Помоги проекту - поделись книгой:
Возвращение земли
Страусы на карьере
Невозможно, повторяю, и руду добывать в карьерах, и землю после себя оставлять плодородной, — втолковывал горный инженер агроному. — Англичане по такому поводу говорят: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца».
— Итак, после нас хоть пустыня, безжизненные кратеры, так? — не сдавался его собеседник.
Инженер, однако, продолжал твердить о том, как необходима руда, и о том, что плодородных земель в стране еще много. Главное же, на что он нажимал: нет, мол, такой технологии, чтобы и домны были сыты, и поля целы.
— А как же это удается Середе? — спросил агроном.
Горняк только руками развел:
— Так то ж сам Середа!
Имя директора Орджоникидзевского горно-обогатительного комбината Героя Социалистического Труда Г. Л. Середы я с тех пор слышал не раз. И вот что интересно. Хотя его предприятие не только передовое, но и едва ли не крупнейшее в стране, если не в мире, по добыче марганца, Имя Середы упоминалось чаще в связи с тем, что еще недавно считалось для горняка не самым главным — с рекультивацией земли, пожалуй, самой удачной не только у нас, но и за рубежом. О хозяйстве Середы ходили чуть ли не легенды: будто бы на месте карьеров у него шумят леса, плещутся озера, а по берегам бродят страусы, ламы и пони.
— Все правда — сейчас увидите сами, — оказал Григорий Лукич, выходя вместе со мной из двери управления комбината. Невысокий, собранный, он смотрел в даль тенистой, как аллея, улицы, и на его крупном загорелом лице появилась довольная улыбка: он словно приглашал меня порадоваться вместе с ним. Степной городок утопал в зелени, и почти у каждого дома люди поливали из шлангов деревья, словно вели бой за этот оазис, отвоеванный (Ими у бескрайней равнины.
— Как вам понравилось у нас? Первое впечатление, — Середа говорил уверенно, раскатисто, чуть-чуть по-южному певуче.
Ночью в поезде я не мог уснуть: в вагон врывались то пыль полей, то удушливый дым заводов. А подъехали к Орджоникидзе — стало легко дышать, словно за окном была иная земля, а не та же самая индустриальная Днепропетровщина.
И я ответил:
— Здесь отличный воздух.
Середа улыбнулся:
— Главное, что все это не от бога — от человека... Итак, начнем с зоны отдыха, не так ли?
И, не дождавшись ответа, он лихо вскочил на переднее сиденье директорской «Волги», легко снял ее с тормоза, и мы понеслись. За окном сменялись поля, сады, карьеры, проносились какие-то неправдоподобно большие агрегаты, какие-то строения и даже электричка местной, комбинатовской железной дороги. Середа держал руль одной рукой, вернее, не держал — придерживал (я заметил: так ведут машину бывшие пилоты), другой показывал свои владения. «Волга» даже на подъемах шла легко, казалось, вот-вот Середа возьмет штурвал на себя, и Мы взлетим, чтобы увидеть все его хозяйство разом. Он откровенно гордился содеянным и хотел приобщить к своей радости и меня, гостя.
Через полчаса я уже многое знал об Орджоникидзевском ГОКе и о том, что этот промышленный гигант потребляет чуть ли не всю электроэнергию соседней Каховской ГЭС, а вот землю и воду он, напротив, только использует, как бы берет взаимообразно у природы — на комбинате оборотное водоснабжение и аналогичное, временное, землепользование.
— Вот посмотрите, — сказал Середа, — что мы сотворили на месте Александровского карьера.
Григорий Лукич остановил машину и отошел в сторону, как бы давая мне насладиться открывшейся картиной наедине. У моих ног за песчаным пляжем плескалось озеро. На другом берегу раскинулся пес. А слева, в вольерах, окруженных цепочкой школьников, ходили... страусы и пони. Поодаль люди что-то репетировали на берегу.
— Завтра открытие зоны отдыха, праздник Нептуна, — пояснил Середа. — Да что озеро, главное — лес! Его в этих степях ни при киммерийцах, ни при скифах не было. А при нас есть!
— Да, прямо-таки не комбинат, а Аскания-Нова!
— Что ж, не одной работой жив человек. Есть теперь где отдохнуть людям. Ведь скучно, если кругом только степь да степь.
— А страусы зачем?
— Мы почему-то считаем, что человек уже с детства добрый. А это не всегда так. Часто малыш, завидев зайчика, просит: «Папа, убей». А здесь он с самого детства может погладить страуса, покататься на пони. Это воспитывает любовь к природе. А качество это ох какое важное! В особенности для будущего горняка, который, хочет он того или нет, ведет с этой самой природой войну.
— Но вы-то, похоже, живете с ней в согласии. Как это вам удается?
— Увы, непросто: повторяем бога. — Заметив недоумение на моем лице, Середа загадочно улыбнулся и повторил: — Бога повторяем — создаем землю.
Мы сели в «Волгу» и поехали на действующий карьер.
Конец лунного ландшафта
— Это вашу зону отдыха экспонировали на всемирной выставке в Спокане, США?
— Да, нашу, — ответил Середа, держа одной рукой руль и поглядывая на меня сбоку. — А я догадываюсь, о чем вы думаете: мол, это все напоказ, совсем другое дело — карьер: пыль, грязь, земля дыбом. Одним словом — производство. Правда?
Я кивнул.
— А теперь посмотрите.
Середа затормозил на смотровой площадке у самого края карьера. То, что я увидел, походило на кадры из какого-то фантастического фильма. На развернувшемся во весь горизонт экране не было видно людей. Огромные даже на большом расстоянии машины взрезали чрево земли, аккуратно складировали чернозем и выбирали руду. Рядом, на выработанных участках, землю вновь настилали. А дальше колосились поля пшеницы, зеленели сады.
— Там еще недавно были карьеры, — пояснил Середа.
Придя в себя от изумления, я стал анализировать увиденное, сравнивать. На тех карьерах, что мне довелось видеть в других местах, тоже была мощная техника, но вся ее сила направлялась против природы. Цель у горняков еще совсем недавно была одна — вскрыть недра, взять богатства, а рекультивация, восстановление плодородия — в лучшем случае это уже не их дело, в худшем — вообще ничье. А здесь восстановление земли входило в саму технологию горных работ! Я сказал об этом Середе.
— Вы заметили самое главное: вошло в технологию. На комбинате есть цех рекультивации, у него план восстановления земли. Пусть только горняки сдадут ему землю не такой, как надо, сразу вступят в действие экономические факторы — кого-то депремируют. Здесь уже не слова: тут и рубль поставлен на охрану земли.
На обратном пути Григорий Лукич ехал какой-то притихший: вот, мол, все показал, о чем еще говорить... А я не узнал самого главного. Почему он, горняк, инженер, занялся делом, которое, пожалуй, больше к лицу агроному?..
— А когда же вы занимаетесь производством? Он молчал.
— Говорят, что в свободное от рекультивации время...
Он продолжал молчать.
— Григорий Лукич, как все началось?
— Припекло. Александровский карьер подошел к самому городу, а я подумал, что же это такое? Мы ведем какую-то сумасшедшую битву с землей! Мы побеждаем. Но это, как говорили древние, пиррова победа. Еще одна такая победа, и мы окажемся окруженными безжизненной пустыней. А что потом? Как жить?
Вот говорят: марганцевая руда — полезное ископаемое, — продолжал Середа. — А ведь самое полезное ископаемое — это чернозем. Он хлеб родит. Но земля — это не только хлеб. Она — мать... Я слушал Середу и думал об истоках. Да, все началось с Александровского карьера. Но это был час деяния. А ему предшествовал час решения, важнейший час.
— Все началось с Луны, — устало сказал Середа.
— С Луны?!
Земля и небо Григория Середы
Лет пятнадцать назад приехала на комбинат в Орджоникидзе съемочная группа. Нет, они не снимали фильм о горняках, хотя предприятие и тогда уже было среди передовых, — действие их кинокартины должно было происходить на Луне, и здесь, на отработанных карьерах, они нашли великолепную натуру для съемок: гигантские кратеры, горы бурой пыли, иссушенную, растрескавшуюся землю — отличный, безжизненный ландшафт. И съемочная группа пришла в восторг.
Иные эмоции тот же пейзаж вызвал у Григория Середы. Он впервые как бы со стороны взглянул на свою работу. «Ведь здесь же земля была, земля, а не лунный грунт. Так что же мы сотворили?!»
Было это в начале шестидесятых годов. Тогда еще только начинали говорить о том, что плодородной земли становится все меньше; законы об охране природы, решения партийного съезда — все это пришло позже. В общем, понятно: проблема должна раньше сформироваться, созреть. Но происходило это не в безжизненном пространстве, а в сердцах и головах людей. Одним из таких пионеров, осознавших, что нужно изменить наше отношение к земле, и был коммунист Григорий Середа.
Мне бы не хотелось, чтобы все это понималось упрощенно: вот Середа осознал и встал на защиту природы. Нет, все сложнее. Есть веление времени — одни принимают его раньше, другие — позже, третьи подчиняются ему нехотя, повинуясь распоряжениям и законам. Но всегда есть самые первые, и, чтобы объяснить, почему они избрали свой нелегкий путь, стали первопроходцами, нужно понять, кто они.
Итак, вернемся к истории с «лунным» ландшафтом. К тому времени, когда Середа осознал, что в душе его происходит конфликт. Как мог бы поступить на его месте другой хозяйственник? Возможно, он подавил бы в себе «души прекрасные порывы» и сказал: «Мое дело — план, надо давать руду. Защитой природы пусть занимаются другие». И вероятней всего, оказался бы в числе тех, третьих, которые дожидались соответствующих решений, — так спокойней.
Что и говорить, простой путь. Середа пошел нетореной дорогой. И поэтому мы ничего не знаем об упомянутом имярек, а пишем о Середе.
Казалось бы, всю свою жизнь он провел вдали от крестьянских забот — студент, летчик, горный инженер. Да, он родился, учился, воевал в тех же местах, где хозяйствует сейчас, на родимой Днепропетровщине. Все равно рушится нехитрая схема: живет в селе — близок к земле, уехал в город — оторвался от нее. В юности его заворожил самолет. Середа поступил в аэроклуб. Авиация в те годы была, как для нас космонавтика. Увлекли его небеса. А земля? Что ж, как сказал поэт: «Земля любима, но небо — возлюбленно. Небом единым жив человек». И Середа «жил небом» всю войну, потому что сражаться ему довелось в авиации — вначале на истребителе, потом на штурмовике.
Так Середа пролетал всю войну. Мне сказал: «Повезло». Четыре года сражался он за нашу землю. Вдумаемся в эти слова — за землю...
— Сколько за эти годы перекорежили земли — смотреть было больно. Сколько перепортили курганов... — так вспоминал он, когда в его краях нашли знаменитые клады скифов. Земля для него и история, и просто земля — кормилица.
— А правда ли, что фашисты вывозили украинский чернозем в Германию?
— Правда. Грабили самую основу нашего богатства, внуков наших грабили, — с болью говорит Середа. — После войны я поступил в институт.
— В сельскохозяйственный?
— Нет, в горный, в тот самый, что бросил когда-то ради аэроклуба.
Видно, по сердцу пришлось ему горное дело, если возвращался к нему столько лет спустя.
«Чернозем выселяют!»
— А ведь мы, горняки, не всегда враждовали с землей. Когда кайлили уголь и поднимали в корзинах — земле вреда не было. И над шахтами колосились поля, разве что уродовали их терриконы. Но вот пришел открытый способ добычи руды. Почву сдирали, как шкуру с загарпуненного зверя.
— Однако способ этот прогрессивный?
— Разумеется. Избавились от тяжелого, подземного труда — это ж теперь не в темноте, в шахте, а на солнышке работать — машинами! Выросла производительность труда, почти не стало увечий на производстве. Человеку — хорошо, земле — плохо. Над поселками стон висит: «Чернозем выселяют!» И людям не по себе. Вот как получается...
Ведь надо же, придумала природа — самые богатые залежи марганцевой руды спрятала под богатейшими в мире украинскими черноземами. Словно поставила перед людьми неразрешимую задачу: либо «хлеб металлургии» — марганец, либо он — хлеб наш насущный... Работал я, а людям в глаза смотреть стыдно. Думал: открыли бы марганцевую руду где угодно — в пустыне, в Заполярье, на другой планете, — так бы и поднялся, переехал туда вместе с комбинатом...
Слушая Середу, я думал о конфликте, который созрел в душе этого человека: Середа-горняк против Середы — рачителя земли. Все-то мы любим раскладывать по полочкам: этот человек такой, этот сякой, налево — технарь, направо — природолюб, тут лирик, здесь физик... Нет, не укладывается Середа в эти схемы. Именно с его приходом на производство здесь начали закрывать шахты и открывать карьеры...
Конечно, все это было не так просто. В 1955 году, когда Середа приехал в эти места, дела на производстве шли плохо. Комбинат уже много лет не выполнял плана, а жизнь в поселке... Вокруг степная пыль, ни деревца, воду привозили в бочках.
Вот тогда, собрав рабочих, инженеров, Середа решил все в корне менять: выработали план реконструкции, вместо шахт — переходить постепенно к открытым разработкам. «В общем, взяли мы производство за ушко да и вытащили на солнышко», — улыбается Середа.
А быт? Приказал строить коттеджи, закладывать сады. «Рабочие ко мне, — вспоминает Григории Лукич. — «Да здесь сроду ничего не росло!» — «И неправда, — говорю, — росло! При наших предках росло и при нас будет — земля же» богатейшая!»
Так в степи появились первые сады и... карьеры. Но земли еще было много... К 1958 году комбинат уже трижды завоевывал переходящее знамя министерства. Его там оставили навечно, а руководитель Орджоникидзевского ГОКа Г. Л. Середа был удостоен звания Героя Социалистического Труда. И вот тогда, как говорится, в зените славы, он понял, что, окружая город выработанными карьерами, он в конце концов обрубит сук, на котором сидит: город просто задохнется со временем в объятиях индустриальной пустыни.
— Итак, комбинат богател... — продолжал я разговор.
— Дело в том, что в этих степных, малоуютных местах могло существовать только передовое производство. Будет шахтер работать здесь за те же деньги, что и в обжитых местах? Нет. Значит, налаживаем дела так, чтобы он получал у нас больше. Это. во-первых. Далее — быт. В Орджоникидзе ненадежно принимались телепередачи. Думаете — мелочь? Как бы не так! Горняк хочет, например, после работы «поболеть» за свою футбольную команду — иначе какая жизнь. Я вызвал специалистов, поставил ретранслятор, на, смотри. А все почему? Потому что комбинат начал приносить прибыль.
— Кажется, улавливаю связь с рекультивацией земель. Только богатое, сильное, передовое предприятие могло решиться потратить на это новое дело часть средств... Могло-то могло, но ведь если начистоту, то у вас в планах графы такой" — на восстановление земли — не было, не так ли?
— Откуда мы брали деньги? Расскажу вам недавнюю историю. Произошла она еще до постановления Совета Министров СССР о рекультивации земель. Приходят горняки в министерство и просят средства на эту самую рекультивацию. Им отказывают. Они в амбицию: «А почему Середе даете?» А им: «Ничего мы Середе не даем, он сам берет!»
И это была правда...
Григорий Лукич — умный, предприимчивый хозяин в лучшем смысле этого слова. В начале шестидесятых годов он понял, что его конфликт становится для горнодобывающей промышленности типичным — карьерное хозяйство росло, больше площади отводилось под города и заводы, а количество земли, приходящейся на человека в стране, несмотря на освоение новых площадей, падало. Он видел, что, начав рекультивацию, вступает в конфликт с узковедомственными интересами, с владельцем же земли, социалистическим государством, у него конфликта не было.
Так-то это так, но ведомство-то было родное, горнодобывающее. Его дело — план. И заботу о земле Середа начал по-умному, исподволь. Недалеко от Орджоникидзе строили Северо-Крымский канал. Он послал туда рабочих с наказом освоить мелиоративную технику, а потом эту самую технику, уже списанную, скупил, отремонтировал и применил у себя.
Дальше, намечая реконструкцию производства, ввел туда и план восстановления земли. Исподволь, незаметно. Но никто ему этого не запретил, не мог запретить: к тому времени дули попутные ветры.
— И не так уж много на эту рекультивацию нужно, — говорит Середа. — Затраты — один процент от себестоимости руды. Но как было включить в план производства тех же страусов?..
...Лет пять назад в Орджоникидзе приехал корреспондент одной из газет. Увидел он страусов и сады на бывших карьерах, но решил проверить эту гармонию алгеброй экономики. То ли не сошлись у него концы с концами, то ли смотрел он на новое дело слишком практично, но он сказал Середе:
— Ваша рекультивация не окупится ни за десять, ни за сорок лет. Она убыточна. Зачем вы, горняк, так стараетесь?
— Знаете ли, — ответил Григорий Лукич, — я не люблю высокий слог, а придется. Это ж земля. Земля! Разве к ней, в широком смысле, применимы наши обычные понятия рентабельности и окупаемости? Она киммерийцев кормила, скифов кормила, нас кормит и через тысячу лет потомков кормить будет. Рентабельно ли ваше существование на тысячу лет? Или мое? Существование земли так же рентабельно, как существование человечества. Какие на этот счет возможны нормы?
Решение подсказали скифы
Середа любит повторять, что землю не на рубли нужно мерить, а на поколения. Однако это не помешало ему снизить стоимость восстановленного гектара чуть ли не вчетверо. И все-таки на первый взгляд рекультивация может показаться убыточной.
— У нас на Украине есть пословица: «Скупой дважды платит, а ледачый два раза робит». Я и не скупой и не лентяй, — смеется Григорий Лукич, — а вот посмотрите: изымаю гектар земли — плачу, чтобы его восстановили где-то в другом месте. За рекультивацию опять плачу, правда меньше. Если бы комбинату платили разницу, мы бы уже давно разбогатели. Да ничего, главное — стране, народу польза. Все остальное неважно.
Признаться, за этими разговорами о пользе и рентабельности земли я чуть не упустил главное: каким образом Середа вернул жизнь почвам на карьерах и отвалах? Ведь тогда, в начале шестидесятых, не было у него ни машин для рекультивации земли — их тогда еще вообще не существовало, — ни знаний, как ее оживить, эту землю.
— Вы обратились за помощью к ученым?
Поделиться книгой: