Помоги проекту - поделись книгой:
На Лене ждут почту
Весна на Лене поздняя. На юге уже поспели ранние помидоры, а здесь по темной воде еще плывут тяжелые льдины с остатками зимних дорог, вмерзшими бревнами, пихтовыми лапами-вешками, которые ставят у прорубей, клоками сена и следами зимних костров.
— Уплыли ваши дороги, — говорили нам в Усть-Куте. — Ждите. Наладится погода — попадете в верховья...
Но погода не налаживалась: снег, солнце, опять снег. И вдруг повезло. Николай Феофанович Степаненко, начальник Усть-Кутской базы связи, предложил: «Отправляйтесь-ка с нашими ребятами. На восьмом почтовом. Тарасов и Рудых навигацию завтра открывают. До самых верховьев подбросят. Только пораньше приходите. Не опаздывайте. Они ребята точные...»
С восходом солнца мы были на базе. Глиссер уже покачивался на воде. Двое парней в меховых шапках и рубахах возились с двигателем, и, видно, давно: рубахи на спинах потемнели от пота.
— Вы, что ли, с нами? — спросил тот, что был повыше, с потухшей папиросой в углу рта.
Мы кивнули.
Высокий посмотрел на часы.
— Через двадцать пять минут пойдем.
И опять занялся мотором, ковыряя длинной отверткой в его нутре. «Если к вечеру двинемся — еще хорошо», — тихо и ядовито сказал один из нас и пошел на высокий берег снимать солнечную в этот час Лену и ребят, торопящихся в школу на лодках. Их звонкие перекликающиеся голоса слышны были далеко; то, как ребята управляли лодками, точно выводя их напротив школы, как размеренно, ловко и сильно гребли, — говорило, что дело это для них привычное.
— Пока учебу закончил, — сказал высокий парень, вытирая ветошью руки, — поди, тысячу километров намотал, переезжая Лену.
Он, улыбаясь, смотрит на ребятишек: их синие, красные, зеленые куртки — как цветы на вчерашнем, не успевшем еще растаять снегу...
— Ну, садитесь.
Завыл двигатель, хлопнул, защелкнувшись нзд головой, колпак. Рев мотора донесся до слуха моего товарища, занятого съемкой. Он оторвался от видоискателя, когда оранжевое пятно глиссера проскочило мимо него. Огромными прыжками помчался он по берегу. Но что одна, хоть и мощная человеческая сила перед двумястами шестьюдесятью лошадиными? Когда, сделав пробный круг по реке, мы пристали к берегу, в глазах его еще стояло тихое отчаяние.
— Пираты, — сказал товарищ, переваливаясь через борт, и голос его дрогнул.
Работники базы вышли нас проводить. Женщины даже машут платочками. Степаненко забрел в воду в высоких сапогах, прищурившись, разглядывает льдины, крутящиеся посреди реки.
— Смотрите, — говорит он негромко, — поосторожнее.
И понеслись мимо нас берега, люди, дома. И вот уже только вода и небо, да жесткая щетка тайги от горизонта до горизонта. Пуста была река в этот час, пустынны ее берега, умытые весной и солнцем, и кажется, сроду здесь и людей-то не было. Но вот проплывает мимо сметанный с осени стожок, недавняя вырубка; старая лодка чернеет на песке. И выбегает из-за поворота село. А на берегу нас уже ждут — далеко по воде слышен рокот глиссера. Наверное, все, кто есть сегодня в деревне, встречают нас. Начало навигации: значит, и впрямь конец долгой крутой ленской зиме!
— С праздником! — кричат нам с берега.
— С праздником и вас! С большой водой! — отвечаем мы.
Виктор Рудых — тот самый высокий парень — и его напарник Саша Тарасов люди на реке известные. Не первый год — зимой на аэросанях, летом на глиссере —
возят они почту, коробки с кинолентами, небольшие срочные грузы. Водителей знают в Туруке, Омолое, Боярском, Скокнине, Тарасове, Орлинге, Дядине и еще в десятках селений за сотни километров от Усть-Кута. Знают, какой у водителя характер, о чем его можно попросить и о чем нельзя, знают даже о его увлечениях и слабостях. А как же! Связь есть связь. Все новости, все радости или печали привозит с собой связист. И кроме того, не поедешь ведь за какой-нибудь нужной мелочью в райцентр. Проще договориться с водителем...
Ребята тоже знают в селах почти всех. Какой охотник, где и сколько взял соболей. Кто женился или развелся. Кто заболел. У кого пропала собака... Ну уж и, конечно, знают, кто ждет вестей. И наверное, потому в селах говорят, что письмо или посылка не по почте пришли, а привез Рудых или Тарасов, называя водителей по имени-отчеству — Виктор Кириллович привез или Александр Михайлович доставил
Я тоже везу письмо. У него история особая.
...Несколько лет назад, зимой, попал я в эти таежные места, в Тарасово.
— Вы чью избу ищете? — спросил меня паренек в большой беличьей шапке, налезавшей на глаза. — Бурцевых? Так их нету. Белковать ушли.
Я стоял, раздумывая, что мне делать. Парнишка посмотрел на мои ноги, обутые в ботинки: термометр показывал с утра минус сорок три...
— Пойдемте к нам, — предложил паренек. — Погреетесь.
Так я познакомился с Юрой Басовым, сыном охотника. Мы шли вдоль рубленых изб, которые из-за сугробов казались еще приземистее и от сияния снега еще темнее. Сопки за селом, поросшие редколесьем, видны были так четко, что можно разглядеть даже шапки снега на гибких дымчато-сизых лапах елей.
Собаки провожали нас пустыми глазами — люди без охотничьих ружей за плечами лаек не интересуют. Мы шли длинной улицей, и до самого дома никто не попался нам навстречу.
— Мало у вас людей в селе?
— Немного. Да и суббота нынче. Все в тайге да на реке. Я тоже шел рыбу ловить, да вас встретил.
Пришли в дом. Юра сразу захлопотал у большой печки, а я рассматривал горницу: крепкие стулья, основательный, будто вросший в пол, стол; шкаф с посудой, отражающийся в эмали холодильника; репродукция картины, на которой была изображена южная девушка с кистью винограда в капризной руке...
Уже ровно и жарко горели смолистые дрова, уже запел чайник, на столе появились хлеб, сахар, топленое молоко в горшке и тарелка с морозным салом, а Юра, достав из фанерного ящика щенка с еще подернутыми мутной пленкой глазами, поил его молоком из бутылки с соской.
— Для братана взяли, — сказал Юра. — Для Сережи. Придет из армии, а пес уже большой.
Он кладет щенка обратно в ящик, закрывает сверху для тепла куском шкуры.
— У Сережи хорошая собака была. День, два, три гонит соболя — и не устает будто. Пропала. Горевал братан. Так горевал...
— А ты соболя видел?
— Живого нет. Не брал еще меня батя на соболя. В этом году обещал. В каникулы. Следы много раз видел. Знаете, как соболь ходит? Чисто-чисто. Задние лапки в следы передних точно ставит. Коготок к коготку. Нигде не чоркает. Лисица вот тоже чисто бегает. Да все одно не как соболь. Нет-нет да где-нибудь прихватит задними ногами снег — чоркнет.
— А волчий след знаешь?
Юра кивает.
— Как у собаки. Только маленько крупнее. Задней ногой ступает в след передней. Будто волк на двух ногах идет. Смешно...
— Отец учил следы читать?
— Батя. Научил, как белку без собаки найти и взять; как ондатру живой поймать; как костер в тайге разжечь, чтобы всю ночь горел. Много чего надо знать, прежде чем на соболя идти. Еще наши ребята в селе охотоведам помогают. Считают, сколько и какого зверя в тайге. Охота-то от этого зависит...
Приходит отец Юры — Александр Егорович. Тоже садится за чай. Мы говорим о тайге, об охоте, о ребятах, которые растут в таежном селе.
— Парни у нас самостоятельные, — соглашается Александр Егорович. — В таежных делах понимают. Да вот не очень-то их теперь дома удержишь...
Он встает, идет к шкафу, достает оттуда конверт.
— От старшого получил. От Сережи. Пишет, что хочет на большую стройку податься. Железную дорогу строить: Хребтовая — Усть-Илимск. Но точно еще не решил. Гадаем с матерью — вернется аль нет?
...Не одна зима прошла с того разговора — и вот я снова на Лене, почти в тех же местах. Приехал на строящийся западный участок Байкало-Амурской магистрали в поселок Звездный, и первым, кого встретил там, был... Юра Басов. Сидит себе на бревнышке у палатки — портянку перематывает. Бывают же встречи!
— Сначала братан Сережа сюда приехал, — говорит Юра баском, потирая подбородок, заросший молодой, реденькой бородкой. — За ним и я. Братан на бульдозере, а я плотник.
Я спрашиваю про Александра Егоровича, про дом в Тарасове. Юра мрачнеет.
— Когда Сережа на БАМ собрался, батя ничего не сказал. Мать, та заплакала. Отец говорит ей: «Ну чего... Рядом же, считай. Нашу дорогу строить будет. Сибирскую. Сколько лет ее ждали...»
Проводили Сережу. Уговорились с ним: устроится — мне напишет. И вот получаю от него письмо с вызовом. Отцу показал. Он прочитал — и ни в какую. Не велит охотничий промысел бросать. Неделю, другую со мной не разговаривает. Я батю-то понимаю, но и на БАМ охота!
Молчим и молчим. Кто кого перемолчит. Еще одно письмо от Сережи приходит. Дескать, как решил? Начал я укладывать рюкзак. Уложил. Приходит отец вечером. Посмотрел на рюкзак в углу, спросил только, когда еду, — и больше ни слова. Так я и уехал. Нехорошо получилось, верно?..
Заходим в палатку, где живут братья. Сережу я узнаю сразу: очень уж похожи с Юрой. Только Сережа выше, стройнее, но лицо — с прямыми бровями, с крупным, картошкой носом — такое же широкоскулое и доброе, как у брата.
— Вот в Тарасово к нашим собирается, — говорит Юра обо мне. — Хочу бате письмо передать.
Сережа кивает. Глуховатым голосом говорит: «Живы-здоровы, скажите. Поселок строим. Просеку под полотно рубим. Избу себе ладим. Вот и все новости».
— Избу ладим на колесах, — добавляет Юра. — Пошли, покажу.
Мы идем к берегу, там, где Ния сливается с другой речкой — Таюрой. Изба и правда на колесах. Вернее, на крепких полозьях.
— Надо на новое место перебраться, — говорит Сережа, закуривая, — подцепил к трактору и пошел-поехал. Не ладить же каждый раз избу?! Устанешь топором махать, жилье себе строя.
— Выходит, надолго на БАМе обосновались? — спрашиваю я.
Юра смотрит на брата.
— Поглядим, — говорит Сережа степенно. — Может, и до Амура дойдем...
Вечером Юра приносит письмо в самодельном конверте с надписью: «Басовым Александру Егоровичу и Анне Николаевне в собственные руки».
...И вот едет это письмо со мной по Лене на глиссере. Письмо с БАМа в таежное Тарасово. Я представляю себе, как вручу его Александру Егоровичу, как будет он расспрашивать про сыновей и про стройку...
Не было села на нашем речном пути, где бы окольно или напрямую не спросили нас о строительстве дороги.
— Ты мне скажи, сынок, — любопытствует худенький старичок из Скокнина, — сколь же она, дорога эта, километров будет?
Саша Тарасов отвечает.
— Три тыщи, — повторяет старичок, сдвигая на затылок выцветшую милицейскую фуражку. — Это где ж столько народу-то взять? А?
— Отовсюду, дедушка, народ двигается сюда, — говорит Виктор Рудых. — Из центра, с Кавказа, с Украины, из Средней Азии...
— Так они ж непривычные. Померзнут у нас.
— Ничего. Вы же в Каракумах, когда басмачей гоняли, привыкли?
— Обтерпелся, — качает головой старичок. — Да все одно жарко. Сквозь подошвы песок жгет. Вода еще плохая. Уж я вернулся на Лену — пил, пил, никак не мог напиться нашей водички...
Охотники, лесники, охотоведы спрашивают про магистраль как бы стороной, осторожно: о заработках, о жилье, о снабжении. И конечно, о том — не браконьерничают ли строители, не губят ли зря тайгу?
Ответ ждут терпеливо, смотрят с прищуром: правду ли говорим, не кривим ли душой?
После одного такого разговора в Омолое Саша, уже на судне, сказал задумчиво: «О птицах, да о зверье, да рыбах как о детях малых печемся. А со стороны иной приедет, тайга для него — скопище деревьев. А Лена — вода, да и только...»
За Боярском несколько раз садились мы на мель. Река за зиму изменила русло, и, пока нашли фарватер, изрядно вымокли, спихивая судно с отмелей. В разгар нашей работы сломался багор. Виктор побежал на берег за лесиной. Вернулся лишь через полчаса. «Искал сухостой, — говорит он. — Зачем дерево губить?»
Снова стаскиваем судно с отмели. Гляжу я на парней — как все у них ловко, разумно, точно в движениях! Вот встали по бортам, ждут волну, которую нагоняет ветер, потом сразу наваливаются — и судно на воде, а Саша перевалился через борт, двигатель у него заработал, и судно он успел против волны развернуть...
— Осенью иной рейс до десятка раз садишься, — говорит Саша. — Одежда на ветру заледенеет. Как жестяная. А вроде и не замечаешь в азарте. Как писали про нас в районной газете: «идем наперекор стихии...»
Саша хохочет, показывая белые-белые зубы. Из-под шапки выбиваются темные кудри.
Перед Тарасовом глиссер ведет он. Заложил особенно красивую и точную дугу, так все рассчитал-учел: и расстояние, и ветер, и течение, и скорость, — что, когда лопасти уже» перестали крутиться, судно, двигаясь по инерции, мягко ткнулось в берег. Тарасово — родина Саши. Он вырос здесь, на этом вот берегу, к которому вплотную подступает тайга.
— Думали, что и не придете, — говорят нам с берега. — Вчера еще такие льдины гнало...
На берег Саша сойти не спешит. Стоит на носу, смотрит на реку, на село, на лес, что застывшими волнами перекатывается по сопкам.
— Хорошо, а? — спрашивает Саша. — Вольно ведь как...
Мы сходим на берег. Сразу иду к Басовым, передать письмо с БАМа. Александра Егоровича не застаю.
— В тайге он, в тайге, — говорит супруга его Анна Николаевна. — Вот жалость-то какая, что не свидитесь. Жалость-то...
Читает она письмо долго, перечитывая вслух одно и то же место несколько раз, и редкие слезы катятся по темному ее лицу.
— Как Юра-то уехал, мой из тайги и не выходит. Придет за припасом, поживет день-другой и обратно в зимовье. Крепко надеялся, что младший охотником будет, — вздыхает Анна Николаевна.
Прощаемся. Надо ехать дальше. Саша и Виктор уже делают мне тайные знаки. Торопят. Почта не ждет...
Миклош и Илона
До встречи с Миклошем Мудри я не думал, что в шестнадцать лет человек способен к абсолютной невозмутимости. Подросток с челкой на лбу и ясными голубыми глазами, спокойно взвешивая каждое слово, вынудил меня сделать самому себе не очень-то лестное признание: в его годы, учась в девятом классе, я был хуже подготовлен к жизни. Приходилось не раз жестоко ошибаться, переменить несколько профессий, прежде чем я убедился, что прелесть жизни не в розовых иллюзиях, а в полнокровной правде, заключенной в ней.
Миклош на этот счет не заблуждается. В доме его отца в поселке Алшогедре под Будапештом — семеро детей. Миклош закончил обязательную восьмилетнюю школу. В число лучших учеников не попал, но ущемленным, а тем более неудачником себя не счел. Он мог бы просить стипендию, которую кооператив в Алшогедре постоянно выплачивает нескольким выпускникам восьмилетки, чтобы те продолжили образование. Мог поступить в гимназию, а потом в университет и без стипендии кооператива. Но он с достоинством уступил права сверстникам, у которых больше способностей. Именно с достоинством, потому что знал: для него найдется другое место в жизни.
И оно отыскалось в авторемонтной мастерской кооператива. Не хочу петь гимнов промасленной робе, в которую облачен Миклош, но напомню: опрос старших школьников в Венгрии показал, что половина из них твердо желает стать квалифицированными рабочими и наиболее популярна профессия автомеханика. Из этого вовсе не следует, что нет молодых людей, мечтающих о космонавтике, сценических лаврах или золотых футбольных регалиях. И не значит, будто в Венгрии очень уж трудно отыскать двадцатипятилетнего фантазера, не умеющего критически оценить собственные таланты. Но типичны ребята такого склада, как Миклош.
Поделиться книгой: