Помоги проекту - поделись книгой:
Мне могут возразить: мол, работают же люди. Честно работают. А кто спорит? Конечно, работают. Но работают-то на себя! Не для того же государство гигантские средства расходовало, чтобы никогда не получить с них отдачи. Мертвый капитал — дорога, которая бездействует.
Макет города, что висит в кабинете у председателя горисполкома Владимира Николаевича Павлюкова, выполнен старательно. По белым аккуратным кубикам, расставленным в рядки, видишь, как идут улицы; по цвету фона отличаешь, где отроги сопок заходят в город, где река, делая излучину, рассекает город синей межой. Красиво. Правда, все уже здорово выгорело и запылилось — давно, видно, висит.
Сам председатель горисполкома — молодой энергичный человек; он, как мне показалось, живет тем новым, что принес в страну апрельский ветер перемен. Неравнодушно рассказывал о нынешних проблемах города. И что особенно запомнилось, держал себя не так, как еще недавно принимали прессу многие начальники,— не стремился понравиться или покрасоваться — говорил о наболевшем.
— Вот сессию исполкома скоро проведем. Специально по социальным вопросам. Много вскрылось у города проблем. Я тут недавно, а уже окунулся в них...
— И как?
— Непросто. Перестраивать всегда непросто.
Владимир Николаевич обещал показать город, но в те дни забот у него было очень много, так что по городу я ходил сам и всюду видел совсем другую Тынду. Не макетную. Такую, какой она получилась.
Собственно, в городе как бы три поселка или даже четыре. Первый — центральная часть — панельные многоэтажки. Второй, он чуть выше, на сопке — ряды одноэтажных бараков, около которых еще сохранились следы прежней тайги: сосны и лиственницы, здесь самая зеленая часть города. Третий, за шоссе, пожалуй, самый привлекательный — ухоженные частные домики с приусадебным хозяйством, их большинство, хотя есть здесь до сих пор и вагончики, врытые в землю. А четвертый поселок я бы назвал «остатки прежней Тынды» — несколько добротных рубленых домов вдоль шоссе, но судьба их, судя по всему, решена окончательно и бесповоротно — многоэтажки уже вытесняли и их.
Дома, город, архитектура — как известно, след нашей культуры. Он останется после нас, после нашего поколения первопроходцев 70-х и 80-х годов. По этому стилю потомки станут судить о нас — о нашем умении жить, работать, мыслить.
Что им расскажет Тында?
Невзрачный город, выштампованный в Москве: панели доставлялись из Москвы и соединялись в дома московскими же строителями. Таковой, серийной, получилась Тында, ее центральная часть. Она неотличима от новостроек Чертанова или Бибирева, Филевской поймы или Зюзина.
А надо, чтобы отличалась. Север все же! Зимой морозы до пятидесяти градусов. Давят неделями. Панели насквозь промерзают, в комнатах на стенах, случается, наледи нарастают, лед искрится. Особенно в тех домах, что построили из панелей местного домостроительного комбината. Впрочем, и в сборно-щитовых домиках зимой тоже не жарко, а они составляют добрую половину жилого фонда, которую не увидишь на макете.
Однажды мне довелось ночевать в таком домике-общежитии. В комнате круглые сутки горел «козел» — самодельный мощнейший электронагреватель, рядом с ним — жарища, а термометр на стене показывал только плюс четыре. Окна и два угла затянул толстый слой льда. Конечно, все спали одетыми. Легли, а ребята мне и говорят: «Вы бы унты на стул положили».— «Зачем?» —спрашиваю. «За ночь примерзнут к полу».
А как ночуют те, кто постоянно живет в вагончиках,— не знаю. Чисто символическое это жилье, открытое всем ветрам и морозам. Его тоже нет на макете города.
Остро не хватает в Тынде жилья. Очень остро. Председатель горисполкома так и сказал, что едва ли не самая важная здесь проблема — жилищная: «Строят много, а еще больше не хватает».
Москвичи же потеряли к Тынде всякий интерес. Они, шефы города, нового строительства не хотят теперь начинать, а начатое еле тянут. Их можно понять: невыгодно ездить за семь верст киселя хлебать да еще со своим киселем. А откуда выгоде быть? Чтобы обогреть, к примеру, панельный поселок, за зиму на отопление нужно израсходовать столько же средств, сколько стоит сам поселок.
И как следствие этого — город задыхается от дыма и сажи. Зимой снег всюду черный. А воздух на зубах скрипит. Ночью звезд над городом не видно, солнце же и в полдень мутным видится, как сквозь пелену. Стойкий запах серы и на улице, и в домах. Привыкли к нему, не замечают. 147 котельных разместились на небольшом пятачке. 147 труб (!), о которых никто не подумал, когда создавали образ нового города. Правда, сейчас число их поубавилось, но едва ли не каждое здание имеет свою котельную.
Как сказали мне в местной гидрометслужбе, ведущей контроль за чистотой воздуха, уже давно все предельно допустимые концентрации пройдены. Впрочем, это видно и невооруженным глазом. Интересуюсь:
— Есть ли очистные фильтры на трубах котельных?
— Конечно, есть... Должны быть... Только они давно не работают.
— Почему?
— Котельные ведь под мазут строились, а у нас уголь. Вот пылью трубы и забиваются, выходят из строя.
Просчитались создатели «научно обоснованной программы БАМ» — не нужна, оказывается, на Дальнем Востоке тюменская нефть, там своя есть, и на экспорт она тоже не нужна. Вот и остался БАМ безработным, отсюда и неразбериха с экологией. А выход из ситуации с топливом, конечно же, нашелся, но не тот, на который рассчитывали,— тот, что сам собой получился.
Южноякутский уголь стал топливом для котельных Тынды. Хотя поначалу его планировали экспортировать в Японию. Японцы даже кредит выделили в миллиард с лишним долларов на освоение нового бассейна. Но поспешность оценок опять подвела творцов «экономной экономики». Низкого качества пошел уголь на-гора. Ни то ни се. От намеченных экспортных поставок пришлось отказываться. Вот и идет «высококачественное» топливо в котельные, другого пути у него просто нет, лишь малая доля его удовлетворяет требования экспорта.
Где уголь — там пыль, копоть, грязь. Я в гостинице глазам своим не поверил: меж створок окон черный слой гари, едва ли не с палец толщиной.
О чем тут говорить? О какой экологии? О каком здоровье природы? И горожан, конечно...
Гидрологическая экспедиция очень удачное себе место для базы выбрала: вроде бы и в Тынде, и нет. Зеленая зона на берегу реки. Дома рубленые. В экспедиции — в основном ленинградцы, много лет они уже здесь. И на много лет им работы осталось: городу не хватает воды! На верхние этажи домов она далеко не всегда подается. Лимит жесткий.
Казалось бы, река рядом. В чем проблема? А проблема в том, что водными ресурсами нужно уметь пользоваться. Не водой, а именно ресурсами. Зачерпнуть воду из реки каждый сможет, а вот реку сберечь...
Когда строили БАМ — отсыпали насыпь, возводили мосты,— никто и не вспоминал о водных ресурсах. Воды, что ли, жалко — вот река. Но ведь река — это не только вода, это еще и берега, и дно, и притоки, и родники... Целая природная система, где все веками отлаживалось, регулировалось. Нарушили одно, тотчас изменится другое. Вроде бы прописная истина.
Так нет же. Сооружая одно, ради сиюминутной выгоды разрушали другое.
В самом городе, около железнодорожного моста, изуродовали реку, как могли. Карьеры, уже брошенные, то здесь, то там указывают места, где строители черпали из реки гравий, песок. Черпали, как придется и сколько нужно. И вычерпали! Дорогу построили, а реку...
— Мы предупреждали, нельзя так обращаться с природой,— говорит мне Николай Иванович Калашников, один из руководителей гидрологической экспедиции.— Не простит она. Никто нас и слушать не пожелал.
Смотрел я на Николая Ивановича, на его грустное лицо, на глаза, в которых погас огонек, все заволокла тоска зеленая и безразличие стороннего наблюдателя. Допекли человека: безразличие просто так не появляется. От безрезультатной борьбы, длящейся много лет, у любого руки опустятся.
— Катастрофы пока нет, но вода в Тынде упала на полтора метра. Река теперь промерзает до дна,— продолжал Николай Иванович.— А промерзает река — гибнут рыба и водная растительность. Многое меняется... Беда и в том, что лес рубить начали. В первую очередь там, где он гуще — в водоохранной зоне. Пойменные леса под топор пошли! Теперь сохнут болота, исчезают ручьи, подпитывающие реки... Вот это уже очень опасно. А то, что не вырубают, сгорает. Вдоль полотна БАМа пожары каждое лето. До осени горит тайга, тлеют мхи. Кругом пустыня.
Николай Иванович помолчал, а потом с горечью добавил:
— И все-таки даже не порубки и не пожары так навредили природе, как сам БАМ.
— Почему?
— Видите ли, трассу дороги проложили крайне неумело. Выбрали самый легкий путь, подешевле. А потом хоть трава не расти. Насыпь БАМа почти всюду идет по долинам рек. А что такое насыпь для реки? Это же дамба вдоль берега. Вот и вышло, что от реки как бы один берег отрезали: сток с «отрезанного» берега совсем другой — он заметно уменьшился. И нет прежней реки. Уровень ее обязательно понизится...
—...зато повысятся затраты на содержание дороги,— продолжил я мысль собеседника, придав ей экономический оттенок.
Действительно, как же поразительно все в жизни (в природе и в хозяйстве) взаимосвязано. Вроде бы сэкономили на малом, а разоряемся теперь и долго еще будем разоряться на большем.
С детства помню такой каламбур: из ничего бывает ничто, а из того, что чем-то было, будет нечто. Так вот. Наше «нечто» — вода, которая теперь благодаря дамбе-БАМу не доходит до реки, но куда-то втекает. Куда? Сколько-то ее застаивается ныне в новых болотцах вдоль трассы. Сколько-то испаряется. А сколько-то уходит в саму насыпь.
Эти места зимой сразу видны. Здесь идет вспучивание — на дороге вырастает бугор. И рельсы расходятся. Вода ведь, как известно, при замерзании расширяется. Значит, ремонтным работам быть здесь вечно.
Пока эти «запланированные» в общем-то бугры железнодорожники объясняют необустройством линии. Мол, десятилетиями должна мерзлота вылежаться под дорогой. Убийственное своим невежеством объяснение. Зачем собственные просчеты, собственное незнание валить на мерзлоту?
Железные дороги в Сибири начали строить не сегодня и не вчера. Почти сто лет назад появился Транссиб, значительная часть которого тоже проходила в очень суровых условиях. И именно тогда строители впервые (!) узнали про вечную мерзлоту, это чудо природы, но инженеры сразу же нашли приемы сооружения дороги на мерзлоте. У строителей появились две заповеди. Первая — мерзлоту нельзя разрушать. Вторая — обязательный дренаж, чтобы не было подпитки грунтовыми водами. Как видим, все поразительно просто, ничего мудреного, все доступно для восприятия даже человека необразованного.
Тачками, кирками да лопатами строили Транссиб, а таких темпов строительства на механизированном «до зубов» БАМе и не знали. 687 верст — в худший год! — имели наши предки на Транссибе. А сколько в лучшие годы делали на БАМе? Около половины того... Транссиб сразу же после постройки пропускал грузы, а БАМ до сих пор не работает. Да что сравнивать? Очень уж не в нашу пользу сравнения.
Выходит, утрачены, порастеряны традиции лучшей в мире школы железнодорожных изыскателей и строителей? Российской школы, которая вывела Транссиб в число памятников инженерной мысли человечества!
Воду в город Тында подают по водоводу. За 16 километров! Вьется теперь по сопкам труба из источника, который нашли гидрогеологи. 16 километров позора. Во что обходится водичка городу, стоящему на берегу реки Тында, узнать не пришлось. Никто не считал. Но чтобы не перемерзал водовод в пятидесятиградусный мороз, думаю, кое-какие затраты необходимы. И немалые.
Так что работать гидрологической экспедиции в Тынде целую вечность. Тем более что лесозаготовители уже подбираются и к соседним рекам.
Неподалеку от тындинского хлебозавода стоит барак, а в нем конторы, конторы. Одна из них — территориальная гидрохимическая лаборатория. Не контора — вулкан. Начальники в этой лаборатории не удерживаются, вакансии постоянны.
Экологическая лаборатория — на уровне каменного века. Ни приборов, ни техники — ничего. Только стол и стулья. С каждым анализом, с каждой пробиркой — в Благовещенск. На месте — ничего.
Поэтому все, что говорила мне поначалу Ольга Игнатьевна Яковлева, постоянно, как здесь шутят, исполняющая обязанности очередного сменившегося начальника, я слушал с сомнением: и как осуществляется контроль за водопользованием, и как экологи участвуют в госкомиссиях по приемке построенных в Тынде объектов, и даже как занимаются наладкой оборудования очистных сооружений — обо всем этом здесь можно не писать. Развесистая клюква.
Что может лаборатория без приборов? Без должного штата? Что могут предприятия, на которых либо вовсе нет очистных сооружений, либо есть, но очень малой производительности и ненадежные в работе.
Почти во всех котельных промышленных предприятий Тынды нет шлакоочистки, шлак поступает в водные отходы. И — появился спасительный для бюрократов термин «недостаточно очищенные стоки».
— Что значит «недостаточно»? — взорвался я.— Да они же вообще не очищены. Им негде было очищаться!
Лишь то, что в трубах застревает, только то не сбрасывается в реку.
13 тысяч кубометров в сутки неочищенных-«очищенных» стоков дает Тында... Делюсь своими познаниями с Ольгой Игнатьевной. На ее лице легкое смятение. И потом пошел у нас нормальный, деловой разговор. Без клюквы.
Собственно, в тындинскую гидрохимлабораторию я попал отчасти случайно — обстановка привела. Думал, что кто-то же должен за экологический порядок в городе отвечать, спрашивать с нарушителей. Горисполкому не до того.
Воздух в Тынде отдан метеорологам, вода — гидрохимикам. А что они могут? Ровным счетом ничего. Прав у них нет, одни обязанности. Получается, что службы контроля — тоже наследие прошлых времен, они фактически созданы для галочки, мол, смотрите, в Тынде тоже экологию почитают. А в то же самое время банно-прачечный комбинат, например, у всех на виду прямо в реку, на лед сбрасывает пенные грязные стоки. Сам видел! Городская свалка долгое время тоже прямо на льду реки была, паводок как бы «служил» в горисполкоме, отвечал за уборку свалки. И по сей день ему не дали отставки, работает сезонный труженик. Железнодорожники тоже не стесняются, и они ему работу подкидывают...
С тяжелым сердцем уезжал я из Тынды, из города моей научной юности. Конечно, я был тогда малюсеньким винтиком в большой машине, но все равно и я виноват, что так все вышло. Не воспротивился, не поднялся против, подчинился произволу, значит, тоже виноват. А были же и в годы застоя силы сопротивления. Были! Им не давали трибуну, отказывали в публикации, всячески третировали, но они все равно стояли за правду.
Не сразу я понял доктора экономических наук Василия Федотовича Бурханова, ныне покойного, но не побежденного бюрократами. Он предлагал строить дорогу на восток не с выходом у Амура, а севернее, через Мирный на Якутск к Магадану. Трасса эта стоила бы дешевле, пропускная способность у нее была бы в три раза больше, чем у БАМа из-за благоприятного рельефа местности. И экономический смысл у этой дороги был: в Якутии, на Колыме есть грузы!
...Я уезжал. Город снова превратился в белокаменный остров и скрылся за сопкой.
Нет, у живущих ныне на БАМе должна появиться уверенность в завтрашнем дне. Перестройка не пройдет мимо. Ошибки надо исправлять: люди имеют право надеяться, что эта земля станет их родным домом. Мгла над Тындой обязательно рассеется.
Назад, к бедуинам?
Уровень жизни кувейтцев довольно высок. Они живут в больших благоустроенных квартирах или в собственных домах. Однако в выходные и праздничные дни многие стремятся за город, в пустыню — «пожить так, как жили предки». Не остается в стороне и сфера бизнеса. Проезжая мимо настоящих бедуинских палаток, раскинувшихся среди песков, можно заметить приютившиеся возле них «мерседес» или «тойоту». Это раскинули свои лавочки-палатки предприимчивые хозяева. Палатки убраны бедуинскими коврами, в них расставлена утварь. Здесь же варят и подают традиционные чай и кофе с кардамоном — заходи, отведай. Рядом — неизменный верблюд. Демонстрируется упряжь. На верблюдах красочные попоны, их шеи украшены помпонами из красной шерсти, на спинах нескольких из них — сооружения типа паланкина, которыми пользуются для длительных переездов бедуинские женщины. В такие дни устраиваются скачки на лошадях и на верблюдах.
В последние годы отреставрирован исторический памятник Кувейта — Красная Крепость в городе Джахре. Во время празднования Дня независимости здесь проводятся фольклорные фестивали.
К празднику крепость украшают традиционными бедуинскими коврами и национальными флагами. Посреди центральной площади деревянный помост, выстланный коврами. Для зрителей возведен навес, укрывающий гостей от уже жаркого в конце февраля кувейтского солнца. Школьники младшего и старшего возраста, ученики школ Джахры готовят целую программу, которая включает национальные танцы, песни, демонстрацию народных костюмов и, наконец, свадебную церемонию.
Издавна в Кувейте, как и в других странах Востока, костюму придавали большое значение. До сих пор очень распространенным подарком остаются одежда или ткань. Раньше шейх племени для того, чтобы прослыть в народе добрым и заботливым властелином, регулярно рассылал отрезы на платья женам своих менее процветающих соплеменников. У бедуинских племен был обычай в праздник Ид-эль Фитр, следующий после Рамадана, раздавать «кисву» (ткани на новые платья) своим женам и слугам.
Иногда платье выполняло самую неожиданную функцию. В 20-е годы, например, существовал обычай, по которому хозяйка могла пригласить гостей, вывесив на шесте перед палаткой свою нарядную одежду. Увидев этот сигнал, даже незнакомые люди могли воспользоваться гостеприимством хозяев.
Мужчины выглядят очень похожими один на другого в традиционной диш-даше белого (ее носят в торжественных случаях или повседневно в жаркое время года), серого, синеватого или коричневатого (для холодного времени года) цветов и головном платке (белом или в красно-белую клетку). Значительно реже можно увидеть платок в сине-белую, коричнево-белую или зелено-белую клетку. Основное украшение, надетое по поводу праздника, перевязь или пояс — тканые, плетеные, кожаные или чеканные, а также кинжалы в серебряных или позолоченных ножнах. На некоторых мальчиках поверх белой дишдаши надеты расшитые золотом черные безрукавки. Обувь мужской части населения Кувейта очень проста. Практически в любую погоду это кожаные шлепанцы, надетые на босую ногу.
Вышивка золотом и серебром — один из самых старинных видов рукоделия. Ее здесь делали еще в IV веке до нашей эры. И в наши дни вышивка металлическими нитями в странах арабского Востока в большой моде. Причем если раньше использовали золото, серебро и полудрагоценные камни, то теперь применяют драгоценные металлы редко. Мотивы же вышивки остаются традиционными. Обычно это рисунок из причудливо переплетающихся геометрических фигур или цветов, иногда орнамент из птиц — например, павлинов. Искусство веками передается из поколения в поколение. Но в последние годы все большую конкуренцию составляет машинная металлическая вышивка.
Ею украшают не только платья женщин — аби, но и покрывала, которыми кувейтские женщины традиционно закрывают головы и лица. На праздниках случается встретить девушек с непокрытыми головами и даже с распущенными волосами. Но это не типично для кувейтской женщины в обществе, и единственным оправданием служит юный возраст участниц представления.
Нельзя не упомянуть об украшениях, так любимых кувейтскими женщинами. В Кувейте трудно найти даже совсем маленькую девочку, руку которой не украшал бы золотой браслет, а в мочках ушей не блестели бы серьги. Традиционно бедуинские украшения изготавливались из серебра, иногда в серебро оправлялась бирюза, а вместе с бирюзой камень красного цвета, например, коралл. В наши дни даже бедуинские женщины все реже носят серебряные украшения — в моду вошло золото. Впрочем, в этом отношении кувейтские женщины не оригинальны...
Дидье Дененкс. Выстрелы из прошлого
Глава первая
Саид Милаш
Дождь начался в четыре часа. Саид Милаш подошел к бачку с бензином, смочил в нем тряпку и вытер испачканные краской руки. Сменщик, рыжий парень по имени Раймон, встал на его место у печатной машины. Плакаты мерно ложились на подставку под резкий звук открывающихся клапанов. Время от времени Раймон подхватывал лист и перегибал его, чтобы проверить точность совмещения наносимой краски.
Какое-то мгновение Саид наблюдал за ним, а затем, решившись, попросил один из контрольных плакатов. Быстро одевшись, он направился к выходу из типографии, показав дежурному разрешение на уход в связи с болезнью родственника. В третий раз за последние десять дней.
Он шел мимо жалких ресторанчиков и маленьких гостиниц. Раньше они принадлежали французам, но со временем бывшие хозяева продали свои заведения алжирцам, которые сохранили их прежние названия.
Единственным исключением было кафе «Джурджура». Саид толкнул застекленную дверь кафе и очутился в большом зале. Привычный запах опилок и сырости исходил от свежевымытого пола. Человек десять, сидя у печки, наблюдали за двумя игроками в домино, и никто не обратил на него внимания.
Саид подошел к бару.
— Лунес пришел?
Хозяин отрицательно покачал головой и налил ему кофе.
Звук дверного колокольчика был едва слышен из-за стука фишек домино.
— Привет, Саид. Извини, опоздал: патрон не отпускал...
Саид обернулся и положил руку на плечо Лунеса.
— Главное, ты здесь. Пойдем в подсобку, нам осталось меньше часа.
Они вошли в маленькое помещение, заставленное ящиками и бутылками. На столе громоздились кипы бумаг, рядом с черным телефоном лежали счета.
Саид снял со стены рекламу, предлагавшую вина «Пикарди», вынул ее из рамки и осторожно вытащил листок, спрятанный между паспарту и плакатом. Лунес устроился за столом.
— Знаешь, «Реймс» не выдержит. Уверен, что он выдохнется до конца чемпионата.
— У нас есть более серьезные дела, чем разговор о футболе. Позвони руководителям всех пятнадцати групп. Скажи им одно слово «Рекс», они поймут. А я за это время переговорю с уполномоченными районов.
Они поставили машину в квартале Ла Вилет на бульваре Мак-Дональда, сразу за остановкой кольцевого автобуса, и направились ко входу в метпо. Находившаяся неподалеку казарма жандармерии казалась пустой, хотя стоянка перед ней была заставлена синими автобусами, в которых возят республиканские роты безопасности, в просторечии называемые по первым буквам — ЦРС.
Поезд тронулся. Контролер метрополитена заставил их немного подождать, прежде чем прокомпостировал билеты. Лунес подошел к плану и ткнул пальцем в станцию Бонн-Нувель.
— Пересадку можно сделать на Восточном вокзале, а потом на Страсбур-Сен-Дени.
— Лучше на Шоссе д"Антен. Ехать дольше, но зато у нас будет всего одна пересадка.
На каждой остановке в вагоны входили алжирцы. На станции «Сталинград» поезд был уже переполнен ими, и редкие пассажиры-европейцы стали оглядываться с тревогой. Саид усмехнулся, ибо вспомнил о плакате, который выпросил у Раймона перед уходом из типографии. Вытащив его из кармана, осторожно развернул и показал Лунесу.
Поделиться книгой: