Помоги проекту - поделись книгой:
Нас светлые дали зовут...
Встреча с утром всегда будит особые мысли и чувства.
Утро приносит обновленные надежды и свежую бодрость. Впереди большой день — день труда, достижений, новых дорог.
Такое особое чувство хорошо знакомо нам, советским людям. XXII съезд Коммунистической партии, принявший новую Программу КПСС, возвестил новый день в жизни страны. Программа пронизана величайшим историческим оптимизмом, основанным на знании законов развития общества. И тем значительнее этот документ, что он тщательно продуман в целом и в частностях, выверен по чувствам, мыслям и накопленным силам народа.
Что означает Программа, этот Коммунистический манифест XX века, для нас, для молодого поколения? Об этом пойдет подробный разговор на комсомольском съезде, который состоится в апреле 1962 года. Коммунистическая партия, партия Ленина, снова — в нынешних исторических условиях — дает нам главную перспективу жизни. Партия торжественно провозгласила: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
Светлые дороги, ведущие в прекрасную даль, открылись перед нами. И мы уже идем по этим дорогам. Каждый, кем бы он ни был, сверяет свои силы и таланты с планами и целями всей страны.
Целеустремленность советской молодежи родилась не вчера. Мы приняли идеи коммунизма в наследство по эстафете поколений, от старших товарищей — вместе с построенным их руками социализмом, вместе с общенародными заводами и институтами, вместе с передовой наукой и культурой, вместе с опытом революционного творчества.
Идейная, убежденность и рождает среди нас героев, она возвышает наши помыслы. В комсомольской путевке нынешнего поколения юных записаны те же слова, с которыми вступали в жизнь наши отцы:
«Направляется туда, где трудно...»
Для нашей молодежи не было и нет более важной и более почетной задачи, чем выполнять наказы партии, всегда находиться на передовых участках борьбы за коммунизм. Миллионы посланцев комсомола по призыву партии воздвигают электростанции, домны, предприятия большой химии, строят газопроводы, железные дороги, самоотверженно работают на полях и на животноводческих фермах. Их повседневным трудом, как и трудом каждого советского человека, наполняется чаша коммунистического изобилия.
Мы из ЛЭПии
Владимир Леонидович Шелякин, главный инженер участка.
Таежные сказания
Илья Зверев. Бригадир лесорубов. Лицо остроскулое. Узкий нос. Жесткие, сухие губы. Глаза светлые, большие; крохотные, острые точки зрачков, проницательные и умные. Длинные русые волосы свисают в сторону, как крылья. На «Лэпии» Илья — человек незаменимый. Он и печник, и столяр, и плотник, и в технике разбирается. А пимы валяет такие, что, наверное, лучше не найдешь во всей Сибири.
Владимир Майстришин. Среднего роста. Ходит в пушистых унтах, большой меховой шапке и шубе. Подобно Илье, вдоль и поперек исколесил весь Союз. Один из первых строителей Братской ГЭС...
Когда я попросил Илью и Владимира рассказать о своей жизни, они достали потрепанные, видавшие виды тетрадки.
— Иногда балуемся, — сказал Илья.
— Ведем летопись строительства, — уточнил Владимир.
Потом я узнал, что лэповцы зовут их «таежными Пименами».
Дневники, письма, записные книжки, которые мне показали Илья, Владимир и другие строители, пожалуй, расскажут об их жизни лучше, чем это сделал бы я сам. В их записях я ничего не изменил по существу. Только выровнял стиль, поставил заголовки да кое-где прибавил поясняющие комментарии.
Прыжок на тракторе
Это запись из дневника Владимира Майстришина:
«Нам решительно не везет. Сюрприз за сюрпризом. Словно тайга захотела испытать нас на прочность и выдержку. Лес глухой, крепкий, не тронутый ни человеком, ни пожарами. Сосны и кедры такой толщины, что, случалось, одно дерево пилишь в две пилы.
Пробивая просеку, наткнулись мы на незамерзающую топь и почти месяц с утра до ночи строили лежневку. За этот месяц почти разучились говорить. Молча крушили лес, молча швыряли в прорву сосны, молча шли с работы, молча валились с ног и забывались в коротком сне. За ночь телогрейки лишь оттаивали, но не просыхали. На ветру они деревенели, и казалось, были сделаны не из обыкновенной материи и ваты, а из звонкого черепашьего панциря...
Не успели очухаться от этого болота — второй сюрприз. Вышли мы на утес. Склон, по которому предстояло спуститься, круто сбегает в громадную падь. Вниз — метров пятьсот! Оступишься — костей не соберешь... А тут нужно пройти не только самим, но и трактор с дизельной будкой спустить. Как?
Сидели вокруг костра и долго спорили. Пустить технику в обход — потерять месяц, а то и полтора: по болотистым местам снова придется строить лежневку.
— А другого выхода и нет, — наконец сказал бригадир. — От лежневки не уйдешь.
— Архимеда бы сюда, — пошутил Васька Антонов. — Старик наверняка бы что-нибудь придумал.
Но шутку не поддержали. Встав, Васька пошел к обрыву. Через несколько минут он закричал:
— Братцы, нашел! Нашел!..
Спотыкаясь, Антонов бежал к костру. Мы бросились ему навстречу: в чем дело?
...Первой его мыслью у обрыва было: «Вот бы с такой горки да на санках!» Мы все представили себя мчащимися по этой немыслимо дикой крутизне и почувствовали, как тело покрылось гусиной кожей.
А Васька продолжал: «Вот я и подумал: разбился бы или нет? Пожалуй, не разбился бы». Мы все посмотрели вниз, вытягивая шею и ощупывая взглядом крутизну. Самое трудное — миновать первые семь-восемь метров: кажется, что скалы здесь уходит вниз чуть ли не вертикально. А дальше уже пологий спуск, там-то не опасно. Но как преодолеть эти первые крутые метры?
Васька присел на корточки и, сняв рукавицу, начал быстро водить пальцами по снегу. Получились сани с длинным пушистым хвостом. Стерев сани, Васька нарисовал трактор.
— Вы только представьте! — горячился он. — К трактору тросами прикрепляем длинный хвост из неочищенных сосен. Деревья выбираем какие потолще. Трактор тянет сосны и спускается. Хвост цепляется за кусты, за стволы деревьев, что на склоне, и тормозит! Каково?
— А кто же поведет трактор? — спросил Илья.
— Как кто? — удивился Васька. — Известное дело...
— Ты меня извини, — сказал тракторист, — но в кабину я не сяду. И технику угробим, и человеку хана. Это не проект, а бред.
— Бред? — обиделся Васька. И к бригадиру: — Я поведу трактор. Разрешаешь?
Илья кивнул на ребят:
— Как бригада.
Ребята зашумели. Месяц сбереженного времени — не пустяк. Да и не очень интересно снова копошиться в болоте.
— В большом деле всегда есть доля риска, — сказал новоявленный Архимед.
Хвост к трактору приделали огромный и массивный. Деревья выбирали только двухобхватные. На следующий день в полдень трактор был готов к спуску. Немного бледный, Васька улыбнулся товарищам и забрался в кабину. Прощально помахал рукавицей. Затем осторожно потянул на себя рычаг. Гусеницы дрогнули, заскрежетали, поползли к обрыву. Вот они повисли над пустотой, и вдруг громада машины тяжело ухнула вниз. Трос натянулся струной, зазвенел... Но уже сползало вслед за машиной первое дерево, второе. Трос ослаб, и гусеницы коснувшись твердого грунта, быстро заскользили к пологому участку.
Внезапно произошло непредвиденное. Одно бревно, перевесившись через край обрыва, полетело прямо на трактор. Оглянувшись, Васька с ужасом потянул рычаг до отказа. На том месте, где только что был трактор, бревно могуче вздыбило землю. Мы перевели дыхание.
...Заглушив мотор, Васька выбрался из кабины и, ощупывая ссадины и синяки, с удивлением посмотрел на сопку. Снизу она казалась отвесной стеной. Посмотрев на вершину, где стояли мы все, улыбнулся и, набрав полные легкие воздуха, радостно закричал...
Месяц сбереженного времени — это, конечно, не пустяк».
Письма, которых ждут
На небе желтым сиянием пушится тонкий ломоть луны. Вздрагивают звезды. Светает. Лесорубы уже на ногах.
— Ребята, геодезистку не видели?
— Машу-то? Она на трассе...
Вечер. Луна заволакивается морозной дымкой. Давно вернулись лесорубы. А Маши Селезневой все нет и нет...
— Ребята, где же Маша?
— Там, — и кивают в сторону тайги. — Еще не приезжала.
Поздно возвращается Маша. Запорошенная снегом, в клубах морозного пара. В валенках, ватных брюках и телогрейке, в громадной косматой шапке. Щеки, огненно нарумяненные морозом. Глаза большие, темные. Брови тонкие, надломленные посередине. Подходит к столу, наливает в стакан чай. И, с трудом разжимая посиневшие губы, спрашивает:
— Но... и ...ок?
— Да, новичок, — говорю я.
Так мы и познакомились. Как-то, побывав у нее в гостях, я увидел рядом с «Русским лесом» — это настольная книга Маши — стопку писем.
— Получили? — спросил я.
— Нет, не отправила. Нужно было бы писать о другом, а я все о тайге да о работе. Теперь письма у меня вместо дневника.
Секретов там нет, посмотрите...
«20 мая 1961 года. Падунские пороги.
...Работаю я теперь не в лесхозе, а в Управлении строительства и монтажа сетей и подстанций — сокращенно УСМСП. И живу не в избушке, а в большом двухэтажном доме на Падуне.
Тебе не терпится узнать, почему я вдруг сменила профессию? Ведь я выросла в лесу, мечтала стать лесником, оберегать русский лес. После техникума, как ты знаешь, я два года моталась по тайге, пугала браконьеров, тушила пожары. А рядом, совсем рядом, была Братская ГЭС... И мне захотелось жить в большом коллективе, потянуло к строителям.
Не помню, писала ли тебе о том вечере, когда мы, голодные, озябшие, усталые, после двухдневных скитаний по тайге вышли на линию электропередачи Братск—Иркутск.
Вдаль через сопки убегали ажурные опоры. Гудели провода. И шумела тайга. Ровно и сдержанно. Пламенел закат. Ветер срывал с деревьев снежную пыль и поднимал ее над лесом. А провода все гудели и гудели... Глядя на бегущие по сопкам мачты опор, я завидовала тем, кто сумел в глухой тайге сделать такую красоту. И захотелось самой, своими руками сделать такое же, как эти опоры, — воздушное, изящное, такое, чтоб нравилось людям с первого взгляда.
Недавно я окончила курсы геодезистов и теперь работаю на ЛЭП-500, Братск—Тайшет. Участок это новый, необжитый. Ни дорог, ни жилья».
«20 сентября. Турма.
Ты спрашиваешь, какая сейчас тайга. Но разве осеннюю тайгу опишешь? Ее можно сравнить с музыкой, в которой есть колдовство. Она — волшебная...»
«1 октября. Тарея.
Недавно начали земляные работы: роем котлованы и ставим фундаменты для опор. Все шло как по писаному — и вдруг неудача... По моим отметкам экскаваторщик вырыл котлован для опоры и ушел на следующий пикет. И вдруг я обнаружила, что ошиблась в расчетах: котлован был недорыт на полтора метра. От стыда «аири» я не знала куда деться. Но люди в бригаде хорошие: пожурили новоиспеченную «геодезистку» и всё переделали. А скоро сбудется то, о чем я так мечтала: начнем первую опору».
«16 октября. Тарея.
...Вот послушай: Морозом скованная, инеем одетая, в дымке сизой стоит, задумавшись, дремучая, спокойная тайга. Не вздрогнет ветка под кипенью белою, не вскрикнет птица, зверь не зарычит. Лишь иногда треск легкий, выстрел гулкий — от лютой стужи колется земля.
Эти строки пришли сами собой, от радости. Опора почти готова. Первая опора, представляешь? За ней пойдет вторая, третья... десятая, двадцатая... И побегут по тайге провода...»
Надежный парень
Широко расставив ноги и сунув руки в карманы полушубка, на тропе стоял широкогрудый великан. Синие глаза, брови сошлись на переносице. Было в нем что-то сродни красоте окрестных мест — неброское, сдержанное, но такое, что запоминалось с одного взгляда.
— Пантелеймон, — знакомясь, оглушительно прогудел он.
И мне показалось, что, вздрогнув, ответно зашумел лес.
— Видали, какой? — сказал начальник участка, когда мы отошли.— Ручищи, как кувалды, хлопнет — мокрое место останется. Как-то, встретив шатуна, пошел на него с голыми руками. Медведь остановился, заревел — и пустился наутек.
Я прожил несколько дней в бригаде, но вопреки ожиданиям великан подвигов не совершал. Был такой же, как всегда, — будничный, неулыбчивый. Вместе со всеми поутру отправлялся в лес и, усталый, вечером возвращался с трассы. О себе рассказывать не любил. Но однажды, листая дневник Володи Майстришина, я обнаружил две любопытные записи. Они имели прямое отношение к Пантелеймону, которого Володя назвал «надежным парнем».
«29 октября 1961 года.
На днях Лешке Изотову повредило бревном ногу. Как на грех, под рукой не оказалось машины: накануне ушла за продуктами, а Лешку нужно было срочно отвезти в больницу. Он скрежетал зубами и тихо стонал. Тогда Пантелеймон взвалил больного на спину и пошел напрямки через тайгу к зимовью. Идти по снежной целине, да еще с ношей, — дело нелегкое даже для такого силача, как Пантелеймон. Он спотыкался, проваливался в ямы. На полпути оступился и вывихнул ногу, но промолчал. 22 километра он прошел за пять с половиной часов! Добравшись до зимовья, сразу же позвонил по телефону в поселковую больницу.
— Машины нет, — ответили ему,— ушла по вызову. Да и не проехать к вам. Пурга...
— Как же быть? Парню плохо. Он потерял много крови.
В трубке помолчали.
— Давайте так: несите больного до наезженной лесхозовской дороги. Туда подойдет «Скорая помощь».
До лесхозовской дороги семь километров. По сугробам и целине... Пантелеймон срубил палку, туго перетянул портянкой вспухшую ногу и снова взвалил Лешку на спину. Скоро совсем стемнело. Звезд не было. Пантелеймон брел наугад, доверившись чутью.
Через несколько часов он присел, чтобы передохнуть. Лешка был совсем плох: метался в жару и бредил... И вдруг Пантелеймон увидел мигающие огоньки. То была «Скорая помощь». «А я уж подумал: волки», — рассказывал потом Пантелеймон.
Вместе с Лешкой положили в больницу и его».
«2 декабря 1961 года.
Никому не пожелаешь взбираться на Лысую сопку. Дорога крутая, скользкая.
...Два дня гуляла метель. Сугробы перемели дорогу. Вечером буря улеглась, а утром ветер принес оттепель. У подножья Лысой шофер остановил машину и скомандовал:
«Вытряхивайся живо!» Покинул кузов только Пантелеймон. («Мне еще жить хочется».) Положил на плечо бензопилу, медленно зашагал в гору. А мы остались в машине.
— Не впервой же, Саня. Ничего не случится, трогай.
Шофер сплюнул и сел за баранку. Крутизна так опасна, что дверку кабины он держал открытой. Мотор ревел из последних сил. Когда до перевала осталось метров пятьдесят, машина забуксовала. А спустя минуту мы пожалели, что не «вытряхнулись» вовремя. Машину начало сносить вниз. Случилось то, чего так опасался шофер: не держали тормоза... В крытом кузове мы оказались, как в западне. Выпрыгивать было глупо: тут же угодили бы под колеса. И не прыгать нельзя: с каждым мгновением приближался обрыв.
— Баранку, баранку выворачивай! — донесся голос Пантелеймона.
Поделиться книгой: