Помоги проекту - поделись книгой:
Трасса уходит за горизонт
Высок, крут правый берег речки Кадыш. Ноги скользят на мокрой траве. Но делать нечего. Как сказал мастер Голуб, только оттуда, сверху, можно будет рассмотреть все.
Наверху пристраиваюсь за поваленными деревьями, как за бруствером, оглядываюсь — отошел ли на положенное расстояние? Вчерашний вечер научил кое-чему. Вчера вроде бы всю катушку с магистральным проводом, раскрутил взрывник Володя Шевченко, скорым шагом уходя от горы. Пристроил свою машинку на обочине проселка так далеко, что я решил — ничего не увидим. А ударил взрыв — пошел сверху камнепад. Перекрыв грохот, Шевченко рявкнул: «Да не в аппарат — на небо гляди! На небо!» И сам сидел на корточках, задрав в напряжении голову. Дымное облако быстро сползало в сторону, открывая заходящее солнце и светлую голубизну. И тут вдруг в зените возникло жутковатое, томительное жужжание. Казалось, низкий вибрирующий звук висит на одном месте, не приближаясь, и мы принялись лихорадочно вертеться, пытаясь определить, откуда грозит нам это невидимое нечто, пока не услышали, как две запоздалые глыбы известняка с чавканьем вонзились в соседнее болотце. «Вот так-то...» — назидательно пробурчал Шевченко, как будто он подстроил все специально с этими глыбами, и стал сматывать черные провода. Теперь руки у него вновь были заняты катушкой, и он не мог отереть пот, заливавший глаза. Владимир только встряхивал мокрым чубом...
Я осматриваюсь и вижу, что отошел, пожалуй, достаточно. Во всяком случае, мастер Голуб может быть спокоен. Но он стоит все на том берегу — лица уж не разобрать, только куртка знакомая, — и делает какие-то знаки. Да смотрит время от времени через плечо — справляется ли Шевченко и как там дела с грозой?
С трех сторон грозовой фронт обложил Березовую, надвигается неумолимо, бьет в землю толстыми ослепительными столбами молний. Тут уж лучше держаться подальше от взрывчатки и детонаторов. Но нет выхода у взрывников — ударная комсомольская стройка ждет, а грозы раз по десять на день гремят над Белорецком и окрест. Лишь изредка выплывает над лесистыми увалами чистое солнце, но тотчас догоняют его из-за Уралтау и Магнитогорска тяжелые тучи с космами дождя. Как заколдованный, этот окраинный уголок Башкирии притягивает целый месяц дожди и грозы.
Быстро двигается Шевченко по цепочке скважин, набитых взрывчаткой, увязывая хитрыми узлами концевики, торчащие из земли, с магистральным детонирующим шнуром, и даже отсюда, издалека, видно, как темна и мокра на спине его синяя рубаха — скважин-то несколько сотен!
...Он приехал в Белорецк под Новый год, когда еще почти никто и слыхом не слыхивал о новой стройке. Разве что изыскатели знали в мельчайших подробностях, как и зачем пройдет новая железная дорога: Белорецк — Чишмы. А с изыскателями знаком он не был. Это уже потом, весной, прочел в одной из газет, что, когда от Белорецка до Чишмы пойдет первый поезд, оформление Южно-Сибирской магистрали будет закончено. Европейская часть страны будет связана с азиатской еще одной линией. Путь от Магнитогорска, Белорецка, Сибая в центральные районы страны сократится на пятьсот километров. И там же он нашел для себя объяснение, почему строительство дороги объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой: в короткие сроки предстояло проложить сложнейшую трассу. Она должна преодолеть Уральский хребет, два горных перевала. Надо возвести десяток с лишним мостов, пробить длинный туннель...
В январские дни Шевченко сначала пришлось на время забыть свою главную профессию. Недоставало людей. Владимир помогал рубить просеки, трелевал лес. Пни в мерзлой земле сидели, точно бетонные сваи. Оставив трелевочный трактор, Шевченко носился по просеке с мешком взрывчатки. Шестьсот граммов аммонита под пенек оказывалось достаточно. Только приходилось тратить массу времени: заложишь ВВ, подожжешь шнур — ив сторону, жди взрыва. Снова возвращайся к следующему. Однако скоро навострился: штук по семнадцать зарядов распределит под пнями, выпустит хвостики шнура и скачет по снегу, поджигая один за другим. Потом пришли буровые станки на тракторном ходу — бурить скважины под взрывчатку, а мастера-бурильщики еще задерживались. Владимир принялся бурить сам, благо был обучен и этому ремеслу. Затем подтаскивал сорокакилограммовые мешки с аммонитом, заряжал скважины, взрывал. Ему нравились зимние взрывы, когда над заиндевелыми лесами, вспарывая тишину, поднималось стремительное белое облако, а уж его пронзали черные смерчи раздробленной земли и камня. На глазах исчезали холмики и пригорки. Трасса будущей дороги, еще далеко не ровная, вся в глыбах разбитой обмороженной земли, но зримая и четкая посреди снежных пространств восточной Башкирии, черной лентой оставалась за спиной взрывника...
С приближением весны оживала, разворачивалась стройка во всей своей масштабности: шла техника, у железнодорожной станции рос поселок строителей, прибывали отряды добровольцев со всех концов страны. А взрывникам распутица прибавила забот: выберешься из города — ни пройти, ни проехать. Одни вездеходы и проползут, пожалуй. Скважины, что успели пробурить до подступившего тепла, заплывали жижей и талой водой. Приходилось каждую затыкать пробкой, а штук их — тысячи. Надеялись на лето, лето для строителей и для взрывников — лучший сезон. И вот оно пришло, с проливными дождями и грозами.
...Приглядывается мастер Голуб к грозной, черной туче, мечущей молнии. Совсем уж она рядом. Не успеть Шевченко одному! И хоть сейчас надо бы мастеру от греха подальше обежать самому гору перед взрывом, проверить оцепление — присоединяется он к взрывнику и тоже вяжет узлы. Так бок о бок, кланяясь до земли, они движутся по склону горы Березовой и исчезают в роще. Остается лишь последний грузовик взрывников — кто-то торопливо забрасывает в кузов бумажные мешки с неиспользованным аммонитом. Но вот и он, наконец, медленно ползет вверх по просеке и исчезает за перевалом.
Непривычно тихо и безлюдно становится на горе и в долине речки. Только вдали, на шоссе, видно движение — бегут самосвалы, бензовозы, цистерны с молоком, огромные МАЗы-лесовозы волокут пачки хлыстов. Проносится на запад вездеход изыскателей, и маячит в железном кузове знакомая фигура инженера-геолога Бориса Петровича Кузнецова, сухощавого, обожженного солнцем острослова, балагура и бедового рассказчика, с неизменным беретом, лихо зацепившимся на макушке. Поближе к базе, к селу Серменеву, подтягиваются сейчас изыскатели, съезжаются их машины, груженные рейками, мерными лентами, топорами, теодолитами, молотками, мешками и мешочками с образцами пород. От полузабытых башкирских сел, спрятавшихся в девственных лесах, от речных обнажений, осыпей, карьеров собираются изыскатели к своей походной дощатой кухне, где уже ждет их ужин и неторопливый вечерний разговор, а из-за забора, встав на задние лапы, глядит с умилением и слушает соседский пес, делая вид, что ему тоже кое-что известно о пикетах, мостовых переходах, скважинах и о трассе новой дороги вообще.
...Полным-полнехонек машинами старый тракт. Он карабкается на Березовую, а наверху незаметно и без помех пересекает трассу будущей железнодорожной магистрали. Нет еще пока здесь никакой магистрали, тракт же живет уже века.
Двигались по нему в старину на уральские заводы обозы с солью и хлебом, а встречь ползли телеги с металлическими, каменными и деревянными изделиями искусных мастеров Урала. Долог и труден был путь, но не длинней, чем на барках по петлям реки Белой, вниз, вниз, к великой реке Волге. Горно-лесной район Башкирии, переполненный железными рудами, доломитами, кристаллическими сланцами, огнеупорными глинами, был надежно укрыт, отрезан непроходимыми чащобами. Редкие дороги и тропы пробивались в суровых просторах, через хребты, буреломы и порожистые реки.
Строители железных дорог тоже не решались вторгнуться в этот район. Пути побежали мимо, по краю, выискивая равнины. От Уфы к горе Магнитной дорога пошла по длинной обегающей дуге. И лишь от Магнитогорска к Белорецку, к центру башкирской черной металлургии, была пробита широкая колея. Здесь она обрывалась. Дальше, точно робкий разведчик, шла узкоколейка, по которой неспешно двигались игрушечные составы. Южно-Сибирская магистраль кончалась в Белорецке тупиком, так и не добравшись по прямой до столицы Башкирской автономной республики. Чрезвычайная сложность инженерных решений, которых требовала будущая магистраль, и иные заботы страны до поры отложили воплощение давнего замысла.
Но пора пришла. Башкирская земля покрылась лесом буровых вышек. Развивающейся быстрыми темпами республике нефти и химии срочно требовались новые современные пути сообщения с центром страны и Сибирью. Страна остро нуждалась в башкирской нефти, лесоматериалах. От Белорецка до Чишмы и от Чишмы до Белорецка работали партии изыскателей. Контуры будущей стройки все яснее и яснее просматривались на листах ватмана и кальки...
Пустынны улицы и дома деревушки Нижний Кадыш. Все население переминается за дальней околицей, терпеливо ждет под бдительным наблюдением взрывников из оцепления. Замерли далеко внизу бульдозеры, бетоновозы, автокраны. Молчат буровые станки, не пускают к небу удушливые облака известняковой пыли. Пыль давно осела на окраинные березы, выстлала просеку белым рыхлым покрывалом. Скоро ударит по ней уничтожающий дождь.
Наверное, он уже вовсю шумит над улицами Белорецка и над поселком строителей, полупустым еще в этот рабочий час, где у конторы СМП-552 бродит потерянно, проклиная небесные хляби, в клеенчатой мичманке машинист путеукладчика Владимир Сударкин и говорит разные нехорошие слова, потому что такая погода ему в новинку и непонятна. Он работал на дорогах Кунград—Бейнеу и Володарское — Кокчетав и ничего похожего не видел. Сударкин каждый день караулит у конторы начальника СМП, на что-то надеясь, хоть и знает, что надеяться не на что и начальник подтвердит то, что сказал еще утром и две недели назад: укладывать звенья не будем. Да Сударкин и сам догадывается — куда же здесь класть? Старая укатанная дорога, в сушь твердая как железо, раскисла точно кисель. А полотно, что уже отсыпано мехколонной на первых километрах? Проглотит в миг и шпалы и рельсы! Сударкин месит сапогом грязь и без интереса глядит, как веселая ватага парней в форме студенческих строительных отрядов, в кедах и ботиночках шлепает по площади к конторе. «Самолет, что ли, пришел?» — размышляет Сударкин и завидует студентам: сейчас на машину и в лагерь, и тут же окажутся при деле. Он встречает у конторы не первую группу — из Куйбышева, Москвы, Ленинграда, Киева, из Уфы и Магнитогорска — и знает, что студенческий отряд на Всесоюзной ударной стройке сводный и правильно называется «Союз». В другой раз он бы с удовольствием поболтал со студентами, а сейчас неохота — обивай под дождем пороги! Сударкин, стесняясь деловитых парней, заворачивает за угол и заглядывает в окно штаба комсомольской стройки. Транспаранты на месте: «Наш паровоз, вперед лети!» и еще один какой-то. Все это для торжества, когда ляжет на полотно первое звено, и уложить его должен Сударкин. Эх!
Он вспоминает, что ему предстоит уложить в этом году тридцать километров пути, и безадресно серчает: «Положишь тут...» А потом, истомившись, бредет к своему красавцу путеукладчику, что стоит готовый к победным делам, но пока вроде без толку занимающий место на ровненькой насыпи, как на выставке. А по пути с удивлением замечает, что первое звено уже уложено... И даже один из костылей выкрашен алюминиевой краской, а на рельсах сидит бригада путейцев, учинившая такой нахальный произвол, и сладко улыбается, потому что знает, кто такой Сударкин и что ему было предначертано. «Ничего, — думает машинист, успокаивая себя. — Лозунги-то на месте...» Он проходит мимо путейцев без задержки и залезает в холодную кабину своего укладчика. Глядит вперед сквозь залитое дождем стекло, глядит, как, мягко закругляясь, уходит через зеленые поля к горизонту его очередная дорога.
...Из лесу, перепрыгивая на всем ходу колдобины и канавы, вертя головой, выскакивает мастер Голуб — все-таки решил сам напоследок обежать территорию. Проверка нелишняя. Накануне все уже было готово к взрыву, оцепление грозно помахивало красными флажками, отгоняя подальше любопытных. И вот когда Шевченко готовился нажать на кнопку и сирена взвыла в последний раз особенно пронзительно и противно, из тальниковых зарослей, из непролазной чащи вывернулась подвода с бородатым мужичком. Ближайший взрывник из оцепления так был сражен удивлением — сам прочесывал каждый метр! — что только спросил, заикаясь: «П-папаша, ч-что везешь?» Мужичок удивился еще более: «Так голыш на баню. Нельзя, что ли?» — и с опаской поглядел на красный флажок.
Голуб педантично заглянул в каждую избу деревни, нырнул в палатки строителей на берегу Кадыша и опять бросился вверх по склону, точно за ним гнались. Завыла сирена. На шоссе уже движения не было — взрывники перекрыли дорогу. Старый тракт замер, словно прислушиваясь: что это творится на кудрявой горе?
Земля на склоне Березовой разверзлась в полной тиши. Высоко вверх ушли черные стрелы, и под ними ударило короткое злое пламя. И тут же грохот покатился над долиной, упруго отскакивая от склонов и снова возвращаясь, ворча и вздыхая. А вслед за взрывом ударил уже гром настоящий. Потоки, будто дождавшись команды, ринулись вниз, и просека моментально исчезла в густой серой пелене дождя.
Путь к Орхею
1
— Павел, а легенды у тебя в Орхее есть? — Надо — будут. А тебе какие — про рабынь или за клады?
...Все было так же, как и десять лет назад и все эти десять лет. Так же лежали в углу разбухшие «абалаковские» рюкзаки, забиты окурками пепельницы, и присутственный диван (и он, наверное, тот же самый) хранил отпечаток чьего-то бездомного транзитного тела, которое он приютил на пару часов перед последним броском к экспедиции. По-прежнему несмело заглядывали в дверь экспедиционные неофиты, чистенькие, как нечитаные учебники.
Павел Бырня, как всегда, волновался, что кто-то обязательно опоздает к машине. («Отправление будет в пятнадцать ноль пять: пять минут на разгильдяйство; пусть добирается как знает!») И как обычно, когда машина была уже готова, выяснилось, что забыли какой-то вьючный ящик, а ящик заперт в комнате, ключ от которой неизвестно где, и ключ этот искали те самые полчаса, которых как раз хватило опаздывающему неофиту.
Затем Бырня, уже стоя на подножке, с привычной озабоченностью заглянул в кузов («Володя, бидон с керосином на твоей совести!»), и мы поехали в Старый Орхей.
...Тогда, десять лет назад, я впервые пробирался в молдавское село Алчедар — на раскопки Прутско-Днестровской археолого-этнографической экспедиции. Мне надо было найти доктора исторических наук Георгия Борисовича Федорова и напомнить ему о мимолетном обещании принять меня в экспедицию, данное в суматохе предэкспедиционных сборов в Москве. Комнаты археологов на последнем этаже монументального здания Академии наук в Кишиневе были еще заперты. «Поспите часок-другой, — кивнул на диван, целесообразно примостившийся в углу коридора, какой-то ранний научный работник, — может, кто из археологов и подойдет» Потом был недовольный мной Рафалович («Увидел тебя и подумал — опять какого-то маменькиного сынка на романтику потянуло»), были великолепные Балцаты — утопающее в абрикосах, черешнях и вишнях село, где обосновалась штаб-квартира экспедиции, и доктор наук в сиреневой маечке, с петроапостольским великодушием открывший мне врата в Алчедар («Пока поставьте его на переброску отвалов, послезавтра буду на месте — посмотрим»).
Как я работал в эти дни! С порученными мне отвалами я сражался, как Геракл с лернейской гидрой, — и победил. Облеченный доверием к приезду шефа соорудить лагерный погреб, я умудрился докопаться до грунтовых вод. Дождевые канавки вокруг палаток моим старанием превратились в труднопреодолимые крепостные рвы. Я прятал от начальника раскопа свои изодранные лопатой ладони, чтобы не возникло у него никаких сомнений относительно моего умения обращаться с этим безжалостным археологическим механизмом. Но только лишь после того, как Рафалович между делом сказал: «Рукавицы в хозпалатке, в третьем ящике», — мне стало ясно, что вступительный экзамен в экспедицию я сдал.
...Поглощенный сладкими воспоминаниями и укрощением керосинового бидона, я не заметил, как мы подъехали к Орхею. Раскопки начинались у самой обочины грейдера и четко намечали трассу будущей дороги. Это были так называемые охранные раскопки. Законом, действующим на всей территории Советского Союза, предусматриваются обязательные археологические исследования тех земель, что выделяются под крупные застройки — заводы, водохранилища, дороги. Прежде чем уйдет навечно земля под воду или бетон, непоправимо иссечется экскаваторами и землеройными машинами, прежде чем исчезнут бесчисленные дневные поверхности, археологи должны заставить эту землю рассказать все, что сохранилось в молчаливой памяти ее.
...Уже потом, в Москве, прочел я тезисы сообщения, подготовленного молдавским Обществом охраны памятников истории и культуры: «Руководствуясь Законом и некоторыми постановлениями правительства республики, мы не допускаем начала строительных работ без того, чтобы предварительно на участке не было проведено изучение археологического памятника как такового». Этот Закон берет под свою строгую, деловую, лишенную каких бы то ни было эмоций защиту не только памятники уже известные, видимые на поверхности, но и те, всего лишь возможные, что могут открыться при проведении земляных работ. Лишь после такого археологического исследования передается участок по акту «пользователям землей».
Я позволю себе процитировать некоторые конкретные факты, выборочно приведенные в тезисах: «Перед началом строительства Гиндештского комбината хлебопродуктов на выделенной площадке сектор археологии Академии наук производил раскопки стоянки палеолита; в Каушанах раскопаны два больших кургана на средства расширяющегося консервного завода; в Оргееве на средства межколхозного откормочного пункта проведено исследование трех курганов». И никого уже не удивляет это, казалось бы, несовместимое соседство в научных отчетах и сообщениях — комбината хлебопродуктов со стоянкой каменного века.
...Я помню неторопливые переговоры на высшем уровне в Алчедаре, которые велись между доктором наук и председателем колхоза, на чьих землях разведкой были обнаружены следы крупного славянского поселения. Дипломатическая платформа председателя была непогрешимо проста — мне надо кормить людей (и вас, археологов, между прочим), и просто нельзя мне, крестьянину, бросаться землей, годной под работу. И столь же неторопливо-рассудительны были слова нашего шефа о том, что не хлебом единым жив человек. И хотя оба понимали, что выход из положения есть, мало того, он уже потаенно известен каждой из договаривающихся сторон: археологи будут начинать свои раскопки лишь глубокой осенью, после сбора урожая, а председатель побережет эти земли весной от плантажного плуга, — как и полагается крепким, по-настоящему радеющим за свое дело хозяевам, они вели переговоры долго, уточняя в атмосфере дружеского и умного доверия все детали будущего неписаного договора. Это была конференция сторон, равных по своему полномочию перед историей. И когда на сбереженных колхозом землях была найдена первая в Молдавии древнерусская металлургическая печь, которая увенчала многолетние поиски экспедиции, в научной публикации с глубокой признательностью была особо отмечена заслуга колхоза...
2
Бырня откровенно гордился своей экспедицией. Он врезался в экспедиционные заботы, наслоившиеся за два дня его отсутствия, как ледокол в молодые льды, он разваливал их на несерьезные обломки, которые, в свою очередь, буквально на глазах истаивали естественной смертью. Такими раскопками действительно можно было гордиться. Семьдесят человек — шеренга за шеренгой — углублялись в землю. Первая шеренга снимала самый верхний слой и переходила дальше, на нетронутую целину. Следующая за ней углубляла на штык раскоп. Для спешной газетной информации общий вид раскопок можно было бы сравнить с лестницей, уходящей в Подземелья Истории. Шеренги, продвигаясь, оставляли за собой на вылизанной поверхности отдельные скопления камней, непонятные на первый взгляд, аккуратно подровненные возвышения — все то, что вскоре превратится в остатки древних очагов, землянок, строений Старого Орхея.
Старый Орхей — многослойный памятник. За этим понятием всегда скрывается хаотическое нагромождение врезанных друг в друга веков и культур, приводящее в отчаяние первых исследователей. Сейчас на археологической карте Орхея относительное благополучие. Отмечены следы стоянки древнекаменного века, остатки скифского и славянского городищ; безошибочно узнаются в раскопе слои древнерусского, золотоордынского и молдавского городов, раскопана и отреставрирована каменная цитадель XV века; примерно намечено, где стояла деревянная стена древнерусского города; на девятьсот метров прослежены мощные земляные валы и проведены обмеры средневековых монастырей, вырубленных в скале над Реутом, притоком Днестра, охватывающим с трех сторон Орхейский мыс.
...Святой в экспедиции послеобеденный час Бырня пожертвовал мне на экскурсию по Орхею. Мы прошли безлюдной по рабочей поре улицей Бутучен, красивого, по-молдавски опрятного села с разноцветными, до блеска ухоженными домами («Здесь хотят живой этнографический музеи учредить — в придачу к Орхею; здоровая мысль!»), и с гребня каньона, вырытого Реутом, неприметными каменными ступенями спустились ко входу в пещерный монастырь, венчающий весь заповедный орхейский пейзаж. Коричневая вода Реута была недвижна, а берег измят острыми овечьими следами. Библейская жара загнала овец под ненадежную тень скального монастырского навеса. У Бырни оказались какие-то свои хозяйственные разговоры с пастухом, сидевшим в позе праотца рядом со своим стадом. В одиночестве облазив таинственные пещеры со следами копоти — конечно же, древних костров — на сводах в тщетном желании простучать хоть какой-нибудь подземный ход, прокрутив в воображении неторопливые картинки из жизни монахов, согбенных пещерными сводами своих жилищ (легенды, наверное, были где-то рядом), я снова спустился к овцам. Мы легли с Бырней в траву и начали мечтать вслух.
...Нам виделся Орхейский заповедник уже во всем величии — двухэтажное (мы были скромны) прохладное здание музея с профессорским блеском витрин экспозиции и рабочим хаосом камеральных лабораторий. Нам виделись толпы туристов с глянцевитыми многоцветными путеводителями в руках, благоговейно выслушивающих экскурсоводов на многочисленных смотровых площадках. Мы спускались в раскопы, ибо не представляли себе этот заповедник без ежедневных, все расширяющихся археологических работ, а на бровке стояли в почтительном молчании туристы, ожидая появления клада. Сидели за уютным столиком кафе (уставленным, разумеется, напитками прохладительными) и заходили в сверкающие чистотой дворики Бутучен, где привычные уже к своей новой на старости лет работе ласковые бабуси объясняли нам вековую мудрость устройства крестьянского своего дома. Мы пили ледяную воду из колодца, скрытого в тени глинобитной башенки, украшенной изображениями скорбного месяца и хитроглазого солнца, — обычного, традиционного молдавского колодца.
Но долго мечтать Бырня за эти десять лет так и не научился. Он неожиданно вскочил и потащил меня к яме с обвалившимися краями, на дне которой лежали заросшие травой камни. «Пилоны караван сарая. Золотая орда. Уникум».
...Мы привыкли обращаться к жителям тех мест, где раскопками обнаружены исторические памятники, с просьбами и призывами хранить их, не разрушать, оберегать, ставим охранные знаки (иногда монументы целые), но как часто забываем о главном — о психологии тех, к кому обращаемся. Археолог видит в камнях, лежащих на дне раскопа, уникальный памятник, а случайный прохожий — лишь яму с беспорядочной кучей никому не нужных камней. Но никто никогда не тронет ни камня, если увидит, что сюда вложен человеческий труд, что эти камни — научная ценность, о которой помнят, над которой работают. Если бы тогда же, когда нашли эти пилоны, пришли сюда реставраторы, хотя бы наскоро, до дальнейших исследований, закрепили кладку цементом, уберегли их от разрушения, ни одного камня не было бы стронуто с места. Но реставраторы только в Кишиневе, их мало, а работ по всей республике невпроворот. И когда дойдет очередь до орхейских пилонов, может оказаться, что здесь уже делать нечего...
Все, что нужно для заповедника, должно быть у его директора. Он должен обладать возможностями и обязанностями премьер-министра и отвечать за все, что входит в понятие «Заповедник Старый Орхей»: за сохранность экспонатов и за текущие научные исследования, за своевременную реставрацию и размещение туристов за рекламу и состояние подъездных путей... «Да разве могу я сейчас сказать, за что потребуется отвечать в Орхее? Ведь аналогий такому памятнику нет нигде...»
Бырня вновь стал хозяином, человеком, не только гордящимся своей верховной властью над порученным делом, но и ответственным за дальнейшие судьбы его.
...Ну что ж, социологическую аксиому — уровень ситуации характеризуется уровнем претензий и требований — пока еще не отменил никто...
3
И, слушая эти претензии и требования, читая сугубо деловые фразы «об утверждении схемы функционального зонирования Государственного заповедника «Старый Орхей» и мероприятий по археологическому исследованию, реставрации, застройке и благоустройству его территории», обязывающие несколько министерств и ведомств республики провести конкретные, четкие, определенные работы, воспринимая все это как нечто само собой разумеющееся, трудно представить себе, что еще три десятка лет назад археологии Молдавии, по сути дела, не было вообще.
Когда в начале XVIII века тонкий политик, державный управитель и неутомимый собиратель древностей «господарь Молдавский» Дмитрий Кантемир создал капитальный труд «Описание Молдавии», в котором впервые были приведены полулегендарного характера сведения о заднестровских древностях, это была единственная — на полтора века вперед — серьезная попытка проникновения в историю этого края. Полтора века лишь отдельные увеселительные вояжи «в поисках бескорыстно любительских наслаждений» да случайные находки составляли фон исторической науки о заднестровских землях.
Правда, состоялось в 1898 году торжественное открытие Бессарабской губернской архивной комиссии, которая по декларациям своих создателей должна была вести археологические исследования, — но вся деятельность ее состояла в длительных заседаниях, наполненных красивыми сообщениями о пользе подобных исследований.
Правда, даже случайные находки, сделанные во время крестьянских работ, вызывали интерес у археологической общественности России и за право приобрести их спорили музеи и частные коллекции Москвы, Петербурга, Одессы и других городов, — но эти находки так и оставались лишь безымянными сувенирами истории.
Правда, бескорыстнейший И. Суручан, первый ученый-молдаванин, создатель кишиневского «Музея древностей Понта Эвксинского», собравший огромную коллекцию античных надписей, украшений, сосудов, предметов быта, оружия, найденных в Бессарабии, проводил на свой страх и риск и на последние свои деньги подлинно научные по тому времени изыскания, — но не было у него ни учеников, ни поддержки властей, ни средств для широких, достойных молдавской истории исследований.
Лишь в самом начале нашего века подвижники российской археологии супруги Стемпковские и один из основателей Одесского общества истории и древностей, Э. Штерн, провели раскопки большого числа кувганов и древних стоянок. Удача сопутствовала археологам — вещи, найденные в поселении конца каменного века вблизи города Бельцы, вызвали неподдельное восхищение участников XII Всероссийского археологического съезда, собравшегося в 1902 году. Эти раскопки убедили даже самых упорных скептиков в том, насколько перспективна для археологии молдавская земля. Но убедить скептиков — это даже не полдела. Нужно было заинтересовать тех, от кого зависело финансирование экспедиций, — чиновников и меценатов, и, главное, нужны были кадры исследователей.
Так и продолжались раскопки в Молдавии — от случая к случаю. И только лишь случаю обязана дореволюционная молдавская археология одному из великолепнейших открытий в исторической науке того времени...
В 1912 году во время сельскохозяйственных работ крестьяне села Бородино Бессарабской губернии нашли клад оружия, украшений и других изделий бронзового века. По счастью, клад этот — по-видимому, полностью — попал в руки ученых. В 1913 году Э. Штерн привез его на Лондонский международный конгресс историков. Бородинский клад на этом конгрессе стал сенсацией номер один... Два парадных серебряных отшлифованных копья, серебряный кинжал с золотой инкрустацией, серебряная булавка и четыре полированных из темно-зеленого нефрита и змеевика топора. Исследователей поражало буквально все — изящество форм, позволявшее видеть в каменных топорах произведение искусства; способ изготовления — ученые впервые увидели столь изощренную технику инкрустирования золотом по серебру.
Может быть, всеобщий интерес, вызванный Бородинским кладом, и стал бы тем толчком к планомерным исследованиям, в которых так нуждалась молдавская историческая наука, но началась мировая война. «Первая мировая и гражданская войны, затем боярско-румынская оккупация Бессарабии приостановили начавшееся было археологическое изучение края. В течение всего двадцатидвухлетнего периода оккупации здесь были проведены только небольшие разведки и мелкие случайные раскопки отдельных памятников», — пишут молдавские историки Николай Кетрару и Лазарь Полевой. Затем короткий предвоенный 40-й год — год воссоединения молдавского народа — и новая война...
И когда археолог Георгий Дмитриевич Смирнов заложил на Орхее первые раскопы, знали об этом месте только лишь то, что была здесь когда-то крепость, датировали которую еще по Кантемиру — временами римскими.
«Не хотел я с Орхеем связываться, — рассказывал мне в своей тихой кишиневской квартире недавно вышедший на пенсию Георгий Дмитриевич. — Не мое это. Мое — античность, а тут, увидел я, главное — средневековье. Да еще неизвестно, какое именно. Буквально как коммунисту приказали: «Копай...» Ну, не приказали, конечно, но разговор был... Махнул рукой — была не была. — Георгий Дмитриевич засмеялся тут, вспомнив: — Как тогда, в конце двадцатых, когда послали меня в аспирантуру. Я работал электриком в Музее Революции, в Москве, да еще фильмы революционные крутил по предприятиям. Умолял я директора нашего: «В электромонтерскую школу хочу, специальность надежную приобрести», — а он ни в какую. Ну, тоже партийный разговор был. Собралась наша группа — рабочие, фронтовики, бывшие красногвардейцы, кто вроде меня, из деревни (сам-то я рязанский). Жили как придется — с хлеба на воду. Но никакой поблажки нам не было. Латынь, древнегреческий. Голова лопалась — весь курс истфака за два года! А какие титаны читали нам! Вольно читали, мощно — все нынешние учебники из таких вот лекций и выросли. Кончал я уже в пединституте, потом на Украине работал, в Институте археологии. О войне на второй день только узнал — в экспедиции был. В 45-м демобилизовался — и снова в свой институт. Думал тогда спокойно год-другой за учебниками посидеть, позабылось ведь за пять лет все, какие-нибудь раскопки, если удастся, немудрящие на Украине провести... Но вызывает меня директор наш академик Ефименко Петр Петрович и говорит: «Поедем, дорогой Георгий Дмитриевич, копать в Молдавию. Решение есть...»
Танки еще по дорогам обгорелые стоят. Мины в виноградниках взрывались — обычное тогда дело было. Ползаем мы по земле, кислятиной пороховой несет от нее, а мы черепки — подъемный материал — в рюкзаки собираем.
Вот как мой Орхей начинался...
В 47-м доложил на ученом совете — так, мол, и так, памятник сложнейший, работы — бесконечно. Ну, мне, естественно, командировку и продлили... По сегодняшний день продлили...»
4
Много их было, таких вот командировок в Молдавию, в те первые послевоенные годы. Со всех концов Союза — из Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Одессы, Уже в 1946 году была создана Молдавская археологическая экспедиция под руководством директора Института археологии Академии наук Украинской ССР академика П. П. Ефименко. В том же году украинские археологи Т. Оболдуева и Д. Березцов провели раскопки сложнейшего кургана в долине реки Когыльник.
На следующий год в Молдавию выезжает Трипольская экспедиция Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Института истории АН УССР, которую возглавила доктор исторических наук Татьяна Сергеевна Пассек. В 1950 году создается Прутско-Днестровская экспедиция, руководителем которой стал московский археолог Георгий Борисович Федоров.
Не буду утомлять читателя перечислением того, что было открыто этими и последующими экспедициями, — скажу лишь, что без молдавской археологии теперь просто немыслимо ни одно крупное теоретическое исследование, касающееся древней истории Европы. Я хочу снова вернуться к тем алчедарским раскопкам.
...Через два дня после моего приезда было открытие лагеря. Начальник экспедиции собственноручно зажег костер, а когда все уселись вокруг него, встал и провозгласил: «По старой нашей традиции — первый тост за тех, кто впервые у нашего костра».
Я был не просто допущен, но торжественным протоколом причислен к великому экспедиционному миру молдавской археологии. Миру, где горят на плоской земле костры, с чистого неба скатываются звезды, невидимо шелестит у дороги источник, отворенный бог знает когда добрыми людьми; где зимние горести съеживаются до размеров ненужных и суетливых пустяков, а ценности ветхозаветно просты и мудры и обязывают тебя отныне и навсегда соизмерять с ними свои дела и помыслы; где неразделимы песни, работа и доброта.
Когда впервые зажегся алчедарский костер Прутско-Днестровской экспедиции, сидели вокруг него кишиневские первокурсники Паша Бырня, Ваня Хынку, Изя Рафалович, Юра Чеботаренко, Лазарь Полевой, шестиклассник Витя Бейлекчи. Сейчас они уже кандидаты наук, крупные ученые. Они уже давно ведут самостоятельные экспедиции и зажигают свои костры. Ученики стали мастерами и имеют своих учеников. Я говорю только о тех, кого знаю лично. Но сколько молдавских юношей и девушек, мне неизвестных, такими вот кострами, зажженными в первые послевоенные годы, были причислены к миру науки?
А память уводит еще дальше — в те ставшие уже легендарными для моего поколения времена, когда еще только-только создавалась советская археология, когда не шибко грамотных парней, еще не снявших солдатские обмотки и шинели, партийной дисциплиной сажали за латынь и древнегреческий...
Что было вначале?
Сгущение или взрыв!
«Рухнет вся система наших представлений...»
«Черные дыры» Вселенной
Спор, в котором все были правы и не правы
Нет такой области науки, где по всем вопросам царило бы единодушие. Нет и, к счастью, не будет, потому что никакое знание не может быть окончательным: природа бесконечна, и за всякой далью открывается новая, подернутая туманом, влекущая даль.
Но порой возникают споры, которые охватывают самые фундаментальные вопросы, в том числе такие, как способ познания, стиль научного мышления.
Или — или
Со времен Канта и Лапласа, то есть примерно полтораста лет, в астрономии сложилась и господствует стройная система представлений о возникновении звезд путем сгущения, конденсации газопылевой материи.
Если перевести эту теорию на житейский язык, то звезды возникают примерно так, как капельки воды в тучах. Сравнение достаточно вольное, но суть дела оно отражает. Теория хорошо согласуется с данными астрономических наблюдений, она разработана настолько, что с помощью компьютеров сейчас удалось рассчитать и представить весь путь эволюции звезд от начала сгущения газопылевой материи до стадии, когда в недрах этого сгустка вспыхивает термоядерная реакция, с чего, собственно, и начинается жизнь звезды. Выяснена в принципе и дальнейшая судьба звезды, когда ядерное горючее «выгорает», и она сжимается под действием сил тяготения.
Но с 1947 года в астрофизике возник прямо противоположный взгляд на то, как образуются звезды. Они, согласно новым представлениям, возникают не при сгущении газопылевых масс, а в результате деления на части, взрыва неких сверхмассивных, очень плотных тел, сгустков дозвездной материи.
Этот вызов классической теории был брошен академиком В. А. Амбарцумяном. Спор, захвативший страницы научных изданий, давно уже выплеснулся в газеты, журналы, и читатель-неастроном очутился под перекрестным огнем взаимно исключающих друг друга популярных статей.
Или — или! Но двух истин, как известно, не бывает. Так кто же прав?
Доводы «за»
Существующая гипотеза или теория всегда выступает в ореоле своей правоты и общепризнанности. У нее нет недостатка в убежденных сторонниках. За ее плечами множество успехов. Ей нет нужды еще раз доказывать свою справедливость. Достаточно только отбивать атаки.
Совсем иное дело гипотеза новая. Ей нужно отстоять свое право на существование, наступать, атаковать, проявлять всяческую активность. А ряды ее защитников еще очень и очень немногочисленны...
Именно таково сейчас положение гипотезы образования космических тел из сверхмассивных и плотных дозвездных сгустков. Каковы же те аргументы, которые она бросает на штурм классических представлений?
В 1947 году академик В. А. Амбарцумян и его сотрудники обнаружили группы горячих голубых и белых звезд, которые они предложили называть звездными ассоциациями. От обычного звездного скопления ассоциация отличается тем, что занимает значительно большую область пространства.
Амбарцумян пришел к заключению, что такие «рассеянные» звездные группы не могут быть устойчивыми, — сила взаимного притяжения звезд в них слишком мала, чтобы долгое время удерживать их вместе. А это значит, что ассоциации должны неизбежно распадаться.
Дальнейшие наблюдения привели академика Амбарцумяна к выводу, что ассоциации не просто неустойчивы — они расширяются со скоростью порядка 5 километров в час. Но если бы звезды, входящие в состав ассоциаций, образовались в результате сгущения диффузной материи, ничего подобного произойти не могло: скопления молодых звезд были бы устойчивыми.
«...Мы должны отказаться от старой идеи формирования звезд из диффузной материи, — писал В. А. Амбарцумян в 1955 году, — и предположить, что как диффузная материя, так и звезды возникают одновременно в результате деления протозвезд».
Поделиться книгой: