Помоги проекту - поделись книгой:
XX век: в поисках бесконечности
Появится ли новый Магеллан?
Сейчас в это трудно поверить, но так было. Когда Магеллан совершил кругосветное путешествие, многие долго не могли понять, как можно, двигаясь все время в одном направлении, вернуться в то место, откуда вышел!
Мысль видит лучше, чем глаз. Сегодня, как и столетия назад, наши глаза видят Землю плоской. Но еще задолго до полетов космонавтов разум окончательно и бесповоротно убедил нас, что земная поверхность искривлена в каждой своей точке.
Но если двухмерную замкнутую поверхность, близкую по форме к сферической, не так уж трудно представить (кому незнаком шар!), то попробуйте вообразить искривленное трехмерное пространство. Не получается? Однако именно в таком пространстве мы и живем. В трехмерном, искривленном.
Это доказала теория относительности Эйнштейна. В начале XX века выяснилось, что геометрия Вселенной зависит от распределения материи. Масса вещества искривляет пространство, и тем сильней, чем ее больше. А так как окружающий нас мир отнюдь не является пустым, то пространство Вселенной изогнуто.
Двумерную искривленную поверхность земного шара можно объехать, как это сделал Магеллан. А трехмерное пространство Вселенной — может быть, и его когда-нибудь удастся объехать? Или такой возможности не существует в принципе?
Весь вопрос в том, сколь значительна кривизна Вселенной. Если средняя плотность материи в ней достаточно велика, то искривление настолько сильно, что пространство Вселенной, подобно земной поверхности, замкнуто. В этом случае Вселенная конечна, то есть ее объем выражен неким определенным числом, скажем, кубических километров, подобно тому как поверхность Земли выражена определенным числом квадратных километров. Тогда в принципе, видимо, можно объехать «вокруг света».
Если же Плотность материи меньше некой величины, тогда пространство Вселенной не замкнуто. Оно бесконечно, и, стало быть, бесконечен его объем. И объехать вокруг Вселенной нельзя даже в принципе.
Так эта проблема выглядит в первом приближении. Сразу же оговоримся, что под Вселенной мы здесь понимаем тот мир, который нам известен, а не вообще «все сущее».
Либо да, либо нет! Так эта проблема выглядела сравнительно недавно. Увы (а может, к счастью?) все оказалось гораздо сложней.
Ни да, ни нет
«Порвалась связь времен!» — в величайшей тревоге восклицал шекспировский Гамлет. Если бы датский принц был диалектиком, то он понял бы, что именно тогда, когда рвется «связь времен» — цепь привычных причин и следствий, — создаются наиболее благоприятные условия для прогресса, для скачка в неизвестное.
Нелегко освоить уже и то, что наш обжитой мир в действительности искривлен. Еще труднее представить себе, к чему ведет это неощутимое в обыденном существовании человека искривление в масштабах Вселенной.
Мы сказали: достаточно вычислить плотность материи в пространстве, чтобы установить замкнута или нет наша Вселенная.
Такие подсчеты делались и делаются. Новейшие из них дают величину раз в десять меньшую «критической». В результате выходит, что наша Вселенная пространственно-бесконечна.
Но можем ли мы поручиться, что учли все виды материи? Сравнительно недавно, скажем, считалось, что вакуум — это пустота, ничто, «дырка от бублика». Теперь выяснилось, что вакуум — это тоже форма существования материи. Очень своеобразная, странная с точки зрения здравого смысла, но форма. «Пустота», «ничто», как оказалось, способна в определенных условиях рождать вполне материальные частицы и притом без каких-либо нарушений законов сохранения.
Этот пример заставляет нас с большой осторожностью относиться ко всем определениям средней плотности материи, ибо во Вселенной вполне могут существовать еще не известные ее формы. Впрочем, и современные подсчеты известных форм материи не столь уж надежны. Взять хотя бы нейтрино. Потоки этих неуловимых частиц пронизывают космическое пространство (и нас с вами) во всех направлениях. Но о том, какова общая масса этих частиц во Вселенной, мы пока что можем судить весьма приблизительно.
Допустим, однако, что все эти трудности в конце концов удалось бы преодолеть и вычислить совершенно точное значение средней плотности. Получили бы мы в этом случае ответ на интересующий нас вопрос?
Вот тут-то, пожалуй, и начинается самое удивительное...
Дело в том, что все выводы общей теории относительности, касающиеся геометрии мира, справедливы для так называемой однородной, изотропной Вселенной. То есть такой Вселенной, свойства которой по различным направлениям и в разных, достаточно больших областях примерно одинаковы.
Астрономические данные, имеющиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют о том, что в достаточно больших масштабах однородность Вселенной сколько-нибудь заметным образом не нарушается. Но следует помнить о том, что мы умеем наблюдать далеко не все космические объекты. Ведь еще совсем недавно мы даже не подозревали о существовании нейтронных звезд — пульсаров и квазаров... А сколько еще таких космических объектов, о существовании которых мы даже не подозреваем?
А в неоднородной, анизотропной Вселенной ситуация, как это недавно показал советский космолог А. Л. Зельманов, существенно усложняется. Получается так, что пространство Вселенной может быть сразу и конечным и бесконечным.
Теория этого вопроса (или, если угодно, парадокса) чрезвычайно сложна. Впрочем, возможно, столь же сложной была для современников Магеллана теория шарообразности Земли. («Позвольте, а почему тогда антиподы не падают с Земли, ведь они стоят по отношению ко мне вверх ногами?!») Так что попробуем расставить кое-какие ориентиры.
Абсолютны или относительны пространственно-временные отношения окружающих нас объектов? Всегда ли и всюду метр — это метр, а секунда — это секунда? Прошло уже более полувека, как Эйнштейн показал, что все эти величины относительны, что их характер целиком зависит от состояния движения данной системы. Так, в движущейся системе течение времени замедляется, а все масштабы длин сокращаются. Иначе говоря, в самолете метр короче, а секунда длиннее, чем на поверхности Земли. Правда, в этом случае разница столь неощутима, что ее пока невозможно обнаружить никакими приборами. Но при скорости системы, близкой к скорости света, эта разница дает о себе знать явственно. Сейчас это уже не только вывод теории, а и экспериментальный факт: «для нас», как показали опыты, время жизни сверхбыстрой элементарной частицы одно, «для частицы» — совсем другое. Равно как и ее размеры.
Но отсюда вытекает, что понятия «конечность», «бесконечность» тоже, видимо, относительны. Если Вселенная однородна, изотропна, то в ней есть одна-единственная физически преимущественная система координат. (Она как бы «вморожена в вещество».) Но если Вселенная неоднородна, анизотропна, то систем координат может быть множество. И тогда в одной движущейся системе Вселенная окажется бесконечной, а в другой — конечной. Подобно тому как метр в ракете не тождествен метру, лежащему на поверхности Земли.
Вот как далеко увела нас теория от классического вопроса: «Конечна или бесконечна?» Согласен, трудно смириться с новой постановкой вопроса. Но, с другой стороны, почему великая природа Вселенной обязательно должна согласовываться с выводами нашего земного, куцего «здравого смысла»?
«Тоннели» в иные миры?
Известный американский физик Р. Оппенгеймер рассмотрел в свое время любопытную теоретическую возможность. Предположим, очень большая масса вещества очутится в очень малом объеме. Тогда ее сжатие под действием собственного тяготения может стать неудержимым. Произойдет гравитационный коллапс — пространство замкнется...
Это было чисто теоретическое рассуждение, исследование по принципу: «рассмотрим некую воображаемую ситуацию и попробуем выяснить, что получится...» (Любимый, кстати, фантастами прием.) Однако за последние годы в глубинах Вселенной был открыт целый ряд явлений, которые говорят о вполне реальной концентрации огромных масс в сравнительно небольших областях пространства. При определенных условиях такая масса начинает катастрофически сжиматься.
Происходит как бы падение всей огромной массы коллапсирующего вещества в одну точку, где плотность достигает чуть ли не бесконечной величины. Явление совершенно неправдоподобное с обыденной точки зрения, но неумолимо вытекающее из формул общей теории относительности...
Но в процессе сжатия происходят еще более удивительные вещи. Поскольку масса сжимающегося вещества не меняется, а поверхность постепенно стягивается, то сила тяжести на ней все возрастает. Наконец наступает момент, когда эта сила становится столь большой, что уже ни одна частица, ни один электромагнитный сигнал, в том числе и световой луч, не может преодолеть огромного притяжения и вырваться наружу. Другими словами, пространство сколлапсированного объекта «схлопывается», «самозамыкается».
Это и есть «черная дыра» — пространственная бездна, куда все проваливается, но откуда ничего не выходит наружу — область, поглощающая сама себя и окружающую материю.
Астрономы подсчитали, что в нашей Галактике около 30 процентов звезд обладают массами достаточно большими, чтобы после выгорания термоядерного топлива их существование завершилось гравитационным коллапсом и образованием «черных дыр».
Исходя из этого, можно приблизительно оценить число «черных дыр», уже возникших в нашей звездной системе. Их должно быть около миллиарда. Должны они быть и в других галактиках.
Однако не исключена возможность, что «черные дыры» имеют еще более экзотическую природу. Недавно была высказана весьма удивительная идея, связывающая эти необычные космические объекты с возможностью существования, помимо нашей Вселенной, других, смежных вселенных, граничащих с нашей каким-то сложным образом.
Не являются ли «черные дыры» входными отверстиями своеобразных тоннелей, соединяющих между собой соседние вселенные? Тогда поразительная ненасытность «черных дыр», безвозвратно глотающих вещество, получала бы наглядное объяснение. Если эта гипотеза справедлива, то вещество, попавшее в «черную дыру», расположенную в нашей Вселенной, выбрасывается из противоположного конца тоннеля в другую Вселенную, где возникают объекты, которые по аналогии можно назвать «белыми дырами».
Невольно возникает смелое предположение... За последние годы в глубинах космоса был открыт ряд объектов, где наблюдается бурное истечение вещества и энергии. Это прежде всего ядра галактик.
Так, например, из ядра нашей собственной Галактики за время ее существования были выброшены десятки миллиардов солнечных масс вещества. В других галактиках ядра ведут себя еще активнее. Огромную энергию, несовместимую с их сравнительно небольшими размерами, выбрасывают загадочные квазары.
Академик В. А. Амбарцумян предполагает, что вещество может до поры до времени «храниться» в ядрах галактик в виде сверхплотных и сверхмассивных сгустков. Но возможно и другое объяснение. Известный английский астрофизик Джемс Джинс еще в 1928 году предположил, что центры галактик имеют характер «особых точек», в которых материя втекает в наш мир из некоторого иного и совершенно постороннего пространства. Обитателям нашего мира «особые точки» представляются местами, где непрерывно рождается материя. Так, может быть, именно в этих местах расположены «белые дыры», куда вещество и энергия поступают из «черных дыр» смежных вселенных?
Не исключена также возможность, что по «тоннелям», связывающим различные миры, проникает не только материя, но и какие-то, пока еще неизвестные нам воздействия, которые могут оказывать влияние на многие явления нашей Вселенной...
«Невероятные явления»
Но дело не ограничивается только тем, что в районах концентрации больших масс во Вселенной существуют замкнутые области пространства. В этих областях могут происходить совершенно поразительные вещи с пространством и временем.
Мне запомнилось, как об этом на одном из семинаров рассказывал известный философ эстонский академик Густав Иоганнович Наан.
— При коллапсе гравитационное поле сильно возрастает, а вместе с тем возрастает и кривизна. В конце концов кривизна становится бесконечной. Как представить себе физически бесконечную кривизну пространства—этого мы не знаем. Но это, во всяком случае, что-то очень необычное. Нечто, скажем, вроде перерыва постепенности или вроде щели во времени. А щель во времени — это, конечно, очень неприятная с точки зрения всех современных представлений вещь, ибо это означает прекращение всяких связей, в том числе причинных. Отсюда открывается принципиальная возможность существования, скажем, других вселенных, почти никак не взаимодействующих с нашей... И вообще в области коллапса пространство и время могут приобретать совершенно удивительные с нашей привычной точки зрения свойства...
И Густав Иоганнович с невозмутимым видом развернул перед присутствующими поразительную картину.
Оказывается, в районе, где совершается катастрофическое сжатие, возможны области, в которых время течет с бесконечно большой быстротой. Для наблюдателя (разумеется, гипотетического), оказавшегося в такой области, целая вечность от бесконечно далекого прошлого до бесконечно далекого будущего длилась бы всего лишь какое-нибудь мгновение. Иными словами, здесь нет ни будущего, ни настоящего, ни прошлого, то есть время фактически становится «нулевым».
В том же районе гравитационного коллапса могут существовать и такие области, в которых пространство стягивается в точку, то есть обращается в нуль.
Есть также основания предполагать, что в области очень сильных гравитационных полей, например в районе коллапса, пространство становится многосвязным, то есть состоящим как бы из отдельных кусков. Если это так, тогда в каждом из этих кусков течение времени может идти независимо и в разных направлениях. Но в таком случае в момент перехода из одного «куска» в другой, если, разумеется, такой переход вообще возможен, наблюдатель обнаружил бы, что время вдруг потекло иначе, чем раньше, — например вспять.
В области коллапса возможен и такой случай, когда пространство теряет так называемое свойство ориентируемости, присущее нашему обычному пространству. Практически это означает, что наблюдатель, движущийся в таком пространстве по замкнутому контуру, вернувшись в исходную точку, мог бы обнаружить, что в результате «кругового» путешествия течение времени изменилось на обратное.
— Все эти явления, — заключил Наан, — на первый взгляд представляются парадоксальными. Но парадоксы возникают именно тогда, когда наука вплотную подходит к неизвестному. А познание неизвестного неизбежно влечет за собой переоценку привычных взглядов. Поэтому мы должны быть готовыми к тому, что многие положения, которые в настоящее время кажутся нам незыблемыми, а также некоторые законы, которые мы считаем абсолютными, по мере дальнейшего развития наших знаний окажутся вовсе не такими незыблемыми и не столь абсолютными. Но, разумеется, это не означает, что прежние законы будут начисто отменены, просто они окажутся частными — предельным случаем еще более общих законов...
Итак, можно ли объехать «вокруг света»?
Как показали предыдущие рассуждения, шансов — даже чисто теоретических — объехать «вокруг света» у нас осталось немного. Надо, чтобы Вселенная была замкнутой. Надо, по всей видимости, чтобы она была достаточно однородной. Но и в этом случае наш воображаемый Магеллан может встретить многочисленные «черные дыры» и другие пространственно-временные сюрпризы, которые скорей всего сделают немыслимым не только дальнейшее путешествие, но и возвращение обратно. Попытаемся, например, представить, что произойдет, если наш путешественник неосторожно приблизится на своем корабле к району гравитационного коллапса. Увлекаемый могучим притяжением, он начнет вместе с окружающим веществом падать в «черную бездну». И тогда неизбежно наступит момент, когда корабль пройдет через критическую точку, пространство за ним захлопнется, и путешественник навсегда исчезнет из нашего мира.
Правда, не исключена возможность, что катастрофическое сжатие в какой-то момент сменится расширением, и путешественник вновь «выскочит» во внешнее пространство. Но, увы, это будет уже не то пространство, в котором он начал свой полет, а пространство, которое находится по отношению к нему в «абсолютном будущем». Объяснить популярно и в то же время достаточно строго, что скрывается за этой несколько туманной формулировкой, в высшей степени сложно. Факт тот, что между этими двумя пространствами невозможен никакой обмен информацией, и единственный шанс возвратиться из него в «наш мир» — это снова пройти через горнило гравитационного коллапса...
Одним словом, даже если бы мы располагали техническими средствами и необходимым временем, то и в замкнутой однородной Вселенной путешествие «вокруг нее» оказалось бы делом неизмеримо более сложным, чем путешествие вокруг Земли. Более того, затруднительным оказался бы и просто полет в какую-то заранее намеченную дальнюю точку мирового пространства.
Нельзя ли, однако, воспользоваться иным способом путешествий по Вселенной? Вернемся на время на Землю и представим себе, что нам необходимо попасть из некоторой точки на экваторе в противоположную. Казалось бы, кратчайший вариант — движение по экватору или по меридиану. В этом случае нам придется преодолеть около 20 тысяч километров. Но в принципе есть еще одна возможность. Поскольку поверхность нашей планеты искривлена, до противоположной точки на экваторе можно добраться прямиком сквозь тело Земли. Разумеется, если располагать для этого соответствующими техническими средствами. Тогда наш маршрут сократится до 13 тысяч километров.
Поскольку пространство Вселенной также искривлено, естественно возникает вопрос: нельзя ли воспользоваться подобным же способом и для путешествий по Вселенной? Кстати, им широко пользуются современные писатели-фантасты на страницах своих произведений.
Но все дело в том, что, путешествуя «напрямик» из одной точки экватора в противоположную, нам пришлось бы «проколоть» Землю, то есть выйти из двухмерного пространства земной поверхности в трехмерное.
Чтобы «проколоть» искривленное пространство Вселенной, нам надо было бы выйти в следующее — четвертое измерение. Но, увы, пространство, в котором мы живем, хотя и искривлено, но трехмерно. И потому ускоренный метод космических путешествий, о котором идет речь, хотя и заманчив, но скорей всего невозможен.
Неисчерпаемый мир
Однако у бесконечности материального мира есть еще одна сторона — это его неисчерпаемость («бесконечность вглубь»).
Имеется в виду бесконечность свойств и связей любого объекта — та самая неисчерпаемость, о которой говорил В. И. Ленин. А отсюда бесконечное разнообразие мира — бесконечное число взаимодействий, состояний, явлений и условий во Вселенной.
Но если мир бесконечно разнообразен, то каково число фундаментальных физических принципов («законов природы»)?
Существует мнение, что бесконечное разнообразие окружающего нас мира предполагает и бесконечное число таких принципов. Однако по меньшей мере равноправна и другая точка зрения, согласно которой бесконечное разнообразие физических явлений и условий в реальной Вселенной может быть объяснено, исходя из конечного и даже весьма небольшого числа фундаментальных физических принципов.
Снова — и на другом уровне — перед нами встает вопрос конечности и бесконечности. Если число основных физических принципов конечно и сравнительно невелико, то можно ожидать, что любая цивилизация, достигшая высокого уровня развития, ими овладеет. И тогда системы знаний о мире таких цивилизаций должны быть в основных чертах сходными.
Но если фундаментальных принципов бесконечно много, то не исключена возможность, что различные цивилизации овладевают ими в разной последовательности. И при установлении контакта земного человечества с разумными обитателями какой-либо иной планеты вполне может оказаться, что к данному моменту «мы» и «они» владеем различными «наборами» таких принципов! И хотя и те и другие отражают вполне реальные свойства окружающего мира, системы знаний, построенные на их основе, могут оказаться настолько отличными друг от друга, что мы практически не сможем понять инопланетян, а они нас.
Разумеется, и в случае конечного числа принципов взаимопонимание может оказаться чрезвычайно сложным делом. Ведь принципы формулируются в определенной системе понятий, а понятия вырабатываются в ходе практической деятельности цивилизации и во многом определяются конкретными условиями среды обитания разумных существ. Другими словами, может случиться, что «мы» и «они» говорили об одном и том же, но на разных «физических языках». Тогда придется искать правила перевода.
Вот какой узел принципиальнейших проблем, которые предстоит решать естествознанию, завязывается при ближайшем рассмотрении вопроса о конечности и бесконечности окружающего нас мира.
Чудовища как чудовища
Представьте себе существо с зубами шакала, покрытое ядовитой слизью, длиной шесть футов (1 Фут — 30,5 сантиметра.) и толщиной с человеческое бедро. Это мурена. Убить человека она не может, но покалечить способна изрядно. Я плаваю почти у самой поверхности Кораллового моря и с ужасом смотрю, как, извиваясь, приближается ко мне это мерзкое создание. Мурена нападает, и я отчаянно отбиваюсь гарпуном, стараясь заставить ее отступить. Но она не сдается, делает рывок в сторону и опять яростно бросается на меня. Не помня себя от страха, я продолжаю наносить удары по ее мясистому извивающемуся телу. Муж, до этого снимавший неподалеку на кинопленку подводное царство, спешит ко мне на помощь.
Мурена замечает его и внезапно кидается на Бена.
У него нет даже гарпуна, а вступать безоружным в поединок с муреной — чистейшее безумие. Бен поворачивает и, борясь с течением, плывет к нашей лодке. Увы, «Бива» стоит на якоре в нескольких сотнях ярдов (1 Ярд — 91,4 сантиметра.), и я в отчаянии сознаю, что ему не успеть. Мурена уже рвет его ласты, еще мгновение — и она обовьется вокруг ног Бена. Я вижу, как он что-то кричит мне. Будь что будет. Я мгновенно вскидываю подводное ружье и целюсь в мурену. Только бы не промахнуться, не попасть в мужа. Бам! Мурена замирает, словно пораженная молнией. Мой гарпун, очевидно, вонзился ей прямо в спинной хребет. Теплая волна радости захлестывает меня. Голос Бена доносится до меня так, как будто бы он бог знает где.
— Я поплыву к лодке. Ты как, не боишься оставаться одна?
Я молча киваю и все десять бесконечно долгих минут, пока его нет, не свожу глаз с мурены. Ее тело лишь раз дергается на конце моего гарпуна. Наконец-то подплывает на лодке Бен и втаскивает меня. Совершенно обессиленная, валюсь на дно. Меня всю колотит. Горячее солнце постепенно заставляет мои мышцы расслабиться. Бездонная лазурь тропического неба успокаивает, и мало-помалу сердце обретает обычный ритм. Итак, я снова вернулась в этот полный опасностей райский уголок в 180 милях (1 Миля — 1609 метров.) от Австралии, что зовется Коралловым морем. Морское дно здесь бело, как алебастр, над ним ветвятся нежно-розовые кораллы, а вода чиста, как слеза.
Неизведанный сказочный мир встречает того, кто погружается в эти воды. Мимо проносятся стаи сардин, сверкающих, словно молнии, и таких прозрачных, что просвечивают все косточки. Ярко-малиновая клоун-рыба застыла над колышущимися усиками разноцветных актиний. Маленькие осьминоги робко выползают из своих коралловых убежищ. Рядом важно проплывает фантастически прекрасная доисторическая рыба, разглядывая нас с не меньшим любопытством, чем мы ее. И все это сопровождает целая симфония звуков, которые можно услышать только в океане: голоса резвящихся рыб, потрескивание кораллов. Всякий раз, ныряя в этот чудесный, наполненный мягкими сумерками мир, я чувствую, что более точного подобия рая, если бы он существовал, на земле создать невозможно. Но сейчас, когда я смотрю из лодки на всплывшую мертвую мурену, разум вновь напоминает, насколько опасен мой рай. Впрочем, в садах Эдема тоже не обошлось без Змия. И очарование Кораллового моря не было бы, пожалуй, столь полным без этих неожиданных опасностей.
Всего каких-нибудь два года назад я и не предполагала, что в мою жизнь войдет Приключение. Тогда мне исполнился 21 год, и я работала секретарем в торговой фирме, обосновавшейся в заштатном городишке в 500 милях к северу от Сиднея. Потом я познакомилась с Беном Кроппом, знаменитым фотографом-маринистом, искавшим натурщиц для фильмов о подводном царстве. Мои длинные волосы и страстное увлечение плаванием решили дело — я получила новую работу. Первым моим испытанием было знакомство с акулой. Бен — один из самых известных в Австралии охотников на акул. Он не только снял о них несколько фильмов, но также сконструировал и запатентовал особый взрывающийся гарпун. И вот наступил тот неизбежный день, когда Бен решил, что мне пора поближе познакомиться с акулами. Я храбро улыбнулась тогда и заявила Бену, что мечтала об этом всю жизнь.
Мы отправились в Маринленд, громадный аквариум на Золотом Берегу, в котором живут огромные акулы-людоеды. Бен надел маску, поправил трубку и нырнул в воду так же спокойно, как в обычный бассейн. Я же стояла на бортике, не в силах пошевелиться от страха. «Ева, — убеждала я себя, — ты же отлично знаешь, что акулы в Маринленде стали совсем ручными. Ведь их здесь регулярно кормят, они не так голодны, чтобы польститься на тебя». Тут я увидела, что Бен подкинул свежеубитого 15-фунтового (1 Фунт — 453 грамма.) голубого окуня прямо под нос акуле, которая в мгновение ока растерзала рыбину, словно за всю жизнь ей ни разу не доводилось поесть досыта. Что толкнуло меня в воду после этого — гордость или безумие, — не знаю. Только не успела я опомниться, как оказалась «верхом» на акуле. Вся хитрость «оседлания» акулы состоит в том, чтобы легонько схватиться за край ее спинного плавника и плыть рядом с ней. Я же, надо полагать, слишком сильно «пришпорила» моего скакуна, потому что он обернулся посмотреть, кто это там к нему пристроился. Крошка Ева тут же взмыла вверх со скоростью ракеты. До смерти перепуганная, я выскочила из воды. Но мой восторг от этого необычного эксперимента был столь велик, что я стала прыгать, словно маленькая, и кричать: «Я прокатилась на акуле! Я прокатилась на акуле!»
На Бена моя храбрость тоже произвела, по-видимому, сильное впечатление: спустя год мы поженились, и с тех пор его образ жизни стал моим. Год у нас проходит так: несколько месяцев мы собираем материалы и снимаем фильмы, еще несколько месяцев проводим дома в Серферз-Парадайз на Золотом Берегу, а последние три месяца путешествуем по всему миру и продаем наши фильмы о подводной жизни.
Самое интересное — это, конечно, наши съемочные экспедиции. Мы выезжаем в машине, набитой провиантом, медикаментами, кинокамерами, снаряжением для подводного плавания. Сзади на специальном прицепе — лодка. Оставив свой автомобиль на побережье, в четырехстах милях от нашего дома, мы проплываем пятьдесят .миль до Большого Барьерного рифа и разбиваем бивак на маленьком островке Херон. Оттуда мы делаем вылазки в «Биве», двадцатифутовой лодке из стекловолокна, в те места, где вода достаточно чиста и прозрачна для съемок. Иногда берем с собой помощников. Так было, когда по заданию Национального географического общества мы снимали морских змей и изучали их жизнь. Нас было несколько человек — съемочная группа и судовой экипаж (вместо «Бивы» было арендовано тогда более солидное судно). Мы жили одной большой дружной семьей, и все шло очень здорово, если не считать небольшого происшествия.
Мы с Беном плавали в Коралловом море, снимали морских змей и старались поймать их. Когда это удавалось, мы доставляли змей на судно и сажали в бак с морской водой, чтобы зоологи на материке могли исследовать их яд и понаблюдать за их поведением. До этого мне не приходилось сталкиваться с морскими змеями, хотя кое-что я о них знала. Например, что длина их около пяти футов, толщина два дюйма, а яд в пятнадцать раз смертельнее, чем яд кобры.
Известно мне было и то, что эффективного противоядия от укуса морской змеи не существует и что пострадавшему остается жить от 30 секунд до часа. Я помнила случай, приключившийся с одним из друзей Бена, когда змея, обвив руку, укусила его за палец. В неописуемом ужасе он оторвал ее от себя и потом, когда Бен с друзьями втянули его в лодку, сидел и ждал, что вот-вот умрет. К счастью, он среагировал настолько быстро, что не дал змее возможности выпустить свой смертельный яд.
На этот раз Бен с товарищами поймал нескольких змей и вернулся на судно. Я плавала одна, когда в 15 ярдах от себя увидела змею, всплывавшую подышать воздухом.
«Смотри, вон еще одна змея! — крикнула я Бену. — Может, вернешься и поймаешь ее?»
Бен нырнул в воду и поплыл ко мне. В это время змея была примерно в трех футах от поверхности. И тут она увидела меня. Не успела я и глазом моргнуть, как змея устремилась ко мне. Отпрянув, я инстинктивно забила по воде ногами, окружая себя белой пеной. Змея увеличила скорость. И вдруг, словно в кошмарном сне, я увидела ее глаза и пасть всего лишь в футе от лица. Мой последний удар ногой каким-то чудом пришелся ей прямо в брюхо. Это заставило змею развернуться и исчезнуть в глубине.
Оглядываясь на пережитое, я прихожу к выводу, что не смогла бы так играть со смертью без постоянной поддержки Бена, его уверенности в себе. Он как бы сроднился с обитателями моря и твердо верит, что они не представляют большой опасности для подводника, который не нарушает прекрасной гармонии их жизни в океане. С Беном я ничего не боюсь, я знаю: он не станет умышленно подвергать меня опасности, не заставит делать ничего такого, что будет мне по-настоящему страшно. Однажды ночью, например, мы снимали акул со светом. Я уже многому научилась, но еще не была готова гоняться за акулами в темноте. Бен видел, что мне не по себе, и отослал меня наверх, в лодку. Оказавшись в безопасности, я все равно не могла успокоиться, зная, что мой муж плавает там во мраке в окружении смертельно опасных тварей.
Когда мы с Беном в море, в нас неизменно борются два чувства: надежда на неожиданное и страх перед неизвестным. Однажды мы бродили по Большому Барьерному рифу, решив провести день в поисках пушек с корабля капитана Кука, затонувшего 200 лет назад в этом районе. И хотя пушек мы не нашли (они скрыты под четырьмя футами кораллов), нас обрадовала другая находка — балласт, сброшенный, по нашему мнению, капитаном Куком. Мы шли по пояс в воде, пробираясь обратно к лодке, которая покачивалась на воде ярдах в трехстах. У нас с собой не было ничего, кроме пакета апельсинов и маленькой ваги. Мы немножко нервничали, потому что здесь было полным-полно небольших четырехфутовых акул. Убить они не убьют, но палец на ноге откусят, а кому хочется остаться без пальца?
Оставшийся путь мы решили проделать вплавь и остановились, чтобы надеть ласты. Нагнувшись застегнуть ремешки, я услышала негромкий, но встревоженный голос Бена: «Осторожно, акула».
Я выпрямилась и увидела, что всего в 15 футах от нас зловеще кружит огромное рыжее чудовище длиной не менее девяти футов, почуявшее что-то необычное в своих владениях.
В голосе Бена прозвучали успокаивающие нотки: «Не волнуйся, Ева. Постоим тихо, может быть, акула уплывет сама. Если она повернет к нам, мы бросимся и отпугнем ее».
Застыв по пояс в воде, мы простояли шесть, семь, восемь минут. Бен положил руку мне на плечо, чтобы я с перепугу не наделала глупостей. Чего только я не передумала за эти минуты! Я уже видела себя страшно искалеченной, искусанной до смерти и была уверена, что Бен боялся того же.
Вдруг акула повернула и направилась прямо на нас. Мы автоматически оба сделали шаг назад, готовясь к прыжку, но этого движения было достаточно, чтобы обратить ее в бегство. Эта развязка может показаться не такой уж драматической, но мы оба были ей ужасно рады, смею вас уверить. После такого флирта со смертью в горле долго стоит комок, вы не в силах унять дрожь и ощущаете полнейшее изнеможение.
Вы клянетесь, что ноги вашей больше не будет в море, а на следующий день вы снова под водой, как будто кто-то вас туда гонит.
Море, по-моему, очень похоже на жизнь вообще: если вы идете наперекор ей, она бьет вас. Но если вы научитесь не нарушать ее гармонии, вам ничто не грозит. Я хотела бы так же ладить с морем, как Бен, но ведь у него за плечами 18-летний опыт. Впрочем, надеюсь достигнуть когда-нибудь того же, тем более что наставники у меня поистине замечательные — мой муж, морские змеи, мурены и акулы...
Поделиться книгой: