Помоги проекту - поделись книгой:
— Началось, — ответил он и развернул карту. — Ли-2 подобрал льдину, сел на «точку» в двухстах километрах от полюса, но неожиданно началась подвижка льда. Пришлось немедленно взлетать... Я не терплю людей несведущих, — жестко сказал Николай Иванович, — и хочу, чтобы вам было ясно, что такое «точки», зачем самолет совершил посадку... Все работы в Арктике объединяет экспедиция «Север-27». Взгляните на карту: это схема океанологических работ нашей экспедиции...
На карте весь Арктический бассейн был покрыт красными и синими кружками.
— 185 точек, равноудаленных друг от друга на 150 километров, — уточняет Николай Иванович. — В каждую «точку» летят наши Ли-2 с отрядом исследователей...
Я понимаю, что летчики сажают самолеты на дрейфующие льдины, но что льдины эти они видят впервые, когда садятся на них, сознаю лишь сейчас, разглядывая карту всего Ледовитого океана. Мы привыкли к аэродромам на материке и просто не думаем, не догадываемся, что самолет на лыжах в день по нескольку раз опускается на неизвестные льдины, взлетает, и иногда взлетает немедленно, срочно.
— Самое опасное, — подтверждает мои догадки Николай Иванович, — если трещина пройдет под самолетом и ее вовремя не обнаружат. А в остальных случаях разлом заставляет лишь «засучить рукава», взять в руки ломы, лопаты и удлинять взлетную полосу. При выборе льда члены экспедиции полагаются только на свой опыт. На льдины мы можем летать всего два месяца — март и апрель, в мае погода уже становится неустойчивой, в июне начинается таяние, снег рыхлый... И за это время мы должны произвести океанологическую съемку в 185 «точках», установить в различных квадратах океана автоматические гидрометеорологические станции. Кстати, в мировой практике исследования морей мы впервые начали применять такие автоматические станции. АГМС-л устанавливают на дрейфующих льдах. Четыре раза в сутки с интервалом в шесть, часов станции посылают в эфир сигналы о погоде и, самое главное, перемещаясь вместе с льдиной, передают направление дрейфа ледовых полей.
— Вот и еще одна заработала, — сказал Николай Иванович и прочитал радиограмму: «ПЕРВОГО АПРЕЛЯ ТОЧКЕ ШИРОТА 7908 ДОЛГОТА 14120 УСТАНОВЛЕН АГМСЛ ПОЗЫВНОЙ ЛЕДОВАЯ 10 ТЧК ВРЕМЯ ВЫХОДА ЭФИР... РУКОВОДИТЕЛЬ ОТРЯДА ЛУКИН».
Естественно возникает вопрос: зачем все это? Мы назвали этот комплекс исследований «Полярным экспериментом» — ПОЛЭКС. Материалы, полученные путем океанологических натурных съемок, дадут нам, то есть институту Арктики и Антарктики, возможность изучить взаимосвязи океана и атмосферы, а значит, климат Арктики, который в большой степени влияет на климат Европы, Азии и Америки, вплоть до субтропиков. Решение этих проблем позволит усовершенствовать методику прогноза погоды, ледового режима, условий радиосвязи и получить ряд сведений, необходимых для безопасного плавания по Северному морскому пути.
Я спросил Николая Ивановича, могу ли я полетать на «точки» и увидеть все своими глазами. Николай Иванович быстро глянул на меня, в его непроницаемых светлосерых глазах сверкнули искорки, и он едва заметно улыбнулся, отчего сквозь напряженную манеру общения проглянул добрый, задумчивый человек.
— Хорошо, — ответил он, — на СП должен прилететь Вепрев. Он вас возьмет с собой.
Услышав знакомое имя, я спросил, не тот ли это Вепрев.
— Тот самый, — ответил Николай Иванович, решив, что коли я лечу на СП-22, то, вероятно, знаю, что льдину, на которой находится СП-22, открыл весной 1973 года Вепрев. Но я имел в виду другой случай, который произошел несколько лет назад, когда ломало льдину СП-19 и Вепрев прилетел туда на Ли-2. Он сделал круг над полосой, расчищенной полярниками, и пошел на посадку. Самолет коснулся лыжами поверхности снега, закачался на буграх и помчался по полосе, прямо на гряду торосов: полоса оказалась короткой, и летчик пошел на риск. Но почти у самых торосов моторы самолета взревели, машина затихла и остановилась...
— Николай Иванович, подходим, — сказал пилот.
У горизонта появилась синяя полоса. При приближении она оказалась ложной. Высокие торосистые берега ледового острова и ровные ослепительные поля льдов океана создавали светотень, которая и казалась синей полоской. Это был большой монолитный айсберг с разбросанными точками строений научной дрейфующей станции «Северный полюс-22». Сверху остров был похож на огромную белую ватрушку.
Солнце не поднимается над торосами, но и не опускается ниже. Просто днем оно яркое, сочное, как плод, а вечером блеклое, потерявшее окраску.
Сейчас все сидят в кают-компании и смотрят фильм. Остров кажется безлюдным, только отчетливо слышен звук движков. Я выхожу из домика аквалангистов, у которых остановился. Вижу самую высокую мачту у «ионосферы». Прохожу мимо дома аэрологов, перед которым открытое пространство для пуска зондов, а на крыше антенна радиотеодолита «Малахит». Метеорологи и радисты обитают под одной крышей, и у радистов горит свет в окне. Вот и еще домик, кажется, здесь живут радиофизики. У крыльца керны льда, распиленные на шайбы. Возвращаюсь обратно к «своему» дому. Прохожу бугорок, накрытый деревянным щитком, и вдруг слышу громкий хлопок. Это льды. Торошение. Льды движутся, теснят друг друга, и кажется, что между ними бродят синие тени. Глазу не виден их ход. Просто через некоторое время обнаруживаешь, что белая глыба, похожая на фантастический замок из сказки Андерсена, вдруг превратилась в горку раздробленных льдин... Подхожу к припаю, прямо у ног трещина. Льда здесь не видно, сверху слой плотного снега...
Вадим Углев, руководитель научного отряда «Природа», поднял щиток с бугорка, мы спустились на три-четыре ступеньки, вырубленных в снегу, и наткнулись на палатку сферической формы. Вошли. Здесь было тепло и светло, горел электрокамин. Пол был настлан из досок, а посередине зияла лунка. Я стоял на краю лунки, смотрел на двухметровую толщу синего, как литое стекло, льда, на голубую, плескавшуюся воду Ледовитого океана и в глубине видел лампу с абажуром. Я даже поднял голову, думая, что это отражение, но лампы под куполом палатки не оказалось. И, только встретив улыбающийся взгляд Углева, понял, что подо льдом, в океане, действительно горит большой герметизированный светильник. Сюда из дома аквалангистов проложен электрокабель, стоит лишь протянуть руку, как дома, к выключателю, и в лунке подо льдом загорался свет.
В зеленоватых лучах лампы, рассеивающихся и переливающихся веером, дрожал натянутый, как тетива, уходящий в глубину капроновый трос.
— Это маркированный фал, — пояснил Углев, — по нему мы ориентируемся под водой. На нем через каждые пять метров — красные флажки с цифрами, а между флажками — черные отметки.
— А почему трос дрожит?
— Сносит течение, ведь остров дрейфует...
В домике аквалангистов идут сборы. Под лед сегодня уходят двое: Владимир Грищенко, руководитель группы подводных исследований, и Геннадий Кадачигов, инженер-гидролог. Всего аквалангистов четверо. Еще Николай Шестаков, он же кинооператор и фотограф, и Леня Чижов, тоже инженер-гидролог.
Некоторое время назад аквалангисты выбрали интересный подледный рельеф морского льда и установили реперы, чтобы наблюдать его изменения; сегодня надо снять на пленку, зафиксировать эти ледообразования. Володя Грищенко нарисовал на листке блокнота плавные горообразные линии и пододвинул рисунок сидящему рядом Кадачигову.
— Поплывем сюда. Здесь надо снять крупным планом.
Лицо Володи Грищенко закрывает густая черная борода, глубоко посаженные глаза пронизывают собеседника.
— Я иду с кинокамерой, — продолжал он, — ты идешь с фонарем... Можешь взять фотоаппарат. На фоне объекта проплывешь рыбкой — тенью. Осмотришь эту сосульку, — он указал на лист с рисунком, — сверху вниз «проводишь» ее фонарем. Через сосульку будет пробиваться твой луч... — Потом он повернулся ко мне и объяснил: — Присутствие человека дает представление о масштабе.
Владимира Грищенко я знаю давно: мы не раз встречались в институте Арктики и Антарктики, в Ленинграде, и потому здесь, на СП, между нами сразу же установились товарищеские отношения, и он не забывал о моем присутствии.
— Учти, ты пойдешь против течения... — сказал он Геннадию, а потом мне: — Подо льдом у нас считанные минуты на все операции; кроме того, что там темно и холодно, запас воздуха будет мал — и потому предварительно мы должны обговорить свои действия, заполнить каждую минуту содержанием. Вот сейчас мы идем на глубину сорока метров, идем работать. Расход воздуха зависит от степени нагрузки. Одно дело, я погружаюсь на эту глубину просто понаблюдать за медузой — повис и спокойно дышу... Другое дело, когда на этой же глубине надо вбивать гвозди. Да ты не удивляйся: штативы, реперы, светильники прибиваем ко льду обыкновенными гвоздями, как к дереву, и даже вытаскиваем их клещами... В воде трудно работать молотком, ведь рука-то ходит с трудом. Естественно, что расход воздуха большой. А так баллона воздуха хватает на час.
Володя и Геннадий надевают по два комплекта шерстяного белья, меховые носки, потом ребята поочередно натягивают на них гидрокомбинезоны... Николай Шестаков ведет съемку. Он все время ищет руки, затягивающие аквалангиста тяжелым свинцовым поясом или надевающие ласты и пристегивающие ларингофоны на шею. От постоянного присутствия фотокамеры человек, кажется, еще тщательнее следит за каждым движением своей руки. Вот и сейчас Вадим Углев жгутовкой соединяет с костюмом аквалангиста телефонную связь, идущую от вьюшки. Ребята вставили в сердцевину сигнального фала телефонный провод, чтобы на глубине не путаться в проводах. Это они сами сконструировали. Вадим Углев мне говорил, что «его» аквалангисты — это современный тип ученых. Все, чем они пользуются, — сами конструируют, подгоняют, приспосабливают к тем ситуациям и условиям, в которых работают. Сам Углев — человек основательный, отличный хозяин, у которого все в порядке, все на месте. Он помнит каждую мелочь. Мне показалось, что есть вещи, которые он никому не доверяет. Например, жгутовку — каждый виток делает сам. На первый взгляд человек он мягкий, но я замечал, он не любит дважды повторять одно и то же. Вот и сейчас, натягивая на голову Володи шлем, что-то буркнул — и Леня уже взялся за воздушные баллоны, их нужно отнести к лунке.
Наконец вышли из дома. Со стороны наша процессия выглядит необычно: впереди Углев с кинобоксом, за ним, неловко ступая ластами по хрустящему снегу, аквалангисты в черном и желтом костюмах, каждый из них несет свою вьюшку с сигнальным фалом. Вот они подходят к бугорку, поднимают щиток и опускаются вниз. На связи будет сам Углев. Он надевает наушники и — через голову — телефонную станцию.
Первым идет под лед Геннадий. Он включает лампу на шлеме и погружается в воду. В лунке закипает вода, но через несколько секунд Геннадий всплывает и, жестом показывая, что у него все в порядке, просит подать фотобокс. Мы наблюдаем, как за Геннадием змейкой убегает под воду сигнальный конец. Вот он замер, дернулся раз: это означает, что аквалангист уже на месте и ждет напарника. Грищенко переключает рычаг клапанной коробки на дыхание воздухом из акваланга и вместе с сигнальным фалом соскальзывает в лунку. Проверив работу легочного автомата, выныривает, берет кино-бокс и уходит под лед.
Постепенно фигура аквалангиста становится неясной, расплывчатой. Стоящих вокруг лунки охватывает и сковывает напряжение от сознания, что в этой черной бездне океана три тысячи метров глубины...
Ребята под водой друг друга не слышат. Каждый из них передает просьбу наверх, и уже оттуда, через Вадима, она поступает обратно на глубину.
— Гена, иди к большому выступу.
— Володя, как самочувствие?
— Гена, двигай к «луже» воздуха...
Из акваланга обычно выходит воздух и скапливается на «потолке» — там, где рельеф льда образует арки.
— Не кричите вместе, вы не на оперной сцене... — Обычно Вадим очень сдержан, но сейчас волнуется даже он.
— Володя, как? Приготовили. Мотор... Стоп.
...Эта лунка расположена на припае, там, где морской лед сросся с ледяным островом.
— Под водой это выглядит так, — объяснял мне потом Грищенко, — стена, чуть скошенная внутрь, уходит на двадцать пять метров в глубину, а вокруг — льды раз в десять тоньше. Таким образом, у нас сразу под рукой и лед морской, и айсберг...
Мы шли с Грищенко по острову. Володя был каким-то непривычным для меня — в тяжелой полярной одежде, черная борода покрылась белым инеем, и его поставленный звонкий голос на морозном воздухе звучал глухо.
— Мы погружаемся до конца стены, потом заплываем под днище острова, метров на шестьдесят, к точкам наблюдения. Над нами — ледяное дно острова... Конечно, там работать трудно. Во-первых, большое удаление — не всплыть сразу, если будут неисправности в снаряжении. Ведь надо вернуться на кромку, потом только всплывать наверх, к лунке. Во-вторых, там темно. За год наблюдений мы выяснили, что остров утоньшается. Вот такой здоровый, ни конца ни края, вроде бы ничто не сможет его сломить или раздавить... Оказывается, нет. В течение лета под воздействием солнечных лучей он тает сверху, тает и снизу — вода делается теплее... в основном за счет стекания воды, смыва частиц...
У нас в различных точках наблюдения закреплены реперы на рельефе. И вот смотрим — увеличивается зазор или уменьшается. За год остров стаял в нижней части на полметра...
Мы прилетели сюда через полгода после того, как здесь высадили научную станцию. До нас толщину островного льда знали предположительно. Первыми ее определили мы. Собралось все начальство, на связи стоял Гена. Я погружаюсь. Смотрю на глубиномер: 10, 15, 20, кромка не кончается, наконец, на двадцать пятом метре стена обрывается, начинается закругление. Захожу под днище; пошел влево, пошел вправо, прошел дальше — вижу, рельеф ровный, всхолмлений, выступов нет. Потом уже мы исследовали его с противоположного борта, с углов... Плоский, как стол. Так и называют подобные айсберги — столообразный дрейфующий остров. Но есть айсберги со сложным рельефом. Наш остров — это, вероятнее всего, материковый лед, точнее, часть его. Пришел в океан, видимо, с канадского арктического архипелага. Такие айсберги образуются между островами, их ломает, увлекает течение, выносит в открытый океан. И они уходят в свободное плавание...
— Ну хорошо, — прервал я его, — необычный дрейфующий айсберг, ну, уникальный... Но все ли ваши исследования можно проводить на таком льду?
— Вот в том-то и дело, что далеко не все... В Арктике в основном преобладают льды обычные, морские — их миллионы, с толщинами от двух до пяти метров. Они-то и выходят на трассу Северного морского пути, запирают проходы кораблям. Такие массивные острова, как наш, неопасны для судоходства. Их в океане всего несколько, к тому же, попав на трассу, они ломаются, садятся на мель: глубины там небольшие. Помнишь, как разломало остров, на котором базировалась СП-19... Его вынесло с канадских берегов на юг, к нашим берегам, и тут-то он сел на мель. По-моему, это было северо-восточнее островов Де-Лонга... Сел на мель, царапнул одним углом о дно — и тридцатиметровой толщины остров стал крошиться...
Я вспоминаю, как вчера начальник СП-22 Павел Тимофеевич Морозов говорил мне, что такие дрейфующие острова ценны как долгая научная точка — база. Ведь завоз людей, техники, имущества — все связано в основном с авиацией. Нужна хорошая взлетно-посадочная полоса.
Ледяной остров — это и основная база самолетов высокоширотной воздушной экспедиции «Север». Отсюда летают в самые отдаленные от береговых баз «точки».
Кроме того, остров с самолета хорошо заметен среди обычных льдов... Иногда, чтобы проследить путь дрейфа, льды маркируют, а тут, регулярно наблюдай сверху, можно проследить дрейф острова. Айсберг, — рассказывал Павел Тимофеевич, — стал как бы индикатором движения ледовых масс. В марте 1974 года остров находился на 78° 10" северной широты. Сейчас, через год дрейфа, — на 83° 39" северной широты. А долгота по меридиану сохранилась — 189°, почти та же, что и была. Остров делает зигзаги, петли и все-таки держит курс на полюс. А если вдруг резко повернет на юг — пути дрейфа неисповедимы, — вместе с островом ледовые поля тоже двинутся на юг. Значит, надо следить за передвижением полей, проводить учащенную ледовую разведку, чтобы заранее предупредить, какая будет ледовая обстановка на трассе Северного морского пути, какие льды придут на трассу... Но для этого их надо изучать. И не только снаружи, но и под водой, чтобы выяснить, к примеру, как влияет подводный рельеф на дрейф...
Мы с Володей Грищенко, перешагнув через трещину на пологом спуске, оказались на морском льду.
— Вот наш домик стоит на краю острова, — говорил Володя, — перед нами на десятки миль обычные морские льды, выходи и взрывай лед. Погружайся...
Подошли к лунке, которая была наполовину завалена торосами, и вода в ней покрылась свежей коркой льда.
— Таких лунок у нас вокруг много, но сейчас опасно в этих местах погружаться, идет подвижка. Ты под водой — и вдруг захлопнет сверху льдиной, закроет лунку...
В этом году мы впервые работали в полную полярную ночь. Ну, чтобы были тебе понятны условия, в которых мы работаем... Зимой температура морской воды около —2, а летом она повышается чуть-чуть, до —1,6... Так что под водой летом не теплее, а зимой не холоднее. А если говорить о видимости подо льдом, то света там всегда мало, и мы привыкли работать при электрических лампах. Единственное неудобство — на поверхности зимой очень холодно...
Нам навстречу идет гидролог-астроном. Вместе с ним заходим в его палатку, которая тоже стоит на морском льду. Посреди лунка, над ней лебедка.
Глядя на голубую воду, спрашиваю у гидролога Юры, какая глубина.
— 2600 метров.
— Почему же у аквалангистов под лункой 3 тысячи?
— Это было два дня назад, за это время Мы сдрейфовали на 7,5 мили.
— А как вы определяете дрейф?
— Я предпочитаю астрономическим методом... по небесным светилам.
В самолете пахло ухой. Борис Баранов, радист, со знанием дела кладет в большую эмалированную кастрюлю лавровый лист, перец, добавляет соль, пробует на вкус, нарезает лук и опускает закатанные рукава... В самолете восемь человек, и каждый занят своим делом, поэтому знакомство происходит не сразу.
С СП-22 я улетал так неожиданно, что даже не успел попрощаться с ребятами как следует. Николай Иванович Блинов буквально втиснул меня в Ли-2, и, пока я соображал, куда бы приткнуться среди аппаратуры, самолет уже набрал высоту. Остров остался где-то позади, а с ним и несостоявшиеся встречи.
Весь правый борт самолета занимала похожая на торпеду емкость для горючего. На ней лежали спальные мешки, унты и шубы. И над всем этим висела складная палатка. Левый борт был занят гидрологическими лебедками на полозьях, газовыми баллонами, приборами. У переборки пилотской кабины — двухконфорочная электроплита, обеденный стол, бак для воды, ящики с продуктами. Чувствовалось, что участники экспедиции долго находятся вдали от баз, а иногда им приходится жить и на дрейфующих льдах.
В тесном проходе стоит Валерий Лукин, руководитель отряда. Светлоголовый бородач большого роста. Ему двадцать восемь лет. У него внушительный вид полярника и звонкий, юношеский голос.
Из валенка торчит охотничий нож. Однажды вместе с напарником Валерий должен был высадиться на лед и быстро пробурить его, проверить толщину. Самолет на секунду остановился, и, когда Валерий выпрыгнул, ногу зацепило за лямку моторного чехла, и Валерия тащило по льдине триста метров. С тех пор он дал зарок не иметь дела с перочинными ножами...
В научной группе, кроме Валерия Лукина, еще двое: гидролог Олег Евдокимов и ледовый разведчик Илья Павлович Романов, самый старший в самолете и по возрасту, и по опыту. Когда он появляется — закрывает собой весь дверной проем. Достаточно одного взгляда» чтобы безошибочно угадать в нем матерого полярника. С крупными чертами лица, молчаливый и основательный, он похож на крестьянина, который однажды пришел поглядеть на полюс, да так и остался здесь. Сейчас он появился в дверях пилотской, чтобы подлечить Олега Евдокимова, который очень стесняется своего простуженного состояния. Олег отводит в сторону добрые и грустные глаза, берет маленькую таблетку с широкой ладони Ильи Павловича и быстро кладет в рот.
— До «точки» ложись, поспи, — сказал Илья Павлович, кивнул на навесную лежанку и вернулся на свое место. Олег, конечно, не лег.
Все ближе и ближе к полюсу. Белые, ровные поля изранены зигзагами трещин со снежными заломами. Летим от СП-22 к «точке» на 87-м градусе северной широты. За стеклами пилотской кабины — поток света, льющийся сверху и отражаемый от «заснеженной поверхности. От него резь в глазах. Загорелое лицо командира корабля Анатолия Ивановича Старцева спокойно, и только глаза внимательно и упорно сверлят далекий горизонт, непрерывно убегающий в бесконечность белесого неба. Ровное гудение моторов и кажущаяся однообразность полета убаюкивают.
— Командир, хотите, я сделаю для вас кофе по-турецки? — нарушив молчание, спросил Володя Кастырин, второй пилот, молодой человек с открытым лицом и лукавыми глазами. С Володей меня заочно познакомил Лукин, и я уже знал, что он был делегатом XVII съезда комсомола...
— Сделай, только с удовольствием, — охотно соглашается Анатолий Иванович.
Воспользовавшись случаем, спрашиваю у Владимира:
— Вы знаете рецепт?
Он хитро улыбается:
— Готовьте как умеете, но называйте по-турецки.
За командиром сидит Илья Павлович. Он буквально врос в кресло, приник к окну с раскрытой тетрадкой на коленях. Изредка оторвет взгляд, запишет что-то в тетрадь и снова всматривается в бесконечное белое поле. У него свои заботы — балльность, возраст льдов, размеры полей, торосистость...
В запах ухи вмешался густой аромат кофе. Появился Володя Кастырин. Он подал Анатолию Ивановичу кофе и на вилке большой кусок сливочного масла. Он не забыл, что командир любит кофе с маслом, и в ответ получил благодарную улыбку. Мне показалось, что Володя склонен даже пустяк превращать в «театр». Это щедрое проявление прекрасного свойства души... Вторую чашечку кофе Володя понес штурману Арсланову. Но, прежде чем отдать ему кофе, спросил:
— Что скажешь в свое оправдание? — Он как бы поддел штурмана, намекая, что давно бы пора быть на «точке».
— Стараюсь, — не отрываясь от секстанта, ответил Арсланов. И отпарировал: — Стараюсь, чтобы не сесть нам километрах в десяти от «точки». А вообще-то кофе выпить успею, потому как через пять минут будем на месте.
Володя Кастырин вернулся к штурвалу. Командир, вглядевшись, резко откинул защитный щиток с лобовых стекол кабины и привстал в кресле. Впереди по курсу среди ровных полей возвышался айсберг, который можно было принять за облако.
— За ним и будем искать площадку для посадки, — сказал Анатолий Иванович.
Илья Павлович тоже привстал и долго, наклонившись вперед, разглядывал лед, потом изрек:
— Щенок, — и снова устроил свое крупное тело в кресле, добавив: — Разглядим поближе.
Позже я узнал, что «щенком» в ледовой разведке называют небольшой айсберг, оторвавшийся от материкового льда.
Командир закладывает виражи, и самолет кружит и кружит в поисках льдины. Под нами паковый, многолетний лед. На таком льду можно поломать лыжи, и бурить его трудно. Нам сейчас нужен осенний лед или зимний. Годовалый или полугодовалый. Его определить можно сверху по цвету: зеленый — осенний, синий — зимний...
Кружимся над очередной льдиной. Ее границы очерчены застывшими трещинами и торосами, от слепящей белизны поверхность льдины кажется ровной, как хоккейное поле.
Илья Павлович приготовил секундомер и ждет, когда самолет снова окажется над кромкой площадки, чтобы замерить длину посадочной полосы. Засекли.
— Мала, — коротко обронил Илья Павлович.
Вот уже который раз возвращается Анатолий Иванович к одной и той же льдине и, словно свыкнувшись с мыслью, что в этом квадрате лучшей нет, идет на посадку. И кажется, как на вынужденную... А вокруг океан, великие просторы и великие глубины...
— Шашки, — крикнул кто-то, и бортмеханик Валентин Быков приготовился возле люка, встал на колени с шашкой и спичками. Дымовая шашка помогает определить направление ветра, с тем чтобы самолет мог пойти на посадку против ветра. Быстрее гасится скорость. Прозвучала сирена, люк приоткрылся — ив ослепительную белизну, шипя и дымя, полетела шашка... Морозный воздух заполнил отсеки самолета. Командир направил машину по кругу, и мы увидели растянутую ветром рыжеватую струю дыма. Прежде чем самолет пошел на посадку, Лукин взялся спасать уху. Когда самолет начнет подпрыгивать на ухабах, от ухи может ничего не остаться; поэтому Валерий подхватывает длинными руками кастрюлю и, опершись спиной о сигарообразную емкость с горючим, согнувшись, держит ее на весу.
Штурман Владимир Арсланов стоит на коленях и держит приоткрытым люк, наблюдая за лыжами. Если след от лыж окажется мокрым — значит, лед очень тонок. Необходимо тут же взлетать. Лыжи коснулись полосы, удар — и заскользили...
— Сухо! — кричит Арсланов.
И все по цепочке передают командиру:
— Сухо, сухо... сухо...
Вышли на залитый солнцем лед. Какая-то особая тишина, доселе неслышимая, бескрайняя. Стоит сделать шаг, и снежный хруст разрывает воздух, отдается в синих тенях застывших после подвижки ледяных глыб. Встретив затянувшуюся трещину, вдруг начинаешь осознавать, что стоишь на Ледовитом океане, под тобой бездна и до Северного географического полюса каких-то три градуса...
Выгрузили на лед лебедки, ящики с батометрами, баллоны с газом, ломы, лопаты, палатку.
Пока Валерий Лукин с ребятами бурят лунку для гидрологической станции и оборудуют ее, мы в сорока-пятидесяти метрах от них для быстроты пробурили и взорвали другую лунку, чтобы измерить глубину океана. Лед оказался полутораметровый. Из лунки идет пар, голубая вода плещется и заливает края. Океан дышит. Установили лебедку (она тоже на лыжах), опустили грушевидный тяжелый грузик, и Илья Павлович отдал стопор. Тонкий трос, звеня, пошел в глубину. Счетчик лебедки отсчитывает метры: 700, 900, 1000... трос все еще идет с большим натяжением.
Поделиться книгой: