Помоги проекту - поделись книгой:
Иоханнес только вздыхал и охал, проезжая через родное село.
— Невероятно. Как можно? Все так разрушили! Ничего не узнаю — ни улиц, ни дворов.
Старик явно нервничал. Не таким, видно, ожидал он увидеть село.
Я, признаться, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Забыв, что на Херсонщине практически нет леса, я наивно представлял себе Змеевку этаким типично шведским селом с рублеными избушками, выкрашенными специальным раствором из даларнской меди в буро-красный цвет.
Но все оказалось настолько по-русски, а точнее, по-советски, что я растерялся. Зеленые и белые калитки, на воротах — олимпийская символика, воспоминание о 1980 годе. Еще бы несколько кумачовых лозунгов и флагов, и у меня наверняка закрались бы в душу сомнения — а есть ли здесь вообще шведы?
— Смотрите, церковь! Та самая, где меня крестили! Ну точно, это она! — вскричал Иоханнес.
Иоханнес указывал на православный храм.
— Смотрите, фундамент от нашей протестантской чурки!
«Чуркой» шведы называют церковь. Ее строили в 1885 году на месте сгоревшей «потемкинской» церкви, на деньги самих колонистов, а также шведов из Америки, Финляндии и Петербурга. В 30-х годах нашего века новые хозяева превратили ее в клуб, затем — в столовую и, наконец, в чрезвычайно полезный для колхозных нужд склад.
Сегодня церковь вновь ожила. Многочисленные прихожане, окружившие нашу маленькую группу, дружно уверяли, что времена меняются. Сухонькая старушка в темно-синем платке держала меня за руку и шепотом говорила:
— Я, сынок, всегда в Бога верила. Знала, что вернется вера-то наша к людям. Вот и дождалась на старости лет.
— Бабушка, а вы — шведка?
— Нет, сынок. Я уж и не знаю — кто я. Мать — полька, отец — русский. Да у нас кого только нет в селе! И немцы, и украинцы. Шведы тоже есть.
К ним-то мы и приехали. Поиски скандинавов, а их здесь, по местным подсчетам, 104 человека, продолжались недолго. Войдя в один из аккуратных симпатичных двориков, расположенных рядом с церковью, мы услышали вместо «добрый день» или «здоровеньки булы» шведское «гуд даг». Этими словами приветствовали нас сестры Эмма Мальмас и Анна Утас, а также их сосед Эмиль Норберг.
Кстати, о фамилиях. Странные — с окончанием на «ас» — фамилии змеевских шведов объясняются приказом херсонского губернатора. В 1856 году шведам предложили сменить традиционные фамилии — а точнее — отчества, оканчивающиеся на «сон», потому что у отцов и сыновей были разные фамилии, и это создавало для властей трудности. Большинство согласились. Шведские крестьяне построили свои новые фамилии на основе названий деревень острова Дагё. Деревня Бускбю дала фамилию Бускас, Мальмбю — Мальмас и так далее.
Земляки, несмотря на прошедшие годы, сразу же узнали друг друга. Всех пригласили в дом, где в тот день собрались несколько шведских семей.
Йоханнес повеселел. Дом внутри выглядел вполне по-шведски. Обстановка была знакомая еще с детства. Печь с железной плитой для отопления кухни и комнат. Аккуратные подушечки, по две с каждой стороны, на высоко застланных постелях; лоскутные одеяла и коврики. На книжной полке — обязательные для каждой шведской семьи сборник псалмов и Библия.
Аромат спелых груш, которыми нас угостили, также напомнил Йоханнесу дни его молодости:
— Еще совсем маленьким был, мать меня груши собирать позвала. Помогал я славно. Одну грушу — в корзину, другую — в рот.
На столе в этот день было все: от присланных в подарок из Швеции печенья и конфет до украинских голубцов и домашнего виноградного вина. В Швеции голубцы тоже считаются сегодня национальным блюдом. С ним шведы познакомились после возвращения короля-неудачника Карла XII из Турции. Но змеевские шведы освоили голубцы только на Херсоншине. Йоханнесу недоставало только одного — русских помидоров. Он разводил руками, показывая размер этих плодов, величиной с человеческую голову.
— Таких сегодня уж нет, — горько вздыхал Йоханнес.
За обильным столом общий, что называется, язык был найден довольно быстро, хотя общались мы на разных языках. Настоящими полиглотами оказались представители старшего поколения. Они свободно говорили как на шведском (литературном и с#оем диалекте), так и на русско-украинском наречии, столь характерном для Херсонской области. Для младшего и среднего поколений змеевцев родным языком стал «суржик» — русско-украинский диалект. Многие из них и живут-то в русских деревнях, вышли замуж или женились на русских. Неудивительно, что языка своих предков они не понимают.
Почему же разорвалась связь поколений?
Многое стало ясным после рассказа Эммы Мальмас о советском периоде жизни села Старошведского.
Те 60 лет, которые Йоханнес провел в Швеции, были нелегкими для его земляков на Украине. После их возвращения в село в 1931 году многое пришлось начинать сначала. Одни дома были снесены, другие заросли травой и бурьяном. Школу, в которой с 1914 года велось обучение на шведском языке, закрыли.
Эмма вспоминала, что они с Анной рано лишились матери. В 1937 году в сталинских лагерях пропал и отец. Он вместе с другими 26 шведами так никогда и не вернулся домой...
В 1943 году сестры вместе с другими жителями села Старошведского оказались в Германии. Анна рассказала:
— Ночью в окно постучали. Вошли немцы и заявили, что если мы не хотим неприятностей, то должны немедленно покинуть свои дома. Был приказ — взять необходимые вещи и еду на три дня. В дождь со снегом нас привели на железнодорожную станцию, отобрали все собранные пожитки, загнали в открытые товарные вагоны и так повезли через всю Польшу в Германию. Приехали, прошли медицинскую комиссию и после этого отправились под конвоем в лагерь военнопленных в городе Оффенбург. Там мы работали вместе с русскими солдатами. Питались только брюквой и репой. Детки наши не выдержали — многие из них умерли в этих лагерях...
Только в 1946 году шведы вернулись на свою родину. Возвращались в основном через Сибирь.
Но воспоминания воспоминаниями, а тосты — «сколь», «сколь» — звучали один за другим. Когда кое-кто был уже изрядно навеселе, прозвучал голос Эмиля Норберга:
— В другую ногу!
То есть гостям предлагалось уравновесить объем выпитого вина еще одним бокалом. Вскоре и другая нога была заполнена, и кто-то из шведов предложил заливать в хвост...
После тостов дело подошло к песням. Начали со шведского гимна «Дю гамла, дю фриа», закончили веселой рождественской песней «Хей Томтегуббар».
По торжественности исполнения «Дю гамла, дю фриа» можно было понять, что гимн для пожилых змеевцев — нечто святое, невидимый мостик, связывающий их со Швецией. Как знать, не изменилось ли бы их настроение, если бы они узнали результаты недавнего опроса общественного мнения в Швеции? Оказалось, что значительная часть сегодняшней шведской молодежи вполне серьезно считает государственный гимн хоккейной песней, которая всегда звучит во время выступлении их любимой «Тре крунур».
В темноте уже сигналил нетерпеливый водитель «рафика» — пора было возвращаться в Херсон. Но планам его не суждено было сбыться.
Выйдя на улицу, мы попали прямо в руки Виктора Норберга, который терпеливо ждал нас в ночи, чтобы пригласить в свой дом, хотя бы на пять минут.
Стол был заполнен многочисленными закусками, мясом, рыбой. Хозяев обижать нельзя. Снова зазвучали тосты. Снова ко мне подходил неугомонный паренек, голубоглазый темноволосый змеевский швед, дет двенадцати, прося перевести свое заветное желание фотокору газеты «Ланд» Томасу Карлгрену.
— Дядь, спытайте у него по-ихнему про коробочку, — канючил он, показывая на приглянувшиеся ему использованные катушки от фотопленки.
Конечно, старшее поколение не забыло своих традиций, песен, языка. Не так давно сестры Эмма Мальмас и Анна Утас вместе с Эмилем Норбергом принимали даже участие в фольклорном празднике в Одессе. Но от тех аплодисментов, которыми были вознаграждены на фестивале шведы из Змеевки, реальное положение не изменилось.
А можно ли его изменить?
Ответ на этот вопрос я пытался найти вместе со шведскими коллегами, возвращаясь на том же видавшем виды Яке из Херсона в Москву.
Наверное, можно было бы начать с восстановления шведской школы или с организации языковых курсов, пригласив для этих целей педагога-добровольца из Швеции.
Меня могут спросить: а хотят ли шведы из Змеевки изучать язык своих предков? Не знаю, референдум на селе по этому вопросу мы не проводили. Но родители, с которыми удалось побеседовать, говорили, что они с удовольствием отдали бы своих детей в шведскую школу, да и сами посещали бы языковые курсы или «шведские собрания».
Многие из них, благо появилась такая возможность, хотели бы побывать у своих шведских родственников.
Пока с конкретной инициативой выступила только шведская газета «Ланд». После поездки в село Старошведское-Змеевку журналистка Кристина Фалькенгорд предложила на страницах газеты одному из учителей-пенсионеров отправиться туда, чтобы помочь украинским шведам сохранить язык и культуру своих предков.
Помощь в этом деле обещал и Йоханнес. Но не успел. Спустя несколько месяцев после возвращения со своей родины он умер в Стокгольме.
Состоится ли в Змеевке «шведское собрание»?
Картуши старых мореходов
«Танцуем от печки»
Заросший травой переулок. По обе стороны — избы. Возле одной из них, на флагштоке, полощется красно-сине-белое полотнище с двуглавым орлом. То флаг Российско-Американской компании, поднятый возле дома-музея Ивана Кускова, исследователя Аляски и Северной Калифорнии. Мне сюда: здесь директором работает Станислав Михайлович Зайцев, о котором я так много слышала до поездки. В ожидании директора обхожу комнаты. Чуть поскрипывают половицы, прикрытые домоткаными половиками, свежим деревом пахнут лавки вдоль стен, самовар на столе, икона в красном углу... Уютно и тепло. В дальней комнате — старинные портреты Ивана Александровича и его жены Екатерины Прохоровны Кусковых, кресло и бюро. Горит свеча над раскрытой пожелтевшей книгой: «Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара...»
Осматривая комнаты, все глубже погружаюсь в прошлое: гравюры, ружья, медаль «Союзные России» — для старейшин североамериканских племен, «Табель о жаловании в колониях...», портреты участников экспедиций, А.А.Баранова, правителя Российско-Американской компании, и его стихи, точнее, песня, сочиненная в 1799 году на северо-западных берегах Америки:
Подошел Станислав Михайлович. Знакомимся. И сразу спрашиваю: как удалось собрать все это? Зайцев тотчас попался на крючок моего интереса, подвел к высокой беленой печке, на выступе которой стояла табличка: «Танцуем от печки!», и повторил эти слова со знаком вопроса. Я с радостью согласилась.
Мы сидим в зеленом дворе дома Кускова, за грубо сколоченным столом, а в двух шагах, за забором, плывет, как белый парус, устремленная в синее небо церковь...
— Я вижу ее каждый день, — говорит Станислав Михайлович, — и я счастлив. Никольская церковь — вершина творчества наших мастеров... А увидел я ее, как и многие другие храмы, лишь в 1971 году, когда мне было уже за тридцать... нет-нет, — останавливает он мой вопрос, — я — коренной тотьмич, все мои родные отсюда... Лишь на несколько лет покидал Зайцев Тотьму, уезжая учиться в Архангельский лесотехнический институт. Но работать по профессии не смог: везде приписки, недомыслие, обман... Пошел в краеведческий музей, художником. Мать у него была историком, отец умел игрушки из дерева резать — видно, что-то передалось и сыну. Много бродил Станислав по лесам с этюдником, любил охоту, и, похоже, сама земля, сама природа как-то незаметно подвела его к истории... Потянуло к книгам. Тут-то и попалась ему в журнале «Декоративное искусство» за 1971 год статья В.Хромова «Тотемские картуши», а потом и более ранняя работа П.Тельтевского «Памятники русского барокко в Тотьме».
«Взгляд со стороны», как говорит Зайцев, заставил пристально вглядеться в тотемские храмы, мимо которых он проходил каждый день — и словно не замечал. Он увидел их особую устремленность ввысь, стройность, высотность, парусность и, конечно, необычный декор. Каменные орнаменты-картуши покрывали стены. Они выступали над плоскостью стен, составляя часть кладки, и это объясняло их долговечность. Картуши были самыми разнообразными: их поля были покрыты цветами и раковинами, крестами и звездами или были совершенно чистыми. Скользящие лучи северного солнца, задерживаясь в картушах, придавали им сходство с облаками... Многие церкви были двусветные, то есть снаружи казались двухэтажными — с двумя рядами окон, а на самом деле этаж был один.
Доктор архитектуры П.Тельтевский первым сделал вывод, что здешние храмы представляют собой тотемскую архитектурную школу барокко XVIII века. В.Хромов высказал предположение, что они напоминают парусники... Он писал, что тайну происхождения тотемских церквей и картушей еще предстоит открыть и сделать это сможет «пока не существующий «идеальный воспринимающий», психофизиологические механизмы которого способны прочесть всю содержащуюся в произведениях информацию» и который «должен суммировать и интегрировать огромное количество констатации и описаний».
Зайцев прочел мне эту цитату наизусть. И объяснил, почему она врезалась ему в память:
— Я решил стать этим «идеально воспринимающим...». У меня появилась цель в жизни. И сотни вопросов... Почему, например, наряду с московским барокко есть тотемское, но нет ни вологодского, ни великоустюгского? Удивительно, да? Откуда в провинциальном городе столичные замашки? Что заставило тотьмичей не довольствоваться обыкновенными церквами, а создать свой стиль? Удивительна для сухопутной Тотьмы и масштабная фигура мореплавателя Ивана Кускова... Загадочным казался и герб города Тотьмы — черная лисица в золотом поле, утвержденный в 1780 году «в знак того, что жители в ловле тех зверей упражняются». Но у нас не водились ни черные, ни черно-бурые лисицы... Короче, я осознал — чтобы ответить на все вопросы и понять, что зашифровано в тотемских картушах, надо для начала выяснить, какова эпоха, оставившая эти храмы.
«Таких городов тыщ-щ-и!»
Прозрение состоялось. Теперь Станислав со стыдом вспоминал, как однажды — это было еще в начале 60-х годов — смотрел, как в фундамент строящейся городской бани клали могильные плиты, привезенные из Спасо-Суморинского монастыря, и испытывал чувство гордости: до чего же рационально распорядились строители «ненужным хламом»... Он видел теперь каждый памятник, слышал отчетливое SOS и не мог оставаться спокойным, сосредоточенным только на изучении книг и архивов.
— Смотрите, — сказал Станислав, протягивая мне в конце беседы пухлые папки с письмами, постановлениями, решениями и прочими документами, — вот на что ушло 20 лет жизни!
— А результат?
— Сейчас увидите. Я покажу вам Тотьму...
В сумерках наступающей белой ночи густеет зелень берез и лип, а паруса церквей словно впитывают и не отдают свет уходящего солнца... Поскрипывают под быстрыми шагами Станислава деревянные мостовые. По обе стороны прямых улиц стоят купеческие особняки, избы с замысловатыми наличниками и дымниками, простенькие дома из бруса и трехэтажные из силикатного кирпича — «серые», как называют их здесь. Они и впрямь «серые» — не только по цвету, но и потому, что привносят в живое тепло улицы что-то бездушное, нездешнее...
Станислав останавливается у каждого приметного дома, каждой церкви и каждого «провала» в линии улицы: избы снесены, готовят площадку под «серый» дом; достает из папки фотографии (в 1978 году в архивах он нашел негативы старой Тотьмы) — и говорит, говорит, говорит...
Перечень потерь за десятилетия огромен: из двух десятков церквей от восьми не осталось камня на камне. Сбрасывали колокола и сдавали в металлолом по 30 рублей за тонну. Разбили и уникальный колокол весом в семьсот пудов, отлитый местным мещанином Денисовым. Доламывали и после войны, как, к примеру, колокольню в Спасо-Суморинском монастыре. А она лишь на пять метров уступала по высоте колокольне Ивана Великого в Москве... Разбирали колокольню руками учащихся, среди которых был будущий поэт Николай Рубцов: «И храм старины, удивительный, белоколонный, пропал, как виденье...»
— Прошлое не вернешь, — глухо, в который раз повторяет Станислав. — Но уже в 70-х годах начал осуществляться генплан строительства Тотьмы, созданный Ленгипрогором. По этому плану старый город, один из исторических городов России, шел под снос... Я забил тревогу, и в 1978 году прибыли в город представители Министерства культуры СССР. За два дня работы комиссия «нашла» в Тотьме более 40 памятников архитектуры. Генплан был признан порочным, старый центр был защищен.
— А дальше?
— До счастливого конца еще далеко...
Только через несколько дней, походив основательно по городу, поговорив с архитектором района и со многими другими людьми, я поняла суть происходящего. Для Зайцева самое ценное в Тотьме — ее история. Преступно рубить этот золотой сук, говорит он, надо показывать нашу историю людям и на вырученные деньги приводить в порядок ветхие избы. А если уж строить — то по индивидуальным проектам и в строго определенных местах, не нарушая исторического рисунка города. Но у города, как водится, денег нет, и этим пользуются ведомства — дорожные организации, Агропром, леспромхозы и другие, которые как бы держат город в заложниках и строят свои «серые» дома там, где им удобно. Строят в охранной зоне, близ дома-музея И.Кускова, под Спасо-Суморинским монастырем и во многих других местах, которые следовало бы оставить неприкосновенными. «Таких городов тыщ-щ-и!» — не раз бросали Зайцеву во время очередной схватки.
«От барокко к бараку», — шутят в городе. Шутят-то шутят, а каждому, естественно, хочется жить в нормальных условиях, и потому так легко возбудить горожан против Зайцева, который якобы «не дает строить новые дома». Подобные ситуации, в которых всегда страдает тот, кто хочет больше сделать для общества, стали у нас, к сожалению, хрестоматийными. Чудаки, оригиналы, люди, просто не похожие на равнодушных собратьев, — они как белые вороны...
...Улица спускалась к реке. Ее широкая, белая в свете сумерек лента с черными, словно впаянными скорлупками рыбачьих лодок казалась неподвижной. Песчаная полоса берега была захламлена какими-то металлическими скелетами. Когда-то город встречал приплывающих по Сухоне панорамой церквей и нарядной набережной. Сейчас в этой панораме зияли провалы, а булыжную набережную заменяла тропинка, ныряющая в густой траве. Набережную давно разобрали, чтобы замостить улицы. Город начал сползать в реку, ползет и сегодня, а улицы, которые мостили на скорую руку, стали проваливаться. Их бросились засыпать, а потом срезать насыпанное, потому что городской пейзаж стал напоминать рисовые чеки... Стоит ли после этого удивляться, что Станиславу Зайцеву не дали опубликовать в городской газете статью, посвященную 120-летию написания... «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина.
— Как просто, — продолжает Станислав наш разговор, — взять то, что припасли другие, разрушить... А между прочим, преподобный Феодосии Тотемский, основатель Спасо-Суморинского монастыря, оставил после себя не только монастырь, но и тысячи штук кирпичей для будущих строителей... И все-таки... И все-таки... — вдруг счастливо воскликнул Зайцев, — смотрите!
На холме, по-над самым берегом, стоял наполовину обновленный, сияющий свежей краской храм. То была Троицкая церковь, возвращенная общине. И уже действующая.
— Десять лет назад никто не верил, что ее восстановят. Никто. А я верил, — тихо сказал Зайцев.
«Скаска» купца Черепанова
Троицкая церковь особо дорога Зайцеву: это ее летопись он откопал в фондах краеведческого музея и обнаружил в ней строки о том, что построена церковь от «избытка капитала» купцом Степаном Черепановым. То была очень ценная информация, но кто такой Степан Черепанов? Узнать помог случай. В музее как-то прослышали, что неподалеку от Тотьмы неизвестные собираются ограбить одну церковь. Поехали. На пути в машину попросились школьники — подвезти макулатуру. Зайцев раскрыл лежавшую сверху книгу и обомлел: «1762 г. августа 3. Скаскато-темского купца Степана Черепанова об его пребывании на Алеутских островах в 1759-1762 гг.». Потом Станислав нашел «Скаску...» и в музее — в витрине, забитой досками... Переснял. Я видела фотокопию и даже полистала ее, будучи в гостях у Зайцева.
«Стефан Яковлев сын Черепанов сею скаскою показал: в прошлом году принят он был, в Камчатке, в компанию на... судно Захарии и Елисаветы для мореходства за неимением там зейманов» (мореходов) — так начинается отчет о пребывании Степана Черепанова на Алеутских островах, где он впоследствии бывал не раз. У Станислава Михайловича появилась мысль: а может быть, Кусков и Черепанов лишь звенья одной длинной цепи? Может, среди строителей других церквей тоже были мореплаватели? Если они найдутся, то мореходы, строившие церкви, окажутся не исключением, а закономерностью?..
Начался долгий и кропотливый поиск фамилий, фактов, названий судов — любой информации, касающейся связей Тотьмы и Русской Америки. Станиславу помогали московские ученые — С.Г.Федорова, Н.Н.Болховитинов, А.И.Алексеев и другие. Так, в книге Р.В.Макаровой «Русские на Тихом океане во 2-ой половине XVTII века» содержалась таблицы — кто, какие суда куда плавали. Зайцев обнаружил немало имен тотемских мореплавателей — и это было большим подспорьем в его работе.
Оглядывая домашний кабинет Станислава, можно понять, чем жил его хозяин эти годы. Фотопейзаж Аляски, подаренный американским профессором Николаем Рокитянским, акварели тотемских церквей работы самого Зайцева и его же большая картина, написанная маслом, — «Боги и люди», где в вольной композиции собраны боги всех конфессий; призы за фильмы «Тайна тотемских картушей», «Тотемские клейма», «SOS тотемских мореходов», карты Чукотки, Аляски, Калифорнии... И, конечно, книги. Много книг.
— Когда я оброс фактами, — рассказывал Зайцев, — картина начала проясняться. Судите сами.
1747 год. «Св.Иоанн», судно тотемского купца Федора Холодилова, побывал на Командорах, впоследствии на нем были открыты многие острова в группе Ближних островов Алеутской гряды. Экспедицией на судне «Св.Андреян и Наталия», тоже Холодилова, открыта группа островов, названных Андреяновскими.
1762 год. Во время плавания галиота «Тотьма» открыт остров Кадьяк.
1758 — 1762 годы. Экспедицией на боте «Иулиан» открыты Лисьи острова, самая дальняя группа Алеутских островов. За «изобретение новых островов» мореплаватели были награждены Екатериной II золотыми медалями «За полезные обществу труды», среди награжденных — тотемские купцы Андрей Титов, Григорий и Петр Пановы. Царице преподнесли карту, в картуше которой значилось: «Сочинил города Тотьмы купец Петр Шишкин, который сам был в промыслу черных лисиц и протчего 1762 году». На этой карте впервые показаны остров Кадьяк и Алакшанъ — Аляска, впервые подытожены русские открытия в Тихом океане за 20 лет. На Лисьих островах в 1763 году разыгралась трагедия: алеуты вырезали 158 русских — команды четырех судов, спаслась лишь одна артель; здесь нашли свою могилу многие тотьмичи: Л.Шишкин, Д.Холодилов, А.Батов, И.Мясников, Ф.Кулешов, Г.Шаверин... В «репорте» тотьмича Стефана Григорьева Коровина описывается происшедшее...
Поделиться книгой: