Помоги проекту - поделись книгой:
Последний полет в конце сезона
Очертания гор растворились в облачном мраке, вспененная поверхность моря словно померкла...
Над серединой залива мы совсем потеряли береговые ориентиры. Порывы ветра бросали вертолет, словно колымагу на разбитом проселке. Стрелки многочисленных шкал вздрагивали и метались на каждой воздушной ухабине. Арктика негостеприимно показывала нам на дверь. Пока я размышлял — что делать? — в наушниках щелкнуло, и первый пилот деловито произнес: «Домой!» На развороте я отчетливо ощутил, как мощный порыв воздуха поволок машину к выходу из залива. Стал виден пушистый вал облачности, перегородившей остров, где находилась наша база, и плотно закупорившей долины непроглядным туманом.
Раздраженные неудачей, мы приземлились на площадку и увидели за заливом... голубое небо и четкий силуэт гор, слегка позолоченных низкими солнечными лучами. Вместе с экипажем мы недоуменно разглядывали стократно виденный пейзаж, словно наваждение. Первым не выдержал механик, он поинтересовался у кого-то из наземников, не менялась ли здесь погода? Те ответили отрицательно...
Что происходило в ближайшие десять минут в диспетчерской, трудно описать. Представители науки и авиации клялись, били себя в грудь кулаками и даже призывали в свидетели господа бога. Люди, которым предстояло вывозить нас на задание, стояли и молчали так, как будто все происходящее их не касалось. Наконец произнесена сакраментальная фраза:
— Надо лететь снова...
Вставляя новые кассеты с пленкой, Юра улыбается в бороду — доволен: дела идут не так, как хочется, — значит, все будет в порядке...
Размещаемся. Огромный дополнительный бак цвета желтка (признак дальнего полета) загородил половину салона. Где-то за ним просматривается голова радиста, круглая от кожаного шлема. Непонятно, как разместится Юра между баком и аппаратурой, установленной на раскладном «дачном» столике. Чтобы добраться до своего рабочего места — на стремянке, позади люка в пилотскую кабину, мне приходится перелезть через Юру с его аппаратурой, приземлиться на баке, развернуться на 90 градусов и, едва не задев сапогом по голове «маркони», наконец угнездиться на лестнице. В тесноте — не в обиде. Главное — летим...
Мы настолько облазили Шпицберген за три предшествующих полевых сезона, что полет в новый район — целое событие. Тем более если этот район — центральная часть Земли Оскара II с ледниковым плато Левеншельда. Всех, кто побывал здесь до нас, можно пересчитать по пальцам. В конце прошлого столетия первым вышел сюда упрямый англичанин Мартин Конвей, а спустя лет пятнадцать эти места положил на карту норвежский топограф Гуннар Изаксен. Зато мы в прошлой экспедиции первыми рассчитали темп сокращения ледников в этой части Шпицбергена. И теперь тоже выполняем пионерскую работу, замеряя на лету толщину ледников. Это заслуга моего товарища Юрия Мачерета, сотрудника лаборатории геофизических методов отдела гляциологии Института географии АН СССР. Он экспериментально доказал возможность радиолокационного зондирования таких ледников с вертолета: приборы получают одновременно отраженные сигналы от поверхности ледника и подстилающего ложа. Данные, добытые в полете, я также смогу использовать в своей работе, а пока исполняю обязанности штурмана, реализуя опыт предшествующих лет.
Машина долго раскручивает винт, потом отрывается от настила. Пять оленей лежат на снегу в ста метрах от площадки. Вот что значит заповедный зверь. Шум от двигателя адский, идем не выше 20 метров — побегут или не побегут? Лениво вскакивает первый, второй... Побежали!
Ощущаю сильную вибрацию и гул, хотя уши упрятаны в наушники и вдобавок затянуты в кожаный шлем. На шее ларингофоны, все это подсоединено к СПУ — самолетному переговорному устройству, которое соединяет всех нас в единое целое — экипаж, выполняющий задание. В этом строгом ансамбле лишних нет. Мое дело вносить коррективы в маршрут полета, чтобы потом точно положить их на карту, которая у меня перед глазами. Где-то под ногами (и то нагнувшись) я вижу колено и плечо Юры. Из-за обилия проводов и кабелей он слегка напоминает муху, попавшую в паутину. Юра включает свое хозяйство по моей команде — ледника ему практически не видно. Вот и сейчас он приник к тубусу, одновременно манипулируя десятком переключателей и успевая регулировать перемотку фотопленки, на которой фиксируются измерения. Его оборудование внушает всем неспециалистам слепое почтение, и я не рискую вникать в детали. Юра опробовал его на Кавказе, Полярном Урале, Памире и наконец на Шпицбергене.
Солнце заливает небосвод, а вода в Сент-Йонс-фьорде темная, плотная на взгляд, возможно, по контрасту с заснеженными берегами. Начинаются штурманские муки. На карте значится ориентир для захода на рабочий маршрут, а на местности его нет. Исчез вместе с прифронтальной частью ледника Коноу, отступившего со времени составления карты на несколько километров. Приходится соображать на лету. Прижимая ларинги к горлу, выкрикиваю исходные данные для пилотов: «Ориентир... курс...» Вертолет кренится, закладывая глубокий вираж, а Юра еще не включил аппаратуру — успеет ли? Выходим точно посредине фронтального обрыва ледника Коноу. «Приготовиться!» Выдерживаю паузу (мало ли что там у Юры). «Старт!»
Под нами сплошные лабиринты лазурных трещин с пугающей чернотой в глубине. Совершенно дикая, не поддающаяся осмыслению мозаика, мертвенный хаос разрушения. Представляю, как беснуются помехи на экране. Тут я ничем помочь не могу... Мое дело курсы, высоты, время, скорость. Медленно карабкаемся вверх по леднику, скорость чуточку за сто. Юра, подстраховывая пилотов, периодически «выдает» высоту. В наушники врывается его голос: «Сто двадцать, сто тридцать, сто двадцать, сто десять...» Меньше трещин. Странный цвет у поверхности ледника — напоминает то ли гуашь, то ли известковую побелку...
Идем на небольшой высоте, ориентиры меняются быстро, на опознавание и выбор — секунды. Целый лес нунатаков — скал, пропоровших ледник, рыжих от солнца и похожих друг на друга, как деревья в лесу. Прямо по курсу вздымается бурый утес-гигант — запомним как ориентир на будущее. Очень странные очертания мира за фонарем кабины — резкие, рваные, вздыбившиеся. Белое и рыжее, все мелькает и куда-то уносится. И только тень вертолета неотвязно скользит за нами по свежему снегу, перепрыгивая через трещины и не опасаясь столкнуться с нунатаками.
Слева обозначились верховья долины, по которой ледник Даля гигантскими ступенями ледопадов устремился вниз к морю. Вот за ним мелькнул темно-синий треугольник моря в рамке склонов долины. Ощутимо уменьшилась толщина льда — крутые склоны, опять нунатаки, снова трещины... Когда же проклятый ледораздел? Стрелка на шкале высотомера как привязанная. Еще немного, самую малость, чуть-чуть... Стрелка вздрогнула и чуточку отклонилась влево. Вот он, ледораздел, и сразу за ним — язык ледника Оватсмарка, весь на виду до самого моря. Теперь все ориентиры перед глазами, и мы проносимся над ледником вниз, в голубизну пролива Форлансуннет...
Море для гляциологов-полярников всегда будет символом возвращения от мертвящего холода и промозглой сырости ледников к теплу, свету, к людям, к радостям жизни. Ощущение облегчения приходит даже сейчас в этом скоротечном воздушном маршруте. От конца ледника Оватсмарка закладываем вираж вдоль по проливу. Позади хаос трещин у фронта Оватсмарка и целые флотилии изящных белоснежных айсбергов на синем бархате пролива. Слева частокол гор, сквозь который к морю прорываются леднички поменьше. Распластавшись на прибрежной равнине широкими белыми лопастями, они резко контрастируют с серой умирающей растительностью и темными пятнами озер, подернутых молодым льдом. Здесь проходил мой маршрут семь лет назад — где на шлюпке, где пешком. Но сейчас я могу себе позволить не вспоминать названий. Просто наслаждаюсь красками. Могу отдыхать несколько минут, единственный среди экипажа. Юра срочно перезаряжает аппаратуру. Наконец в наушниках его голос: «Готов», и я не без сожаления отвечаю: «Понял...»
Очередной разворот — и постепенно фронт ледника Даля заполняет все видимое пространство, вырастая с каждым мгновением. Бледно-голубая стена льда, разбитая вкривь и вкось провалами трещин. У ледника два выхода на плато по долинам между нунатаками. Выбираю правый — меньше трещин, да и практически не приходится отклоняться от курса. Вперед! Что-то неуловимо меняется в освещении. За проносящимися лопастями вижу тонкие слоистые облака, наползающие с востока. Никто не знает, сколько времени нам отпущено, а у нас не сделано и половины. Чувствую, что начинаю уставать от напряжения, от монотонности, от ответственности...
По узкой долине между скопищем нунатаков наконец выползаем на ледниковое плато Левеншельда — и сразу великолепный ориентир. Прямо по курсу тот самый треугольный утес-гигант уперся в небо острой неправильной вершиной. Будем проходить вплотную. Непростой рельеф. То и дело даю Юре команды для засветок, чтобы маркировать наиболее интересные участки ледника. Просторная ледяная скатерть, пробитая по краям выходами скал. Странный, какой-то нереальный пейзаж. Трещины, барьеры, провалы... По-видимому, мы первые, кто видит с вертолета эти места. Картина оледенения такая, что до сих пор не найден точный термин для его обозначения, — шпицбергенский тип, полупокров, сетчатые ледники...
Пересекаем плато Левеншельда. Ориентирный утес проплывает за фонарем кабины. Низковато идем — трещины и заструги под брюхом машины замелькали с возросшей скоростью. Стрелка высотомера без перемен. Голос командира вертолета: «Юра, высота?» Ответ: «Девяносто...» Машина уходит вверх.
Впереди четкий коридор между двумя горными цепями, по которому не спеша струится громадный и спокойный ледник Уверс; вдоль него мы сейчас и летим. Пожалуй, самое время подумать о возвращении. Был такой вариант: чтобы не повторяться — лететь назад по соседней обширной долине, выход в которую по карте намечен, а на местности пока не виден. Прошу подтверждения у пилотов. Они согласны. Теперь слежу не только за курсом, но еще подыскиваю подходящий проход или перевал. Впереди снова море — и снова как будто упала тяжесть с плеч. Все становится просто — долина Уверса выводит точно в Английскую бухту, за которой встают из моря отвесные заснеженные громады Земли Принца Карла с амфитеатром ледников у подножия. Издалека вижу нужный мне перевал. Даю команду Юре заменить кассеты. Пожалуй, вот такие короткие промежутки времени можно использовать для попутных наблюдений. Месяц назад можно было бы нанести на карту границы питания ледников, а это немало... Но теперь мы опоздали. Что ж. Последний полет в полевом сезоне — это и заряд на будущее...
Еще недавно Юрину аппаратуру мы всласть потаскали на санях вдоль и поперек по одному из ледников вблизи Баренцбурга. В прошлую экспедицию вертолетом только забрасывали и снимали людей; тогда нее начали проводить с воздуха первые наблюдения, теперь даже официальный титул экспедиции гласит: «Шпицбергенская аэрогляциологическая». Так что темпы прогресса в нашей науке мы ощутили вполне.
Правда, прогресс этот имеет и свои минусы. Например, Юра в полете настолько занят аппаратурой, что практически не видит ледник. Пожалуй, наш полет похож на кратковременный лихой набег в поисках информации, чтобы освоить ее потом, в лаборатории. Результаты фиксируются фотопленкой, потом ее проявят и расшифруют, построят профили подледного ложа — и все это вдали от объекта исследований... Наши предшественники работали иначе. Они пробирались на шлюпках вдоль берегов, мчались по долинам на собачьих упряжках, ходили по ледникам — и всегда объект исследований был у них перед глазами. Не потому ли многие из них становились писателями и философами? Без знаний, добытых ими, не было бы и наших маршрутов. Но и без нашего сегодняшнего «взгляда сверху» трудно было бы расшифровать головоломку оледенения Шпицбергена... Нам нужно в конечном счете подсчитать, каковы массы шпицбергенского, льда, чтобы выяснить их роль в общем природном балансе.
Выходим в соседнюю долину ледника Конгсвеген (в переводе — Королевская дорога). В седловинах между нунатаками показались и скрылись «три короны» — три удивительные вершины, очертания которых невозможно не запомнить. С годами все больше прихожу к выводу, что настоящий ориентир всегда еще и эстетичен...
Начинаются уже освоенные места. По долинам ледников Конгсвеген и Свеа, имеющих общий ледораздел, норвежцы частенько летают на своем крохотном моноплане «суперкаб» из Ню-Олесунна в Лонгьир. Район ледораздела с запада не имеет четких внешних признаков — ледник широк и заполняет долину почти целиком. Неровная заснеженная пелена поднимается к востоку, закрывая спуск в долину Свеа. Вот вертолет нырнул под кромку облаков, и постепенно тени вокруг исчезли, а окружающий ландшафт вдруг утратил былую четкость.
Интересна особенность полярных маршрутов по земле, морю и воздуху. Они, на мой взгляд, удивительно монотонны и, как правило, лишены ярких событий и впечатлений. В них нет ни фантазии, ни спортивного упоения, только огромное количество черной работы и часто неоправданных ожиданий. Но вдруг в самом конце маршрута возникает, открывается, появляется нечто такое, что не знали до тебя. Наступает тот самый момент, «когда бухта радости и покоя» — по словам Нансена — открывается полярному исследователю...
Одинокий нунатак на ледоразделе с отметкой «863» я почувствовал издалека. Его западные склоны почти до самой вершины были покрыты снегом и льдом и сливались с окружающей местностью. Вот он прополз за стеклами кабины, и тотчас обозначился спуск по леднику Свеа вниз, к морю. Мрачный сырой тоннель между ледником и облачностью упирался в темную воду — мы подходили к ней все ближе и ближе. Совсем рядом, за облаками, был «дом», и вдруг вместе с ощущением успеха наступило легкое сожаление — ведь кончена и не повторится еще одна маленькая, но пионерская работа, ради которой стоит стремиться в Арктику.
Формула успешной экспедиции
В дни напряженной подготовки к совместному полету «Союз» — «Аполлон» в нашей кают-компании побывали космонавт А. А. Леонов и психолог, кандидат медицинских наук В. И. Лебедев. Разговор зашел о перспективах дальних космических путешествий, когда люди на долгие месяцы и годы покинут Землю.
— Давайте, — попросили мы своих собеседников, — отрешимся сейчас от технической стороны дел. Еще И. П. Павлов писал, что «самые сильные раздражители — это идущие от людей. Вся наша жизнь состоит из труднейших отношений с другими, и это особенно болезненно может чувствоваться». Вот люди надолго останутся наедине с космосом... и с самими собой. Теснота, необычная обстановка, изоляция. Как тут избежать отношений, которые могут «особенно болезненно чувствоваться»!
— Недавно мы закончили книгу, где изложили совместное мнение на этот счет. Поэтому просьба: опубликуйте все, о чем мы тут будем говорить, тоже в виде совместного размышления космонавта и психолога. Надеюсь, читатели простят замену двух «я» на одно «мы».
— В качестве, так сказать, примера коллективизма!
— Ну если бы коллективизм состоял лишь в этом... Ладно, перейдем к делу. История множества экспедиций, зимовок дает нам самые разные «модели» человеческих взаимоотношений, которые устанавливаются в крохотном, изолированном, находящемся в трудных условиях коллективе, — последовал ответ А. А. Леонова и В. И. Лебедева. — И опыт показывает, что, как бы хорошо технически ни была организована экспедиция, успех невозможен без духа товарищества, сплоченности, взаимоподдержки. История здесь знает прекрасные образцы. Вот что писал И. Д. Папанин в своей книге «Жизнь на льдине»: «...Везде воды по колено. Даже в жилой палатке чувствуется противная сырость. А настроение плохое из-за дождливой и ветреной погоды... Интересно, что каждый из нас не подает вида и старается шутками показать свое, якобы хорошее настроение. У нас установился такой обычай: если у кого-либо на душе кисло, то переживать втихомолку и не портить настроение другим». Американский исследователь Антарктиды Ричард Бэрд тоже вспоминал, что в самые трудные дни, когда человек чувствовал себя особенно утомленным и унылым, неожиданное проявление доброты и душевной ласковости озаряло окружающий мрак лучами теплоты и света, и это было стилем дружного экспедиционного коллектива.
Но ошибается тот романтик, который думает, что трудные условия экспедиции выжигают из людей все плохое и сами по себе создают дружный коллектив. Бывает и совсем иначе. 8 первый международный полярные год весной 1881 года судно «Протей» высадило на Землю Элсмира американскую экспедицию под командованием лейтенанта Грили. Очень скоро любая мелочь стала разрастаться в лагере до невероятных размеров. К своему заместителю Грили обращался только... письменно. Полярники разговаривали друг с другом едва не враждебно. А на небольшом судне «Бельжика», которое в 1898 году осталось на зимовку у берегов Антарктиды, в закопченных каютах очень скоро поселились недовольство, подавленность, раздражительность. Два человека из экипажа этого судна сошли с ума — один перепрыгнул через борт и убежал в снежную пустыню, второй чуть не убил топором Р. Амундсена, который был штурманом на этом корабле.
Конечно, это крайние случаи, но в свое время после медико-психологического обследования полярных гидрометеорологических станций выяснилось, что на всех без исключения имелись более или менее выраженные нарушения в сфере взаимоотношений.
А это было, в частности, следствием отсутствия отбора и подготовки людей. Вообще, анализируя внутриэкспедиционные стычки, конфликты, трагедии, мы почти всякий раз сталкиваемся с одним и тем же. Вот та же экспедиция Грили. Набрали солдат, которые не имели ни малейшего представления об Арктике. Сам Грили тоже имел о ней смутное представление, а в помощники ему дали одного известного путешественника, который много лет провел в странах... тропического пояса. Или вот «Бельжика». Начальник экспедиции поручил сформировать экипаж вербовщику, который собрал разноплеменную толпу искателей приключений.
Готовясь к своей первой экспедиции, Р. Бэрд обратился за советом к Амундсену, который серьезно посоветовал проявить крайнюю осторожность в выборе людей, ибо самая тщательная подготовка, самый образцовый план могут быть сведены на нет неумелым или недостойным человеком. Любопытно, что страх перед «экспедиционным бешенством», якобы связанным с полярными зимовками, побудил Бэрда в имущество первой экспедиции включить двенадцать смирительных рубах.
— Подбор и подготовка... Но ведь это азбука любого дела!
— Однако, как видите, за тысячелетия истории человечества она далеко не для всех стала азбукой. Опять же легко сказать: подбор. Не так давно, как вы знаете, наши испытатели провели в термокамере, целый год. Журналист спросил о том, какие советы хотели бы дать члены этого коллектива тем людям, которые могут оказаться в подобных условиях — в космосе, на другой планете, на Земле? Участник эксперимента А. Божко ответил, что надо очень серьезно отнестись к подбору экипажа. Методы такого подбора имеются; но есть немало и нерешенных вопросов. Не исключено, что откажут не агрегаты, а люди, коллектив, если он подобран не совсем удачно. Неплохо, если они смогут сначала пожить некоторое время вместе, чтобы «притереться» друг к другу. «Мы, — добавил он, — эту практику прошли и знаем, что это не всегда легко». А его товарищ Г. Манцетов даже посоветовал отказаться от игр, потому что и пустячная шахматная партия может стать источником обострения ситуации.
Подбор, однако, подбором, но ведь еще Макаренко отмечал, что если перед коллективом нет цели, то нельзя найти способа его организации. Действительно, это необходимое, хотя и недостаточное условие. Ведь и у людей Грили, и на судне «Бельжика» была общая цель, да еще какая — выжить! Но она не сплотила, не создала коллектив.
Любопытный анализ целей сделал участник плавания на «Ра» Юрий Сенкевич. Его анализ еще и тем интересен, что там собрался весьма разношерстный интернациональный экипаж, который не прошел никакой предварительной совместной подготовки.
«...Даже когда кое-кому из нас казалось, что с «дружбой и кооперацией» на «Ра-1» дела из рук вон плохи, центростремительные силы в нашем коллективе все равно были гораздо мощнее центробежных. Что объединяло нас? Конечно, прежде всего единство цели. Цель поначалу была элементарной: дожить, доказать себе и другим, что ты настоящий мужчина, немного прославиться. Некоторую роль играл и материальный стимул».
Цель, как видим, не одна, их несколько, так и бывает в жизни. Но какова их относительная значимость?
«Ни для кого из нас не тайна, — продолжает Сенкевич, — что доплывем мы или не доплывем — зависит только от нас... Вместе, всегда вместе, вопреки стрессу, нелимитированной активности и прочим жупелам, — только вместе, в этом спасение, и победа, и торжество концепции, которую мы взялись доказать».
Итак, на первое место вышли две цели... Читаем дальше: «Последнее и главное. Для того чтобы эффективность группы была наивысшей, каждый ее участник должен четко осознавать общественную значимость как своих действий, так и действий товарищей, действий всей группы в целом... Чем престижней задача, тем здоровей — при прочих равных — психологический климат. Причем престижность подразумевается не только логически расчлененная — этого мало, — но и «пропущенная сквозь сердце». Экспедиционная группа должна представлять собой союз единомышленников, спаянных и вдохновленных сознанием важности выполняемой цели».
— Разрешите выступить в роли «адвоката дьявола»... Знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен в лекции под красноречивым названием «То, о чем мы не пишем в книгах» рассказывал, что когда он вместе со своим большим другом Иогансеном пробивался на лыжах к полюсу, а затем возвращался, зимовал, то к концу этого мучительного, почти полуторалетнего пути они перестали разговаривать и обращались друг к другу не иначе как «господин начальник экспедиции» и «господин главный штурман». Что же получается! Была общая великая цель, была дружба, был опыт экспедиций, и пожалуйста!
— Если в сложном математическом уравнении мы пропустим хотя бы один коэффициент или ошибемся хотя бы в одном действии, то результат будет неверным, как бы хорошо мы ни провели все другие операции, — возразили наши собеседники. — Формулы человеческих взаимоотношений посложней любой математики уже потому, что те или иные качества человека не есть величина постоянная. В зависимости от обстоятельств, от поведения других людей, от самочувствия они могут меняться — и меняются — в очень широких пределах. Все это неимоверно осложняет задачу.
Остановимся пока, так сказать, на «базовых характеристиках», то есть на тех свойствах, которые наиболее присущи тому или иному человеку в обычных условиях. Совершенно ясно, что ни один опытный психолог не порекомендует в экспедицию, земную или космическую, эгоиста, разгильдяя, склочника, любого человека с агрессивным или неуживчивым характером, неустойчивой психикой. Выход подобным людям на «передний край» запрещен категорически. Тут есть достаточно надежные методы выявления и отбора, на этом уровне проблема решается сравнительно просто.
— Как?
— Тестов немало. Вот, например, такой простой опыт. Несколько изолированных кабинок душа, переговариваться между собой испытуемые не могут, а душ настроен таким образом, что подача горячей воды зависит от согласованных действий всех участников опыта. Не удается им согласовать действия — их попеременно будет обдавать то горячая, то холодная вода. Тут характер человека проявляется весьма наглядно. Раздражительный начинает беспорядочно крутить ручки, срывая действия всех остальных, пассивный, сообразив, что к чему, отдаст инициативу другим и так далее. Кстати, уже здесь начинает вырисовываться потенциальный лидер, а это очень важный момент. Роль лидера в экспедициях, да и не только в экспедициях, огромна, подчас решаюша. Ведь мы, как уже говорилось, имеем дело с весьма сложной и тонкой динамичной системой, и даже при самом строгом отборе нельзя заранее предвидеть все ситуации, осложнения, кризисы. Лидер, то есть всеми признанный авторитет, уподобляется здесь дирижеру, который на ходу постоянно регулирует общий тонус. Обычно лидером бывает тот, кто стоит во главе, начальник экспедиции, скажем. Но может выявиться и лидер неформальный, человек, просто в силу своих волевых, моральных, организационных качеств имеющий огромный авторитет. Самый лучший вариант — это когда формальный и неформальный лидер одно и то же лицо. Когда же лидерство «по должности» и «по призванию» не совпадает, тогда возможны, хотя и необязательны, самые неожиданные коллизии.
Как вообще протекает эволюция группы людей, которые собрались или были собраны для выполнения какого-то дела, причем раньше эти люди были между собой незнакомы? Вот какую оценку дает советский исследователь Е. Бидлова. Первый этап: в группе еще не сложилась структура неформальных отношений. Неофициальные связи слабы и неустойчивы, часто возникают кризисные ситуации. Но если члены группы заинтересованы в результате своего труда, то идет интенсивный поиск наилучших форм организации, люди стремятся к общению, контактам, имеющим как личную, так и деловую основу.
Второй этап: группа приобрела централизованную, неофициальную структуру, но подгруппы еще не сформировались. Опыт взаимоотношений уже определил личные позиции и вес каждого члена группы. Возникает ядро (один-три человека), которое начинает пользоваться наибольшим авторитетом и неофициальным влиянием. Намечаются определенные тенденции движения одних людей к ядру структуры, других — на периферию. Эффективность решения задач во многом определяется тем, насколько положение официального лидера группы совпадает с его неофициальным статусом.
Третий этап: сложилась группа с централизованной структурой и четкими подгруппами. Возникают психологические коалиции из двух-трех и более членов. Каждая такая коалиция отличается общим типом поведения, общей эмоциональной реакцией на те или иные события. В своем поведении группировки ориентируются на ядро структуры. Выявляются неофициальные лидеры, в числе которых может оказаться и фигура официального руководителя.
Такова очень приближенная схема самоорганизации группы. Наиболее яркое описание этого процесса в условиях экспедиции мы находим опять же у Ю. Сенкевича.
На судне «Ра» во время плавания выделились три неформальные группы. В первую вошли Карло Маури, Абдулла Джибрин и Тур Хейердал. Характеризуя эту группу, Ю. Сенкевич пишет: «Чем бы Тур ни занимался, за ним всегда бредет тенью его верный Санчо Панса, Карло. Если Тур столярничает, Карло подает инструменты, если Тур собирается снимать, Карло кропотливо чистит его камеру... Тут нет льстивой услужливости. Карло не зарабатывает себе никаких выгод, напротив — Тур теребит его чаще, чем других. Просто Карло глубоко и преданно любит Тура, и Тур платит ему тем же, и взаимоотношения их — образец дружбы, в которой один ненавязчиво главенствует, а другой готов подчиняться...» Во время плавания Тур шефствовал над Абдуллой Джибрином. Для африканца, который не знал английского языка, Тур был не только командиром, но и покровителем. В общем, пишет Сенкевич, Тур был вообще для него чуть ли «не единственным светом в окошке, и такое положение обоих устраивает, оно помогает Туру руководить Абдуллой, а плотнику с озера Чад скрашивает превратности походного житья-бытья».
Вторую устойчивую группу образовали Норман Бейкер и Тур Хейердал. Норман в этой экспедиции выполнял обязанности штурмана и радиста. Просиживая за радиоаппаратурой в полутемной хижине, Норман имел возможность иногда разговаривать с женой, с детьми и друзьями, что ставило его в несколько привилегированное положение. Будучи самым главным морским знатоком на «Ра», он склонен был общаться на равных лишь с Туром.
В третью группу вошли Сантьяго Хеновес, Юрий Сенкевич, Жорж Сориал и Тур Хейердал. Рассказывая о своей подгруппе, Ю. Сенкевич пишет: «Кто знает, с чего мы потянулись друг к другу? Возможно, не последнюю скрипку сыграл возраст: молодость — бесспорная у Жоржа, относительная — у меня, а что касается Сантьяго, так он, несмотря на свои сорок пять лет, славный парень, именно парень, иначе его не назовешь, экспансивный и деятельный...
Мы сдружились за время совместных перетасовок-перегрузок и в свободную минуту стараемся быть вместе: разляжемся на крыше хижины или на носу, и беседуем, и шутим наперебой. Забредет, привлеченный нашими жизнерадостными возгласами, Норман:
— А что это вы здесь делаете?
— Дуем в парус! Давай с нами!..
Вот вам третье сообщество: Сантьяго, я, Жорж и, разумеется, конечно же, Тур.
Обратите внимание: на «Ра» — три подгруппы, более или менее обособленные, и в каждую из них входит Тур. Повезло нам с лидером».
Но вернемся к личностным качествам человека. Глубоко ошибочно мнение, что людей надо подбирать по сходству характера, чтобы все члены группы являли собой некий общий психологический тип. Как показали многочисленные наблюдения, при общности цели различия в характерах и темпераментах не препятствуют психологической совместимости членов экипажа, а иногда даже способствуют ей. Иллюстрацией может служить восемнадцатисуточный полет А. Николаева и В. Севастьянова на космическом корабле «Союз-9». Командир корабля А. Николаев был отнесен к флегматическому, а В. Севастьянов — к сангвиническому темпераменту. Они разные и по своему характеру. Выражение древних: «Мы ищем в друге то, чего сами лишены», пожалуй, больше всего подходит к этой космической паре. Неторопливость, аккуратность А. Николаева удачно сочеталась и дополнялась страстностью, стремительностью, тонкой наблюдательностью и быстрыми реакциями В. Севастьянова.
В отношении психологической совместимости очень удачно был подобран экипаж орбитальной станции «Салют-3». Темперамент, энергичность, жизнерадостность П. Поповича хорошо сочетались во время полета с рассудительностью Ю. Артюхина. «Лед и пламень» — так охарактеризовали журналисты эту космическую пару.
— Но, как мы убедились в случае с Нансеном и Иогансеном, совместимость и дружба еще не панацея в трудных испытаниях.
— Безусловно. Тем не менее можно сказать так: дружба, симпатия людей еще не гарантируют членов экипажа от неприятностей. Но если при подборе симпатия людей друг к другу не учитывается, то в дальнейшем это почти наверняка приводит к осложнениям.
— Но ведь трудно ожидать, что в межпланетном интернациональном экипаже, первым прообразом которого является экипаж «Союз» — «Аполлон», удается подобрать одних лишь закадычных друзей.
— Верно, — единодушно согласились космонавт и психолог. — Подобрать столь дружный экипаж из представителей разных стран едва ли возможно, тем более что в межпланетный рейс отправится скорей всего человек 7—10. В этом случае, по крайней мере, надо сделать так, чтобы в состав экипажа входили небольшие группы, связанные близкими товарищескими отношениями. Иначе в экипаже могут появиться «отверженные», а это уже трагедия.
— Что значит — «отверженные»?
— Остановите любого прохожего и спросите его, без чего человек жить не может. Удивительное дело, но в подавляющем большинстве случаев, упомянув о воде, пище, сне и так далее, такой человек забудет упомянуть об общении. Между тем это потребность не менее острая, чем потребность в сне. Вот характерная запись в дневнике добровольца, который пробыл в условиях экспериментального одиночества: «Много раз мне говорили товарищи в шутку, конечно, о чертике, жившем за холодильником. А за холодильником действительно всегда слышался шум (примечание: источником слабого шума в сурдокамере была работа фреоновой установки холодильника). Во всяком случае, я отметил, что если бы он вдруг вышел, то, думаю, нам было бы о чем побеседовать, я не прочь был бы с ним поговорить».
У В. Виллиса, совершившего в одиночестве долгое плавание на плоту, мы находим такие мысли: «Человек нуждается в общении с себе подобными, ему необходимо с кем-то разговаривать и слушать человеческие голоса... В прошлую войну многие моряки в одиночестве носились по океану в шлюпке или на плоту... Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знаю, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: «Помешался на плоту».
Можно подумать, что все это не имеет никакого отношения к теме нашего разговора — ведь в экипаже человек заведомо не один. Но существует еще психологическая изоляция, «социальное одиночество», которое, пожалуй, еще страшнее физического, потому что здесь человек находится среди людей и не может утолить стремление к общению, как жаждущий в океане не может напиться соленой водой. Вот что случилось, например, с Хуанито — коком экспедиции Э. Бишопа, которая плыла через Тихий океан на плоту «Таити-Ну». Очень скоро единственным другом Хуанито оказалась живущая на плоту в клетке свинка по кличке Панчита. С ней он беседовал, ей поверял свои горести. Еще два-три конфликта, и Хуанито отказался стоять на вахте. Но этим дело не кончилось. Хуанито вдруг принялся рубить крепления бушприта. Когда его спросили, что он делает, хлынул поток бессвязных фраз: «Я буду строить себе плот, хотите вы этого или нет... я больше не могу... слышите... заткнитесь, теперь конец... вы не понимаете этого... во всем виноват ты... ты виноват...».
Добавим, что если бы даже Хуанито удалось соорудить крошечный плотик, то в плавании его наверняка ждала бы гибель. Но одиночество среди бескрайних волн океана, перспектива гибели казалась его больному уму предпочтительней!
— Один вопрос. Мы уже несколько раз говорили об опыте Тура Хейердала. Надо, однако, признать, что свой экипаж для плавания на «Ра» он комплектовал... ну, скажем, не совсем согласно рекомендуемым наукой правилам. Ни у кого, включая Хейердала, никакого опыта плавания на папирусном судне в море не было. Крайне разношерстный экипаж, включая Джибрина, который потенциально как раз мог стать «отверженным». Никакого строгого подбора, никаких совместных тренировок — собрались люди, порой даже вовсе незнакомые, и поплыли. Да, конечно, Тур ставил перед собой и такую важнейшую задачу: показать, что «человечество в миниатюре», объединенное лишь общей целью, способно выдержать все испытания, сплотиться и победить. И все-таки, и все-таки...
— А! Мы ждали этого вопроса. Действительно, внешне подбор экипажа «Ра» осуществлялся вроде бы небрежно. Заболел намеченный представитель Мексики — немедленно в состав экипажа был включен человек, с которым Тур едва обменялся перед этим десятком слов. А приглашение Сенкевича? Но обратите внимание на такую деталь: вот Тур Хейердал обращается к Академии наук СССР с просьбой подобрать ему врача. Тур выдвигает всего два условия: «Он должен владеть иностранным языком и обладать чувством юмора!»
Что это — приглашение в серьезную и опасную экспедицию или к застолью?
Но не спешите упрекать Тура в легкомыслии. Впоследствии об этой, казалось бы, удивительной с точки зрения «серьезных» людей просьбе Т. Хейердал рассказал следующее: «О медицинской квалификации я ничего не писал, так как и без того не сомневался, что Академия наук подберет первоклассного специалиста. Не говорил я и о том, что нужен человек крепкий, здоровый и смелый, — все эти качества тоже сами собой подразумевались. Вот почему я ограничился просьбой подобрать человека, обладающего чувством юмора и говорящего на иностранном языке. Не все отдают себе отчет в том, что добрая шутка и смех — лучшее лекарство для души, лучший предохранительный клапан для людей, которым предстоит неделями вариться в одном котле, работая в трудных, подчас даже опасных условиях».
Мы не знаем, кого Т. Хейердал имел в виду под «всеми», кто не понимает значение юмора в экспедиционных условиях. Даже наш беглый и неполный разговор, надеюсь, любому позволит выстроить ряд человеческих качеств, противопоказанных экспедиционному, вообще всякому коллективу, и ряд качеств, благоприятствующих делу. Так вот, юмор в этом ряду занимает далеко не последнее место, полярные исследователи это давно поняли. Так, зимовавший в 1899 году в Антарктиде К. Борхгевинк отмечал, что в жизни и работе полярного исследователя юмор играет существенную роль и что наилучшим образом чувствует себя тот, у кого есть изрядный запас его. А советский исследователь П. Д. Астапенко даже считает, что Арктика не любит хмурых, неулыбчивых людей, ибо таким трудно во льдах, а еще труднее жить с такими во льдах другим.
То же самое можно сказать и применительно к условиям космических путешествий. Шутка и юмор стали их постоянным спутником. Так, в первые дни на орбитальной станции «Салют-3» у космонавтов стали пропадать вещи. П. Попович сообщил на Землю:
«Жулик у нас появился какой-то на станции. Мой спортивный костюм исчез».
Земля ответила:
«Ищите маленького, черненького».
Космонавты нашли. Им оказался вентилятор. Дело в том, что в невесомости любой незакрепленный предмет может оказаться где угодно, особенно при движении воздуха, которое создает вентилятор. Все пропавшие вещи нашлись в районе вентилятора.
Этим мы, разумеется, не хотим сказать, что все члены экипажа должны быть остряками. Здесь имеется в виду умение вовремя посмеяться, умение замечать и улавливать иногда в самом трудном положении что-то комическое, а также умение не обижаться на шутку, что свидетельствует о душевной широте. Юмор — прекрасная «смазка» человеческих взаимоотношений.
Пожалуй, можно подвести некоторые итоги. Космонавт, готовящийся к межпланетному полету, должен быть человеком с высоким идеалом, целеустремленным, терпимым, выдержанным, коллективистом с общительным характером, физически выносливым и так далее. Все эти качества, понятно, у каждого члена экипажа могут проявляться с различной выраженностью и в разных сочетаниях. Сам коллектив еще до полета должен пройти все стадии своего развития, сформироваться и устояться. И лишь тогда — в путь!
— Все это — подготовка, создание оптимальных условий. Но есть ли полная гарантия, что даже оптимальный коллектив не разладится! Ведь его подстерегают...
— Поговорим о том, что его подстерегает. Ведь, чтобы победить врага, его надо знать досконально. Во время длительного космического полета люди будут подвергаться воздействию многих отрицательных факторов, которые могут вызвать астенизацию (истощение) нервной системы. Это наблюдалось во всех трудных и долгих экспедициях. И. Д. Папанин: «Но, правду говоря, мы устали. Это стало чувствоваться во всем: и в отношениях друг к другу, и в работе». П. Д. Астапенко: «Трудно передать словами состояние психики, возникающее полярной ночью. Зимовщики в эти месяцы несут невидимое бремя, чувствуют какое-то напряжение, так или иначе сказывающееся на поведении людей...» Ю. Сенкевич: «Нечто неуловимое и бесформенное висело над нами, зудело в уши, заставляло злиться по мелочам, лишало сна, обволакивало полем вялости и апатии...» К концу орбитального полета космического корабля «Аполлон-7» сдали нервы и у американских космонавтов. Вопреки инструкции они сняли с себя датчики для записи физиологических функций, и этот инцидент они даже отказались обсуждать с руководителем полета.
— Коль скоро «в игру» вступает чистая физиология, значит ли это, что без конфликтов в трудных условиях обойтись невозможно!
— А конфликт конфликту рознь. Не всегда он — зло, иногда он — благо. Годичный эксперимент изоляции небольшой группы показал, что после каждого «серьезного разговора» нервно-психическое состояние испытуемых улучшалось. То же самое отмечают и многие экспедиционники. К. Борхгревинк: «...Не знаю, как могли бы мы перенести долгую полярную ночь, если бы у нас не возникали эти маленькие стычки...» Ю. Сенкевич: «Впервые мы так «беседовали» друг с другом. И когда накал полемики достиг наивысшего значения, когда, казалось, на палубе «Ра» вот-вот должны замелькать кулаки, вдруг все умолкли. Вдруг открылось, всем сразу и каждому в отдельности, какая нас волнует чепуха, на какую дрянную мелочь — на окурки, на грязные тарелки — мы размениваем нашу экспедицию, наш славный корабль, нашу мужскую общность, рожденную в суровой работе, под свист ветра и рев океанских валов. Каждый взглянул на соседа и усмехнулся невесело и смущенно, и грянул хохот, целительный, очищающий, как майская гроза». В. Волков: «Сказать, что все у нас шло гладко, без срывов, без споров — будет неправдой. Всякое случалось. Были обиды, споры до хрипоты... Но не было разлада».
Для психолога в таких вот парадоксах нет никакой загадки — происходила обычная эмоциональная разрядка, необходимая при длительном нервном напряжении. Характер такой разрядки, ее исход, почти целиком зависят от того, какие подобрались люди, какая цель их объединяет, насколько они тактичны, умны…
— И понимают, что с ними происходит!
— Да, это очень, очень важно. Эмоциональное напряжение не обязательно должно сниматься только конфликтами. Помочь могут современные психофармакологические средства, если умело и вовремя их применять. Но главное лекарство, конечно, — это человечность и знания. Тем более что астенизация — далеко не единственный враг. Существует еще «информационное истощение». Потребность в обмене информацией — одна из сильнейших в человеке. Мы часто говорим: «Такой-то интересный человек». А это просто-напросто значит, что человек располагает огромной, интересной для нас информацией, охотно делится ею, а сам процесс получения такой информации вызывает у нас яркую и сильную положительную эмоцию.
Но вот люди после долгого совместного пребывания выговорились: наступил «информационный голод». И если нет поступления информации извне... Вспоминая о своем плавании на плоту, Э. Бишоп писал, что настроение экипажа резко понизилось, потому что нечего стало читать, и в конечном итоге скука стала грозной опасностью.
Вот вы вспомнили пример с Нансеном и его другом... «Так это же классический пример острого «информационного голода», когда два человека оказались запертыми на зимовке!
— Ну космонавтам такой голод, очевидно, не грозит. Радиотелевизионная связь с Землей...
— Она, конечно, ослабит, но не устранит такой голод, это проверено на опыте многих зимовок. Тут нужны дополнительные меры. Прежде всего необходимо, чтобы космонавты были разносторонними, глубоко образованными людьми, чтобы напряженная работа ума была для них потребностью и привычным состоянием. Тогда каждый на основе уже имеющихся знаний непрерывно пополнял бы их, делился своими новыми наблюдениями, выводами, гипотезами с другими. Можно вспомнить и совет Р. Амундсена. Он считал, что в рабочее время людей надо держать как можно дальше друг от друга. «Встретившись по окончании работы, — писал он, — они всегда найдут, о чем поговорить».
Тут мы подошли к третьей опасности... Вместе, всегда вместе, на виду друг у друга! Одиночество невыносимо, но тяжела и постоянная «публичность» — такова диалектика человеческой натуры. «Уйти некуда, — писал Р. Бэрд о зимовке. — Вся жизнь ограничена четырьмя стенами, и все, что ты делаешь, говоришь, даже думаешь, становится достоянием всех. Товарищи постоянно наблюдают за тобой — кто открыто, кто тайком, — ведь досуга так много! А когда сорок различных индивидуальностей ведут скученное существование в течение долгих месяцев, неизбежно назревают всевозможные столкновения — не физического, а скорей психологического характера... Этот неизбежный процесс может превратить полярную ночь для некоторой категории людей в кромешный ад».
Поделиться книгой: