Помоги проекту - поделись книгой:
— Интуиция,— ответил Андрей.— Поверишь ли, чистая интуиция.
Он нисколько не хвастал и не кокетничал, я ведь видел его в работе. Да здравствует интуиция, в основе которой опыт, логика и знание предмета, которым ты занят!
В двадцати шагах от могильника
Было сделано еще несколько существенных находок, вдвойне весомых оттого, что их не планировали. Рельеф в районе могильника, как я говорил, довольно сложный: кочки, дюны, остатки землянок, какие-то ямы. Непосвященному такая картина мало что скажет. Станюкович же видел в ней определенную логику. Прощупав магнитометром подножие одной из дюн, обнаружил под ней скопление металла. Позже мы сочинили такую шутку: «Отберите у Станюковича магнитометр. Ему легко открытия делать, а нам придется опять копать». Под той дюной Андрей предположил не обнаруженное ранее беринговское строение.
Первые находки пошли, едва мы углубились под снятый дерн: спекшиеся буро-коричневые комки шлака, разъеденные ржавчиной обломки гвоздей, корабельный болт. Встречались угли, кусочки древесины, окислившегося металла. Что-то здесь, безусловно, плавили. Тогда Андрей и сказал, что наверняка найдена кузница лагеря Беринга. Согласно Стеллеру, после принятия решения о разборке разбитого, затянутого песком пакетбота «Св.Петр» и строительстве нового судна (на нем-то и добрались потом оставшиеся в живых члены экспедиции до Камчатки) была устроена кузница. В ней «выковали пешни, ломы и молоты», необходимые при строительстве, для чего из плавника выжигали уголь. Предыдущие исследователи, посещавшие бухту, даже предположительно не указывали место расположения кузницы.
Чем глубже мы зарывались в дюну, тем интересней открывалась картина: куски какой-то деревянной перегородки, целые залежи металлических оплавленных комьев. В метре от этого с помощью магнитометра нащупали груду спекшегося металла, внутри которой нашли топор, зубило, полоску с отверстиями, гвозди, крючья — предметы с корабля Витуса Беринга. Десятки их были очищены от песка, зафиксированы, завернуты в бумагу.
Датчане, работавшие за соседней дюной, все чаще подходили посмотреть на странное сооружение, которое явственно проступало в нашем раскопе. Один из них, журналист Дэвид Сиэрс, американец, живущий в Дании, проявлял особое любопытство. Высокий и улыбчивый бородач, угощавший всех мятными таблетками, он без конца щелкал фотоаппаратом.
Расчищенная конструкция из корабельных досок, кирпичей и песка оказалась добротным кузнечным горном. О том, как он работал, предстоит еще поразмышлять. Меня смутило наличие кирпичей, откуда они? Ответ мгновенно подсказал Станюкович: «Из корабельных каминов».
Дэвида облепили комары, мешая снимать. Отбиваясь от них, он вытащил блокнот, вроде собираясь что-то записывать, полистал его и вдруг с возмущением произнес: «Комар. На фиг нужно?»
Мы так и грохнули. Настолько это было в точку и неожиданно.
— Дэвид, а что еще у тебя в блокноте?
Хохотавший вместе со всеми Дэвид прочитал по слогам составленный им разговорник: «Доброе утро, комар, спасибо, на фиг нужно». Такой джентльменский набор для общения.
Кроме горна, откопали обрубок мачты большого диаметра, стянутый металлическим кольцом с крючьями. По-видимому, мачта использовалась в качестве подставки под наковальню. Все найденное взято в Москву, где будет изучено и спасено от дальнейшего разрушения. К примеру, деревянные части отправят в Химико-технологический институт имени Д.И.Менделеева, где разработана уникальная технология консервации древесины. Но, и это хочу подчеркнуть, все находки в обязательном порядке вернутся в музеи Камчатки и Никольского.
... Несколько дней на ближайшей к раскопу сопке сидел и тоскливо лаял, поглядывая в нашу сторону, одинокий песец. И вот песец исчез. Готовимся к отъезду и мы. Пришел вечером на могильник, чтобы постоять над останками в одиночестве. Наверное, не один я ощущал в эти дни волнение от того, что прикоснулся к некой тайне, став свидетелем того, что было спрятано от человеческих глаз два с половиной столетия.
Дует ветер. Большой отлив обнажил рифы и отмели. Стою у могилы командора Витуса Беринга. Вот он в гробу, явно тесноватом для его могучей фигуры. Руки сложены на груди, ноги вытянуты. Так было. А теперь — истлевшие от времени и сырости доски, несколько темных костей, череп...
Вспоминаю, сколько препон пришлось преодолеть экспедиции, чтобы осуществить эти раскопки. Против вскрытия могильника возражали, в частности, заместитель председателя Молодежного совета МГУ по охране природы, координатор исследований по программе «Командоры» А.В.Зименко и директор Центра по рациональному использованию природных ресурсов Алеутского района В.Ф.Севостьянов. Я читал их статью в «Алеутской звезде» дважды, до начала работ в бухте Командор и после. Первое прочтение вызвало одобрение: люди ратуют за сохранность бухты, «единого историко-культурного и мемориального комплекса». Читая статью второй раз, по окончании экспедиции, знал уже, что нет никакого единого комплекса, а есть разъедаемая морем бухта с затерянными в ней ценнейшими историческими памятниками, до которых у местной власти руки попросту не доходят. Знал я и то, что если за раскопки берутся не варвары-дилетанты, а грамотные специалисты, то хуже от этого памятникам быть не может. Успех «Беринга-91» принесет пользу тем же Командорам. Это и общественный интерес, и заинтересованность той же Дании, и немалые средства от неизбежного теперь туристского бума.
Ну да ладно, главное — мы нашли Беринга...
Ко времени, когда пограничники (они очень помогли нам, и им за это спасибо) опять показались на рейде, Звягин с помощником законсервировали черепа, покрыв их воском с канифолью, сняли гипсовый слепок с черепа Беринга. Останки были разобраны, пронумерованы, упакованы в бумагу и ящики. Беринга же вырезали вместе с землей, блоком килограммов в 300. Весь раскоп был аккуратно засыпан, а сверху установлен большой деревянный крест. Мы увозили прах мореходов, оставив на берегу память о них.
Все шесть контейнеров погрузили на пограничный корабль. Спустя 250 лет после отплытия командор возвращался на Камчатку.
Каким был Витус Беринг?
Судя по историческим и археологическим данным, принадлежность останков из захоронения А12* капитан-командору Витусу Берингу не вызывает сомнений. Это, безусловно, облегчает судебно-медицинскую идентификацию личности. И все-таки лишь исследования скелета могли дать исчерпывающий ответ. К ним мы и приступили осенью прошлого года в Москве, в Институте судебной медицины. В работе — и на острове Беринга, и в лабораториях Петропавловска-Камчатского, и в Москве — мне постоянно помогали: антрополог Андрей Белковский, историко-географ Сергей Епишкин, коллега по институту Михаил Березовский. Я благодарен также всем коллегам по отделу, без помощи которых эта работа была бы невозможна.
Останки Беринга сохранились несравненно лучше других. Сказалось, видимо, то, что капитан-командор — единственный из всех погребенных в этом могильнике был похоронен в гробу, хотя и без дна, сколоченном, вероятно, из толстых корабельных досок. Тем не менее очертания тела были весьма фрагментарны и лишь приблизительно соответствовали прижизненным контурам. Пришлось восстанавливать фрагменты черепа и длинных трубчатых костей. Реконструкция черепа — работа кропотливая и тонкая — осуществлялась двумя способами. Мы, сделав множество расчетов, математически смоделировали его, а М.Н.Елистратова, крупнейший специалист в этой области, полагаясь на свой опыт и интуицию, пользовалась методом пластической реконструкции. И наш вариант, и ее оказались очень близки.
Не буду вдаваться в подробности и рассказывать о средствах и методах изучения останков, это сугубо специальная область, скажу только, что мы старались быть предельно объективными, но, естественно, радовались, когда полученные данные совпадали с фактами исторических документов.
Итак, нам удалось установить, что исследуемые останки принадлежат мужчине европеоидной расы (более конкретно — среднеевропейскому расовому типу), который распространен по всей Европе, но основной ее ареал — Североевропейская равнина — от Атлантики до Волги. (Известно: Беринг — датчанин.) Диагностика пола показала, что репродуктивная функция у индивида не нарушена и он мог иметь, по крайней мере генетически, многочисленное потомство. (Один лишь факт: жена Беринга, Анна Матвеевна, отважившаяся сопровождать мужа в экспедициях, только за пять лет экспедиционной жизни потеряла пятерых детей...) Роста человек был среднего (немногим более или менее 170 см), веса — среднего (немногим более 70 кг); наиболее вероятен мускульный тип телосложения. Возраст — от 57 до 66 лет, предположительно — 61 с половиной. (Беринг родился в 1681 году, умер в 1741-м.)
Размеры скелета, как я сказал, средние, а вот кости, особенно лопаток и конечностей очень массивные; сильно выражен мышечный рельеф. Несколько лет назад мы производили идентификацию костных останков чемпиона мира 1922 года по тяжелой атлетике Сауля Халлапа, и меня тогда поразила степень адаптации скелета к силовым нагрузкам. Так вот, исследуемый нами индивид мало чем уступал С.Халлапу и не мог не выделяться своей физической силой. Вне сомнения, для него с юности была привычной работа, связанная с поднятием тяжестей. (Беринг всю жизнь был связан с морем, а работа моряка на парусном флоте — для сильных людей.)
Установлены и заболевания, которые перенес Беринг в старшем детском возрасте, и одно из них — краниостеноз — могло отзываться головными болями всю жизнь. Остеохондроз, развитие деформирующего артроза — это уже болезни стареющего Беринга, но вот хорошее в целом состояние зубов опровергает предположение, ходившее до сих пор, что он умер от цинги. Причина смерти пока не установлена. Очевидцы пишут об «антоновом огне», который «сжег» его, но это название нескольких болезней. Быть может, проведенный спектральный анализ костей прояснит вопрос. Есть предположение об инфекционном гепатите, разносчиками которого были корабельные крысы.
Теперь попробуем нарисовать портрет Витуса Беринга — на основе исследований признаков внешности. Лицо асимметричное: левая часть более высокая и узкая, правая — более широкая и низкая. Это так называемый левый тип асимметрии головы, характерный для большинства людей. Нос довольно узкий, лоб тоже. Глазницы высокие. Шея толстая и мускулистая.
Это лишь отдельные штрихи словесного портрета, в научном описании он куда как подробнее и сложнее. И когда мы сопоставили этот подробный словесный портрет с прижизненным портретом дяди (1617—1675) Витуса Беринга (а именно этот портрет принимали — правда, предположительно — за портрет самого капитан-командора), то установили, что из 34 сравниваемых признаков только половина — общая. В основном различия касаются полноты. У дяди лицо одутловатое, как бы болезненно «опухшее», со сглаженными чертами, набухшими веками. У человека из захоронения А12, судя по фактуре костной ткани черепа, лицо средней полноты с умеренным жироотложением в области щек и подбородка.
Вывод однозначен: это разные люди, но, вполне вероятно, родственники. Любопытно и сравнение «нашего» Беринга с фотографией, сделанной с литографии его праправнука А.А.Тимашова-Беринга (1812—1872). Эту фотографию нам предоставили после завершения реконструкции, и мы с удовлетворением отметили, что, несмотря на различия высоты лба и строения подбородка,—сходство явное, заметное даже непосвященному.
К скульптурной реконструкции головы Беринга мы шли долго. Вот, смотрите, на снимке: череп, найденный в захоронении; череп, точнее, гипсовый слепок, сделанный еще на Командорах; череп с восстановленными носом и челюстью; череп с восстановленной половиной лица; гипсовая голова, но еще без волос. И наконец — бюст, тонированный под бронзу, с прической и в мундире. При создании этого бюста мы пользовались методом реконструкции антрополога М.М.Герасимова.
Мы несколько омолодили Беринга — бюст изображает человека лет 50-55. Этот период в жизни Беринга был предельно насыщен событиями. Изображенный находится в состоянии душевного равновесия. Голова слегка обращена влево, веки чуть приопущены. Именно такое положение головы, по мнению психологов, характерно при выполнении зрительно-пространственных задач, восприятия музыки и ритмических звуков природы. Взгляд как бы обращен внутрь себя. Командор словно эмоционально оценивает обращенные к нему вопросы.
Много сомнений мы испытали по поводу прически. Не секрет, что у мужчин, страдающих нраниостенозом, наблюдается раннее облысение . Мы посчитали возможным — более скульптурным, что ли, — изобразить лобные залысины и теменную лысину, когда они еще не объединились.
Особенности прически и мундира моделировались по историческим материалам 1732—1742 годов. Тогда уже уходили в прошлое пышные парики стиля Луи, в моду входили прусские парики — стянутые волосы, косички с бантом. Но до парика ли было моряку, находящемуся в долгом плавании? Потому мы и остановились на гладко зачесанных волосах, стянутых бантом в косичку.
Да и с мундиром были сложности. Капитальный труд А.Висковатова по истории одежды (1896 г.) подсказывал, что во времена Петра I и некоторое время после морские офицеры носили скорее всего форму пехотных или артиллерийских офицеров. На Беринге — форма, близкая к форме офицеров Семеновского полка, которая была в 30-х годах XVIII века.
Реконструкция социальных характеристик человека только по результатам морфологических особенностей скелета — вещь заманчивая, но, прямо скажем, малонадежная. Хотя известны мастерские зарисовки характеров давно ушедших людей, созданные по скелетам рентгенологом Д.Г.Рохлиным и антропологом М.М.Герасимовым.
При реконструкции характера человека из погребения А12 можно исходить из установленной конституции — классический мускульный тип, предполагающий достаточно спокойный и уравновешенный характер. Определенное влияние на характер могли оказать заболевания, однако прекрасное состояние зубов и синхронное старение скелета позволяют утверждать, что это был внимательный к своему здоровью человек, активно противостоящий экстремальным условиям жизни.
Не противоречит нашим выводам и характеристика Беринга, данная Георгом Стеллером: «Покойный капитан-командор Витус Беринг был по рождению датчанин, по вере праведный и благочестивый христианин, по поведению благовоспитанный, дружелюбный, спокойный человек, по этой причине любимый всей командой, снизу доверху.
...Его привлекали к исполнению различных предприятий, из коих наиболее важными были две экспедиции на Камчатку. Он всегда стремился изо всех сил и способностей наилучшим образом выполнить порученное, хотя сам признавал и часто сетовал, что у него не хватает сил нести такое бремя.
Хотя известно, что этот человек не был рожден принимать быстрые решения и осуществлять стремительные предприятия, спрашивается, учитывая его преданность, терпение и предусмотрительность, смог ли бы другой, более нетерпеливый, сделать больше?»
Вообще каких-либо признаков, находящихся в противоречии с историческими сведениями о Беринге, при исследовании скелета не обнаружено. Однако работа еще не завершена. Предстоит установить давность захоронения (уже в Москве мы нашли в останках прапорщика Ивана Лагунова серебряный крест — он лежал между позвоночником и черепом. Надеемся, что эта находка, в частности, поможет датировке). Предстоит также сравнительное исследование внешности Беринга с внешностью его потомков, сравнительное исследование химизма костного вещества найденных останков и т.п. И еще — нас ждут новые раскопки в бухте Командор, ведь восемь захоронений членов экспедиции Беринга еще не найдены.
Наш долг состоит в том, чтобы каждый из погибших 250 лет назад был достойно, поименно перезахоронен с соблюдением христианских обрядов и воинских почестей. Перезахоронение должно состояться на острове Беринга в сентябре этого года.
Я и океан
Прерванный дневник
Я и океан
11 июля 1990 года я был заброшен на побережье Тихого океана в устье реки в Кроноцком заповеднике. Небольшой песчаный пляж, зажатый высокими скалистыми мысами, стал местом начала экспедиции, в которой один-единственный участник — это я. Мне 18 лет, собираюсь серьезно заниматься химией, но к путешествию отношусь очень ответственно; по крайней мере, настолько, насколько позволяют мне это делать мои скромные знания, полученные из научной литературы. В данном случае, ставя эксперимент на выживание человека в экстремальной среде, хочу разработать теорию, призванную помочь людям, терпящим бедствие. Помочь быстро и эффективно. При этом я исхожу из того, что при попытке стандартизации всевозможных ситуаций обычно не учитывается фактор случайности. А ведь именно этот фактор порой и дает человеку шанс на спасение. Попросту говоря, опытный путешественник, находясь наедине с природой, без труда выйдет из ситуации, в которой обычный человек, не имеющий этого опыта, будет испытывать сотни проблем... Сам я в экстремальных условиях оказываюсь всего-то второй раз в жизни...
Вертолет, доставивший меня сюда, растворился за стеной леса. Я остался один. Понимаете, абсолютно один: вокруг ни души, только глухой рокот океана, не смолкающий со времен сотворения мира. Нужно ли говорить, что мой восторг слегка померк и рассеялся в облаках, плывущих надо мной. И вдруг осенило: если здесь нет ни души, то к чему же отнести все летающее, плывущее, кишащее вокруг? Я бешено отлаживал свой надувной дом — спасательный плот. Через пятнадцать минут уже закупорился внутри, но во все его щели проникали гудящие, визжащие шумы... Жизнь в заповеднике оказалась абсолютно первозданной и душ живых вмещала много больше, чем я мог предположить. Об этом на первый взгляд говорили широченные звериные тропы, большущие туннели в зарослях кедрового стланика... Беспокойство началось в первую же ночь, ко мне постучался огромный медведь. На четвертую ночь я уже гонялся за ним по зеленым туннелям. Он пытался вытряхнуть меня из моего собственного плота и чуть было не пришиб. А на шестые сутки его собрат свернул мне шею (до сих пор болит). И к тому же он варварски сожрал мои продукты — уплетал их даже под огнем моих реактивных ракет. И все же, при всей необычности своего положения, я вел себя тихо и аккуратно, рядом со мной постоянно ходили олени, росомахи и всякая другая живность... Но сейчас я не буду рассказывать о захватывающих моментах и лишениях из-за близкого соседства с ними, лучше раскрою наугад страницу своего дневника:
...17 августа. Вот уже третьи сутки болтается мой маленький плот в океане. Я даже нахожу его вполне пригодным для длительного путешествия. И если бы не целое созвездие дыр на днище, оставленных на память ураганом в бухте Шлюпочной и заклеенных там же кусками резины, срезанными с наименее важных частей плота, если бы не вышедшие из строя от мелкого назойливого песка воздушные клапаны и не утечка воздуха из основных отсеков, пожалуй, можно было бы сказать, что я с уверенностью вверяю ему свою жизнь.
За ночь под моим чутким руководством плот сделал недурной рывок курсом норд-норд-вест. И теперь, с наступлением рассвета, я могу попытаться оценить пройденный путь. Минут двадцать сомнительных вычислений, и я, очень довольный своей работой, позволяю себе привалиться к надувному матрацу и, насколько это возможно, распрямить затекшие и распухшие ноги. Может быть, часа через четыре солнце прогреет оранжевый купол моего жилья настолько, что мне удастся даже немного поспать, а пока меня просто-таки сотрясает от холода. Надоедливая дробь зубов за десять часов перестала восприниматься сознанием и больше напоминает стучащий мотор. Несмотря на все это, каждые полчаса мне необходимо вылезать наружу для уточнения курса и работы со своими нехитрыми морскими приспособлениями. Два плавучих якоря — метровые парашюты, распущенные в воде, — и высокая парусность полукруглого надувного свода дают, естественно, скупые возможности в управлении, но все же это много лучше, чем слепой дрейф по воле течения и капризного ветра.
Надо признать, что все эти дни мне не приходится жаловаться на недостаток эстетических ощущений. Океан не перестает удивлять меня. Ночью в хорошую погоду надо мной парит глубокое небо, сияющее от рассыпанных золотым песком звезд. И, пересекая его наискось, особым светом, не поддающимся описанию, струится Млечный Путь. Если бы океан был совсем спокоен, сиятельный полог Космоса отражался бы в нем и могло бы показаться, что висишь в пространстве, свободном от какой бы то ни было опоры. А когда океан дышит, он избавлен от повторения небесной картины — перед тобой другой, не менее богатый и близкий Космос — Космос пучин Тихого океана. Стоит только опустить в воду руку, как, словно взорвавшись, метнутся во все стороны снопы фосфоресцирующего света, это искрящийся планктон. Подсознание подскажет, что кругом жизнь, не стоит тревожиться, ты не один среди всего этого великолепия.
Но ночь уже прошла, опустив меня на землю, точнее, на воду, и мне практичнее теперь было бы соображать, как бы в нее не угодить.
Бездумно скользящий взгляд вдруг упирается в засунутую между бортом и резервуаром с пресной водой, бережно укутанную банку из-под консервов. Теперешнее ее содержимое для меня много дороже когда-то съеденного. И я, беспокойно заерзав, полез за ней в нежилую половину плота. Дело в том, что, когда я покинул берег, со мной в эксперимент и, как я подозреваю, отнюдь не добровольно, пустилось штук семьдесят мух. Мухи так себе — не породистые, но для меня их жужжание и возня словно бальзам на сердце — кругом чужой и холодный Тихий океан, а рядом такие знакомые и милые домашние мухи. Вот только эксперимент по моему выживанию отрицательно сказался на их здоровье, и в первую же ночь поголовье моего горячо любимого стада уменьшилось голов на сорок. Бедняги гибли в потоках конденсата, струящегося и капающего со сводов плота, или околевали на поверхностях, соприкасающихся с холодной забортной водой. С таким чудовищным падежом я, ясное дело, смириться не мог и потому перевел дюжину наиболее симпатичных экземпляров на тепличное содержание. На ночь я их отлавливал и, тщательно пересчитав, запирал в выложенной бумагой консервной банке. Благополучно пережив ночь, утром, разогретые мною, они опять весело шныряли по плоту. На этот раз я как-то позабыл о банке и теперь с беспокойством вытряхивал своих питомцев на полиэтилен. К сожалению, несмотря на усиленную реанимацию теплым дыханием, некоторым из них уже никогда не пошевелить своими шустрыми лапками. А жаль. Впредь к мухам нужно относиться с большим вниманием.
В подобных мелких заботах прошли следующие полчаса. Когда ты один в океане и в ближайшее время абсолютно никто не собирается тебя искать, твое будущее, мягко выражаясь, весьма проблематично. Именно в таких ситуациях любая мелочь, относящаяся к тому миру, что ты покинул, приобретает громадное значение. От подобных мелочей зависит душевное состояние, а значит, и жизнь. А вот на душе у меня было тревожно.
Предчувствие не обмануло. Судя по солнцу, день приближался к обеду, когда я, завалившись на свой матрац и уперев ноги в надувной свод, мирно вникал в особенности топологии структур ДНК. Книги, тщательно отжатые от морской воды, сохранили свое содержание и продолжали исправно мне служить. Я уже подкачал надувные отсеки, проверил надежность наиболее ответственных узлов и положил плот на курс норд, направляя его на встающие за горизонтом скалы Шипунского полуострова. Вдруг мое внимание привлекли далекие всплески — словно удары о воду. И потом, слыша время от времени эти удары, я так ни разу и не увидел животное, производящее эти звуки. Скорее всего это плавало поблизости какое-то ластоногое. Но почему тогда я ни разу не видел на океанской глади высунувшейся головы или мелькнувшего хвоста? Любопытство взяло верх, и я, нехотя снимая ноги с купола своего домика, уселся на колышущееся днище. Источник звуков находился между мной и гигантскими скалами. Но всплески следовали нерегулярно, и выбрать область для наблюдения подзорной трубой было достаточно сложно. К тому же отражаемое от скал эхо ничем не отличалось от звука, его породившего, и картина окончательно запутывалась.
Проведя в бесплодных наблюдениях минут пятнадцать, я плюнул на эту затею. И поэтому, когда всплески послышались снова и вроде бы недалеко, я с демонстративным равнодушием продолжал свое чтение. Но мое безмятежное спокойствие было уже нарушено. И впрямь! Вот уже почти сутки какая-то невидимая тварь начинает бултыхаться поблизости как раз тогда, когда я, удобно пригревшись на надувном матраце, укрыв ноги куском полиэтилена, наслаждаюсь небольшим заслуженным отдыхом. И я вынужден лишать себя с трудом выбранного положения, вставать и открывать брезентовую дверь, веслом развернуть плот, чтобы из него можно было наблюдать нужный сектор водной поверхности, искать неизвестно что в пляшущем окуляре подзорной трубы. И все это на ледяном ветру! Если бы это происходило раз или два, я бы не нервничал, но когда повторяется, и ни разу никакого намека на природу странных звуков... Простите, это уж слишком! Именно поэтому я сказал себе, что эта тварь мне глубоко безразлична, и, впиваясь глазами в книгу, продолжал читать. Тем не менее невидимка продолжала меня преследовать. И через несколько минут я был вынужден достать компас, чтобы проверить свои смутные предположения. Они подтвердились, и даже слишком.
Теперь звуки доносились не с запада, а с востока, и это означало, что неизвестное животное обошло меня сбоку и приближается со стороны океана, приближается быстро; всплески слышались все явственнее.
И тут я более не выдержал, волна справедливого гнева ворвалась в мое сознание, круша все роящиеся догадки. С раздражением отшвырнув книгу, я всем телом подался вперед и двумя сильными ударами — просто так — вышиб брезентовую дверь. Моим глазам открылся безграничный, льющийся куда-то за горизонт необъятный простор. Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы высказать все, что по этому поводу думаю, и вдруг застыл с раскрытым ртом. В двухстах метрах от меня из воды что-то высунулось и, приближаясь на большой скорости, стало расти. Боже мой! Это же плавник! Гигантский полутораметровый плавник! Каких же размеров должен быть его обладатель?! Обладатель не заставил себя долго ждать. Огромное змееподобное тело, с легкостью вспарывая воду, показалось над поверхностью. На глаз в нем было не менее пяти тонн веса при восьмиметровой длине. Это была косатка. Легендарный кит-убийца. Она то взлетала над водой, то уходила в глубину...
Косатка шла прямо на меня. Буквально загипнотизированный ее чудовищной грацией, я лишь почувствовал, как сердце мое остановилось и ухнуло куда-то вниз к ногам, которые, впрочем, были уже не внизу, а на одном уровне с головой, ибо я плюхнулся на дно, вцепившись во что-то руками. Сто пятьдесят метров, сто десять, семьдесят, сорок, пятнадцать... Как может чувствовать себя человек, на которого лоб в лоб со скоростью паровоза выпрыгивает из воды громадная восьмиметровая черно-белая тварь с чуть приоткрытой пастью размером побольше входной двери моего спасательного плота? Ее туша заслонила собой полнеба и полокеана. У меня даже не хватило сил подумать, что это конец. Не долетев до плота, она в крутом пике вонзается в воду, ее спинной серповидный плавник, мелькнув на трехметровой высоте, уходит под воду, словно горячий нож в сливочное масло, в каких-нибудь двадцати сантиметрах от плота и в метре от моего окаменевшего лица. Плот рванулся под давлением образовавшейся волны, откатившись в сторону на добрый десяток метров. Обессиленно распластавшись, я смотрел на свои сжатые побелевшие пальцы, которые никак не хотели разжиматься. Неужели пронесло? Вернее, я хотел сказать, пронеслась? Мозги медленно начинали набирать прежние обороты. Вот это знакомство! Я в жизни не встречал рыбы больше полуметра, а здесь целый локомотив, и прыгает прямо на тебя. Я вспомнил, что косатка — сильное и кровожадное животное, что ее жуткая пасть усеяна четырьмя десятками острых зубов с палец величиной. Вспомнил о том животном ужасе, который охватывает все живое при приближении косатки. Она ест всех подряд, в том числе «морской народ» — дельфинов, которых, как известно, сторонятся даже акулы. Впрочем, акул она тоже ест. А еще моржей, тюленей, китов, пингвинов... В желудке одной шестиметровой косатки как-то нашли останки почти тридцати тюленей...
Я начал уже было подниматься, когда чудовищный удар по плоту отбросил меня в сторону. Плот выпрыгнул из воды и, зарывшись в нее правым бортом, чуть не опрокинулся. Но я уже пришел в себя и быстро соображал. Удар был нанесен по левому борту, косатка опять шла на большой скорости и, следовательно, только зацепила плот плавником. Значит, она не собиралась меня таранить, а тихо плавала пока поблизости, время от времени легонько толкая плот. Черная лоснящаяся спина, плавник-волнорез... Минут через десять, проанализировав ситуацию, я сообразил, что косатку к плоту привлекает звук волны, ударяющей плашмя по плоскому днищу. Плот, грубо говоря, хлюпая о воду, напоминал, вероятно, косатке какое-то раненое животное. Развернув его боком к волне, я избавился от явления, которое чуть было не стоило мне жизни. Потерявшая всякий интерес ко мне косатка в последний раз прошла под днищем. Кажется, моей радости не было конца, я был уверен, что сегодня неприятностей больше не будет. Но как жестоко я ошибался!
Внимательно наблюдая за своей косаткой, я увидел вдруг, что она была не одна. Две другие двигались вдоль побережья навстречу друг другу, вспугивая кормящихся там тюленей. И когда какой-то неосторожный тюлень убегал от беды подальше, в сторону океана, вместо того, чтобы прятаться в скалах, его настигала третья косатка, доселе тихо поджидавшая в море. Я видел, как какому-то тюленю удалось ускользнуть, и, очевидно, разглядев мой плот, он кинулся к нему, надеясь найти на нем спасение. Его голова показывалась все ближе и ближе. Осталось каких-то двадцать метров. Я распахнул дверь, убрал штормовую перепонку и освободил для гостя нежилой отсек. Ну же! Давай! Плыви, родненький, плыви! Как я тебя понимаю, меня самого сейчас чуть не съели! Я не отдам тебя этим мерзким тварям! Но, о, Боже! Я невольно отпрянул от двери: рядом со мной с шумом, словно подводная лодка, всплыла косатка и бросилась на тюленя. Бедняга остановился и заверещал, в его большущих влажных глазах застыл ужас... и тут я услышал жуткий вопль... Когда чудовищная неестественная тишина обрушилась на океан, мне показалось, что померкло солнце. У меня потемнело в глазах. Все кончено. Этого нельзя описать словами. Косатка в клочья разорвала тюленя, который думал, что уже спасен. И теперь, взбивая кровавую пену, подоспевшие убийцы расправлялись с окровавленными кусками. Только белесая пленка жира растекалась по воде.
Полная апатия сковала мое тело. Почему же мне так плохо? — мучительно соображал я. — Может, я хочу пить? Да, я не просто хочу пить, а физически изнываю от жажды. Сегодня я еще не прикасался к своим водным запасам. Рука цепляется за мягкую полиэтиленовую канистру, но она пуста. Мне не хочется выяснять, куда девалась вода, я хочу пить и поэтому припадаю губами к трубке аварийного сорокалитрового резервуара — надувного матраса, заполненного на берегу пресной водой. После первого глотка меня вырвало. Из открытой трубки на полу разливается молочного цвета жидкость, отравленная тальком, которым, оказывается, был пересыпан матрас изнутри...
Обессиленный лежал я на вздрагивающем днище, не замечая ледяного ветра, проносящегося, словно в трубе, через две открытые, хлопающие двери. В жилище моем было пусто и беспризорно, как в старом заброшенном доме со скрипучими обветшалыми ставнями. Что еще ждет меня в этом чужом и холодном океане? Кто знает? А пока я маленькой беззащитной былинкой плыву у подножия угрюмых отвесных скал высотой в стоэтажные небоскребы, которые нескончаемой изрезанной лентой тянутся за горизонт.
Возможно, когда вы будете читать отрывки из моего дневника, я опять буду болтаться по океанским волнам на надувном плоту. Я попытаюсь один пройти через весь Тихий океан... Может быть, мы еще встретимся с вами на страницах столь уважаемого мной журнала.
Может быть?!
Вокруг света по меридиану. Часть II
От полюса до Эребуса
Декабрь 1980-го — январь 1981-го
Американская база на Южном полюсе в отличие от остальных станций в Антарктиде защищена от стихии металлическим куполом. Он достаточно велик, чтобы вместить под свои своды восемь сборных хижин с центральным отоплением, и зимой, когда температура падает до минус 80 градусов по Цельсию, его внешние двери закрыты. В таких условиях обычно и зимуют.
Начальник базы Том Плайлер в свое время служил лейтенантом морской пехоты во Вьетнаме и был приверженцем жесткой дисциплины. Начинать второй этап путешествия (предположительно включавший в себя опасный спуск по леднику Скотта) до тех пор, пока Джинни не оборудует радиоточку на полюсе, не имело смысла, и я попросил у Тома разрешения остаться на базе на неделю.
Мы установили две шатровые палатки метрах в ста от купола и приняли любезное приглашение питаться в столовой базы в обмен на мытье посуды и участие в общей уборке. Это высвобождало кое-кого из американцев для более квалифицированной работы.
Под ледяным полом купола змеился длинный туннель, где проходили трубопровод и электрические кабели. С годами там образовалось большое количество льда от всевозможных протечек и утечек, и лед забивал пешеходные дорожки. Однажды я даже сопровождал Тома и двух рабочих (один из них в прошлом пилот Б-52) на уборку льда. Мы были вооружены ледорубами и мешками для выноса осколков. По дороге Том показал мне вертикальную вентиляционную шахту.
— Один наш повар попытался выбрать снег оттуда. Произошел обвал, и его задавило насмерть,— таким было его краткое наставление.
К счастью, мы кололи лед в горизонтальной шахте, но я уже начинал думать, что жизнь под полярным куполом намного опасней, чем на открытом ледяном пространстве: во время путешествия можно провалиться в трещину, зато нельзя утонуть в собственных нечистотах. — Нам приходится следить за инфекцией, — заметил Том.
— Но ведь холод убивает микробы.
— Да, но только снаружи. Кое-кто из наших ученых проводит весь год в хижинах с центральным отоплением либо здесь, либо на базе Мак-Мердо. Ты говоришь, твоя жена собирается привезти с собой собаку? Ей придется оставаться там, в палатке, потому что здесь существует непреложное правило: «Никаких животных на полюсе». Так что не рассчитывай, что я сделаю для вас исключение.
— Пес чувствует себя прекрасно и в палатке. У него длинная шерсть.
— Отлично, — сказал Том, — и вот еще что: опасайтесь замороженных микробов. Они действительно вирулентны здесь, и мы не можем допустить (особенно летом), чтобы ученые теряли драгоценное время из-за болезней. Говорят, что там, в Вашингтоне, вкладывают миллион долларов, чтобы продержать здесь одного ученого в течение года.
Он рассказал мне об одном из методов профилактики. Когда на Мак-Мердо появляется новичок, ему выдают специальный, пропитанный парами йода носовой платок, вернее, набор из трех платков: один, чтобы высморкаться, другой — подтереть нос, третий для рук. По доллару за платок — выходит три доллара за то, чтобы высморкаться.
Ближайшие соседи этой полюсной станции — русские, в 1150 километрах отсюда на станции «Восток». Они держат мировой рекорд по самой низкой температуре — почти — 90° С. Американцы собирались вылететь туда в порядке обмена визитами и даже принимали заказы на «покупки». Была выработана особая бартерная система:
— 1 бутылка русской водки — 1 бутылка американской водки,
Поделиться книгой: