стоянок и на скопленные гроши приобретает собственные орудия труда. Жоан обзавелся целым арсеналом таких орудий. Главным из них был «сапожный агрегат» — сколоченный из тонких дощечек ящичек, неказистый на вид, но зато очень легкий, что весьма существенно, так как в поисках клиентов Жоану каждый день приходилось отмерять с добрый десяток километров, обходя рестораны на открытом воздухе и скверы перед отелями. Имелся у него еще большой тяжелый ящик на шарикоподшипниках, этакая трехколесная тележка. Жоан Луис использовал его в качестве грузового такси, чтобы доставлять сумки с покупками тех «дона деказа» — домохозяек, которые сами ходят на рынок.
С рассветом, будоража спящий город шарикоподшипниковым громом, мальчуганы съезжаются туда, где предвидится бойкая торговля. Дело в том, что рынкам разрешается работать только до полудня, чтобы мусорщики успели в тот же день убрать с улицы торговые отходы. Поэтому с утра Жоан разъезжает на драндулете, а после обеда выходит на промысел с сапожным ящиком. Все деньги вечером приносит домой, лишь раз за весь день позволяя себе купить сосиску — «горячую собаку» и бутылочку кока-колы. У него шесть младших братьев и сестер, но они пока еще плохие добытчики. Отца Жоан не знает.
Благословенная лачуга
Нас с Жоаном вряд ли можно было назвать друзьями — этому мешали слишком многие вполне объективные обстоятельства, — просто хорошими знакомыми. Но в гостях у него я бывал.
Он живет по соседству с миллионерами, и бразильскими и иностранными. Из его окна открывается не менее великолепный вид на величественный океан, чем с балконов фешенебельных отелей «Насьонал» и «Интерконтинентал». С их постояльцами Жоан может встречаться на одном из лучших пляжей Рио-де-Жанейро. А главное, все это ему не стоит ни гроша.
Дело в том, что шкалу стоимости земли, квартирной платы и, следовательно, социальную географию Рио определяет близость к морю. Примерно в центре города находится высокая гора — Корковадо, что значит «Горбун». На ее вершине установлена статуя Христа с распростертыми в благословении руками. Ночью, подсвеченная прожекторами, фигура словно бы парит в небе, невольно вызывая волнение даже у закоренелых безбожников. Каменный Христос смотрит в сторону моря, а точнее, южной зоны, расположенной между Корковадо и берегом. Здесь самая дорогая земля, очень дорогие квартиры, а значит, живут лишь богатые люди. Им-то и предназначается благословение всевышнего. А за спиной статуи находится северная зона — промышленный район, рабочие кварталы, где индустриальные запахи вытесняют аромат моря и архитектура не слишком-то радует глаз.
Впрочем, Рио-де-Жанейро с социальной точки зрения делится не только в горизонтальном плане на север и юг, но и, так сказать, на два этажа. Строительные компании считали невыгодным осваивать крутые горные склоны даже в южной зоне, и на них лепила себе лачуги беднота. Скопления таких лачуг бразильцы называют фавелами, причем их население сейчас приблизилось к миллиону человек.
Благодаря бразильскому солнцу жители фавел при сооружении крова могут обходиться кусками фанеры, толя и жести, ограждая ими несколько кубометров жизненного пространства. Главный недостаток поселков в том, что воду приходится носить издалека, снизу, по крутым тропам, скользким от текущих сверху по склонам помоев. Фавелы давно вымерли бы от эпидемий, если бы мощные ливни не уносили в море отбросы. Однако работа небесной, с позволения сказать, канализации катастрофически загрязняет пляжи. Поэтому за последние годы часть фавел была снесена, а их жителей переселили на далекую окраину. Более того, земельная спекуляция достигла сейчас такой остроты, что строительные компании обратили наконец взоры и на неудобные кручи, занятые фавелами. Так, например, уже начали выселять бедняков со склонов Морро Видигал, совсем рядом с той горой, где живет Жоан Луис.
Его фавела Росинья, что значит «Хуторок», самая большая в южной зоне Рио-де-Жанейро: этот одноэтажный хуторок со стотысячным населением вползает почти на вершину горы. Сначала мы с Жоаном поднимались туда по бетонной лестнице, потом начали карабкаться по откосу, протискиваясь в узкие щели между стенами лачуг.
— Если заболеешь, о враче и не думай, — рассказывал Жоан. — Молись богу или иди к знахарке, кому что больше по душе. Школа была, только ее давно закрыли: крыша грозила обвалиться.
И вообще, городским властям дела до нас нет. Я уж и не помню, когда эти чистюли из муниципалитета были здесь, — боятся. Даже полицейские, если нагрянут, то сразу на нескольких автомобилях, когда устраивают облаву на бандитов. Иногда доходит и до перестрелки, но бандиты обычно ухитряются удрать в заросли. А в руки полицейских попадаются всякие бедняки: безработные, переселенцы из деревни, у которых нет документов. Днем у нас в Росинье самый главный — сеньор Жонас, владелец родника, а как стемнеет — сеньоры Алдо и Паулинье. У каждого своя шайка грабителей и торговцев наркотиками. Купить марихуану можно только через их людей, а вечером, если поздно возвращаешься домой, за проход по тропинкам нужно платить им налог...
Отправляясь к Жоану Луису в гости, я исходил, так сказать, из дипломатического протокола, ибо был должен ему визит. Но в душе все-таки чувствовал себя неловко, поскольку жители фавел не любят любопытных из другого мира, которым, мол, нечего видеть их бедность. Хотя встретили Меня приветливо, я постарался не задерживаться, да и принимать гостей хозяевам было негде. Почти всю лачугу Жоана занимали импровизированные кровати. В ней, помимо его семьи, приютился еще какой-то молодой человек с женой и ребенком. Только в углу у входа, рядом с убогим буфетом, оставалось место для газовой плитки, которую, отказывая себе во всем, завели потому, что иначе не на чем было бы стряпать. Газ в баллонах, конечно же, носили из города. Самой яркой приметой лачуги была идеальная чистота — земляного пола, скудного подобия обстановки и ветхой одежды обитателей. Немного поговорив со мной, мать Жоана Луиса отправилась с тазиком вниз, к подножию горы. Там, в нижнем этаже Росиньи, у муниципальной водоразборной колонки, всегда можно найти многолюдное общество тех, кто не склонен мириться с разбойничьим тарифом сеньора Жонаса. Там терпеливо стоят в очереди его отважные конкуренты-мальчишки, готовые доставить банку из-под соевого масла, полную воды, на любую высоту за полтора крузейро.
Вскоре вслед за матерью Жоана отправились в обратный путь и мы. По этому маршруту каждое утро спускаются в город продавцы, парикмахеры, прачки, лифтеры, мусорщики — те тысячи людей, кто своим трудом делает жизнь в южной зоне легкой и приятной. Вместе с ними идут на работу маленькие торговцы жевательной резинкой, газетчики, чистильщики ботинок и водители грохочущих ящиков на шарикоподшипниках.
Соседство с миллионерами помогает им как-то перебиваться и самим, но оно же таит в себе постоянную угрозу их шаткому крову и шаткому равновесию на грани полной нищеты. Пока мы с Жоаном, балансируя, скользя и чертыхаясь, возвращались к подножию Росиньи, он делился со мной вечным беспокойством людей, не имеющих своего клочка земли.
Поделиться книгой: