Помоги проекту - поделись книгой:
18 февраля. Шофер в распахнутой рубахе привез плохую весть.
— Источник пересох. Теперь будем возить воду из «Чины».
26 февраля. Вчера не было воды. Доставка осложнилась — слишком далеко приходится ездить. Вчера, после того как мы целый день рубили лес и ждали на дороге грузовик, последняя вспышка солнца — на этот раз розовая — окрасила землистые лица моих солдат. Напрасно пытались мы различить за пыльной завесой знакомый шум мотора. Грузовик пришел лишь сегодня утром, и вокруг бочки образовался лес рук, кувшинов и фляг, которые яростно расталкивали друг друга. Началась драка, и мне пришлось вмешаться.
1 марта. На наш участок прибыл светловолосый, низенький, давно не бритый лейтенант. Я доложил ему о численности солдат, находящихся в моем подчинении.
— На передовой нет воды, — сказал он. — Два дня назад отправили в госпиталь троих солдат. Надо искать колодцы.
— Говорят, в «Чине» отрыли.
— И достают воду.
— Это кому как повезет.
— Здесь тоже около Лоа пробовали рыть.
Педраса, который внимательно нас слушал, сообщил, что как раз в пяти километрах отсюда есть яма. Ее начали рыть еще в незапамятные времена. Глубина — несколько метров. Те, «то хотел вырыть колодец, видимо, отчаялись дойти до воды. Педраса считает, что есть смысл покопать немного глубже.
2 марта. Мы прочесали всю зону, указанную Педрасой. Действительно, рядом с огромным палобобо (1 Палобобо — дерево, растущее в пустыне.) нашли яму, почти заваленную хворостом. Светловолосый лейтенант сказал, что доложит командованию, и в тот же вечер мы получили приказ рыть яму до тех пор, пока не дойдем до воды. Для этой работы выделено восемь саперов: Педраса, Ируста, Чакон, Косни и еще четыре индейца.
3 марта. Диаметр ямы примерно пять метров, глубина тоже пять метров. Земля твердая, как цемент. Мы проложили тропу до самой ямы и разбили вблизи лагерь. Работать будем весь день, потому что жара немного спала.
10 марта. Двенадцать метров. Похоже, мы найдем воду. Выкинутая земля каждый раз кажется более влажной. С одной стороны ямы мы поставили доски, и я приказал сделать лестницу и козлы, чтобы вытаскивать землю лебедкой. Солдаты работают внизу по очереди, и Педраса уверяет, что еще через неделю он пригласит генералов «выкупаться с девицами в водичке из нашего колодца».
22 марта. Спустился в колодец. По мере погружения начинаешь чувствовать тяжесть. Когда солнечные лучи исчезают из вида, кажется, что воздух здесь совсем другой — земляной. На дне, когда босые ноги коснулись мягкой земли, я купаюсь в приятной свежести. Глубина около восемнадцати метров. Поднимаю голову и вижу сужающийся ствол, похожий на черную трубу, которая замыкается там, где поблескивает свет. Дно покрыто грязью, и стенки осыпаются от прикосновения. Я вылез на поверхность, и на меня набросились москиты, кусая за ноги.
30 марта. Происходит что-то странное. Десять дней назад мы вытаскивали из колодца практически жидкую грязь, а сейчас снова пошла сухая земля. Я опять спустился в колодец. Дыхание земли там, внизу, давит на легкие, и я понимаю, что мы прошли лишь слой мокрой глины. Приказываю приостановить работу и посмотреть, не отфильтруется ли за несколько дней вода.
12 апреля. Прошла неделя, а дно колодца остается сухим. Солдаты опять копают. Сегодня я спустился на двадцать четыре метра. Внизу полный мрак, и только ночным чутьем я ощущаю толщу земли. Ее удушающие объятия чувствуешь с каждым метром все сильнее. Выброшенная земля оставила в колодце призрак своего веса, и, ударив киркой по стене, я ощущаю не эхо, а ее ответные удары по моей груди.
Погруженный в темноту, я вспоминаю, какое одиночество охватывало и пугало меня в детстве, когда я проходил по туннелю, пробитому в одном из холмов Капиноты, на моей родине, где и сейчас живет моя мать. Я входил в него осторожно, с ужасом чувствуя, чю присутствую при каком-то подземном таинстве, и видел, как в отраженном свете двигаются по потрескавшимся стенкам какие-то кристаллические насекомые. Страх охватывал меня, когда я подходил к середине туннеля, где темнота была гуще всего, но, когда я быстрыми шагами проходил это место, направляясь к светлому пятну на другом конце, меня охватывала неудержимая радость. Только руки не радовались — я боялся дотронуться до стенок туннеля.
Сейчас светлое пятно не впереди, а наверху, высокое и недостижимое, как звезда. Руки мои уже привыкли ко всему, более того, они почти едины с землей и не ведают страха.
28 апреля. Я думаю, что наша попытка провалилась. Вчера мы дошли до тридцати метров, но, кроме сухой земли, ничего не вытащили. Надо прекращать эту бесполезную работу, и я «заявил протест» командиру батальона. Командир вызывает меня к себе завтра утром.
29 апреля. — Сеньор капитан, — сказал я, — мы дошли до тридцати метров, и вода уже не появится.
— Вы знаете, как нужна нам вода, — ответил он.
— Давайте попробуем в другом месте, может быть, получится, сеньор капитан.
— Нет, нет. Копайте здесь. Два тридцатиметровых колодца не дадут воды, а один сорокаметровый может.
— Слушаюсь, сеньор капитан.
— Кроме того, может быть, она уже где-то рядом.
— Да, сеньор капитан.
— Так что сделайте еще одно усилие. Люди умирают от жажды.
Люди не умирают, но мучаются ужасно. Пытка не кончается. На фронте на день солдату выдается только фляга воды; мои солдаты, работающие на дне, хотят пить еще больше из-за каторжного труда и пыли, но мы должны рыть дальше. Я так им и сказал. Они, конечно, запротестовали, и я попытался их успокоить, пообещав от имени командира батальона увеличить рацион воды и коки.
9 мая. Работа продолжается. Колодец для нас обретает черты какой-то страшной, значительной и всевластной личности, превращается во властелина, в неведомого бога саперов. По мере того как люди проникают в землю, земля проникает в них, и вместе, как бы под действием сил притяжения, они образуют нечто косное, плотное и вечное. Люди движутся по этой ночной дороге, по вертикальной пещере, подчиняясь мрачному влечению, неумолимому приказу, который уводит их от света, извращая смысл их жизни. Каждый раз, когда я их вижу, мне кажется, что мои солдаты состоят не из клеток, а из молекул пыли. Земля забила им уши, веки, брови, ноздри. Их волосы побелели, глаза засыпаны пылью, а души заполнены землей Чако.
24 мая. Прошли еще несколько метров. Дело идет медленно: один солдат копает внизу, другой наверху управляет лебедкой, и земля поднимается на поверхность в бадье, сделанной из бочки из-под бензина. Солдаты жалуются на удушье. Во время работы столб воздуха давит на их тела. Сожженная солнцем, хмурая, мрачная, пропитанная тяжелой, неподвижной и удушливой тишиной земля обволакивает работающих массой, похожей на свинцовые пары, заточает их во мглу, как червяка, погребенного много веков назад, в далекую геологическую эпоху.
Солдаты пьют тепловатую густую жидкость, которая быстро кончается, потому что даже двойной рацион «для тех, с колодца» быстро исчезает в глотках, горящих черной жаждой. Люди ищут босыми ногами в мертвой почве старую свежесть поливных борозд, которые они копали в своих далеких долинах и помнят ступнями ног.
И снова бьют и бьют киркой, и земля рассыпается, и покрывает ноги, а воды все нет. Мы жаждем ее, и в нашем безумном воображении она струится по этому глухому и немому стволу.
5 июня. Мы уже почти на сорокаметровой глубине. Чтобы подбодрить моих солдат, я тоже спускаюсь в колодец и работаю наравне со всеми. Мне кажется, что я бесконечно падаю, как во сне. Внизу я отделен навсегда от всех остальных людей, я далеко от войны, и одиночество влечет меня к смерти, которая душит меня неосязаемой рукою пустоты. Света не видно, а давление воздуха сжимает тело. Столб тьмы обрушивается вертикально и хоронит меня вдали от всех, где никто меня не услышит.
Я пытаюсь работать, яростно долбя киркой землю и надеясь, что бешеный темп ускорит течение времени. Но время в этом замкнутом пространстве неподвижно. Время останавливается под землей в черной неизменности камеры. Свет умирает, как гигантское дерево, которое растет по ночам и гасит небо, одевая землю в траур.
16 июня. Происходят странные вещи. Темная камера на дне колодца вызывает галлюцинации. Навязчивая идея воды создает на глубине в сорок один метр особый, фантастический мир. Это мне рассказал Косни Эрбосо. Вчера на дне колодца ему пригрезилась светящаяся серебряная змея. Он схватил ее и разорвал руками, но тут же появились другие, они кишели на дне колодца, пока не превратились в бурлящий и шипящий белый родник, который рос и рос, озаряя темный цилиндр. Потом водяной столб подхватил Косни и вынес на сверкающую поверхность земли.
А там — о чудо! — он увидел поля, преображенные водой. Каждое дерево стало фонтаном. Кустарник исчез, а на его месте раскинулось озеро, в котором купались солдаты под сенью плакучих ив. Его не удивило, что с другого берега противник стрелял из пулеметов, — наши солдаты ныряли в воду и доставали пули под крики и хохот. Он хотел одного: напиться. Он пил из фонтанов, пил из озера, погружался в бесчисленные водоемы. Они омывали тело, а дождь фонтанов мочил голову. Он пил и пил, но жажда не утихала от этой живительной, как сон, воды.
Ночью у него началась лихорадка. Я распорядился, чтобы его доставили в медпункт полка.
24 июня. Командир дивизии, проезжая мимо нас, остановил машину. Он с трудом поверил, что мы уже достигли сорока пяти метров, вытаскивая землю бочка за бочкой.
— Сеньор полковник, — сказал я, — чтобы солдат вылез, когда кончается его смена, приходится орать в колодец.
Позднее вместе с пакетиками коки и сигаретами полковник прислал нам сигнальный рожок.
Мы накрепко привязаны к колодцу. Роем и роем. Вернее, отступаем в глубь планеты, к геологической эпохе, где господствует мрак. Мы преследуем воду в бесчувственной массе земли. С каждым днем отдаляясь от людей и мрачнея, как мрачны их мысли и судьба, мои солдаты копают землю медленно и бесшумно, словно гномы.
4 июля. Все-таки есть ли в действительности вода?.. После странного видения Косни все ее находят! Педраса рассказал, что он чуть не утонул, — вода внезапно хлынула и поднялась выше его головы. Ируста говорит, что его кирка ударилась о целую глыбу льда, а Чакон вчера, выбравшись из колодца, говорил о гроте, который светится, слабо отражая волны подземного озера.
Столько мучений, столько поисков, столько желания, столько жажды слились в этой глубокой яме и вызывают галлюцинации!
16 июля. Люди заболевают. Они уже отказываются спускаться в колодец. Я вынужден их заставлять. Многие просят, чтобы я отправил их на фронт. Я еще раз спустился на дно и вернулся оглушенный и объятый страхом. Мы уже подошли к пятидесяти метрам. Воздух чрева земли, каждый раз все более гнетущий, наваливается на тебя, как томительная, всепроникающая болезнь, и невидимая нить, которая связывает крохотного человека с земной поверхностью, почти разрывается в глубокой свинцово-тяжкой темноте. Каменная башня не давит так как этот столб горячего и жесткого воздуха, медленно опускающийся вниз. А в его основании — люди. Подземные объятия душат солдат, они уже не могут оставаться в бездне больше часа. Это пытка. Кажется, земля Чако проклята богом.
25 июля. Каждый час у отверстия колодца играет рожок, подаренный командиром дивизии. Там, на глубине, сигнал его должен казаться лучом света. Сегодня днем, несмотря на рожок, на поверхность никто не вылез.
— Кто там, внизу? — спросил я.
Внизу был Педраса. Ему кричали, сигналили рожком.
— Та-ра-ри-и-и-и!! Педра-са-а-а-а!!!
— Он, наверное, заснул...
— Или умер, — добавил я и приказал, чтобы кто-нибудь спустился к нему.
Один из солдат спустился, и через некоторое время в центре отверстия появилось обвязанное веревкой тело Педрасы. Его подталкивал солдат. Педраса задохнулся и сейчас при смерти.
29 июля. Сегодня потерял сознание Чакон, и его подняли на веревке, как повешенного.
4 сентября. Неужели это никогда не кончится?.. Люди копают уже не для того, чтобы найти воду, а чтобы выполнить какой-то роковой долг, достичь какой-то непостижимой цели. Здесь, наверху, колодец принял облик неизбежности, вечной и властной, как сама война. Выкопанная земля окаменела, образовав большие холмы, и на них ползают ящерицы, садятся орлы. Когда, вылезая из Плутонова царства, сапер появляется в отверстии, покрытый потом и землей, беловолосый и белобровый, он похож на доисторическое чудище, вынырнувшее из волн потопа. Иногда, чтобы что-нибудь сказать, я спрашиваю:
— Ну?..
— Как всегда, ничего, унтер. Как всегда, ничего... Когда же это кончится!
1 октября. Есть приказ прекратить работу. За семь месяцев мы так и не нашли воду.
Тем временем наш пост сильно изменился. Вырос забор из палок и веток, сооружен батальонный командный пункт. Сейчас мы пробиваем дорогу на восток, но лагерь наш остается на прежнем месте.
Бесконечно глубокий колодец с немым ужасным ртом — здесь, хотя и покинут. Для всех нас, в сущности, эта проклятая дыра осталась нелепым, но достойным врагом, неуязвимым для ненависти. Колодец уже никому не нужен.
7 декабря (госпиталь Платанильоса).
Проклятый колодец все-таки сделал свое дело!
Я пишу по горячему следу, потому что атака началась четвертого, а пятого меня уже привезли сюда с приступом малярии. По-видимому, кто-то из наших солдат, взятых в плен на передовой, где наш колодец стал легендой, сообщил парагвайцам, что в тылу у нас есть вода. И они, подгоняемые жаждой, решились на атаку.
В шесть утра тишину леса разорвали пулеметные очереди. Мы поняли, что наши окопы на передовой взяты, лишь тогда, когда в двухстах метрах от нас послышались выстрелы. Две гранаты разорвались рядом с палатками.
Мои саперы расхватали грязные винтовки, и мы заняли стрелковую позицию для обороны. В этот момент подоспел офицер со взводом солдат и пулеметом. Они залегли слева от колодца, а мы справа. Некоторые укрылись за грудами вырытой земли. Пули срезали ветки, и звук их напомнил удар мачете. Две пулеметные очереди изрешетили палобобо. Парагвайцы стреляли, а в промежутках между залпами дико вопили, распаляя себя для атаки на колодец. Но мы не отступили ни на метр, защищая его, словно он в самом деле полон воды!
Залпы раздирали землю, пулеметные очереди раскалывали черепа и дырявили тела, но мы не оставили колодца, защищая его целых пять часов.
В двенадцать стало тихо. Парагвайцы отступили. Мы подобрали убитых. Противник оставил пятерых, у нас среди восьми убитых были Косни, Педраса, Ируста и Чакон. Они лежали полуобнаженные, оскалив засыпанные землей зубы.
Зной, невидимым призраком навалившийся на лес, обжигал стволы деревьев и наши головы, а земля потрескивала от жары. Надо было копать могилы, и я вспомнил о колодце. Мы подтащили все тринадцать трупов к краю и не спеша сбросили их в отверстие, а они, по закону земного притяжения, медленно переворачиваясь, исчезали во мраке.
Все...
Потом мы бросали вниз землю, много земли. Но и после этого сухой колодец навсегда остался самым глубоким во всем Чако.
Озерный патруль
Высота не принесла спасения. Хотя вертолет давно уже оставил душную Чуйскую долину и взобрался почти на самую спину Киргизского хребта, через открытые иллюминаторы врывался такой раскаленный воздух, будто машина никак не могла вырваться из печи, в которую угодила с самого взлета.
С набором высоты, по всем законам, воздух этот давно уже должен был стать горным, но он продолжал душить нас. Сколько помню, даже в самую жаркую летнюю пору с приходом сумерек начинался бриз и в долину доносилось дыхание вечных снегов Алатау; оно приносило утоление жажды, покой, сон. Но вот уже третий день, даже ночью, горы словно перестали дышать, перестали жить...
Удивленный начальник озерной, партии Ян Семенович Стависский так беспокойно ерзал на откидной скамеечке, что с нее сполз мятый чехол. Он беспрестанно отлеплял от ушей влажные наушники и глядел в иллюминатор.
Федотыч, так зовут озерники гидролога Михаила Федотовича Кадякина, тоже смотрел за борт и беспокойно мял, перекладывая из руки в руку, кулек со сдобными аэрофлотовскими булочками. Попытался было всучить его Лене Черкасову. Но тот сразу сделал вид, что занят делом, и стал заносить в полевую книжку какие-то записи. У Лени на переносице вибрировали очки. Он написал несколько корявых цифр и букв, а потом начал разрисовывать листы неуверенными линиями.
Раскрасневшийся от духоты инженер Алексей Ермолов уже который раз расправлял гуцульские усы и совал в иллюминатор объектив фотокамеры, но на спуск нажимать не решался. Снимать было бесполезно — плохая видимость.
Горы были до краев залиты, затоплены густой серо-молочной дымкой. В тесных ущельях испарившейся влаге не хватало места, и она выплескивалась на перевалы, растекалась по горбам хребта, оплетала растрепанными космами глетчеры и снежники.
В тот август внизу, под вертолетом, вместо вечного белоснежья виделась вода, вода и вода! Ею пропитано все насквозь. Бешеные потоки смывают глиняные склоны. Ползут вниз морены, разбухшие от многоводья. Ледник, который раньше можно было принять за эталон чистоты и белизны, теперь обрюзг, опух и помрачнел. Водяные струи распороли его вдоль и поперек, перепачкали серо-бурыми наносами ледникового ила, заполнили мутной жижей впадины и трещины на его теле.
Снег? Снеговая линия, которая летом всегда поднималась повыше в горы, в укромные, недосягаемые для тепла места, исчезла совсем. Снег сохранился лишь кое-где, но тоже потемнел, набух, насквозь пропитался водой и стал похож на тот, который в жарких приступах весны начинает сползать с крыш домов.
Тянь-Шань словно был жестоко болен и метался в бреду. Диагноз установить было нетрудно: его лихорадило от высоких температур, прорвавшихся в запрещенную для них зону.
А солнце палило все нещаднее. Каждый день половодья уносил в долины то, что было скоплено горами за долгие годы. Но вода устремлялась не только в долины. Часть ее накапливалась в моренах, ледниковых пустотах и в горных озерах.
Командир вертолета переспросил по связи Стависского: «Идти на разведку по большому кругу, как договаривались раньше?» Стависский ответил: «Прямо на Кольтор, и только на Кольтор!»
Цирулин бросил машину вниз, в ущелье, да так, что ее прижало к самой стене хребта. Под вертолетом на «положенном месте» озера Кольтор не оказалось — наверно, мы отклонились из-за плохой видимости. Пока пытались разобраться, что к чему и куда нас занесло, скалы перекрыли небо. Машина уперлась в тупик, еще мгновение и... Нет, пронесло. Командир положил машину набок и резко крутанул ее волчком — да так близко у скал, что, казалось, непременно должен был побрить их лопастями.
Кольтор мы все-таки отыскали. Но Цирулину пришлось отказаться от посадки «с хода». Пока он искал площадку, мы высматривали дистанционную рейку, которую весной озерники поставили на урезе. И посадочная площадка на берегу озера, и рейка исчезли, ушли под воду. Командир описал над озером три круга и, наконец, присмотрел сухой «пятачок» на плотине.
Вода в Кольторе была мутная, серо-зеленая, словно ее кто-то взбаламутил огромным веслом. Взбешенная река нагнетала в озеро все новые и новые порции воды, густой, как масло.
Стависский глядел на озеро и разминал пальцами крепко набитую «памирину».
— Эге! — сказал он, прикурил и жадно затянулся, потом посмотрел на Цирулина. — Ты бы убрал на всякий случай свою вертихвостку, а то ведь и смыть может.
— Лавины, сели, паводки. У вас вечно все рушится, валится, льется только не на ваши головы, а на другие, — ответил Цирулин, махнул рукой, снял с себя отутюженную форменную рубаху и вместе с экипажем отправился искать эдельвейсы.
— Эге! — повторил Ян Семенович и покачал головой.
Казалось бы, что может значить эта «лужа» 714 метров в длину и 14 метров в глубину для океанолога Стависского, который трижды обошел вокруг Европы, вдоль и поперек избороздил Аральское море... Но ежели Ян Семенович сказал: «Эге!» — значит, дело плохо — «чаша переполнена». А Кольтор — это два миллиона кубометров воды, нависших над ущельем. Внизу — летовки чабанов, отары, еще чуть пониже, по ущелью, пионерлагеря, поселки, сады, поля.
— Первый раз предусмотрительность подвела, напялил сдуру теплые портянки. Думал, как всегда, в горы летим, а мы в самую Сахару угодили, — Федотыч сел на камень и стал стягивать сапоги.
— Ну, чего стоим? — суетился вокруг Стависского и призывал к действию Леня Черкасов, — Воды же вдвое больше, чем в прошлое половодье. Давайте же что-то делать. Давайте «Шторм-воду» по радио. Ну...
Мы стояли на естественной, построенной самими горами плотине, а Ермолов ходил вокруг нас и беспечно щелкал затвором фотоаппарата. Мне показалось, будто часы, закопанные где-то поблизости, гулко отсчитывают последние секунды... Я выжидающе смотрел на Стависского и не мог избавиться от ощущения, что под ногами сотрясается плотина...
Над незыблемым зеркалом озера висело душное облако прозрачного пара. Трудно было дышать не столько из-за трехкилометровой высоты, сколько из-за влажной духоты.
— Как в противогазе — продохнуть невозможно, — стягивая второй сапог, ворчал Федотыч.
Поделиться книгой: