Помоги проекту - поделись книгой:
Ей совершенно не хотелось вставать, тем более она отлично понимала, что ожидает ее сидение на одном месте в течение нескольких часов.
Муж ушел, оставив дверь открытой.
Так было каждый год, начиная с их свадьбы, уже восемнадцать лет. Каждую весну Бори делал новую скульптуру жены, стараясь приурочить окончание работы ко дню ее рождения.
Восемнадцать скульптур из белого камня стояли в саду, в комнатах недостроенного замка, на лестницах. А самая первая, та, что изображала восемнадцатилетнюю Илону, находилась здесь, в их спальне, и была, по мнению Илоны, самой лучшей.
Она посмотрела на эту скульптуру, застывшую у зеркала, и — в который раз — удивилась плавности линий поднятых рук, гибкости камня, который передавал гибкость ее тела.
И снова Илона подумала, что любит мужа так, как может любить только счастливая женщина.
Она встала и подошла к зеркалу, но опять увидела отразившуюся в зеркале скульптуру. На камне косо лежал луч солнца. Илона оглянулась, ее увлекла игра света и тени на белом мраморе. Улыбнувшись, она перевела взгляд на собственное отражение.
У припухших глаз — резкие, не расправившиеся после сна морщинки, из-за которых глаза выглядели потускневшими и усталыми. Губы показались ей сухими и неподвижными, а их строгая очерченность словно иссушала контуры лица. «Боже, я начинаю стареть!» — она услышала свой голос. И снова посмотрела на скульптуру.
Она вдруг с необъяснимой ясностью вспомнила день, который начался восемнадцать лет назад. Фаэтон катился по желтой дороге, и ноздри лошадей вздрагивали от быстрого бега. Илона будто слышала поскрипывание колес фаэтона и видела неподвижную спину молчаливого кучера, так и не обронившего за всю поездку ни слова.
Тогда еще не было замка и недостроенных стен. Не было строительных лесов, не было статуй.
Илона видела лицо Ене, который поворачивался к ней и спрашивал:«А хочешь, я построю для тебя замок? И назову его замком Илоны... Хочешь?»
В том, что муж говорил о замке всерьез, она убедилась буквально через неделю, когда Бори начал узнавать цены на материалы и подыскивать место для строительства. И когда на оголенной горе, куда начали свозить камни, архитектор соорудил небольшой домик, чтобы здесь же жить и строить, Илона с восторгом переехала туда и принялась за обустройство их нового, временного жилища.
И Бори приступил к строительству замка по своему проекту.
— Прошло восемнадцать лет с тех пор... Неужели восемнадцать?! — прошептала Илона и взглянула на открытую дверь комнаты. Она почувствовала себя усталой. Посмотрела на скульптуру, но теперь уже с чувством глухого, сильного раздражения: «Зачем он их делает? Зачем...»
В коридоре послышались твердые шаги Бори.
— Я не буду позировать, Ене,— тихо сказала Илона.
Бори молчал. В глазах его появилось напряжение. Он как можно мягче спросил:
— Что случилось, Илона?
Она глубоко вздохнула и, подавляя желание разрыдаться, ответила почти шепотом:
— Я стала старой и некрасивой, Ене. Он хотел что-то сказать, но она заговорила снова:
— Почему тебе нравится делать эти скульптуры? Ты разминаешь пальцы?
— Послушай меня.— Бори заговорил медленно, раздумывая над каждой фразой.— Красота, твоя красота, остается для меня прежней. Но особенно прекрасна красота в движении... полуденное небо ничуть не хуже утреннего, а лето не хуже весны. И все это движение красоты, Илона.
Через час она сидела в мастерской, и глаза ее восторженно блестели, когда Бори всматривался в нее перед тем, как нанести на камень очередной резкий штрих.
...Желтые грязные листья понеслись по земле. Илона видела, как листья прилипали к лужам, к стволам деревьев. Статуя вдруг покачнулась и рухнула на землю. Отломилась белая мраморная кисть, отлетела в сторону, перевернулась, как бы цепляясь за жухлую траву, и застыла вверх ладонью. Все стихло. Белые неподвижные глаза статуи уставились в небо, а к каменной щеке прилип желтый листок.
Илона вздрогнула и проснулась.
За окнами лил дождь, посвистывал ветер. Распахнулись ставни и с глухими ударами бились о стену.
...Бори вернулся из города в полдень. Едва он вошел в дом, сказал:
— Беда, Илона. Началась война.
Немцы обосновались в Секешфехерваре крепко, город сдавать не собирались.
Однажды Илона, услышав гул моторов, подошла к окну. Она увидела, как в сад входят немецкие солдаты, а несколько офицеров в темных плащах, остановившись у большой гранитной вазы, о чем-то громко разговаривают.
— Ене! Ене! — она вышла в коридор и торопливо пошла к мастерской, в которой с раннего утра находился муж.— Ене, солдаты!
Бори подошел к окну на секунду:
— Пойду вниз, узнаю, что они хотят...
— Только...— Она умоляюще посмотрела на мужа.— Только будь с ними поспокойней.
Внизу послышались голоса и топот ног. Бори торопливо пошел к лестнице, ведущей в холл.
Илона вернулась к окну и в прорезь штор стала наблюдать за тем, что происходило в саду.
Она увидела, как солдаты втаскивают и складывают на землю какие-то ящики и бревна. Двое совсем еще молоденьких остановились у ее скульптуры и, о чем-то переговариваясь, весело засмеялись. Потом один из них подошел к скульптуре, обнял ее за плечи и положил руку на грудь. «Мальчишки,— раздраженно подумала Илона.— Невоспитанные мальчишки...» И тут она увидела, как второй солдат, расстегнув штаны, подошел к статуе с другой стороны и начал мочиться на пьедестал, на котором, преклонив колени, стояла каменная Илона.
Илона отшатнулась от окна.
Когда в комнату вошел Бори, она резко повернулась к нему:
— Что?
— Завтра мы должны уйти отсюда,— растерянно проговорил муж.— Они так и сказали: «Вы должны уйти отсюда». Им нужна гора, на которой стоит замок, и сам замок. Кажется, отсюда хорошо стрелять или что-то там еще, я не понял. Они сказали, что идут русские...— Он прислушался к шуму, доносившемуся из окна.— Все, Илона, это конец...
В саду гудели моторы машин. Потом грузовики, подвывая и буксуя, начали отъезжать.
...Подступила ночь. Гул и грохот, доносившийся в тишине, усилился, и уже казалось, что эти звуки войны владеют целым миром. Но всякий раз, когда орудийные раскаты приближались новой волной, Илона испуганно смотрела на мужа:
— Ене, это совсем уже близко...
Спать они легли поздно, но сон не шел, и Илона неожиданно для себя, вспомнив слова старой молитвы, беззвучно зашептала ее, повернув голову в сторону окна, за которым, раскачивая сумерки, тяжело бились ветви близких деревьев.
Стук услышали оба.
— Это в окно.— Илона резко поднялась и села на край кровати.
Стук повторился.
Бори торопливо оделся.
— Я открою. Если это солдаты, они все равно войдут,— сказал он.
И вновь снизу донеслись удары.
Бори спустился в гостиную, зажег фонарь и, отодвинув засов, толкнул дверь. В желтоватом свете он разглядел две фигуры в темных длинных плащах-накидках.
Ночные гости всматривались в лицо архитектора. Потом один из них, пожилой, показал на автомат глазами и демонстративно опустил его дулом вниз. «Переведи,— повернулся он к своему молодому спутнику.— Мы не сделаем ему ничего плохого...»
И тут только, услышав незнакомую речь, разглядев вошедших, их одежду, мерцающие на пилотках красные звездочки, Бори отчетливо осознал: «Да это же русские, те самые русские солдаты...»
Мысль эта настолько потрясла архитектора, что он опустил фонарь и пробормотал:
— О боже, помоги!..
Молодой солдат чуть отошел от своего спутника и приглушенным голосом по-немецки сказал:
— Не бойтесь. Мы не сделаем вам ничего плохого. Пройдемте в дом.
Бори раскрыл дверь в комнату.
Он подошел к столу и, поставив на него фонарь, остановился, не зная, что делать дальше. Русские подошли к столу с другой стороны и тоже остановились. Пожилой медленно оглянулся и с удовлетворением произнес:
— Слышь, Жорка, да тут раи летают!
Жорка быстро кивнул и тоже прошелся глазами по комнате, заполненной статуями.
— Слышь, хозяин.— Бори увидел, что обращаются к нему.— Переведи ему,— снова повернулся пожилой к своему спутнику.— Скажи, что ты — радист, что останешься здесь по заданию, что так надо, что немцу капут и чтоб он...— солдат кивнул на Бори,— сидел тихо и не мешал, а не то...— И пожилой, шумно вздохнув, придвинул стул и опустился на него, зажав автомат между коленями. Молоденький солдат начал переводить, тщательно подбирая немецкие слова, и Бори, вслушиваюсь в его речь, закивал головой, и непонятно было, он соглашался или кивал от страха.
— Ене!..
Пожилой вскочил и замер, глядя на винтовую лестницу, уходящую круто вверх. Бори резко поднял руку и, быстро взглянув на молодого, произнес:
— Жена...
Молодой перевел.
— А... жена...— повторил старый солдат и одобрительно кивнул. Бори крикнул жене, что сейчас поднимется и чтобы Илона не волновалась — все в порядке.
— Я могу подняться наверх, к жене? — спросил он у русских.
— Конечно, конечно,— торопливо ответил радист.
— Волнуется,— усмехнулся пожилой и неожиданно для Бори подмигнул ему.— Иди...
— Что там, Ене, кто там? Я слышала голоса. Солдаты? Немцы? Что им еще от нас надо? — Илона кинулась к мужу, едва он вошел в комнату.
Бори молчал, он думал, стоит ли говорить жене правду. Но, вспомнив, что один из русских останется в замке, произнес:
— Это русские. Пришли русские солдаты... Ведут они себя почтительно. Один из них должен остаться здесь — какое-то у него дело...
— А как же немцы? Ведь завтра придут немцы! Как же он останется здесь? Они же будут стрелять друг в друга?!
Эта мысль как-то не приходила архитектору в голову, и только сейчас, услышав Илону, он нерешительно сказал:
— Я строил этот замок не для того, чтобы в нем убивали людей...— Бори говорил и как бы прислушивался к собственным словам.— Я пойду к ним, они ждут...
Архитектор остановился на пороге и взглянул на радиста. Только сейчас Бори заметил, как молод этот человек в солдатской форме: «Наверное, ему лет двадцать».
Свет от лампы падал на лицо радиста, подчеркивая его бледность, а глаза, отсвечивая, источали многодневную усталость, и было понятно, что усталость эта уже зачерствела в его теле, сжилась с ним накрепко.
Пожилой солдат что-то тихо сказал радисту, и они, отойдя в сторону, зашептались.
— Ну ладно! — Старшина закинул на плечо автомат.— Отдыхай тут, Жорка, денек у тебя завтра жаркий. А мы тебе поможем, будь спокоен, поможем! — Старшина шагнул к радисту.— Ну, парень... давай! — Он распахнул руки и притянул к себе товарища.
Бори ничего не понял из сказанного старшиной, только почувствовал, что эти люди прощаются, и даже стало ему отчего-то неловко.
— Ну... Иди...— радист отодвинулся от старшины.— Скажи там, чтобы стреляли точнее, а уж я постараюсь.
Пожилой солдат повернулся и вышел.
— Хорошо у вас тут, красиво,— с чуть заметной грустью произнес Жорка и вздохнул.
— Да, да... хорошо,— тихо повторил Бори и, подойдя к столу, подкрутил фитиль лампы. Пламя поднялось, затрепетало.
Архитектор думал, как сообщить этому русскому о немцах. Он вдруг понял, что этому юному человеку, который открыто и просто стоял перед ним, грозила опасность. Но сейчас Бори даже не смог бы объяснить себе, почему это его так волнует.
И тогда он спросил:
— Где вы научились говорить по-немецки?
— Еще в школе,— охотно ответил радист.— Потом поступил в университет, но учиться не пришлось, пошел воевать...
— Да, да... воевать,— эхом повторил архитектор.— Молодой человек... А вы не боитесь, что сюда могут прийти немецкие солдаты? Они здесь были недавно... интересовались замком, он ведь стоит на горе...
Радист ответил равнодушно:
— Немцы? Да вряд ли они появятся. Мы заперли их сегодня в городе, окружили, а завтра и из города вышибем...
— Вы уверены?! — такого ответа Бори не ожидал.— Так, значит... Так, значит, мы с женой можем остаться здесь, в замке?
— А почему нет? Живите. Вас, то есть ваш замок, наверное, даже охранять будут. Это же национальное богатство, культура ваша, так сказать... Мы не разрушаем, как фашисты.— И радист, заметив, с каким вниманием слушает его архитектор, вдруг начал успокаивать его:—Да вы не бойтесь. И жене скажите, чтоб не боялась. Все будет хорошо, нормально будет. Это я вам говорю...— «Я» получилось у него твердым и значительным.— Где бы мне лечь? — нерешительно произнес Жорка, не понимая молчаливого взгляда архитектора и оттого почувствовав некоторую неловкость.
— Лечь? — Бори обшарил пол глазами, еще даже не поняв смысла вопроса.— Лечь?! — чуть не воскликнул он.— Куда лечь? Зачем?!
— Поспать бы чуток,— совсем растерялся радист.
— Нет, нет... Простите, я должен... я обязан представить вас жене,— отчеканил архитектор.— Вы — мой гость!— И он показал Жорке на винтовую лестницу.— Прошу... очень прошу вас...
— Георгий... Жора... Здравствуйте,— представился Илоне радист, и теперь уже переводчиком стал архитектор: Илона немецкого не знала.
Жорка незаметно взглянул на свою грязную телогрейку, заметил мокрые следы, расплывшиеся по чистому полу от его сапог, и стало ему неловко. Он переступил с ноги на ногу и, с тоской посмотрев в стоявшее как раз напротив зеркало, увидел всего себя, худого и запыленного.
Поделиться книгой: