Помоги проекту - поделись книгой:
Гора солнечного оленя
Мое путешествие уже кончалось. Чуйский тракт был пройден, а где-то в долине реки Елангаш оставались еще не виденные древние рисунки. Но я не знала, где именно, и поэтому мне очень нужен был Володя Елин из экспедиции горноалтайских археологов, работавших под Кош-Агачем. Он, как оказали мне, мог показать и погребения, и стелы, и наскальные рисунки.
Николай Михайлович окидывал ястребиным взором несущееся навстречу сине-зеленое пространство. На второй день, в Чуйской степи, он притормозил машину и, протянув руку к снежно белеющему вдали хребту, сказал:
— Вот они, археологи. Там их палатки стоят.
...Володя Елин сидел на камне у последнего кургана и что-то старательно рисовал. Когда он встал, я увидела коренастого крепыша с живыми карими глазами. Очень серьезного и не очень разговорчивого. Все остальное свершилось в какие-то десять минут, которые потребовались Володе, чтобы положить в «газик» свой спальный мешок. Николай Михайлович с заправским видом похитителя насвистывал что-то лихое.
К реке Елангаш мы прибыли уже в темноте. Остановились около бревенчатой избушки чабанов. Избушка была пустая. Прямо над нами в звездном небе нависал темный массив гор. Внизу в каменистом ложе шумела река. Дул ледяной ветер. Мы находились на высоте около трех тысяч метров. Я заснула с надеждой на утро. Скала застыла на том берегу реки в пятистах метрах от чабанской избушки...
Утром нам открылась снежная скругленная вершина, врезанная в синеву неба. Она упиралась основанием в узкую каменистую долину. В этой тяжелой массе снегов, в этих голых камнях и скалах, в этой длительной и безнадежной борьбе бурлящей реки с каменным ложем было что-то от застывшей вечности... И только легкая и бесстрашная пляска солнечных лучей говорила о другом, прекрасном и недосягаемом мире, к которому бессознательно стремились эти горы и камни, но, не преодолев своей тяжести, застыли обреченно и тяжко.
Красноватые, отполированные временем глыбы начинались сразу у зеленой травы. Они полого поднимались вверх, заслоняя собой кусок синего неба и упрямо утверждая себя в центре этой каменистой долины.
— Нужно немного подняться, — сказал Елин, показывая на гору.
Я подумала, что рисунки на вершине, и стала спокойно подниматься. Но вдруг из-под неосторожно поставленной мною ноги вырвался стремительный всадник и, туго натянув лук, устремился за убегавшим оленем. Олень был чем-то похож на птицу, он летел, забросив на спину ветвистые рога. Я отдернула ногу, но она повисла в воздухе, потому что пространство, предназначенное ей, было занято пасущимся яком. Очень задумчивым и грустным. Он помахал хвостом, на конце которого была трогательная кисточка. С безнадежностью человека, не имеющего выхода, я посмотрела вверх на каменистые выступы горы и вдруг ясно осознала, что попалась. Выхода действительно не было. Вся панель огромной горы, сверху донизу, оживала на глазах, двигалась и дышала. Я слышала прерывистое дыхание мчавшейся лошади и протяжный крик всадника с луком. По камням прогрохотала колесница, издалека донесся звон колокольчиков каравана, захлебывались лаем охотничьи собаки, призывно трубили олени, хрипловато и тревожно блеяли горные козлы. Потом звуки стали куда-то уходить, исчезать. Растворяясь в этой каменистой пустыне, они вновь возвращались в камень, замолкали, оставляя после себя лишь звонкое эхо тишины.
Рисунки были очень разные по стилю. Неумелые и угловатые, похожие на детские. Старательные и добросовестные, выполненные со знанием изобразительной техники. Точные и динамичные, где чувствовался полет мысли и руки. Разный уровень мастерства, разные художники. Разные века, разные эпохи. Разные народы. Мне сейчас трудно осмыслить все это богатство. Я полагаю, что там есть рисунки неолита, творения ранних кочевников, там присутствуют образцы скифского «звериного» стиля, оставили по себе память на горе и тюрки. Честь открытия этого уникального места принадлежит новосибирским археологам, работающим под руководством академика Алексея Павловича Окладникова. Они и скажут об этих рисунках свое решающее слово. Немало ими уже и сказано.
Среди этих рисунков очень много оленей. Они тоже изображены по-разному. Но мое внимание привлекли олени, несущие на рогах солнце. И те, изображения которых сходны с рисунками на «оленных» камнях в Забайкалье. Они очень специфичны. Это о них Алексей Павлович Окладников оказал: «Летящие в космос птицеголовые мифические олени на этих изваяниях сопровождаются изображениями литых бронзовых дисков зеркал. Каждое такое сияющее зеркало означает солнце. И не случайно у солнечных оленей Монголии и Забайкалья зеркало-солнце вырастает прямо из их ветвистых рогов, указывая тем самым на космическую природу священного зверя древних кочевников Евразии». Этим академик Окладников подтвердил предположение Рериха о том, что среди кочевников, проходивших по Монголии, Алтаю, Тибету, существовал культ солнца. Позже, в Новосибирске, археологи мне сказали, что здесь, на реке Елангаш, найдены остатки древнего святилища. Оно было связано с этой горой. Сама же гора является огромным и своеобразным храмом. Видимо, здесь процветали разные культы. Но самым ярким из них был культ солнца.
Когда я смотрела на эту гору-галерею, та думала о том, что люди здесь поклонялись не только солнцу. Они поклонялись искусству и красоте. Они поклонялись полнокровности и стремительному движению жизни. Возможно, у них были и свои боги, чьи имена не донесло до нас время. Но на рисунках я не смогла отличить богов от людей...
Володя Елин не знал, как называется эта удивительная гора. Может быть, у нее есть свое, местное имя. Мне это пока тоже неизвестно. Я называю ее горой Солнечного оленя.
Нужно ли было идти по пути экспедиции, которая прошла по Алтаю 50 лет назад? Нужно ли было искать ее следы? Прошлое... Думаю, не ошибусь, если скажу, что смысл и значимость его заключены в связи с настоящим и будущим. В той неразрывной связи, которая по-иному заставляет нас осмысливать наше настоящее и яснее видеть будущее. Обладало ли этим свойством все то, что удалось сделать Рериху во время его Центрально-Азиатской экспедиции? Судите сами...
В октябре прошлого года в Новосибирске проходила конференция, организованная Сибирским отделением Академии наук СССР. Необычность этой конференции заключалась прежде всего в том, что в ней участвовали археологи и историки, востоковеды и биологи, искусствоведы и физики, философы и архитекторы. Конференция называлась «Рериховские чтения» и была посвящена 50-летию сибирского маршрута Центрально-Азиатской экспедиции. Столь разнообразный состав участников конференции свидетельствовал о множественности научных интересов самого Рериха и о значительности сделанного им в каждой из этих областей знаний. Наиболее интересной частью конференции были сообщения сибирских археологов и историков: академика А. П. Окладникова, докторов наук В. Е. Ларичева и Н. Н. Покровского, научного сотрудника В. Д. Кубарева. Они доказали, что рериховские исследования в области археологии Сибири и Алтая и его изыскания в вопросе переселения народов имеют актуальное значение для ученых наших дней. Более того. По мере расширения наших знаний об Алтае и Сибири они приобретают все больший смысл и реальность. Алексей Иванович Окладников назвал предположения и гипотезы Рериха «археологическими грезами». На мой взгляд, это очень точно. Грезы всегда могут стать реальностью. И они ею становятся. Ибо это были «грезы» Рериха-ученого. И поэтому Окладников сказал: «Мы идем за ним». Еще лет десять назад рериховская классификация наскальных рисунков на неолитические и более поздние не воспринималась археологами. Теперь последними открытиями Окладникова эта классификация подтверждена. В те далекие годы Николай Константинович Рерих высказывал смелую догадку о том, что во время великого переселения народов готы, сыгравшие свою роль в европейской истории, шли с востока на запад через Алтай и Сибирь и, возможно, Гималаи были их прародиной. Осторожно относясь к самой догадке, Окладников тем не менее считает, что в этом направлении необходимо вести исследование. В последнее время в Средней Азии, на Алтае, в Монголии были найдены наскальные изображения боевых колесниц, датируемые вторым тысячелетием до нашей эры. Это был период широкой экспансии индоевропейских народов в Центральной Азии. И, видимо, предположения Рериха имели основания.
Прошлый полевой сезон снова принес археологам немало удач и находок. Обнаружены галереи древних рисунков, раскопаны могильники алтайских скифов, в реликвиях которых ярко проявил себя знаменитый «звериный» стиль, раскопано святилище бронзового века...
Теперь, когда путешествие окончено, я могу с уверенностью сказать: да, по пути экспедиции Рериха стоило идти. И нужно было идти. Ибо экспедицию организовал и вел человек необычный, и нам, исследователям, еще долго ходить по его следам...
Хэммонд Иннес. Белый юг
В полную силу шторм разыгрался в четыре утра. Я проснулся, чувствуя тяжесть давившей на нас воды. В каждом звуке, издаваемом судном, ощущалась борьба с яростью стихии. Я чувствовал, как стальная обшивка каюты изгибается от напряжения. Судно было похоже на живое существо, бьющееся не на жизнь, а на смерть.
Снаружи ветер обрушился на меня со всею силой, прижал к поручням. Волны зеленой массой перекатывались над ютом. Я с трудом поднялся на мостик...
Не буду даже пытаться описывать последующие восемь дней. Для каждого из нас это были дни кромешного ада.
Я почти все время проводил на мостике. Дважды ко мне поднимался Бланд с отекшим лицом, посиневшим от холода. Целью его жизни стал «Южный Крест». Добраться до него как можно скорее — единственное, что интересовало его.
Однажды на мостик поднялась Джуди, но я встретил ее сердито, посоветовав сидеть в своей каюте и не высовывать носа. Больше она не приходила. Но каждое утро после этого кто-нибудь из членов экипажа приносил мне фляжку с бренди «от фру Бланд».
Самый свирепый шторм разыгрался в ночь на 15-а Сильный ледяной дождь снизил видимость почти до нулевой. Я, звонком отдав приказ «малый вперед», немного спустя заметил впереди белое мерцание льда. Это был не айсберг. Это было наше первое знакомство с дрейфующим паком.
Рано утром ветер неожиданно отклонился к югу и стих до легкого бриза. Облака отнесло назад, и впервые за восемь дней мы увидели солнце. Оно висело над горизонтом и было совсем холодным.
Вскоре полковник Бланд поднялся на мостик. Восемь дней штормовой погоды сильно отразились на нем: лицо осунулось, движения стали медленнее, глаза поблекли.
— Вот уж двадцать лет, как я связан с китобойным промыслом, — хрипло сказал он. — И ни разу не слышал о таких скверных условиях в летнюю пору. Китов сегодня утром не замечали?
— Нет, не замечал, — ответил я.
— А где Хоу?
— Не видел его с тех пор, как начался шторм.
Он отвернулся и по-норвежски отдал распоряжение одному из членов экипажа, затем отошел к борту и стоял там, глядя на океан, пока не появился Хоу.
Рядом с грузным приземистым полковником Хоу казался худым, как щепка. На его и без того странном лице появилась не борода, а жидкая неопрятная поросль, глаза налились кровью. Но он был трезв.
— Последние четыре года Нордаль держал вас на работе как ученого-специалиста, — медленно сказал Бланд, с отвращением рассматривая Хоу. — Теперь для вас настало время оправдать это звание. К завтрашнему утру мне нужен доклад о возможных перемещениях китов в этих ненормальных условиях).
— Насколько я помню, вы сказали, что я больше не работаю в компании, — Хоу слегка заикался.
— Забудьте это, — сказал Бланд — Вы были пьяны. Я полагаю, вы не отдавали себе, отчета в том, что говорили. Вы будете работать и впредь, если докажете свою полезность. Приступайте к Делу.
Хоу колебался. Он прекрасно понимал, что от него хотели невозможного. Бланду были нужны киты. От Хоу ожидалось, что он, как волшебник, должен хоть из воздуха создать их или будет уволен. Повернувшись, он проковылял мимо меня к трапу.
Вскоре после этого Бланд спустился вниз. Часом позже мне сообщили, что поврежденная штормом антенна исправлена и радио заработало. Бланд и Джуди находились в радиорубке. От усталости у Джуди под глазами появились круги. Но ее улыбка оставалась теплой и дружелюбной.
— Вы, должно быть, еле живы? — спросила она.
— Ежедневная фляжка бренди была хорошим подспорьем, — сказал я.
Она быстро отвела взгляд в сторону, как будто не хотела, чтобы ее благодарили.
Послышалось потрескивание радио. Затем отчетливо донесся голос, говоривший по-норвежски. По тому, как Бланд напрягся и резко повернул голову к приемнику, я догадался, что это «Южный Крест». Радист склонился к микрофону.
— С вами будет говорить полковник Бланд, — сказал он и передал Бланду микрофон. Толстые пальцы президента компании сомкнулись на эбонитовой ручке.
— Говорит Бланд. Это капитан Эйде?
— Йа, херр директёр. Это Эйде.
Капитан говорил на английском с легким норвежским акцентом.
— Где вы находитесь?
Я кивнул радисту, чтобы тот записывал.
— 58°34"6" южной широты, 34°56"3" западной долготы.
Я быстро подсчитал расстояние. Бланд вскинул на меня брови.
— Это около сорока миль к западу от нас, — сказал я.
Полковник возобновил разговор, на этот раз по-норвежски. Я уже не слушал. Веки стали невыносимо тяжелыми. Сон прижимал мою голову к деревянной панели переборки.
Вдруг сон исчез. Теперь по радио говорил другой голос, говорил по-английски.
— Они настаивают на расследовании. Я им сказал, что это пустая трата времени. Да и расследовать нечего. Нордаль исчез — вот и все, что можно сказать. Настоящая-то беда в том, что сезон выдался ужасным. Недовольны даже люди из Саннефьорда. А эти тёнсбергцы просто невыносимы.
— Эрик, мы об этом поговорим, когда увидимся, — отрезал Бланд. — Сколько эсего китов вы забили?
— Сто двадцать семь. Это все. Туман только начал подниматься. Возможно, судьба к нам будет милостивее. Но к юго-востоку от нас — паковый лед, и людям это не нравится.
— Обо всем этом я знаю, — сказал Бланд. — Каковы твои планы?
— Сейчас мы держим курс на восток вдоль северной кромки пака. Мы должны надеяться на лучшее.
— Если Нордаль был бы жив... — начал фразу Блаяд.
— Мне надоело слышать о Нордале, — прервал его сын разъяренным тоном. — Он мертв, и киты не появятся только от того, если будет произнесено его имя.
— Через несколько часов мы будем у вас, — внешне спокойно сказал Бланд. — Тогда и поговорим об этом. Дай-ка мне еще раз Эйде.
В каюте снова зазвучал голос капитана, возбужденно что-то кричавшего по-норвежски. Лицо Бланда смягчилось. Он улыбался. Я взглянул на Джуди.
— На плавбазе увидели китов, — объяснила она. — Они движутся на юг, во льды. Стоило только произнести имя моего отца... — Джуди грустно усмехнулась.
Капитан «Южного Креста» закончил радиепередачу. Я отметил на карте наш путь до встречи с плавбазой. Затем приказал рулевому разбудить меня через четыре часа и спустился вниз, чтобы впервые за эти восемь суток поспать по-настоящему.
Но выспаться мне не удалось. Сразу же после полудня меня разбудил юнга, и я тяжело взобрался на мостик. Там стоял рулевой и принюхивался к воздуху.
— Ви чует что, йа?
Я почувствовал тяжелый и какой-то липкий запах.
— Ви вдыхает запах денег, — сказал рулевой. — Это киты.
— «Южный Крест»?
— Йа.
— Далеко?
— Пятнадцать, двадцать миль.
— О боже! — воскликнул я, представив, каким же должен быть запах там, у плавбазы.
Вскоре по правому борту появилось расплывчатое пятно дыма. Бланд, Джуди, Вайнер, Бономи, обвешанный фотокамерами, — все поднялись наверх, с волнением вглядываясь в этот зримый призрак плавучей базы.
— Судя по всему — вытапливают жир, — произнес Бланд. Я быстро взглянул на полковника. За стеклами очков его маленькие глазки сияли. Дым для него означал прибыли.
Когда мы приблизились к «Южному Кресту», представшее глазам зрелище было поистине грандиозным. Перед нами находилась целая флотилия судов. Позади «Южного Креста» растянулись в цепочку пять китобойцев. Еще один китобоец стоял у его левого борта. Справа от плавбазы я увидел два буксирных судна — бывших корветов, точно таких же, как наш «Тауэр-3». Чуть поодаль расположились еще два судна старого типа, которые, как мне сказали, когда-то служили гидрографическими катерами, а сейчас были превращены в китобойцев. За ними стоял видавший виды вельбот-буксир, отвозивший мясо на рефрижераторное судно «Юг», застывшее в отдалении от танкера, на борту которого можно было разглядеть его название «Жозефина». Еще дальше виднелись контуры двух других китобойцев, преследовавших финвалов.
Я направил судно по широкому кругу, чтоб встать параллельно «Южному Кресту». При этом ветер окутал нас черным маслянистым дымом. Густой, тяжелый, тошнотворный запах проникал всюду и действовал угнетающе — настолько он был плотным и пропитывающим все вокруг.
Когда мы вышли из дыма, я услышал доносившиеся с плавбазы голоса и звон лебедок. Корма, подобная темной пещере, была открыта, и сквозь нее на полуют втягивали кита. Над нами выросли стальные борта судна, уже покрывающиеся ржавчиной. Сверху, на мостике, стоял человек в меховой кепке, держа у рта мегафон. Это был капитан Эйде.
— Он сейчас спустит шлюпку и сам прибудет к нам, — сказала Джуди. Она выглядела озадаченной. — Интересно, зачем такая спешка?
Капитан Эйде, худой, костлявый человек с острыми чертами лица и манерой жевать конец спички, был одет в толстый свитер со спортивным воротом и габардиновые брюки, стянутые широким кожаным ремнем с серебряной пряжкой.
— Ну? — рявкнул Бланд. — В чем дело? Почему вышли не все китобойцы?
Эйде быстро оглянулся вокруг.
— Я буду говорить по-английски, — сказал он, заметив, что рулевой за ним наблюдает. — Здесь беспорядок. Половина людей на судне забастовала. И на пяти китобойцах и одном буксире тоже.
— Люди из Тёнсберга? — спросил Бланд.
— Йа. Они грозили, что и другим не дадут работать.
Кулак Бланда обрушился на поручни мостика.
— У вас немногим больше сотни китов — это все, чем вы можете похвастать за шесть недель работы! — Он почти кричал. — И теперь, когда мы попали в самую гущу китов, забастовка! Почему?
— Они требуют расследования смерти Нордаля. — Эйде; немного поколебался. — Кроме того, они хотят, чтобы ваш сын был отстранен от должности исполняющего обязанности управляющего.
— Кто зачинщик всего этого?
— Кажется, капитан Ларвик. Он говорит от имени других. Вы знаете, что он был близким другом Нордаля. Думаю, что это его идея провести расследование.
Бланд снял очки и медленно протер стекла.
— Очень хорошо, — произнес он спокойно. — Если им этого хочется... — Он быстро взглянул на Эйде. — Кого они хотят видеть управляющим плавбазой вместо моего сына?
— Капитана Петерсена, — ответил Эйде.
— Хорошо. Передайте капитанам тех пяти китобойцев и буксира, чтобы они явились ко мне на борт для совещания.
— Возможно, они откажутся прийти, — смутился Эйде.
Поделиться книгой: