Помоги проекту - поделись книгой:
Когда сейнер причалил в Танжере, Асатиани протянул капитану условленную плату — пятьдесят долларов.
— Нет, нет, совсем не надо, — капитан отодвинул деньги. — Вы расплатились своим пропуском. За эти четыре дня я заработал достаточно, полсотни, пожалуй, пригодятся и вам, — и мрачная разбойничья физиономия марокканца внезапно расплылась в улыбке.
Улыбающийся, в своей огромной чалме, золотых туфлях и уже не оранжевых, а ярко-вишневых шароварах, он еще больше походил на Синдбада-морехода из сказок Шехерезады.
Шестьсот метров отчаяния
Австралией Асатиани заинтересовался давно. Любопытно было все, что связано с пятым континентом. Но до поры до времени доходили до Георгия Ираклиевича только самые поверхностные сведения — картинки, открыточки да экзотические книжки про кенгуру и дикую собаку динго. И режиссер Асатиани задался целью показать на экране, что стало с коренным населением Австралии — аборигенами материка. Но когда киноэкспедиция собралась приступить к работе, оказалось, что аборигенов предпочитают не показывать иностранцам. А людям с киноаппаратом — особенно! Все просьбы Асатиани были бесплодны. Племена аборигенов съемкам не подлежали. Как быть?
Ему повезло. Случайно он столкнулся с человеком, который согласился быть его проводником и переводчиком. И ко всему прочему еще достал разрешение на поездку к аборигенам: помогли связи в министерстве, где он когда-то работал.
Чиновники, от которых зависела поездка, принялись на все лады отговаривать режиссера: «Вы к аборигенам? Ни в коем случае! Они могут напасть на вас! Вы заразитесь от них неизлечимыми болезнями! Вы просто заблудитесь. Племена кочуют, и их почти невозможно разыскать».
Как бы там ни было, но разрешение выписали по всем правилам, и наконец Асатиани получил допуск в небольшую резервацию, которую населяли около тысячи коренных австралийцев — совершенно опустившихся, больных и безразличных. Все, у кого были силы, ушли на крайний север и запад Австралии, в дикие, необжитые края, где вели борьбу за существование, ничем не отличающуюся от тяжкой жизни далеких предков.
Когда белые начали колонизировать Австралию, число аборигенов на материке превышало триста тысяч человек. Теперь их около сорока тысяч. Девятнадцатый век, а затем и двадцатый прошли по аборигенам смертоносной эпидемией.
Они не считаются полноправными гражданами страны. В крупных городах их почти нет, не считая тех немногих, что заняты на самой черной работе.
...В Дарвине Асатиани познакомился с профессиональным охотником Падди Тейлором. Вообще-то специальностью Тейлора были крокодилы, но для начала он предложил Асатиани поохотиться на буйволов.
Охота на буйвола — одна из самых опасных. Разъяренный зверь несется со скоростью поезда, и промазавший охотник может считать себя покойником.
Тейлор вышел вперед. Асатиани расположился за деревом, в засаде. Внезапно раздались выстрелы, два подряд. Мимо! Он выбежал и... почти не целясь, послал заряд в буйвола, набегающего на Падди.
Тейлор стоял на колене, бешено дергая заклинивший затвор. К счастью, на этот раз в руках оператора была не камера, а винтовка. Он попал в цель.
Дальше Асатиани и Тейлор двинулись вместе. Они долетели до Манингриды, городка на самом краю австралийских «диких» земель. В Манингриде погрузились на моторку Тейлора и вместе с проводниками-аборигенами поплыли сквозь заболоченные чащобы.
День за днем по речушкам и заводям они перетаскивали лодку волоком, отталкивались шестом; иногда, впрочем, помогал и мотор. На исходе третьей недели Асатиани и Тейлор увидели на берегу костер. Около огня сидели люди. Это была стоянка аборигенов.
После недолгих переговоров, которые вели проводники, гостей пригласили к костру. Асатиани начал снимать.
Кадры охоты, обрядов, танцев аборигенов вошли в фильм «Дороги пятого континента».
...Непереносимо долго глядят с экрана усталые глаза старика. Кажется, камера не в силах оторваться от этого взгляда. Невиданный, таинственный, первобытный мир, безысходность, отчаяние — и все это Асатиани выразил в шестистах метрах пленки.
Съемка длится минуты
В Греции, на Халкидонском полуострове, неподалеку от горы Афон, расположен грузинский Иверский монастырь. Казалось бы, чего проще — бери камеру и отправляйся в гости к монахам! Не тут-то было.
Прежде всего подобного рода съемки в Греции считаются статьей государственного дохода, а все, что связано с религиозными учреждениями, находится в ведении архиепископа.
Опять мучительные хлопоты. Наконец, архиепископ разрешает съемки на Афоне, но предупреждает, что это не распространяется на Иверский монастырь.
...Асатиани подошел к воротам монастыря смиренным паломником. В руках у него была корзина с верхней одеждой, скинутой, чтобы спастись от полуденного жара. На дне корзины лежала кинокамера. Разговор с монахами завязался быстро. Они пригласили Асатиани в монастырь, стали расспрашивать о новостях.
Потом рассказали о монастыре. И рассказы их не выходили за границы далеких столетий. Иверия была для монахов страной полумифической, давно стертой с лица земли.
Асатиани удивился: «Иверия — это же древняя Грузия! А о существовании Грузии спорить не приходится, тем более что перед вами живой грузин, иначе — ивериец».
Сообщение вызвало переполох среди монахов, побежали за настоятелем монастыря Максимом.
Максим решил проверить сомнительные речи гостя. Он подвел Асатиани к иконе иверской богоматери и попросил его перевести надпись, выбитую на серебряном окладе.
Асатиани пригляделся и тотчас перевел.
Это решило дело. Максим воздел старческие руки:
— Сын мой, ты тут не гость, а хозяин — распоряжайся.
Асатиани достал камеру.
— Разрешите мне снять несколько кадров в монастыре.
Несмотря на недавнее торжественное заявление, услышав просьбу, Максим приуныл. Высокое начальство строго-настрого запретило всякие съемки в монастыре. Но отказать иверийцу было невозможно, и Максим нашел решение, вполне соответствующее его мудрости и сану.
— Сегодня в половине третьего монастырь посетит духовная инспекция. Хорошо бы до этого, сын мой, ты уехал отсюда. А пока — твоя воля! — снимай.
Барабан прощания зовет вернуться
...Я сидел один в просмотровом зале Тбилисской киностудии. На экране — «В стране инков»: фрески, керамические фигурки, развалины гробниц и храмов, ворота с непонятными рисунками и письменами. И над всем этим — белесое, выцветшее от жары небо. Это Южная Америка, Перу. Земля, где некогда простиралась страна инков.
Режиссер и здесь решил снять индейские племена в естественной, неподдельной обстановке. Для этого потребовалось путешествие не менее опасное, чем в Австралии.
На плоскодонной моторной лодке Асатиани проплыл полторы тысячи километров по Амазонке. Иногда лодка останавливалась, и путешественники уходили в глубь тропического леса. Встречали диких зверей, птиц, анаконд, встречали сборщиков каучука — се-рингейрос, а племена индейцев все не попадались.
В последнем городишке Асатиани предупредили; «Недавно племя ягуа убило белого миссионера, солдаты на вертолете разыскали племя и обстреляли его из пулемета. Поэтому встреча с ними может плохо кончиться. Они примут вас за солдат. А индеец ягуа снайперски стреляет из своего сарбакана — духовой трубки — стрелами, смоченными в кураре. Вы, может, слышали о кураре, это очень сильный яд...»
Асатиани отвечал, что он видел сарбаканы в музеях, а о кураре читал еще в детстве.
— Если так, — сказали ему, — вы все отлично понимаете, возвращайтесь-ка подобру-поздорову.
— Нет, я двинусь дальше.
...Через неделю после этого разговора Асатиани снимал пейзаж на берегу Амазонки. Он приложил глаз к видоискателю камеры и стал выбирать кадр. И вдруг из-за ближайшего куста вышли шесть воинов се шкурами вокруг бедер, украшенные татуировкой и перьями. В руках каждого был сарбакан.
Назад дороги нет, Асатиани нажал спуск, и камера начала снимать.
Это были индейцы ягуа. Они окружили Асатиани и его проводников и в полном молчании повели их. Шли час! два. Наконец достигли малоки — большого дома, в котором живет все племя.
Перед малокой (процессию встретил вождь племени. Асатиани открыл ящик с подарками, который всегда брал с собой, если уходил от лодки, — на случай вот такой встречи.
Вождь принял подарки и разделил их между соплеменниками.
— Очень удачно, — оказал он, — что вы прибыли сегодня. Вечером у нас свадьба. Женится наш лучший охотник.
Один из индейцев, сопровождавших Асатиани, вышел вперед и стукнул себя по плечу. Должно быть, это и был жених.
Три дня подряд продолжалась свадьба. Три дня провел Асатиани среди индейцев ягуа. На четвертый вместе с вождем и воинами он подошел к своей лодке, спрятанной в прибрежных зарослях. Отдал индейцам два ящика табака, попрощался с каждым из провожатых и отчалил. И в ту же секунду забил индейский Барабан Прощания.
Долго еще над мутной водой Амазонки слышны были частые дробные удары барабана. Так индейцы ягуа провожают гостей, если хотят, чтобы эти гости снова навестили их когда-нибудь.
Есть такое модное слово — «экзотика». И есть такое мнение — все редкое, удивительное, невиданное, экзотическое можно якобы подавать легко и поверхностно: читатель, зритель удивится, поахает — и дело сделано.
К экзотике можно было бы свести и те удивительнейшие вещи, что Асатиани удалось снять в Австралии, Южной Америке, Непале.
Но режиссер ищет совсем другое. Во всех, даже самых ранних лентах Асатиани сквозь внешнюю «диковинность» проступает острый, незатухающий интерес к социальному. Ведь недаром многие этапы его кинематографического пути прошли по переднему краю взрывных событий нашего мира: Алжир времен войны за освобождение, Западная Германия, франкистская Испания...
Кстати, и последняя картина Асатиани, сейчас еще только оживающая за монтажным столом, продолжает этот список. Это картина о Вьетнаме, ныне уже объединенном...
Все тот же старинный друг и спутник, уже изрядно послуживший Атлас мира, лежит на столе Георгия Асатиани. Как-то он подсчитал, что пускался в свои путешествия почти сто раз. Это тысячи и тысячи кадров — не тех маленьких кадриков, которых, как известно, в секунде «умещается» ровно двадцать четыре, а кадров-сцен, кадров-эпизодов. Каждый из них — результат долгого поиска и опыта. Можно было бы даже сблизить ленту путей Асатиани с лентами кинофильмов: и то и другое измеряется бесконечными километрами.
Когда-то поэт сказал о великом путешественнике Одиссее, что «он возвратился, пространством и временем полный». В зримом соединении этих двух измерений — смысл жизни Асатиани. Редко можно найти пустое место в кинозале на сеансах его фильмов. И это понятно. Ведь каждый фильм — встреча с путешественником, который привозит из странствий лучшие подарки: страны, где он побывал.
Алан Маршалл. Красногривые кони
Из-за гряды приземистых холмов всклубилось черное облако и медленно, медленно поползло к северу. Оно растекалось по небу, словно гигантский синяк, туманя горизонт предвестием беды. Оно не могло возникнуть без грохота, и, однако, было совершенно беззвучным; оно оповещало о яростных разрушениях, но в нем не ощущалось разрушительного неистовства.
В безветренном воздухе таилась напряженная тишина; несколько лесорубов, работавших на склоне горы Кемпбелл, чувствовали, что лес насторожился и замер.
— По-моему, надо возвращаться на лесопилку, — сказал Блю. — Гляньте, какой дымина.
Неподвижно свисали листья деревьев. Летний зной был насыщен запахом смолы. Молодая листва казалась вялой и пожухшей.
— Эй, Стив, — окликнул Блю лесоруба, окорявшего поваленное дерево чуть выше по склону. — За лесопилкой Баррета занимается здоровенный пожар.
— Далеко от лесопилки? — спросил сверху Стив. Оттуда, где он работал, не было видно гряды Сплиттерс и черного облака у ее западных отрогов.
— Мили за четыре, — крикнул Блю. — Возле Золотой горы.
— Тогда ничего страшного, — откликнулся Стив. — Огонь пойдет к востоку.
— А если подымется северный ветер?
— Ты прав. Сейчас приду! — крикнул Стив.
Люди, стоявшие возле трелевочного трактора, смотрели, как Стив спускается к ним, обходя поваленные деревья и груды сучьев. Тракторист Пэдди Дуайер спрыгнул на землю. Он жил вместе с женой и двумя детьми в собственном домике на территории лесопилки. Стив Джонсон снимал у них комнату и столовался.
— Это низовой пал, — сказал Пэдди. — Он сам себя задушит.
— Сейчас-то он низовой, — проговорил подошедший Стив, — да ведь северный ветер мигом раздует его до верхового.
— По-моему, сегодня ветра вообще не будет, — сказал Пэдди.— А там кто его знает».
Они смотрели на далекое, медленно клубящееся облако, которое то взбухало черно-синим куполом, то медленно опадало, выбрасывая вверх изломанные длинные языки.
— Не нравится мне этот дымище. — Стив повернул голову и глянул вниз — туда, где у реки притулилась Тандалукская лесопилка. — Давайте-ка спустимся и посмотрим, что к чему.
— А мне сдается, что пал не повернет к востоку, — сказал Пэдди. — Обойдет Барретаи двинется сюда. — Он глянул на Стива. — Ты не знаешь, наши парни уже вернулись со Сплиттерса?
— Я никого из них не видел,— ответил Стив. — Да беспокоиться-то нечего, они успеют оттуда убраться. Им ведь совсем недалеко до Тандалука.
Пэдди забрался в кабину трактора, завел мотор, и грохочущий вой раскатился по долине. Траки гусениц дернулись, подгребли под себя куски коры, и трактор рывком двинулся вперед. Он переполз через несколько поваленных деревьев, свернул на просеку и двинулся к реке, выбрасывая из вертикальной выхлопной трубы сизые колечки дыма. За ним шли лесорубы с топорами, пилами и металлическими клиньями в руках:
Пожар разгорался неторопливо, и медленно. Он занялся от удара молнии два дня назад и полз, до сих пор не замеченный, по долине.
Почва здесь была влажной, и временами тлеющий низовой огонь растекался отдельными узкими ручейками, пожирая прошлогоднюю листву и лежащие на земле сухие ветви эвкалиптов. Подползая к упавшим стволам акаций, он разрастался, и тогда искристые языки пламени сливались ненадолго в яркие озерца. Ветра не было, и клубы дыма вяло подымались вверх.
Утром на третий день огонь добрался до вырубки Баррета — его рабочие учинили здесь настоящее лесное побоище. Ветви деревьев, раздавленные и раскрошенные гусеницами тракторов, сплошь устилали землю. Тонкие стволы акаций и кизила были свалены огромными беспорядочными грудами. Из этих мертвых завалов там и тут торчали не срубленные, но ободранные и потом высушенные солнцем деревья. Среди древесного мусора пламенели желтые цветы, мгновенно вырастающие на брошенных вырубках. Падавшие под топором гигантские горные рябины крушили стволы акаций, превращая их в кучи бесформенных, растерзанных обломков. Потом стволы рябин распиливали и увозили. Теперь от них остались только глубокие канавы в мягкой, устланной корой и сухими листьями земле.
Огонь подполз к вырубке стоярдовым фронтом. Там, где слой листвы был толще, он выбрасывал вперед длинные яркие щупальца. Языки пламени то сливались и вскидывались вверх, то бледнели и таяли, придушенные дымом. Когда огненные ручьи добегали до крон сваленных лесорубами деревьев, сухая листва разом вспыхивала, трескучий огонь вздымался вверх, а потом его накрывала лавина сплошного пламени.
Теперь пожар обрел голос. Пылающий древесный газ заливал огнем лежащие на земле стволы, и пожар стремительно разрастался. Горячий воздух волнами уходил вверх, и созданный тягой ветер все быстрее раздувал породивший его пожар. Плотные клубы дыма заволакивали небо. Свистящие стрелы огня протыкали дымовую завесу и, меркли. Огонь охватывал вырубку с флангов. Медлительный низовой пал перекидывался на подлесок, начинал потрескивать густой низкорослый кустарник — скраб. Вырвавшись за пределы вырубки, племя пошло над землей, по кронам кустов, но вековые горные рябины пока еще сопротивлялись этому не слишком глубокому — до времени — разливу огня.
Тандалукская лесопилка была построена в речной долине, между двумя грядами холмов — Вомбат и Сплиттерс. На ее территории стояло несколько хижин холостяков, пансион и пять домиков семейных рабочих. Все строения были сложены из неструганых бревен, сделавшихся от времени одинаково серыми.
Хижины холостяков не были обшиты досками даже изнутри. Дощатые лавки покоились на подставках-чурбаках. Полки с дверцами, заменявшие рабочим шкафы, были прибиты гвоздями к бревенчатым стенам. Прямоугольные рамы из брусьев с натянутой дерюгой служили койками.
Землю покрывал толстый слой плотно утоптанных опилок. Возле одной из хижин, у двери, виднелось круглое точило. На низких скамейках стояли эмалированные умывальные тазы. Неструганые доски были заляпаны засохшей мыльной пеной. Там и сям валялись полузасыпанные стружками пустые бутылки из-под пива.
Чуть ниже долину рассекала небольшая речушка. Она текла вдоль Вомбатской гряды, а потом у подножия горы Нулла-Нулла резко сворачивала к востоку. Дорога на Тандалук, небольшой лесной поселок, шла по берегу реки; только эта дорога и связывала лесопилку с поселком.
Спустившись в долину, лесорубы услышали визгливый вой механических пил. Они обогнули складской двор, где на покотях, по которым бревна доставляют к верстачным станкам, лежали распиленные на четыре части древесные стволы. Двойные циркулярки снимали с бревен горбыль, и его потом увозили для поперечной распиловки. Мощная паровая машина приводила в движение металлические шкивы, на которые были накинуты слегка провисающие ремни.
Несколько секунд лесорубы молча глядели на рабочих. Распиловочный цех был полон движения. Одни рабочие искусно подправляли бревна в нескольких дюймах от бешено крутящихся вертикальных зубчатых дисков. Другие, уклоняясь от выдвигающихся над станками брусьев, складывали готовые доски в штабеля для отправки их на склад. Третьи орудовали у обрезных поперечных пил, заготовляя калиброванные планки. Подносчики с баграми вкатывали в цех необработанные бревна и уходили за новыми. Мелкие опилки, словно серебристые пылинки, плавали в воздухе, освещаемые косыми лучами солнца.
Блю, изо всех сил напрягая голос, чтобы перекрыть визг пил, закричал:
Поделиться книгой: