Помоги проекту - поделись книгой:
В замусоленной кепчонке, в пальтишке, вытертом до основы и напоминавшем мешковину, он подошел к Орлову и, ухарски цыкнув сквозь зубы тонкой струйкой, спросил:
— И ты не возьмешь?
— Куда?
— На работу.
— Люди нам нужны, — с расстановкой ответил Орлов.
— Они везде нужны. Только вот я не нужен, видно.
— Как зовут-то?
— Роман. Гилязов.
— Холодно, поди, тебе, Роман. Зима на дворе.
— Жалостливый, — протянул Гилязов. — Ты мне про работу.
— Я про работу. Пальто тебе нужно. Вот что.
Был обеденный перерыв. Монтажники грелись, тесно набившись в избушку.
— Справлю, коли заработаю. А может...
— Что может?
— Пропью.
— Не пропьешь!
— Это почему же? — задорно спросил Гилязов. Огляделся, видимо, снова приспичило сплюнуть, но сдержался. И еще его удивили улыбки парней. Откуда тогда Роману было знать, что бригадира понимают с полунамека.
— Скинемся, ребята? — сказал Орлов.
Зашумели монтажники. Петр Сыроваткин положил на стол шапку.
— Дело! Это так! Эх, мало из дома взял... Ничего! Наберем
Орлов собрал деньги. Пересчитал:
— На, Роман. Топай в магазин. Купи одежонку и завтра — на работу. Понял?
— Да ты знаешь, кто я? — Гилязов удивленно ткнул себя пальцем в грудь.
Орлов пожал плечами:
— Скажи.
— Я двенадцать лет сидел...
— Не убежал же. Отсидел.
— Я за дело сидел! За дело!
— Тем более. Понимаешь.
— Да я...
— Брось, — оборвал Орлов. — Ты в магазин идешь?
— Ну, иду...
— Работать у нас будешь?
— Буду.
— Ну, и отправляйся в магазин. У нас перерыв кончается.
Гилязов с недоверчивостью посмотрел на орловцев. Может, милостыней хотят отделаться? Вроде нет.
Мужчины деловито застегивали ватники, натягивали ушанки, варежки.
— А деньги за что?
— Отдашь в получку. Не Христа ради собрали. Заработаешь.
Мимо Гилязова проходили люди, улыбались, подмигивали...
— Где теперь Гилязов? — спросил я у Орлова.
— Как где? В Мирном. В другой бригаде работает. В гости заходит. Женился. Где же ему быть?
Глава пятая, из которой станет ясно, что ручей Ирелях — это не река Нева
По утрам бригадир встречается со своими монтажниками на автобусной остановке. Расписания у транспорта Мирного еще нет. Приходится выходить загодя и ждать. Толпа рабочих вглядывается в сиреневый морозный туман.
Вот и автобус. В нем потеплее. А может быть, кажется. Пока едут — идет «планерка». Времени вполне хватает, если говорить только о деле. Остановка, другая. Часть рабочих выходит. Сейчас орловцы трудятся на трех объектах сразу. Работами ведает совет бригады. Он намечает графики монтажа и сам за ними следит. Как же иначе — не разорваться же бригадиру. Да и всем от этого новшества спокойнее и увереннее: сами постановили, сами и выполняют.
Новая фабрика строится на берегу того самого ручья и, пожалуй, на том самом месте, откуда шесть лет назад после восьмилетних поисков геологи послали веселую радиограмму: «Закурили трубку мира. Табак отличный».
На ручье паруют наледи. Вода еще борется с морозом.
От конструкций фабрики тянет холодом прокаленной морозом стали. Студеные сквозняки гуляют меж гигантских грохотов и отсадочных машин. Полутьма помещения озаряется голубым огнем сварки. Дрожат на стенах жесткие тени и жесткий свет.
Пахнет пригорелым металлом. В стерильном воздухе запахи особенно резки.
Под ударами молотков сталь звенит до странного высоко. Она словно в недоумении, что в такой холод с ней еще что-то делают.
Но вот сдвинул на затылок ушанку Юрий Русинов — жарко. Скинул рукавицы Петр Сыроваткин. Хоть на минутку. Надо проверить, хорошо ли выровнены отсадочные машины. Техника обогащения кимберлитов сложна. Она требует безукоризненной отладки всех агрегатов.
Перекур. Вернее, обогрев в палатке, где свирепо рычит печь. По дороге к палатке киваю на дымящийся ручей:
— Не Нева, Михаил Павлович. Орлов неожиданно говорит:
— Между прочим, еще один человек так же сказал про этот ручей. А потом искупался в нем в половодье. И меня с собой прихватил.
— Кто ж это?
— Да Миша Лейконен. Насос спасали.
Случилось это весной. Затяжной, северной, когда снег играет в прятки с солнцем, хитрит, изворачивается.
Быстрее всего снимают зимнюю шубу комли деревьев. Они первыми начинают прогреваться, и у корня расцветает аккуратная круглая лунка, на дне которой — земля. Затем снег убегает на северные склоны сопок и хитро поблескивает там, синий и ноздреватый. Потом белые островки остаются лишь в ложбинках, рытвинах, глубоких и крутых распадках. И только когда тайга зазеленеет, придержит листвой и хвоей тепло у земли, тогда пропадают, словно уходят под землю, в вечную мерзлоту, снежные последыши.
Из-за вечной мерзлоты весна на севере водообильная, бурная. Некуда деваться талой воде, как по камню, скатывается она по склонам. Враз переполняются русла еще не вскрывшихся ручьев и речек. Паводок бежит по льду промерзших до дна водоемов. Бурливый, словно горный поток.
Когда зимней порой бригада Орлова поставила на берегу ручья насосную установку, никто не мог сказать: достаточна высота козел, чтобы мотор не смыло паводком, или нет? Старожилов в этих местах не было, если не считать медведей. Но и они, как известно, зимой спят.
И вот ярким весенним днем пришло тревожное известие: вода ломает насосную станцию. Единственную, которая питала город водой.
— Айда, ребята, — сказал Орлов, — мы ставили, нам и спасать.
Остановились у берега. Не узнать ручья — раскатился вширь метров на триста! Было что-то дикое, стремительное и неудержимое в этом разливе. Поскрипывают, вылезая из бревен, скобы настила, на котором стоит насос. К нему с берега тянутся трубы.
— Сбивайте плот, — сказал Орлов.
— А как подойдешь на плоту к козлам? Это его на километр вверх по течению надо оттаскивать.
— Да, — протянул Орлов.
— Выйдет, Миша, выйдет, — горячо заговорил Лейконен. — Плот надо посадить на привязь, а веревку через трубы перекинуть и отпускать помаленьку. Потом тем же манером обратно.
— Верно! Все за плот! — согласился Орлов. — А пока мы с Мишей по трубе к настилу поползем. Закрепить его надо. Того гляди, сорвет.
Поползли. Труба ржавая, влажная. Вот-вот сорвешься — и в ледяную воду. Поток быстрый, мелькает внизу солнечными бликами. Голова кружится.
Впереди послышался хруст. Течение, как плечом, поднимало и запрокидывало настил. Поползли скорее. Когда добрались, выяснилось, что настил держится на единственной скобе.
— Ледяная вода-то, — заметил Лейконен.
— Ледяная, — отозвался Орлов.
И они, выхватив из-за поясов топоры, прыгнули в поток. Остервенело, будто злясь, что тело сдает, что ноги сводит судорога, вогнали в бревна скобы. Потом, сжав до хруста зубы, чтоб не стучали, с трудом выбрались на настил. Ноги не слушались. Мышцы свела мучительная боль.
— Попрыгаем, — не то спросил, не то приказал Орлов.
Поднялись, помогая друг другу. Потоптались. Вроде полегчало.
— Трави! Трави! — донеслось от берега.
На плоту к насосу двигались Фесенко и Баранов. Подоспевший Николай Гуц страховал плот веревкой.
Наконец неуклюжее, наспех сбитое сооружение подошло к настилу. Орлов и Лейконен тем временем сняли муфту, соединявшую насос с трубами, ослабили болты, крепившие мотор. Общими усилиями, чертыхаясь, сдвинули с места полутонную махину. Одно неверное движение — и все четверо соскользнули бы с плота в воду. Самим — не так страшно. Насос! Ведь всем жителям города — а их было уже больше тысячи — пришлось бы бегать с ведрами к речке.
Плот почти наполовину затолкали под настил, чтоб не перевернулся от тяжести. И только тогда столкнули на него насос.
Плот осел, накренился. Его выровняли весом своих тел. До берега добрались без приключений...
— История! — закончил рассказ Орлов. — Прямо дед Мазай и зайцы! Спросил потом у тезки: «Ну, как Ирелях — не Нева?» — а Лейконен щурится: «Вот поеду в отпуск, искупаюсь в ледоход на Неве, тогда скажу».
— Не простудились? — спросил я, протягивая руки к печке. На уровне головы в палатке нечем было дышать от жары, а на ботинках снег не таял.
— Когда? — удивился Орлов.
— Да после купанья.
— А... Видно, некогда было...
Теперь Ирелях перегорожен плотиной и создано водохранилище, которое именуется — в шутку, конечно, — «Мирненским морем».
Майское цветение
Дыхание пражской весны мне довелось ощутить в ненастный осенний день — 8 ноября прошлого года.
Мы быстро ехали по извилистым улицам древнего города, и большие руки Франтишека, нашего шофера, словно распутывали перед нами их длинный тугой клубок.
Есть особая прелесть в быстрой езде по старой Праге — здесь никогда не знаешь, какая картина откроется тебе за поворотом. Только что с Карлова моста вы любовались панорамой Градчан — Пражского кремля, и вот уже машина увлекает вас в тесные кварталы Малой Страны: мелькают узорчатые карнизы окон, газовые фонари на кронштейнах, узкие, будто спрессованные фасады домов. Еще несколько сот метров пути — и город уже простирается внизу, под вами — упрямо прорубаются сквозь гору каньоны улиц, плещется вдали черепичное море крыш, и плывут по нему острые шпили и затейливые купола бесчисленных башен...
— Памятник советским танкистам! — торжественно произнес Франтишек и, сделав широкий круг по площади, выключил мотор.
...Дул порывистый ветер, раскачивал голые ветви деревьев. Мелкая сетка дождя падала на блестящие плитки мостовой. А вокруг вознесенного на пьедестал боевого танка бушевало весеннее половодье — буйное радужное половодье живых цветов.
Мы подошли ближе. Здесь были разные цветы. Огромные, перевитые алыми лентами венки, небольшие веночки и просто скромные букетики, прислоненные к пьедесталу.
Франтишек снял фуражку, обнажил редкие светлые волосы, замер на минуту. Потом тихо произнес: «Маженка, жена моя, тоже приносит сюда цветы... Тогда, в мае сорок пятого, она была в Праге...»
И, застенчиво покашливая, этот крепкий угловатый человек рассказал то, что, наверно, уже десятки раз было темой семейных воспоминаний.
Маженке не было тогда и пятнадцати. Она жила вместе с родителями на Панкраце. Старший брат ее вместе с другими чешскими патриотами сражался в те дни с врагом на баррикадах. Фашисты атаковали их, толкая впереди себя заложников — стариков и детей гитлеровцы чувствовали приближение конца и задыхались в бессильной злобе. Был разработан план разрушения города, назначены группы поджигателей и подрывников. Маженку чуть не убили в ее же комнате — бандиты стреляли из автоматов по окнам. Мать увела девочку в подвал. Там и отсиделись. В соседнем доме фашисты забросали подвал гранатами...
А на рассвете 9 мая в город вошли советские танки. Весна была ранняя — вовсю Цвели тюльпаны и сирень. Маженка и ее подруги где-то опустошили целый сад и, забрав цветы в охапку, побежали встречать танкистов. Свежие пахучие ветви ложились на теплую броню. Венки надевали прямо на стволы пушек. Так и шли боевые машины по Праге — нарядные, как невесты.
Поделиться книгой: