Помоги проекту - поделись книгой:
— Знаю я уже о наезде на владения твои, что предпринять собираешься?
— Да вот в суд обратился, — Богдан налил в чаши из огромной бутыли, — давай промочим глотки да ум поострим.
Выпили, крякнули, вытерли усы.
— В суд — это верно, да только трудно у пана выиграть.
— Ну, попытаю счастья.
Снова забулькала горилка, разливаемая из бутыли в большие чаши.
И снова выпили, крякнули и вытерли усы.
— Ты только не вздумай бучу поднимать, с ляхами в силе тягаться только самоубийца может, — еле ворочая языком, выдавил из себя Барабаш.
Богдан налил ещё по одной. Барабаш нетвёрдыми руками принял чашу, запрокинул голову, с которой слетела шапка и, проливая содержимое, влил его себе в глотку. Потом поднялся во весь рост и рухнул на ковёр. Этого случая Богдан и ждал столько дней. Осторожно снял с товарища нашейный платок и поднял шапку.
— Эй, служивый, — крикнул Богдан нарочного и, вручив ему вещи, наказал: — Скачи в Черкассы, отдай вещи жене его. Скажи, что Барабаш срочно просит, чтобы она передала ему документы с привилегиями.
Слуга воротился под утро. Признав вещи своего мужа, жена Барабаша выдала важные бумаги.
Хмельницкий решил собрать сходку из тридцати человек надёжных казаков и посоветоваться с ними, как воспользоваться привилегией, данной королем, восстановить силу казачества, возвратить свободу православной вере и оградить русский народ от своеволия польских панов. Себя же он видел уже богатым шляхтичем, коим, несомненно, станет после договора с королём Владиславом.
На другой день съехались казаки. Долго рассказывал Богдан о тайном договоре с королём, о деньгах, которые ему тот пожаловал. А ещё рассказал Хмельницкий, как с десятью товарищами приезжал в Варшаву в челобитчиках от всего Войска Запорожского, бил челом королю Владиславу на обидчиков своих и жидов с их налогами.
Казаки, молча, выслушали Богдана, никто не высказал своего мнения. Хмельницкий внимательно смотрел на приткнувшегося в сторонке старого боевого друга, сотника Романа Пешту.
— Что загрустил, задумался, есть у тебя конкретные предложения?
Роман вздрогнул, словно его застали за чем-то нехорошим.
— Нет, у меня нет.
— Ну, нет, так нет.
Богдан был очень недоволен слабой активностью казаков.
А на следующий день Роман Пешта донёс на Хмельницкого.
Богдана схватили и заковали в кандалы. Казаки, узнав об этом, послали депутацию к полковнику Кречевскому, возглавлявшему полк реестровых казаков. Тот дал команду освободить Хмельницкого.
Поздней декабрьской ночью, под Николин день, случайный путник, окажись он на дороге из Запорожья в Чигирин, мог бы встретить группу всадников, судя по одежде, реестровых казаков. Они стремительным аллюром неслись вглубь Дикого Поля. Всадники скакали так быстро, как будто за ними была погоня, и останавливались лишь для того, чтобы накормить усталых лошадей и дать им короткий отдых. Потом снова садились на коней и продолжали бешеную скачку.
Кем были эти люди, куда они стремились, от кого убегали?
Их было всего пара десятков. Среди казаков выделялись двое, совершенно непохожих друг на друга людей.
Один — юноша, почти подросток, лет шестнадцати от роду. Лицо его, которое и так нельзя было назвать красивым, еще более портило постоянно хмурое выражение и мрачный взгляд из-под насупленных бровей.
Другой — человек лет пятидесяти на вид, крупного телосложения, с властным выражением на довольно красивом и волевом, но уже несколько обрюзгшем лице. Черты его дышали отвагой и неукротимой энергией, а в глубине глубоких черных глаз прятались постоянные недоверие и хитрость. И хотя одет он был так же, как и другие, может быть, только немного богаче, остальные почтительно называли его не иначе как «батька». Любой житель Чигирина опознал бы в этих двоих казацкого сотника Богдана Хмельницкого и его старшего сына Тимофея.
Но пустынен был шлях, по которому вели свои набеги на Южнорусские города татары, уводя мужчин и женщин в полон.
Вот и Богдану ещё в молодости, после неудачного похода на турок, выпала эта доля. В том бою убили отца его, а сам он попал в плен. Хитрый и изворотливый, он немедленно принял ислам и получил возможность относительно свободного передвижения, выучил турецкий и татарский языки, что и пригодилось ему в дальнейшем.
Через два года он был выкуплен из плена. Как это произошло, Богдан никому не рассказывал, потому что выкупил его тот самый еврей Захарий, его давний приятель. Но возвратившись, он немедленно покаялся в церкви и вновь принял православие. Богдан Хмельницкий и сам точно не мог бы сказать, когда зародилась в нём эта ненависть к евреям. Возможно, это чувство передалось от предков и усилилось после выкупа его Захарием из плена. Его угнетало то, что он обязан жизнью жиду, его тошнило, когда приходилось раскланиваться и чуть ли не обниматься с евреем. Он — шляхтич, потомок древнего рода, казацкий сотник, вдруг оказался обязан жидам, этому презренному племени. И чем больше делали для него евреи, тем более люто он их ненавидел. Так обиженный пёс старается укусить руку, которая его кормит.
К Хмельницкому подскакал высокий, широкоплечий казак.
— Треба отдохнуть, батька, коней запалим.
Богдан посмотрел на Ивана и дал приказ спешиться. Люди устало расседлывали коней, снимали поклажу, устраивались на ночлег. Хмельницкий послал двоих в охранение и присел возле костра. Вскоре к нему присоединился и тот казак, что попросил его об отдыхе. Иван Ганжа, черноволосый и широкоскулый с несколько выдающимися лопатообразными зубами, происходил из молдаван. Ганжа был старинным приятелем Хмельницкого, делившим с ним и все тяготы военной службы, и веселые застолья, самый близкий друг и преданный слуга. В боях и походах они не раз выручали друг друга и спасали от верной смерти.
Да и остальные казаки, спутники Хмельницкого, были самыми надежными и верными людьми из его Чигиринской сотни. Им Богдан мог довериться, и они готовы были отдать жизнь за своего «батька», которому были беззаветно преданы.
— Вишь, Иван, как дело повернулось, из верноподданного Речи Посполитой я стал бандитом. Даже награду назначили за мою голову.
— Так ведь ты казак умный и изворотливый, выход найдёшь.
— План-то у меня был, да подвёл Роман, никак не ожидал предательства от старого боевого товарища. Столько раз вместе на татар ходили. Ну, ты иди, отдыхай, а я ещё посижу, подумаю.
Иван поднялся и, тяжело ступая, направился к шатру, где спали вповалку казаки.
Эх, Роман, Роман. Богдан с досадой выбил о каблук пепел из трубки. Действительно, предательство Романа Пешты спутало все планы Хмельницкого по организации восстания. Отчего тот, старый друг, предал, Богдан мог только догадываться. А ничего удивительного, если разобраться, здесь не было.
Измена и предательство вошли в кровь казацкую, да и простого люда, который пополнял ряды казаков. У основателей казацкого войска, по сути своей разбойников, не было понятия о чести и достоинстве, а дальнейшие притеснения поляками развили в них только самые низменные инстинкты. Богдану Хмельницкому и самому доводилось неоднократно изменять своему слову и предавать.
По его замыслу, реестровые казаки шести полков, присягнувшие польской короне, получающие жалованье и освобождённые от налогов, должны были одновременно восстать в шести важных центрах право— и левобережья Днепра, разбить небольшие польские гарнизоны и, соединившись, двинуться на Черкассы, где находилась ставка коронного, назначенного королём гетмана.
Одновременно должны были вспыхнуть народные восстания на Левобережье, а также на Подолии, где уже действовал со своей ватагой Максим Кривонос.
Тогда же должно было подняться и Запорожье. Запылавшая одновременно по всей Малороссии народная война не оставляла полякам на победу ни одного шанса, поскольку королевских войск на Южной Руси было не более десяти тысяч человек. Одержав победу над королевским гетманом, можно было бы начать переговоры с польским правительством и достигнуть соглашения об увеличении казацкого реестра, изгнать панов с русских территорий, добиться автономии и самоуправления, не порывая окончательно с Речью Посполитой.
И тогда он сможет на равных вести переговоры с королём польским, оставаясь верным Короне, а король, зная его как верноподданного, передаст ему земли покорённых магнатов.
Деньги, полученные от короля, оставались у Богдана и хранились в надежном месте. Часть из них была уже истрачена на заказ обмундирования — нескольких тысяч свиток одинакового белого цвета, обычную одежду реестровиков, которая предназначалась для восставших. Крупная сумма была также потрачена на изготовление самопалов и сабель.
Бандуристы и кобзари по всей Южной Руси собирали людей и призывали недовольных панским своеволием уходить на Запорожье, туманно намекая, что «Хмель уже высыпался из мешка». Уже и запорожцы, селившиеся по городам и местечкам, начали пить по-чёрному в окрестных шинках, что всегда было предвестником больших дел. Для завершения подготовки нужно было всего несколько месяцев, да вот случилось это предательство.
Теперь о выступлении реестровых казаков нечего было и думать, они будут под жёстким контролем поляков. Без казаков восстание холопов обречено на провал. Сечь к войне не готова, тем более, что ее стережет польский гарнизон. За семью Богдан не беспокоился, так как еще загодя отправил детей к родителям жены, но как быть самому, он не знал. Долго укрываться на Сечи он не сможет: его всё равно достанут и убьют. Можно, конечно, уйти в московские пределы или на Дон, к тамошним казакам, у него везде есть приятели…
«А не податься ли в Крым, к хану», — мелькнула мысль, и Богдан даже прошептал её, но сразу и отбросил эту идею.
Стало светать, звезды угасали, близился рассвет. Отдохнувшие за ночь кони хрустели ячменем в торбах, зашевелились укутанные в длинные бурки казаки, поеживаясь от утренней свежести. Пора было продолжать путь.
Декабрь в том году выдался на удивление теплым, снега не было, а местами из-под земли пробивалась даже молодая трава. Днем было по-весеннему тепло, но и ночью не подмораживало. Казаки ехали, придерживаясь правого берега Днепра, тонкая, блестящая лента которого изредка мелькала средь невысоких холмов. Этот путь хотя и был длиннее, чем напрямую по Черному шляху, но зато безопаснее: здесь редко можно было встретить путника.
Сечь не всегда находилась на одном месте. Она часто меняла своё месторасположение, сейчас она официально находилась на Микитином Рогу, но запорожцев там не было. Они в количестве всего трех-четырех сотен ютились на соседнем острове Бучки, а на самой Сечи расквартировался польский гарнизон, захватив весь запорожский арсенал, в том числе и около тридцати пушек.
Старый казак Лутай, кошевой на Сечи, сердечно обнял Богдана. Вместе сражались они когда-то с турками в морском походе на Константинополь, и Смоленск брали вместе.
— Ну, и что теперь делать будем? — спросил Лутай после долгого молчания, выслушав рассказ Богдана. Они сидели в доме кошевого на высоких подушках и курили трубки, — без реестровых казаков нам и высовываться из Сечи незачем, порубят нас ляхи, как капусту.
— А если к донцам обратиться за помощью?
— Нет, донцы не будут сейчас в это дело вмешиваться, они и так чуть не втянули белого царя в войну с турками после взятия Азова. Царь сильно осерчал на них, теперича они не пойдут супротив его воли. А у нас тут ляхи сидят под боком, долго прятаться не удастся, коронный атаман давно уже гонца прислал, чтобы схватить тебя.
Помолчали. В голове у Хмельницкого возник план, он снова и снова корректировал и осмысливал его, прежде чем выложил кошевому.
Выслушав Богдана, Лутай почесал бритую голову:
— Эх, мало нас для такого дела. Ляхов там, почитай, полтыщи, а у меня тут и трех сотен добрых казаков не наберется.
— То дарма. Возьмем их в клещи с двух сторон, ты пойдешь берегом, а я водой на лодках. Они не ожидают нападения, а внезапность удваивает силы нападающих. Тем более там, кроме польских драгун, есть и казаки нашего Корсунского полка. Думаю, их мы сможем перетянуть на нашу сторону.
— Ладно, созываем раду.
На следующий день собрались казаки на широком майдане и внимательно слушали Богдана. Многие хорошо знали его.
Прекрасный оратор, владеющий словом и умеющий зажигать толпу, Хмельницкий начал с перечисления заслуг казачества, а потом закончил:
— И чем же расплатились ляхи за нашу верную службу — лишением всех вольностей и привилегий. Превратили нас в холопов, обложили налогами, насадили жидов, которые тянут из нас последние соки, а теперь хотят лишить не только имущества, но и самой жизни.
Голос Богдана то гремел раскатами над площадью, то понижался до шепота. Казаки слушали его завороженно. Закончив рассказывать о себе, он воскликнул:
— Но если уж ляхи поступают так со мной, заслуженным казаком, которого знает сам король, то как же они поступают с простым народом? Украйна-мать стонет, истекает кровью, она протягивает руки к вам — своим защитникам, вопрошая, где же вы мои сыны, неужели отдадите свою мать на поругание?
Казаки молчали, пестуя и разжигая слова Хмельницкого в сердце своём.
Тут вскочил огромного роста казак, по имени Остап.
— Так чёрт бы вас там побрал, что нет уже у вас сабель на боку, что вы терпите все эти бесчинства и позволяете ляхам та жидам терзать неньку-Украйну?
— Король наш, венценосный, так и сказал мне, выслушав мои жалобы на панов. Он пожаловал нам привилегии: возвращение прежних вольностей да увеличение казацкого реестрового войска. Но старшой — Барабаш, забрал бумаги эти себе и утаил от казаков королевские милости.
Наступила тишина, а потом площадь зашумела, раздались выкрики:
— Долой старшого, смерть ляхам и жидам.
Когда шум немного стих, Остап спросил:
— А где эти привилегии сейчас?
Богдан театральным, заранее подготовленным и продуманным жестом, достал из-за пазухи королевское письмо и, потрясая им, крикнул:
— Вот они у меня, я их выкрал у старшого, чтобы довести до всего товарищества, и вам теперь решать, как поступать дальше.
Затем он передал документы кошевому и тот огласил их раде.
Речь Хмельницкого произвела на казаков сильное впечатление. Тут же было решено формировать войско и идти на панов. Рада предложила избрать гетманом запорожского войска Богдана Хмельницкого, но он отклонил это предложение, согласившись именоваться пока лишь наказным гетманом, руководителем этого похода. Всё-таки, в душе он боялся ответственности, был не готов взять её на себя. В случае неудачи, казаки могли проклясть его и даже лишить жизни.
Началась подготовка к походу.
Вечером собрался совет, было решено под покровом темноты, на рассвете, тайно подобраться к польскому лагерю и захватить стоявшие у пристани челны, а также оружие и пушки.
За час до условленного сигнала Богдан обходил затаившихся и изготовившихся к вылазке казаков.
— Ну, что братцы, одолеем ляхов? — бодро спросил он, приблизившись к группе казаков, среди которых был Иван Ганжа.
— Не сумлевайся, батько, давно сабли на них навострены, ужо сегодня поддадим им жару, — ответил пожилой, неторопливый казак, — да и наши казаки там, из реестровых.
— Во-во, их-то убивать и не надо, наоборот, отпускать с напутствием, чтобы до нас переходили, — скорее для Ганжы, чем для остальных, наставлял Богдан и пояснял: — Действуйте быстро, но сторожко. В затяжную драку не ввязывайтесь, сделали своё дело и отходите.
В полной темноте казаки подобрались к польскому лагерю. В то время как часть их, действуя с берега, отвлекала на себя основные силы не ожидавшего нападения противника, остальные, подплыв на лодках, захватили все челны и вывезли запасы продовольствия. С наступлением рассвета запорожцы возвратились практически без потерь. Оставшись без продовольствия и челнов, солдаты гарнизона упали духом, а в рядах реестровиков началось брожение. Воспользовавшись этим, запорожцы, спустя несколько дней, глубокой ночью совершили новое нападение. Польские драгуны во главе с офицерами обратились в бегство, а реестровые казаки перешли на сторону запорожцев.
После этой первой небольшой победы дух войска запорожского значительно укрепился, резко вырос авторитет Хмельницкого. Лутай, кошевой атаман, посылал гонцов во все концы Украины, созывая людей, а гетман отправлял универсалы, призывая холопов и мещан вступать в ряды восставших. Люди валили толпами на Сечь со всех сторон, но были это, в основном, необученные крестьяне, никогда не державшие в руках оружия.
Глава 2. Шляхтич
«В голубомъ поле золотая подкова шипами вверхъ; в середине ея золотой кавалерский крест. Въ навершие шлема ястребъ на взлете, вправо, съ звонком на левой ноге, держащий въ когтях правой ноги подобную какъ въ щите подкову съ крестомъ».
Мелодичные звуки клавесина нарушили тишину старинного замка. Сашка поспешил на эти звуки, предполагая, что хозяин-друг уже встал и создаёт, по его собственному объяснению, утреннюю гармонию. Он открыл дверь в гостиную, так и есть: Михаил Рудницкий самозабвенно играл на инструменте. Чеканный профиль, вдохновенно поднятые к потолку глаза, чёрные, вьющиеся волосы, быстро мелькающие по клавишам пальцы — Сашка невольно залюбовался юношей. А тот, сидя боком к двери, не замечал подглядывающего своего друга, и весь отдавался музыке.
Но вот скрипнула половица под ногою Сашки, и Михаил обернулся:
— А, Санчо, ты уже встал.
— От прекрасных звуков вашего клавесина, мой повелитель, и мёртвый проснётся.
— Тебе не нравится, как я играю, негодный? — чёрные пронзительные глаза уставились на Сашку и сверлили его насквозь, — ну, скажи, скажи, потомок презренных кастильцев.
— От этой божественной музыки Дульсинея проснулась в своей опочивальне, мой повелитель. А вот и она.
Сашка царственным жестом протянул руку к двери, в которую влетела симпатичная девушка. Светлые распущенные волосы, окаймляли бледное лицо, придавая ему неповторимое очарование.
— Доброе утро, вы опять меня обсуждаете?
— Конечно, Яна, наш дон из Ламанчи с утра играет под вашим балконом на виоле.
Девушка картинно поклонилась и произнесла торжественно:
— Вы сегодня прекрасно играли, пан Кихот.
— Только для вас, моя незабвенная Дульсинея.
— А теперь прошу всех на завтрак, — произнёс Сашка и встал в дверях, шутливым жестом показывая куда идти.
Старый замок расположился на высоком холме, на самой границе Великопольской и Южно-русской земель. Правда, русины уже почти триста лет были под владычеством Речи Посполитой, но поляками от этого не стали, а только всё более попадали в неволю к богатым и знатным панам.
Поделиться книгой: