Помоги проекту - поделись книгой:
Путь к руде
Мне показали холм, который собирались взорвать. Неподалеку стояли бурильные машины и оранжевые с черными ковшами экскаваторы. Приземистые и мощные, как танки. Один из них стоял на возвышении метрах в четырехстах. Можно было бы забраться в него или спрятаться за его гусеницами, когда начнут валиться с неба осколки руды. И горноспасатели соглашались — да, можно. Взрывчатка заложена рядами и будет подрываться не одним махом, а ряд за рядом, с интервалами в двадцать пять сотых долей секунды, отчего взрывная волна пойдет в заданном направлении. Но главный инженер по технике безопасности сказал, что при таком взрыве — тридцать шесть тонн взрывчатки! — находиться можно не ближе чем за семьсот метров от взрыва. Он отвез меня на край карьера, показал место, где я должен стоять, сказал, чтобы после взрыва спрятался за столб, и уехал вниз, в карьер. Ему нужно было сразу после взрыва вместе с горноспасателями обследовать воронки.
Я пробрался немного ближе. До того места, где стоял наблюдатель с красным флажком. Ему было приказано дальше никого не пускать, и он меня дальше не пустил. И все-таки для съемки это было далековато.
Карьер уже покинули люди. Только справа, в далеком от взрывов конце, еще сновали самосвалы, гудками перекликались шагающие экскаваторы с электропоездами-рудовозами, гремели слова команд на огромном, как линкор, роторном экскаваторе. Было такое ощущение, что стоишь над ущельем где-нибудь в горах. Все — и экскаваторы, и машины — казалось меньше спичечного коробка. Даже тот роторный экскаватор, рядом с которым я почувствовал себя почти микроскопическим, легко бы затерялся в карьере.
— Вот, — сказал наблюдатель, поглядывая на меня и явно опасаясь, что я убегу куда-нибудь вперед. — Едут. Шнур запалили... Теперь через пять-семь минут рванет. Давай посидим.
Мы сели.
Внизу, по сверкающей на солнце дороге, медленно уползал от того места, где будет взрыв, красновато-бурый КРАЗ подрывников. Дважды нервно взвыла сирена, и стало очень тихо. Энергию отключили, и все огромные механизмы, которые только что вскрывали верхний пласт земли, обнажали красноватые залежи породы — драгоценной железной руды, — остановились. Настал черед поработать самой титанической силе.
Уж больно медленно отъезжали подрывники. Вопрос сам невольно вырвался у меня:
— А если мотор заглохнет?
— Успеют, — не отрывая взгляда от холма, где вился легонький след дыма, сказал наблюдатель. — Успеют до укрытия пешком дойти. Все рассчитано.
Минуты тянулись медленно, как часы. Вот машина выехала за опасную черту, остановилась.
Нет, описать взрыв невозможно. Это надо увидеть, потому что все длится меньше секунды. В тишине взламывается земля, не успеваешь уследить, как она раскололась, а черные стрелы уже взметнулись на сотню метров вверх, к небу. И только тут раздается треск, как после вспыхнувшей молнии. Грохочет гром, огонь пожирает основание дымящегося фонтана, и фонтан на глазах расплывается, опадает.
— Пора прятаться, — говорит наблюдатель. — Сейчас камни начнут падать. Вон летят.
Долго же они летят...
Десятки огромных самосвалов, едва разошелся дым, устремились в карьер. Шоферы обгоняли друг друга, торопились первыми встать под ковши экскаваторов, которые загрузят их по самую крышу красноватыми обломками железной руды, потому что в этом заключалась их работа, в этом был смысл. Через несколько минут протяжно взвыла сирена, и весь механизм огромного Михайловского рудника на месторождении Курской магнитной аномалии пришел в движение. В тот же момент большая руда потекла к доменным печам.
Время распахнутых недр
Курский кратер
Место, куда я ехал, называлось Лебеди. Лебеди... В зелени лежат темные и тихие озера, плывут по ним белоснежные царь-птицы — как в сказке. Лебеди...
...Почти подо мной земля кончалась. Нет, не кончалась, а уходила вниз, вниз, открывалась колоссальной овальной чашей, чьи берега разнесены километра на три: кричи — даже эха не будет. Стены кратера слоисто расписаны. Тонкий черноватый прослой почвы, снежные мела, канареечные пески, коричневатые суглинки, серые глины и, наконец, в самом низу чуть зеленоватые железистые кварциты и она — руда. Темно-вишневая, точно запекшаяся кровь.
Это были Лебеди. То место, где стояло село с поэтическим именем. Теперь его нет. Парит, что ли, незримо в воздухе над этой чашей. Над Лебединским карьером. Жителям дали хорошие ссуды, построили они новые дома, кто хотел — перевезли старые. Их нынешние беленькие добротные домики стоят у шоссе. На месте прежней деревни теперь могучее предприятие КМА.
Курская магнитная аномалия. Два подземных железных хребта, с юго-востока на северо-запад, восемьсот пятьдесят километров в длину и до двухсот пятидесяти в ширину. Величайшее месторождение планеты. Запасы его не исчерпать многим поколениям. Всему свету хватит.
Людей в чаше карьера, можно сказать, и не было. Так, несколько точек, еле движущихся среди отвалов. Землю черпали ковши железных мастодонтов — шагающих экскаваторов; с ревом ползли сорокатонные БелАЗы; кузовы их полнились добычей. «Ископаемые...» Они внизу, подо мной. «Полезные». В них почти все, что окружает меня в городской, да и не только городской, жизни. Мост и отопительная батарея, лайнер и стакан, авторучка и ракета, завод и гривенник — все это сначала было извлечено из недр в первозданном виде. Вся промышленность оттуда, снизу. Порой забываешь об этом, как о воздухе, которым дышишь.
Прошли века — каменный, бронзовый, а сейчас длится век железный. Без железа не нашли бы мы тропу ни к пару, ни к электричеству, ни к атому. Человек вскормлен железом — плугом, лопатой, колесом. Тем железом, чье начало вот в этих темно-вишневых камнях, что лежат на дне чаши. Долгое время масштаб строек любили измерять объемами египетских пирамид. Здесь, на Лебединском руднике, наивно это сравнение. Здесь пирамида Хеопса показалась бы мелкой рядом с чашей, измеряемой кубическими километрами.
Люди, механизмы, машины, взрывы — и вот распахнуты недра земли. Взрыв в карьере — это поразительное зрелище. Сирена. Длинно и коротко. Вдруг желтая молния. Земля разорвалась и вздыбилась. В небо выбросился вихрь огня. Зарево. Гигантский кактус породы встал метров на сто, словно колючками, ощетинился расходящимися струями, весь в коричневых, серых, белых клубах. Небо раскололось в грохоте. В ушах тугой звук, точно вата. Пыль рассеялась: передо мной гора раздробленной породы. Все ожило. Закланялись ковшами экскаваторы, покатили самосвалы. Дел теперь, дел! Поодаль стоят внушительные конусы песка и суглинка. Горы вынутой, перевернутой человеком земли. Чужаки средь окрестного пейзажа. Отвалы. Тихо у их подножия. Желтоватым дымком курятся на ветру вершины. Здесь не увидишь любопытных. Что интересного? Голо, пыль, зной... Под ногами редкие выбросы жиденькой травки. Кое-где лепится пионер откосов и канав мать-и-мачеха. Даже неприхотливой полыни нет. Ее листья, если в земле много железа, становятся ярко-желтыми. Нет золотистой полыни на земле замечательного плодородия, былого чернозема, теперь вскрытого, убранного, засыпанного. Как оборотная сторона медали, лежит голая, бесплодная земля.
Под отвалы, карьеры, сооружения КМА ушло около тринадцати тысяч гектаров. И это лишь начало. Неизбежная плата за сталь и чугун? Взамен железа — хочешь не хочешь — поступайся хлебом? Что прикажете делать? Восхищаться могуществом техники — ах, какие мы сильные! Жалеть травинки? Относиться к убыткам как к должному?
Не по-хозяйски так было бы. Есть проблема. Большая, сложная, срочная, экономическая, психологическая — какая угодно. Вот и начнем с понимания ее сути. Не сегодня она возникла.
Взрыв как шепот
Все началось с магнитной стрелки у астронома Иноходцева двести лет назад. Ее северный конец почему-то сильно отклонился в этих местах к западу и вниз. В Петербурге не поверили и забыли об этом случае. Через сто лет то же самое случилось здесь у приват-доцента Смирнова. Тогда в экспедицию отправился профессор Московского университета Лейст. Закончив съемку, он объявил, что под курской землей — двести пятьдесят миллиардов пудов магнитной руды. Но единственная пробуренная здесь скважина до нее не дошла. «Ан, значит, и руды никакой нет!» — объявили тогдашние теоретики. Но через полтора года после революции по прямому указанию В. И. Ленина началась геологоразведка. Буквально под носом у войск Деникина.
И вот спустя время в точке самой сильной аномалии из скважины был поднят столбик руды.
На эту историю накладывается другая.
Два с половиной века назад Петр I издал указ о «горной свободе»: «Соизволяется всем и каждому во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях, искать, плавить и чистить всякие металлы, минералы, земли, каменья...» Ибо «...от рудокопных заводов и прилежного устроения оных земля обогатеет и процветет, и пустые и бесплодные места многолюдством населятся».
Екатерина II указ отменила в угоду владельцам поместий, дворянам, чей капитал наращивался трудом земледельца.
Было и другое. Больше века назад курские крестьяне обнаружили в своих краях выход железистых кварцитов (те близко подходили к поверхности, их вскрыла промоина в овраге). Это верно, что российская деревня была темна, но не настолько, как мы иногда думаем: крестьяне распознали железо. Распознали и завалили обнажение навозом. Чтобы помещик не узнал, не пронюхал, не согнал с земли.
Вот какие столетние узлы закручивались тут, на русском черноземе. Хлеб и железо... Кто победит?
Но ведь они не противники... Без хлеба не будет железа, без железа плугов и машин не получишь много хлеба. Так-то оно так, но...
Прогресс — вещь парадоксальная. Рудный девятнадцатый (отчасти двадцатый) век был веком шахт; карьеров тогда было немного. Но затем они обошли шахты на крутых технических виражах. Возможным это стало благодаря современной технике: эффективное бурение, точные взрывы пород, экскаваторы, земснаряды — чего только не увидишь сейчас в песчаных, глиняных, каменных, рудных чашах под небом!
Велики преимущества карьера перед шахтой. В три-семь раз выше производительность, в два-три раз ниже себестоимость. Да и незачем в конце концов человеку быть кротом, над которым грозно висит толща пород.
Половину полезных ископаемых люди берут уже не из-под земли, а из открытых солнцу недр. И будут брать еще больше. Все глубже уходят чаши в твердь планеты. Уже есть рабочие впадины на семьсот метров. Оттуда и взрыв как шепот. На горняцкую вахту встают атом, химия, звук. Идет Время Распахнутых Недр. Дорога открыта...
Всякая ли? Неосмысленный, вслепую пущенный прогресс, он может позади себя и пустыню оставить; давно-давно писали об этом и Маркс и Энгельс.
Ненарушенной земли становится все меньше. В Соединенных Штатах отвалы расползлись на четыреста тысяч гектаров, а к 1980 году карьеры сгрызут у американцев два миллиона. У себя мы скоро будем каждый год отдавать под отвалы до семи тысяч гектаров.
Землю мы отдавали, отдаем, будем отдавать под строительство. Но с обычным строительством все-таки легче: мало ли плохих земель, пусть они в основном и идут под котлованы! Высшей властью страны — Верховным Советом приняты недавно и действуют «Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик», Указ «Об административной ответственности за нарушение земельного законодательства». Порядок наводится, строгий, справедливый порядок.
С карьерами трудней. Руде не прикажешь лечь там, где хотелось бы! Вот залегла под чернозем — не подвинешь. Можно зато и должно сдвинуть кое-что в нашей психологии.
Я был на гидроотвале Лебединского рудника. Он располагается в логу. Место так и называется — Березовый лог. Правильно, закрывать балки и овраги нужно, их десятки в окрестностях. Но как? Тут взяли и просто засыпали лог вскрышной породой.
На склонах и дне остались сотни тысяч кубометров чернозема. (В самом низу его слой достигал двух метров.) Потерь можно было избежать. Снять надо было сначала чернозем, сохранить его где-то, засыпать лог вскрышной породой, а сверху настелить тот же чернозем. Не было в логу пашни — есть пашня! Карьер создал. Не создал, однако.
В Губкине, можно сказать, на самом борту карьера расположился Научно-исследовательский институт Курской магнитной аномалии — НИИ КМА. Недавно там возникла пока еще маленькая лаборатория рекультивации. Лаборатория продумала и разослала всем-всем «Временные указания по рекультивации территорий, нарушенных предприятиями КМА», а трест «Центроруда» издал неплохие приказы. Уже немало чернозема снимается и хранится.
Алгебра восстановления
Почва — совершенно особое тело нашей планеты, не просто земля. Некоторые биологи доказывают, что почва — живое тело. Может быть, не знаю. Только без почвы ничего не растет. Стоит ободрать ее тонкий слой, и будет пустыня. Когда-то нарастет новая, так и хочется сказать, кожа...
Казалось бы, все элементарно: снял, сложил — и держи, как в копилке, живую основу плодородия.
Но уже тут нас подстерегают тонкости. Оптимальная высота почвенных буртов — десять-двенадцать метров. Места такие бурты занимают много. Да и почва от долгого лежания страдает: первыми теряют активность нижние слои. Потом активность, правда, восстанавливается, но только через несколько лет.
Выходит, самое лучшее — снял при вскрыше верхнюю земельку и тут же уложил ее там, где необходимо. Но так редко получается; чаще без складов не обойтись. Приходится маневрировать тонко, с умом, считая, как и в любом деле, копейку.
И снять почву — не просто пустить экскаватор. Самый ценный слой наверху, там больше гумуса, питательных веществ. Мешать его с нижним — землю портить. Поэтому снимать приходится в два приема: сначала верхний горизонт, потом нижний, и хранить их надо отдельно. Без науки, передовой организации труда, знающих специалистов толку будет немного.
Почвенным слоем, как бы правильно он ни был использован, всего не покроешь. Это понятно. Раньше он прикрывал ровное место, а теперь из-под него вынут и перемещен целый холм — вот «кожи» и не хватает. Тут и начинаются самые сложности. Отвалы, выемки, терриконы зря занимают место, пылят и как бы шепчут на ухо: «Нет в порче земли ничего страшного, не должно тебя это заботить, не должно...» Почва на них образуется недопустимо медленно (если вообще образуется). Так возникает задача: заново создать почву. Из бесплодной земли.
Новая это для нас задача. Аграрный опыт человечества тысячелетиями рос и обогащался только на природой созданных почвах.
Первые попытки озеленения терриконов были у нас в Донбассе в конце сороковых годов. Потом стали «оживлять» золоотвалы теплоэлектростанций и шламовые поля. В 1956—1958 годах был посажен лес на отвалах Суворовских карьеров огнеупорных глин, что в Тульской области, и на угольных разрезах Подмосковного бассейна. На отвалах Лопатинского фосфоритного рудника был разбит сад. Сад плодоносит. Примерно в те же годы началась лесная рекультивация на сланцевых разработках в Эстонии. Лес выращивался и на породных отвалах Воскресенского химического комбината под Москвой, на Брянском фосфоритном заводе. В Грузии восстановлением почв занимался Научно-исследовательский институт почвоведения, агрохимии и мелиорации на Чиатурском месторождении марганца. В Никополе, тоже на марганцевых отвалах, ведет исследования Днепропетровский сельхозинститут; он развивает их также на железорудных карьерах Крыма и угольных разрезах Украины.
Недавно началась вся эта деятельность, недостаточен пока и ее масштаб. Да ведь и то сказать: открытая горная разработка, карьер, — это, по существу, локальное катастрофическое изменение. Сила его воздействия по масштабу близка силам стихийного порядка. Происходит полная ломка среды обитания растений и животных — почвы, грунтовых вод, местного климата. Былое единство связей разорвано. Что происходит потом?
Отвалы из лёссовидных суглинков обычно «самозасаживаются». Ничего этого почти не происходит на отвалах из песка, мела или сланцев. Есть и такие виды отвалов, которые вообще губительны для жизни: если на поверхность вынесены породы, имеющие сильнокислую реакцию, то растения на них жить не будут. Такие голые, лунные, отвалы есть в Подмосковном бассейне да и в других местах.
Вот с каким разнообразием приходится иметь дело: что ни порода, что ни география места, то свои особенности.
Главное все-таки сделано. Доказано: нарушенную землю можно восстановить. Не всюду еще ясно как, но можно. Из голого, пылящего, безобразного удается создавать свои Лебеди, где и зелень, и тихие озера — хоть лебедей пускай. В этом есть своя поэзия, не правда ли?
Новость. Исследованиями, проводимыми по инициативе лаборатории рекультивации, о которой я уже писал, установлено, что травы лучше всего растут на смеси пород, лежащих в надрудной толще КМА. При умелой укладке пород вскрыши в отвалы, оказывается, можно в иных случаях создать почвы плодороднее тех, что были до разработки карьера (исключая черноземные участки, конечно).
Приятная новость, замечательная новость! Но ведь это что значит: хочешь иметь луга, леса, поля взамен уничтоженных — снимай породы с разбором, заботься о них, чуть не аптекарски соблюдай пропорции, укладывай, да планируй, да сажай, да... стоит ли результат хлопот?
Можно и подсчитать. В районе КМА гектар пахотной земли за год приносит до тысячи рублей прибыли. Самое дорогое восстановление гектара нарушенной земли обходится в 8,5 тысячи рублей. В ряде случаев цена снижается до двух тысяч. Итого, средний срок окупаемости трат на восстановление земли — шесть лет и меньше. Меньше, конечно, меньше! Ведь в этом расчете не учтены косвенные убытки, которые причиняет нарушенная земля, — санитарно-гигиенические, эстетические, моральные.
Рекультивация и их устраняет.
А в перспективе есть кое-что и получше.
Казалось бы, карьер без отвалов — это вызов здравому смыслу. Не совсем так, однако. Если рядом или неподалеку есть старый, выработанный карьер, то ведь его можно просто засыпать отвалами молодого соседа и убить сразу двух зайцев: закрыть давнишнюю рану и не занимать землю под новые отвалы. Тогда надо будет думать лишь о ране свежей, новейшей. Избыть ее можно, устроив, например, водоем.
Но две искусственные, разного возраста чаши по соседству — это, в общем, редкость. Не редкость зато другое.
Что они, собственно, такое — отвалы?
Руды и кварциты КМА прикрыты толщей мешающих добыче осадочных пород. Их мощность порой больше ста метров. Но ведь они не что иное, как различные суглинки, супеси, глины, пески, мела и прочее и прочее. Да это же сырье для керамической, гипсовой, стекольной, известковой, невесть еще какой промышленности! Попутные минеральные богатства. Железо железом, но из здешних отходов уже делают или собираются делать краски, цемент, технический мел.
Минерального добра тут походя поднимают из недр так много, что два-три цементных завода, к примеру, не смогли бы его сколько-нибудь заметно убавить. Ну хорошо, а нужны ли, выгодны ли в этом районе десять таких заводов? Надо считать. На то мы и хозяева. Комплексное, безотходное использование минеральных богатств в недалеком будущем может стать вторым и, кто его знает, может быть, главным путем решения проблемы сохранения земли.
Третья забота
Три заботы стоят перед человеком, когда он вмешивается в дела природы: найти богатство, взять богатство, сохранить богатство. Вот так мы и живем — как бы в трех измерениях. Мы неплохо научились находить богатства земли. Мы, в общем, умеем ими пользоваться. Но, расходуя, возобновлять их — этим умением мы еще как следует не овладели.
Потому что заботы такой раньше особенно не было. Потребности малы, возможности невелики — богатства земли казались беспредельными.
Сейчас не то. Быстро надвинулась необходимость считать, сколько еще в земле нефти, сколько на ней пресной воды, сколько над ней кислорода воздуха и сколько ее самой на поверхности. Времени для раскачки не осталось.
В Северо-Чешском угольном бассейне в 1975—1980 годах площадь рекультивируемых и используемых земель вдвое превысит территорию, которая будет нарушена за эти же годы горными работами. Прирост, который перекрывает трату! В этом суть: не только восстанавливать равновесие, но и увеличивать земельные ресурсы. Возрождение природного ландшафта должно стать вторым смыслом технологического процесса добычи, — без этого нам уже не обойтись. Благо не в противостоянии техники природе, а в установлении гармонической связи между ними.
На отвалах рудников КМА я видел молодые посадки и молодую траву. Первые всходы нового... Они не возникли бы здесь, если бы мы не думали о завтрашнем дне, о пользе и убытках так, как должны думать. Не наш это принцип — извлекать прибыль из чего угодно, как угодно, а там хоть трава не расти.
Сталь минус хлеб. Так было. Сталь плюс хлеб — вот уравнение, которое мы решаем, которое неизбежно надо решить.
Дни на Рио-Майо
1. Уатабампо. Завтра — лагуна Яварос
В пыльный одноэтажный Уата-бампо мы прибыли утром. Управление Рекурсос Идрауликос (водных ресурсов) искали, как водится, долго. На одном из перекрестков Марио Гутьеррос, мой спутник, коллега и ученик, увидел второго моего ученика — студента Мальпику, который приехал в Уатабампо на два дня раньше. Оказалось, что помещение для экспедиции еще не готово. Любезный молодой инженер-ирригатор Рубен Урболехо долго выражал сожаление и утешал тем, что нам уже заказаны комнаты «в лучшем отеле».
За первые полчаса я успел составить беглое впечатление о городе. В районах ирригации все городочки или только что родились, или были перестроены и расширены. И маленькие они или большие, все созданы по определенному стандарту.
Центр Уатабампо украшен двухбашенным собором. Перед ним сквер. Под пальмами красуются одинаковые каменные скамьи. Тут же поблизости расположен клуб католической партии. У дверей всегда дремлет страж, который никого, кроме членов клуба, не пропускает.
В стандартный городской набор входят: здание городского управления, два-четыре отельчика и столько же универмагов, отделения банков и большой крытый рынок, кинотеатры и игорный дом с автоматами для искателей счастья. Опустишь монетку в двадцать или пятьдесят сентаво, автомат начнет вибрировать, и покатится по желобкам шарик — у вас на виду, за стеклянной стенкой. Обычно он кончает свой путь в «мертвом» отсеке. Тогда, если хотите, можете бросить следующую монетку. Однако счастливец — один, наверно, из сотни посетителей — вдруг от восторга начинает кричать. Шарик на очередном разветвлении покатился по цветному желобку, и автомат выбросил пять, а то и десять монет. Вера в судьбу у мексиканцев очень сильна. Иначе не объяснишь, почему в этих игорных домах всегда полным-полно мужчин любого возраста.
Скромно выглядят лавки ювелиров с крестиками и кольцами на витринах и мастерские, изготавливающие сомбреро, седла, высокие сапоги, чтобы ездить по колючим зарослям чаппараля, и разную сбрую, часто в серебре, для верховых. В оживленных кварталах «дель пуэбло» можно видеть, как работают кузнецы, ткут накидки — серапи, тачают сандалии и мокасины.
Я подолгу любовался изделиями кузнецов, особенно ножами — от небольших, вроде финки, и до мачете величиной с саблю. Второй приманкой для меня были мастерские сомбреро. Цена сомбреро от шести до шестидесяти песо в зависимости от материала, выделки и фасона. Тип головного убора до известной степени характеризует социальное положение мексиканца. Особенно хороши (и дороги) негнущиеся сомбреро с двумя продольными складками на тулье. Их носят владельцы плантаций и чиновники муниципальных учреждений. Молодежь предпочитает залихватские «техаски» с полями, загнутыми по бокам вверх. Мне же полюбилось обычное пеонское сомбреро, которое можно скатать и сунуть за пазуху, чтобы не сорвал ветер.
От других виденных городков Уатабампо отличался пылью, поскольку улицы еще не замощены, и обилием звуков. Особенно в центре. Музыка звучала в каждом ресторанчике с самого утра и до закрытия. Это или трио музыкантов (где подороже), или вездесущий проигрыватель-автомат. Если его зарядить, то пластинки сыплются в него по очереди и хватает их минимум на два часа. Зато к вечеру, в часы «пик», хозяин прекращает какофонию, и дальше уже посетители сами должны опускать в щель свои сентаво.
Двухэтажный отель «Гайо-дель-Оро» — «Золотой Петушок» зажат между зданиями. Вход в отель утопает в тени двух больших деревьев. В отеле оказалось всего десять комнат, причем только в трех из них были окна. Дуэнья, расплывшаяся пожилая женщина, хромая на одну ногу, встретила нас с достоинством и поручила девушке-уборщице показать сеньорам помещения. Я выбрал комнату с окном, выходящим на задний двор, вернее — на крышу соседнего здания. Музыка сюда доносилась приглушенно.
Приятно вытянуть ноги, затекшие от долгого сидения в машине, но завтра начало работы! Тревожная сосредоточенность помешала по-настоящему отдохнуть, и я сразу принялся разворачивать сверток с картами, чтобы наметить первый маршрут.
Карта-схема дельты Рио-Майо представляла сложнейший кроссворд, созданный рекой, морем, ветрами. Выпуклость дельты выдвинута примерно на 20 километров от внутреннего края лагун Яварос и Уйвуйлай, а ее дугообразный фасад имеет в длину около 40 километров. За короткий срок предстояло если не разгадать, то хоть определить главные «слова» по вертикали и горизонтали. Какова последовательность формирования таких природных комплексов, как подзоны пляжа и барханов — небольших серповидных дюн, следующих за пляжем; высоких дюнных гряд, параллельных краю дельты, и такыров, окаймленных влажными руслами; подзоны марисм и салин... (Марисмы — это множество проток, заполненных илом и окаймленных непролазными мангровыми лесами; салины — это илистые грунты, в которых всегда содержится соль, у нас их называют солончаками.) Только зная тенденцию их развития, можно критически рассматривать предложенные проекты регулирования лагун. Нужно установить, где берег сейчас нарастает, где размывается. Этим займемся на месте. Следующая задача, решаемая в поле, — какие дюны получают песок, какие — нет. Дальше... но лучше перейти к делу и отправиться завтра в лагуну Яварос. Нужно же увидеть ее, прежде чем размышлять об изменении ее режима!
Вечером мы сидели рядом с гостиницей в маленькой забегаловке, которую потом и облюбовали для ужинов и завтраков. Нравилась она тем, что из пяти столиков здесь редко были заняты три. Невысокий прилавок отгораживал от «зала» газовую плиту, на которой готовились кушанья. В заднем помещении жила сеньора Кармен с тремя девочками и сыном лет семнадцати. В этом локале было по-домашнему приятно. Вечерами девочки наперебой бросались обслуживать посетителей (днем они были в школе). По первому моему знаку девочка с косичками выключала радио. Можно было подойти посмотреть, как и что готовится на плите, и попросить не сыпать много перца. Кармен улыбалась, превозмогая утомление, написанное на ее лице, и исполняла все пожелания. Через несколько посещений мы стали друзьями со всем семейством.
Поделиться книгой: