Помоги проекту - поделись книгой:
Вечером того дня Ангутна рассказал о своей охоте в отцовской летней палатке. Мужчины постарше улыбались, слушая его рассказ, и согласились, что маленький песец и вправду добрый знак, посланный мальчику. А щенок, привязанный к центральному шесту палатки, лежал, свернувшись в маленький серый клубочек. Он прижал уши к голове, зажмурил глаза, всем своим сердечком надеясь, что, когда он проснется, весь этот ужас кончится.
Так песец появился в жилище человека. Целые дни Ангутна проводил с Кипмиком. Тот вскоре позабыл свои страхи — ведь песцы очень любознательны, страх не живет в их душе долго.
Пока щенок был еще слишком мал и мог невзначай попасть на клыки бродящих по стойбищу собак, его на ночь привязывали в палатке. Днем же они с мальчиком совершали вылазки в ближние и дальние окрестности, исследуя мир, в котором им предстояло жить. Щенок тогда либо трусил впереди мальчика, взбегая на пригорки, либо сидел столбиком на шатком носу каяка, на котором Ангутна пробирался по зеркалу озера.
Они жили одной жизнью и чувствовали себя единым целым. Ангутна верил, что это не просто песец, а воплощение Духа-Помощника, пожелавшего жить вместе с ним. Может, и Кипмик видел в мальчике своего Духа-Защитника.
Первый снег лег в том году в конце сентября, а вскоре Кипмик сменил темно-серый щенячий мех на белую мантию взрослого песца. Длинный мех его был почти так же мягок, как пуховый подшерсток, а на белой мордочке, обрамленной пушистыми баками, ярко чернели блестящие глаза и влажный нос. Хвост по толщине и длине был почти равен телу. Кипмик уступал по величине живущим в лесу рыжим лисицам, но был гораздо ловчее и смелее их.
Вместе была прожита и вторая зима. Ангутна теперь уже не был мальчиком.
Ему исполнилось пятнадцать лет, но по силе и уму он вполне мог считаться взрослым. Когда ночи почти перестали разделяться, отец Ангутны переговорил с отцом молодой девушки по имени Элитна. Он взял ее сыну в жены, и она перешла жить в иглу семьи Ангутны.
Зимой в тундре жизнь текла неторопливо, потому что олени уходили далеко на юг, а в стойбищах люди питались мясом и жиром, заготовленным на большой охоте осенью. Но с прилетом птиц-юнко приходит весна, и олени возвращаются на равнины около озера Великого Голода, и стойбища пробуждаются.
Весной первого года после женитьбы Ангутна отправился на оленью охоту — он стал теперь уже совершенно взрослым охотником. Песец пошел вместе с ним. По рыхлому снегу они хотели добраться до ущелья, где стремящихся на север оленей будут сжимать каменные стены. Ангутна тогда спрячется в каком-нибудь овражке, а песец взбежит на самую вершину гребня. Оттуда далеко видны темные пятна — приближающиеся стада оленей. На подходе к ущелью старая важенка — вожак внимательно оглядится и заметит маленькую белую фигурку на гребне; Кипмик коротко пролает приветствие оленям-тукту, и стадо без страха двинется вперед, потому что будь какая-нибудь опасность, в голосе песца звучала бы тревога.
Но приветственный лай Кипмика предназначался для ушей Ангутны, и тот натягивал тетиву лука и застывал в ожидании.
Той весной Ангутна хорошо поохотился, поэтому о нем сложили песни и пели их, когда по вечерам танцевали под бубен. И песец не был забыт, а в некоторых песнях человека и песца называли Соединенные. Так нашло их это имя.
Летом, когда олени откочевали далеко к северу выводить потомство, песец и Ангутна отправились на поиски другой дичи. Они спустились на каяке по ревущим рекам на иссеченное ветрами плато тундры в поисках гусиных гнездовий.
В середине лета взрослые гуси линяют, у них выпадают маховые перья, и им приходится все время оставаться на воде. Они становятся очень пугливыми. Тогда охотники на каяках отыскивают укрытые заводи, где гуси отсиживаются, пока вновь не обретут дар полета.
Ангутна прятался за прибрежными скалами, а Кипмик танцевал у воды, взлаивая и поскуливая, как щенок. Он играл — то катался на спине, то подскакивал в воздух, и гуси начинали выплывать из своих укрытий, удивленные странным поведением хорошо известного им животного. Страха они не испытывали — знали, что песец в воду не полезет. Они подплывали все ближе, гогоча и вытягивая от любопытства шеи. И тут свистела праща Ангутны, и камень с яростным свистом устремлялся к цели. Взмахнув крыльями, подбитый гусь застывал на глади воды.
Кипмик использовал старый прием для добывания птиц, с незапамятных времен известный его роду... но, единственный из песцов, он вел свою игру ради человека.
Шли годы, и в иглу Ангутны появилось двое детей — мальчик и девочка, часами игравшие с песцом. Каждую весну, когда на холмах токовали куропатки, дикие песцы отрывистым призывным лаем оттеняли звучные брачные песни волков, и в сердце песца, живущего вместе с людьми, пробуждалось беспокойство.
Ночью он ускользал из стойбища и пропадал где-то по многу дней. А когда возвращался, исхудавший и голодный, Ангутна подкармливал его лучшими кусочками и лукаво желал удачи его подруге. Самочка ни разу не осмелилась спуститься в стойбище, но Кипмик заботился, чтобы она и щенята не испытывали голода, а Ангутна не жалел отдавать песцу и его семье долю пищи. Иногда он провожал песца до самой норы. Ангутна клал у входа свежую рыбину и ласково обращался к невидимой самочке, затаившейся внутри:
— Ешь на здоровье, маленькая сестричка.
С годами о Соединенных стали рассказывать по всей тундре. В одной из историй говорилось о времени, когда Ангутна с семьей поселился у озера, называвшегося Светильник Женщины. Год выдался очень трудным. Среди зимы целый месяц не прекращались страшные бураны, все ближние запасы мяса кончились, а к дальним было невозможно добраться — слишком уж бесновалась пурга. Людей мучил голод и холод: весь жир для светильников был съеден. Наконец дождались дня, когда ветер улегся. Ангутна запряг собак и отправился к большому тайнику, заложенному в двух днях пути на запад. Собаки напрягали последние силы, а песец белой поземкой вился впереди, выбирая для упряжки самый легкий путь. Полозья нарт скрипели и скрежетали, как по сухому песку. Так бывает, когда стоят самые страшные морозы.
На второй день пути солнце так и не поднялось над горизонтом, проступила только бледная полоска света. Вскоре после того, как засветился горизонт, песец застыл на месте, глядя на север и насторожив короткие ушки. Тут и до слуха Ангутны донесся с темного неба далекий пронзительный свист. Он заставлял собак бежать быстрее, чтобы успеть добраться к укрытому в глубокой долине тайнику до начала пурги. Но снежные заряды уже вылетали из нависших туч, почти сразу стало совсем темно от примчавшегося с заледенелого моря жуткого шквала, который ожег застывшую поверхность тундры. Ветер нес секущий, как осколки стекла, снег. Летящие кристаллы закручивались, скрадывая очертания человека, песца и собак.
Кипмик по-прежнему бежал впереди упряжки, но забитые снегом глаза Ангутны его уже почти не различали. Много раз песцу приходилось возвращаться к нартам, чтобы собаки не сбились с пути. Когда же свист ветра перешел в сплошной визг, Ангутна понял: ехать дальше — безумие. Он решил отыскать плотный снег, чтобы нарезать кирпичиков для иглу, но сразу не нашел, а времени для поисков не было. Поставив нарты на бок, он выкопал ножом яму с подветренной стороны. Плотно завернувшись в шкуры, он перекатился в яму и опрокинул над собой нарты.
Собаки послушно свернулись рядом с нартами, уткнув носы в хвосты, и снег начал заносить их, а Кипмик все подбегал то к одной, то к другой, покусывая за плечо, чтобы поднять их, заставить двигаться и добраться до укрытия. Он оставил свои попытки только тогда, когда собаки совсем скрылись под белыми сугробами. Тогда песец подбежал к нартам, зарылся под них и приполз под самый бок Ангутне. Тот подвинулся, чтобы согреться теплом маленького тельца.
Весь день и целую ночь ничто не двигалось в темноте на белой поверхности равнин, кроме новых и новых вихрей. На следующий день ветер стих. Поверхность наваленного над Ангутной сугроба расступилась, когда он, выпрямившись, с трудом встал и сбросил тяжесть снега. И хотя онемевшее тело не слушалось, он сразу начал проверять близкие сугробы в поисках погребенных собак — сами они не смогли бы выбраться из снежных могил.
Но искать почти не пришлось. Кипмик бегал вокруг и безошибочным нюхом выискивал собак под снегом. Наконец все были откопаны, и все живы, но так слабы, что едва смогли бы сдвинуть нарты.
Но Ангутна погонял их. Он знал, что, если сегодня он не найдет пищу, собаки погибнут. А с их смертью будет потеряно все, потому что тогда никак не доставить мясо из тайника в стойбище. Ангутна безжалостно подхлестывал упряжку, а когда у собак кончились силы и нарты остановились, сам впрягся в постромки.
Около полудня солнце чуть поднялось над горизонтом и осветило красным светом пустынный мир. Бесконечная белая пелена сгладила поверхность земли. Ангутна не различал никаких примет в снежной пустыне и пал духом.
Кипмик по-прежнему бежал впереди, пытаясь направить упряжку на север. Время от времени он подбегал к Ангутне и, когда тот поворачивал на запад, лаял. Они едва тащились, единственные движущиеся точки в застывшем мире, пока собаки не легли окончательно. Ангутна убил одну из них и скормил остальным. Он дал им отдохнуть совсем немного, боясь, что налетит новый буран.
Когда они двинулись дальше, солнце уже давно зашло, а на небе не было видно звезд, поэтому Ангутна и не заметил, как Кипмик постепенно повернул упряжку на север. И только наутро, когда засветился восток, Ангутна понял, что всю долгую ночь они брели на север.
Ангутну, обычно спокойного, обуял неудержимый гнев. Он подумал, что теперь для него и его семьи все кончено. И, схватив с нарт большой снежный нож, с диким криком кинулся на песца, товарища стольких лет.
Этот удар разрубил бы Кипмика надвое, но, замахнувшись, Ангутна споткнулся. Лезвие со свистом вонзилось в снег, а песец отскочил в сторону. Ангутна не поднимался с колен, пока не улеглась злость. Встав на ноги, он снова стал спокойным и решительным.
— Айорама! — сказал он песцу, который по-прежнему смотрел на него без страха.— Что произошло — произошло. Значит, Щеночек, ты поведешь нас за собой? Пусть будет так, все равно. Смерть ждет нас, куда бы мы ни направились. Если ты так хочешь, будем искать встречи с ней на севере.
Рассказывают, что они медленно двигались на север половину дня, потом песец оставил человека с собаками и побежал вперед. Когда Ангутна нагнал его, Кипмик уже прокопал снег до камней, которыми осенью Ангутна завалил большой запас мяса и жира.
Примерно год спустя в жизни обитателей равнин наступила большая перемена. Как-то зимой со стороны озера Великого Голода в стойбище въехали нарты и в иглу вошел человек с морского побережья. Всю долгую ночь люди слушали его удивительные рассказы о чудесах, принесенных в те края белым человеком, пришедшим с далекого юга. Их гость был послан белыми, чтобы поведать жителям равнин о том, что теперь на восточной границе тундры расположилась фактория. Он старался убедить их переселиться поближе и заняться пушным промыслом.
Мнение Ангутны высоко ценилось, и однажды вечером он высказался:
— Думаю, всем надо помнить, что мы всегда жили в здешних краях и почти не знали худа. Разве не олень кормил и одевал нас со времен, когда еще не родились отцы наших дедов? И-и-и! Это так. И если теперь мы отвернемся от Духа Оленей в поисках других даров, кто знает, как он поступит? Может, он рассердится, расскажет обо всем своим детям-оленям и велит им совсем уйти от нас. И что тогда будут стоить все обещания, данные нам этим человеком по поручению каблунаит — белых?..
Так говорил Ангутна, и соплеменники согласились с ним. Но не все. Когда гость поехал обратно, с ним ушли две семьи. Они вернулись до весеннего таяния снегов и принесли с собой такое богатство, что в него трудно было поверить: ружья, ножи из стали, латунные чайники...
А кроме всего этого, принесли нечто, о чем сами и не подозревали.
Это была болезнь, проникавшая в легкие и медленно выгонявшая жизнь из тела. Ее называли Великая Боль. Она налетела на жителей равнин подобно жгучему ветру. За лето она погубила более половины тех, кто населял Великие Равнины.
Многих выживших охватил ужас; посчитав свою землю проклятой, они бежали на восток, ожидая найти помощь у белого человека. От него "они научились жить по-другому, стали добытчиками пушнины и приучились есть пищу белого человека. А вместо оленей-тукту они теперь охотились на другого зверя, терриганьяка-песца. В прежние времена люди равнин всегда относились к песцу как к другу, оживлявшему бескрайние и пустынные равнины своим лаем. Веками песцы и люди жили в тех краях вместе и не ссорились. Теперь люди стали кормиться, продавая белым шкуры бывших друзей.
Вначале Ангутна и еще несколько семей пытались жить по-прежнему на старом месте, но голод все чаще и чаще навещал их, а однажды по осени олени совсем не пришли в их края. Говорили, что так получилось потому, что слишком много оленей перебили из ружей северные индейцы и эскимосы. Ангутна, однако, считал, что разгневался Дух Оленей. Так или иначе, но и последним оставшимся на равнинах эскимосам пришлось тронуться за теми, кто раньше бежал на восток, и жить охотой на песца.
Когда оставшиеся в живых добрались наконец до устья Тюленьей реки, где стояла фактория, они надеялись, что их встретят и накормят в иглу здешних эскимосов, ибо делиться пищей и кровом с теми, кто их не имеет, всегда было законом севера.
Но их надежды не оправдались. Той зимой песцов было немного, и в капканы мало что попадало. И люди, решившие жить песцовым промыслом, сами голодали.
Ангутна построил небольшое иглу для своей семьи, но в этом тесном жилище жизнь омрачали грустные думы. Для светильника не хватало жира, почти ничего не доставалось и желудкам. Ангутна, некогда великий охотник, оказался вынужден кормиться трудами других. Ведь даже пожелай он последовать примеру соседей, все равно не смог бы ставить капканы на песцов. Терриганьяк-песец был его Духом-Помощником, и жизнь всех песцов для него была священна. Другие охотники обходили свои капканы, и мех песцов потом выменивали на еду. Иногда часть этой еды приносили жене Ангутны, но самому Ангутне нечего было дать взамен.
К Кипмику новая жизнь была тоже неблагосклонна. Песец, раньше всегда свободный, теперь днем и ночью лежал в иглу, привязанный ко вбитому в снежный пол шесту. Повсюду в округе на его собратьев были расставлены капканы, и многие охотники, не задумываясь, пустили бы в него пулю, чтобы прокормить свою семью. Хотя Кипмик и начал стареть, мех его все-таки был гуще, мягче и длиннее, чем у любого другого песца, когда-либо жившего в тех краях.
Зима все не кончалась, последние песцы ушли, и тогда всех, кто пытался жить охотой на них, настиг голод. Семье Ангутны перестали перепадать даже редкие крохи, а сам он так исхудал, что мог только сидеть, не двигаясь, в своем холодном иглу и вспоминать о прежних днях. Порой его взгляд задерживался на свернувшемся белым меховым клубочком Кипмике, и губы его шевелились, но беззвучно, потому что он обращался с мольбой к Помогающему Духу. Иногда песец поднимал голову и отвечал взглядом человеку, как бы прося вернуть ему прежнюю свободу...
Скупщик мехов прослышал о красоте песца, который живет в стойбище, и как-то заехал туда, чтобы убедиться, правда ли это. Он вошел в иглу Ангутны и, лишь завидев свернувшегося на полу Кипмика, сразу загорелся желанием заполучить его великолепную шкуру.
Ему неловко было глядеть в огромные глаза изголодавшихся детей Ангутны, видеть их вздутые животы. Но чем он мог им помочь? Хранившееся на складе продовольствие принадлежало не ему. Хозяином была нанявшая его компания, и он не мог дать ни фунта муки, не получив взамен меха.
Ангутна встретил гостя улыбкой, натянувшей кожу, плотно обтянувшую его широкоскулое лицо. Ибо даже и в горе человек должен достойно приветствовать гостя в своем доме. Но песец повел себя иначе. Может, он учуял запах смерти, что источали руки скупщика, через которые прошло столько шкур его собратьев. Он отполз в сторону, насколько позволяла привязь, и застыл у стены, сжавшись, словно кошка, столкнувшаяся нос к носу с гончей.
Белый человек заговорил о том, какие трудные времена настали для родичей Ангутны, о том, что песцы попадаются редко, а оленей совсем не стало. Потом обернулся и снова глянул на Кипмика.
— У тебя тут хороший песец. Никогда не видал лучше. Если ты продашь его мне, я смогу заплатить за него... целых три мешка муки и, думаю, еще десять, нет — пятнадцать фунтов жира.
Ангутна все еще улыбался, но неизвестно, какие мысли проносились у него в голове. Он не стал прямо отвечать белому человеку и перевел разговор на пустяки, внутренне борясь с собой: еда... столько еды, что жена и дети проживут до весны. Может быть, он даже верил, что принесенная белым человеком сказочная надежда — дело Помогающего Духа. Кто знает, о чем он думал тогда?
Скупщик благоразумно не стал больше возвращаться к разговору о Кипмике, но, выйдя наружу к ожидающим его нартам, приказал своему помощнику-эскимосу отнести маленький мешочек муки в иглу Ангутны.
Вечером того дня женщина Элитна разожгла костерок из ивовых прутьев у самого лаза в иглу и поела вместе с детьми лепешек. Она принесла поесть и Ангутне, все так же неподвижно сидевшему на лежанке, но тот кинул лепешку песцу. Кипмик мгновенно проглотил хлеб, потому что тоже давно голодал. Потом Ангутна сказал как бы про себя:
— Значит, так должно быть...
Эпитна поняла. Она распустила волосы, и они закрыли ей лицо. Едкий дым костра окутывал четыре сидящие на лежанке фигуры. Маленькие язычки пламени почти не давали света, и Ангутна едва мог различить глазами движение своих рук, но его пальцам не нужен был свет, они на ощупь плели Петлю Освобождения.
Когда работа была завершена, Ангутна отвязал Кипмика, и песец подскочил к высокой ступеньке лежанки и положил передние лапы человеку на грудь — снова свободный. Его черные глаза смотрели прямо в глаза человека с выражением, похожим на удивление, потому что прежде песец никогда не видел в них слез. Кипмик не шевельнулся, когда петля легла на его шею. Не рванулся он, и когда Ангутна заговорил:
— А теперь, Щеночек, настало время. Ты отправишься на равнины, где олени ждут нашего прихода.
И Кипмик ушел в ту страну, откуда нет возврата.
На следующее утро, когда скупщик открыл дверь своего дома, он обнаружил подвешенную к стропилам крыльца замерзшую шкуру песца. Она покачивалась на странной волосяной петле и поворачивалась на ветру. Довольный скупщик испытывал некоторую неловкость. Он достаточно долго прожил в этих краях, чтобы немного разбираться в местной жизни. И тут же приказал помощнику погрузить обещанное продовольствие на нарты и отвезти его в иглу Ангутны.
Плату приняла Эпитна. Ангутна не мог сделать этого, потому что Петля Освобождения туго стянула и его горло. Он ушел, чтобы вновь воссоединиться с тем, кого потерял.
Его могилу до сих пор можно найти на берегу Тюленьей реки. Невысокий серый каменный холмик с полуистлевшими орудиями охоты, разбросанными вокруг. Под камнями лежит Ангутна, а подле него песец, когда-то живший среди людей.
Соединенные по-прежнему вместе.
За синим порогом
Корма катера, вздрагивая, окунает в волну ступени водолазного трапа. Кружат над водой чайки. Товарищи помогают мне снаряжаться. Рядом лежит фотоаппарат для подводных съемок. Он заключен в ярко окрашенный бокс и как бы выжидающе смотрит в пространство выпуклым глазом широкоугольного объектива...
Погружаясь впервые — это было в Белом море много лет назад,— я взял под воду простенький фотобокс с надежным ФЭДом, обычным был и объектив, но оснастил съемочное устройство электронной лампой-вспышкой — это и решило дело. Уже тогда были получены цветные подводные снимки. Конструкцию своего аппарата я все время совершенствую. Он должен быть надежным и простым в обращении. Это очень важно в условиях холодных затемненных глубин, где встречи с объектами съемки бывают зачастую короткими и неожиданными.
Так техника, подводная съемочная аппаратура, открыла мне осмысленный путь на глубину. О некоторых памятных для меня на этом пути встречах и хотелось бы рассказать.
...Однажды мы, аквалангисты-гидротехники, работали в одном черноморском порту. Мне с товарищами поручили фотосъемку и наблюдение за подводными приборами — датчиками давления волны, установленными на волноломе. Неожиданно мой товарищ поплыл в сторону от намеченного маршрута. Я за ним. Недалеко от волнолома мы зависли над непонятным предметом. А когда рассмотрели его, поняли, что это стабилизатор торпеды. Бурая ржавчина и водоросли покрывали его поверхность, неподвижно застыли винты, погнулось рулевое управление. Рядом мирно плавали рыбки-зеленухи, и на наших глазах крупный краб скрылся в лабиринте конструкции стабилизатора. Не верилось, что здесь притаилась смерть... Мы сфотографировали неожиданную находку. Можно было предположить, что торпеда не менее чем на две трети вошла в грунт. Потом наши снимки помогли специалистам обезвредить притаившуюся опасность.
А вот другая встреча — тоже с историей, но уже далекой.
...Таманский залив Черного моря упирался в плоский глинистый берег. Повсюду видны отвалы рыжей породы у квадратных ям — раскопов. Здесь работают археологи.
Примерно две тысячи лет назад на этой выжженной земле был цветущий город. Но время и море поглотили его. Нас, аквалангистов и археологов, интересует та часть города, которая осталась под водой.
Раскоп находится на глубине трех метров. Это колодец два на два метра с откосами, укрепленными досками. Колодец роют легководолазы, аккуратно разрыхляя в нем грунт, а после этого земснаряд отсасывает на поверхность смесь воды и грунта. Ее процеживают через огромное проволочное сито, подвешенное на рыбачьих байдах. На сетке остается много всякой всячины, в основном наносные породы, которые скрыли под собой город. Иногда нам везет — на сетке яркой глазурью поблескивают черепки древней посуды.
Утром, когда вода в раскопе еще прозрачна, я спускаюсь в подводный колодец. На дне меня встречает стайка рыб. Снимаю все: края раскопа, дно и открывшиеся после оседания мути предметы. Снимать с каждым днем все труднее: углубляется раскоп — уменьшается освещенность, сложнее маневрировать.
Как-то мы увидели на пленке крутой бок крупного сосуда. Работу с лопатами и последующую откачку пульпы сразу прекратили — пришлось вручную, скребками и совочками, откапывать находку. Это была прекрасно сохранившаяся амфора. В другой раз мне удалось сфотографировать предмет, напоминающий заварной чайничек с широким горлышком и изогнутым хоботком, но без ручки. Повреждение? Или так и должно быть? Оказалось, что я нашел светильник прошлых времен...
Каждая подводная экспедиция сталкивала нас то с одной областью знаний, то с другой; но была одна наука, которую, занимаясь подводной съемкой, следует изучать особенно серьезно,— биология моря.
...Как-то, работая у островов в Японском море, я повстречался с осьминогом.
Нам нужно было сфотографировать садки для мидий, поставленные биологами у прибрежной скалы. В тот день течение и ветер не позволяли точно выйти на место, где стояли садки, и приходилось буквально обшаривать морское дно. Плавали по кругу, удерживаясь за якорь капроновым поводком. Проверим один участок и, переставив якорь, переходим к следующему.
Плыву я на шнурке, смотрю вправо и влево — не проглядеть бы садки! Грунт — мелкие камни, покрытые тонким слоем ила. Будто специально позируют морские звезды, застыв в самых неожиданных позах. В ложбинках — пустые створки приморского гребешка, ребристые блюдца раковин. Мимо неторопливо проплывают окуни. Вокруг сумрак, прохладно и как-то неуютно: окраска животных и растений монотонная, буро-зеленая...
И вдруг я увидел на дне нечто вроде прямоугольника из камней, похожих на обломки кирпичей. Вспомнил: такие геометрически правильные формы из камней, по мнению некоторых специалистов, сооружают осьминоги...
Запоминаю место.
Около одинокого камня мы замечаем клубок щупалец с бледно-розовыми круглыми бляшками. Спрятаться осьминогу не удалось: под камнем не было лазеек. Ребята не без труда завладели всеми щупальцами. Осьминог отпустил камень, за который держался, обвил тела аквалангистов. Так, общим клубком, они и всплыли на поверхность.
Для осьминога приготовили небольшую яму, залили ее водой. Наш пленник был явно напуган и беспомощно распластался по дну. Он не знал, что намерения у нас самые мирные: спрута ожидала морская лагуна, в которой он должен был продемонстрировать перед фотоаппаратом свой стиль плавания. Мы знали, что плывущий толчками моллюск выглядит как настоящий реактивный снаряд: его щупальца вытянуты в упругий пучок, а голова уверенно рассекает воду. Попав в родную стихию, осьминог осмелел. Вскоре я начал фотосъемку.
Моя вера в полезность подводных погружений появилась в день первого знакомства с глубинами Белого моря, и уверенность эта, как пружина, уже много лет толкает меня в морскую толщу. Наша работа нужна и океанологам, и биологам, и портовикам. С каждым новым погружением я все отчетливее осознаю, что иду под воду пусть за маленьким, но открытием, которое не только мое, оно — общее, наше.
Огни в сумеречном небе
Петрозаводск, 20 сентября 1977 года
Перед самым рассветом над горизонтом вспыхнула яркая звезда. Прорезая небосвод, она довольно медленно поднималась вверх, пульсируя искрящимся красноватым светом. Затем плавно повернула влево, обозначив дугу, и стала приближаться к городу. По мере приближения звезда росла, затем вокруг нее образовалось медузоподобное с «дышащим» красным ядром сияние, которое постепенно окутывалось голубоватым облаком. Это сплющенное с неровными краями облако заметно расширялось, заливая мертвенным светом всю округу.
Город еще спал, но в некоторых домах, окна которых выходили на эту часть неба, зажигался свет. Проснувшиеся жители были удивлены и озадачены небесным сиянием. Между тем светящееся облако зависло над городом. Размеры его продолжали увеличиваться, а свечение постепенно угасало. «Медуза» обернулась ярким полукругом и начала двигаться в сторону Онежского озера. Через несколько минут все растворилось, и лишь на востоке оставалось красноватое заревоподобное свечение, наблюдавшееся до восхода солнца...
Необычное это явление, происходившее под Петрозаводском, наблюдало немало людей, и в Академию наук СССР, в редакции газет и журналов поступило около пятисот сообщений очевидцев.
Директор Петрозаводской гидрометеорологической обсерватории Ю. Громов в интервью корреспонденту ТАСС отметил, что «...аналогов (необычного небесного явления.—
Директор Главной астрономической обсерватории АН СССР В. Крат также высказал свою точку зрения ленинградскому корреспонденту ТАСС: «Ярко-огненный шар, стремительно прочертивший небо с юга на север над Ленинградской областью и Карелией ранним утром 20 сентября, наблюдали пулковские астрономы. Сейчас пока еще трудно с определенностью сказать что-либо о его происхождении, так как сведения очевидцев продолжают поступать и анализироваться...»
Поделиться книгой: