Помоги проекту - поделись книгой:
Она быстро повернулась к Миру спиной, не заметив, что даже здесь, на площадке перед собором, появление Красавицкого произвело обычный фурор. Часть выходящих и спешащих в храм светских богомолок застыли, напрочь забыв про Бога при виде прекрасного, как языческий бог, темноволосого и темноглазого юноши с голубоглазым и беловолосым малышом на руках.
— Не знала, что Мадонны бывают мужского пола, — сказала своей спутнице девушка в шифоновом платке с серебристыми блестками.
— Я вообще не знала, что такие мужчины бывают, — отозвалась вторая. — И явно не голубой!.. А эта рыжая с ним, неужели жена? Ой, где она?
— Именем Отца моего велю, дай то, что мне должно знать, — вымолвила Ковалева и, сделав шаг, прошла сквозь столетие.
…Владимирский Собор был новым и ярким. Маша перекрестилась, купила две свечки, поставила к иконе и прочитала молитву, но не за упокой — за покой. Здесь, в конце XIX или в начале XX века, отец ее сына — Михаил Врубель — был еще жив.
Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом — в только-только построенном, открытом и освященном Свято-Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого. И прося «дай то, что мне должно», надеется: Город сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Врубель будет здесь.
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему — лишь знала, что когда-то любила его, и от этой любви появился их сын.[2] Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести покой и мудрость… Мудрость и покой царили в душе до тех пор, пока ее шести с половиной месячный сын Миша не сказал в первый раз «Ма…». А еще не произнесенное «Па…» повисло в воздухе без адресата.
Сжимая вторую свечку в руках, Маша поднялась на хоры. С детства она любила любоваться храмом с «балкона» второго этажа — здесь всегда было тихо, покойно. Здесь она была с самым прекрасным в мире Владимирским собором один на один. Над головой сияло сотворенное Вильгельмом Котарбинским «Преображение Господне» — стоящий в яйце сверкающего света Иисус являл ученикам свою истинную небесную суть.
Она тоже преобразилась — стала иной, Киевицей, властительницей Вечного Города. И теперь подумала вдруг: «Как это странно…» Она могла разговаривать с Киевом, воскрешать мертвых, и сама умирала и воскресала, карала и миловала. Она дважды спасала мир, победила Змея… И любая загадка мироздания, над которой ломали умы сотни лет сотни мудрецов, казалась ей нынче простой в сравнении с вопросом… Кому мой сын должен сказать «папа»?! Миру? Или своему настоящему отцу? Стоит ли рассказать ему об отце, умершем за сто лет до его рождения? И должна ли она рассказать его отцу о сыне?
Больше всего Маше хотелось, чтоб на вопросы ответил кто-то другой, чтобы она почти случайно столкнулась здесь с Врубелем и не смогла не сказать ему правды…
Но на ее тайную просьбу Киев ответил ей «нет». Она не знала, какой нынче год и день, но точно знала, что в этот день Михаила Врубеля не было в соборе, — она ощущала его отсутствие всем телом. И оттого ей вдруг страшно захотелось поступить против воли Отца — по воле своей щелкнуть пальцем, увидеться с Мишей и открыть ему все…
«Именно так я и сделаю…» — Ковалева подняла повелительную руку, подняла глаза вверх, — ее взгляд ласково коснулся щедро изукрашенных стен. Врубель написал здесь только орнамент (единственную написанную им композицию «5-й день творения» заставили позже переписать Котарбинского!). Но теперь собор кичился его именем, и никто из историков не забывал помянуть: Владимирский расписывал не только Васнецов, Нестеров, Котарбинский, Сведомские, но и гений серебряного века — Михаил Врубель. Хотя на деле его эскизы не приняли. Да и не могли принять…
Маша вспомнила, что здесь, во Владимирском, ночью в крестильне сумасшедший гений нарисовал Божью Матерь с изуродованным лицом, с когтями, как у кошки, а потом закричал…
Ковалева вздрогнула: «Нет, я не хочу… не хочу, чтоб мой сын!..»
— …Вы уже слышали? — раздался чей-то насмешливый голос. Два человека поднимались на хоры. — Она пришла в собор под черной вуалью. Никому не сказала ни слова. И вуаль не подняла… Так и ушла. Вот такая у него жена — никто ее лица не видел. Он ни с кем ее не знакомит. Ходит всюду как черный дух… Видно, его супруга — такая рожа, что стыдно людям показать. — Голос вдруг запел на разудалый бульварный мотивчик:
— Полагаете, она так дурна собой? — откликнулся его спутник.
— Что же еще? Ну, разве эта кузина и впрямь некий незримый дух… Как раз в его вкусе! — засмеялся рассказчик.
Они были совсем рядом, и, не желая встречаться с людьми, Маша щелкнула пальцами, чтоб вернуться в свой ХХІ век.
— Ты — Киевица! И все беды, происходящие в Киеве, имеют к тебе отношение. И если ты хочешь эту беду поиметь, кто вправе запретить тебе? — поддержала Дашу Акнир.
Дочь предыдущей Киевицы и первая помощница Главы Киевских ведьм была рада ее приходу.
— Хочешь, — предложила юная ведьма, — приворожим сбежавшего отца тройни обратно? Выберем и сварим Присуху прямо сейчас…
— Присушим к жене! Землепотрясная мысль! — Чуб достала из сумки газету. — Правда, жена сказала, — она заглянула в статью, дабы убедиться в собственной памятливости, — «…даже если он вернется назад, после такого поступка я его ни за что не приму». Но бабы обычно только так говорят.
— А если и правда не примет, — подпела Акнир, — будет ему по заслугам. Пусть присушенный всю жизнь вокруг бегает и все желания ее исполняет. Так и вину искупит, и у детей все же будет отец.
— Здорово, — настроение Чуб мигом улучшилось. Она кокетливо поправила на шее новый черный платок с черепами — на носу маячил Хэллоуин! — Ты правда-правда-правда думаешь, я могу это сделать?
— Ты — Киевица. Ты можешь все, что не противоречит 13 Великим запретам.
— Ага, Киевица… — настрой Чуб вновь рухнул вниз. — Мы сегодня даже на Горе не дежурим. Киев сказал Маше, что у нас отпуск… Две недели! Даже 14 дней. Выходит, он сделал ей отпуск в подарок ко дню рождения. А почему он не сделал отпуск ко дню рождения мне? Выходит, я хуже?
— Не о том заморачиваешься. — Акнир никогда не нужно было объяснять слишком долго. — Ты тут вообще ни при чем, и твоя Маша тоже. Дело не в ней, а в том, когда она родилась. 21 октября — на ваши Деды́.
— На наши… кто-кто?
— Деды́. Так слепые называют день поминовения усопших. Мы, ведьмы, называем их Бабы́ или Мамки. Вы празднуете их в ближайшую субботу к 21 октября. Мы в женский день — пятницу. Соблюдение обряда занимает 14 дней. А поддерживать хорошие отношения с родом очень важно — в любую минуту Киевице может понадобиться сила предков. Вот почему Город счел себя не вправе отвлекать вас…
— Отвлекать от чего? Что нужно делать?
— Сидеть дома, принимать гостей, угощать их ритуальной едой. Да не переживай, Василиса зайдет к вам сегодня и все расскажет про кормление Душечек.
— В смысле — хорошеньких девушек? — перестала понимать ее Чуб.
— Душечки — души милых тебе людей, — растолковала дочь Киевицы.
— Это такой древнеславянский языческий праздник?
— Не только славянский и не только языческий. Все отмечают его в конце октября — начале ноября, хотя и называют по-разному. Христиане празднуют родительскую Дмитриевскую субботу перед 26 октября. А древние кельты, как и современные люди, отмечали в ночь с 31 октября на 1 ноября. Только первые называли этот праздник днем мертвых — Самхейн. А вторые — Хэллоуином. Ты знаешь, в этот день в Америке дети переодеваются во всякую нежить, ходят по домам и клянчат: «Trick or Treat!»
— «Проделка или угощение!»
— И не знаю, как американцы, а наши предки, славяне, точно знали, если на Бабы́ да Деды́ не угостить своих Душек, они устроят тебе дурную проделку. Обидятся на невнимание, нашлют на тебя хворь и тоску, беду на дом, падеж на скотину…
— На скотину? — вмиг запаниковала Даша. — А кошки считаются?
— Кстати, о кошках. На Мамки их удаляют из дома. Они не выносят ни духов, ни призраков, бросаются на них, как на мышь. Это инстинкт…
— Наши кошки уже ушли.
— Значит, к вам уже приходили…
— Белая Дама! — подорвалась Даша Чуб. — А мы ей вместо угощения — дулю. Что же теперь?
— Ничего. Я сказала, на исполнение обряда 14 дней и Василиса вам поможет. Вы ж все равно собирались готовить что-то на день рождения Маши. Кстати, — резко снизила пафос Акнир, — что ты ей подаришь?
— Еще не знаю…
— И я, — на этот раз обеспокоенной стала юная ведьма. — А я ведь Помощница Главы Киевских ведьм, я обязана принести дар Киевице. А Катя уже придумала?
— В процессе пока. Пошла на аукцион покупать картину художника, который расписывал Владимирский.
— Значит, сегодня аукцион «Libra». — Акнир открыла свой ноутбук.
— А ты откуда знаешь?
— А он у нас только один такого уровня…
Ведьма щелкнула мышкой, и Даша увидела на экране небольшой, заставленный стульями зал старинного особняка.
— Это че, онлайн? — восхитилась Землепотрясная. — О, смотри, смотри, в третьем ряду наша Катя! Вот стерва, какая она у нас все же красивая… А ты в курсе, — повернулась она к Акнир, — что ее мама красивой во-още не была. И папа, и бабушка с дедушкой тоже. А прабабушка — вообще типа уродина. Она одна такая в роду… Везет же некоторым!
— Или наоборот — не везет, — сказала юная ведьма.
— А сейчас два долгожданных лота, — объявил ведущий аукциона — облаченный в черный смокинг малоизвестный театральный артист с сединами «благородного отца», — Вильгельм Котарбинский — один из ярчайших символистов Модерна, — почти слово в слово продублировал он определенье хозяина. — Поляк по происхождению. Окончил художественную Академию в Риме. Жил в Киеве. Участвовал в росписи Свято-Владимирского собора. Особенно высоко искусствоведы оценивают его шестикрылых серафимов на хорах. Вместе с Павлом Сведомским написал «Суд Пилата», «Тайную Вечерю», «Распятие», «Въезд Господень в Иерусалим». Работы художника хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Национальном музее в Варшаве. Однако, — «благородный отец от искусств» сменил темпоритм, — особой популярностью у публики Серебряного века пользовались его работы иного плана — полные магии, символов и фантастических видений. Отпечатанные в киевском издательстве «Рассвет» почтовые карточки с изображением мистических сепий летали по всей Империи. Коллекционеры открыток с его работами знают, что он часто переписывал один и тот же полюбившийся сюжет много раз, меняя лишь отдельные детали…
— То есть занимался самоплагиатом, — шепнул своей спутнице Катин соперник — и непосредственно на аукционе генеральный директор банка сел прямо позади Дображанской.
Помимо его дамы, Катерины, рыжей художницы и двух дочек богатых пап, женщин в зале не было — только мужчины. Все держали в руках круглые таблички с номером.
— Вильгельм Котарбинский был чрезвычайно плодовит, — продолжал «благородный» ведущий, — рисовал много и быстро. Потому точное количество созданных им работ не известно до сих пор. Киев постоянно открывает нам новые и новые чудные находки… С тем большим удовольствием я представляю вам две никому не известные «жемчужины», найденные в городе совсем недавно. Лот № 22. Вариация на тему сюжета «В тихую ночь», начало ХХ века, бумага на картоне…
Милая девушка в черной юбке и белой блузе вынесла и поставила на возвышение небольшое полотно размером 34×68. Одновременно изображение появилось на киноэкране над головою ведущего. Катерина перевела взгляд на каталог аукциона.
Здесь новоявленная и не известная ранее работа «В тихую ночь» была опубликована рядом с известной — растиражированной в виде дореволюционной открытки издательства «Рассвет», Киев. Разница между двумя «ночами» была небольшой. И та, и другая представляли собой синее звездное небо над туманным озером. Из водного тумана выплывала облаченная в длинную светлую рубаху дева-душа. Ее принимал в объятия спустившийся с неба темнокудрый ангел. Профиль девы был обращен к нему. Губы ангела касались ее бледного чистого лба.
Но на открытке левая рука девушки плетью висела вниз, в то время как выставленный на продажу шедевр представлял туманную деву в другой позе — рука красавицы обнимала ангела за шею.
На строгий вкус Катерины Михайловны сюжет был нестерпимо слащавым, и она перевернула страницу, чтобы взгляну ть на следующий лот — № 23. Вариация на тему «Духа Бездны».
Здесь все было наоборот. Ангел был женщиной с огромными черными крыльями, с обращенным в анфас страшным и прекрасным лицом — с суровым ртом и большими застывшими глазами. Прижимая к себе замершего от страха мужчину, Черный Ангел тянул его вниз — в черную расщелину скал. И что-то в этом сюжете зацепило Катю — некая сила, неподдельная вопиющая боль, кричащий ужас и страх. Черный Ангел понравился ей много больше — как работа он был неизмеримо сильней. Но Маше, влюбленной в темноволосых серафимов Владимирского, несомненно, скорей подходил напоминавший их Ангел Белый.
Тем временем аукцион начался.
— Начальная цена тысяча долларов, — оповестил ведущий. — Кто даст тысячу?
Блондинка в первом ряду быстро подняла номер — судя по возбужденному выражению лица, раздражавшая Катю душевно-ангельская сентиментальность «Тихой ночи» казалась ей воплощением высшего искусства, а розовое платье девы-души было точно такого же цвета, как шторы в ее спальне.
— Тысяча! — радостно подхватил ведущий. — Следующий шаг — тысяча сто, — надбавил он положенные десять процентов. — Кто его сделает? О, вот и тысяча сто…
Огненноволосая дама с голубым бриллиантом на шее махнула номером. Ее серьга сверкнула… И Катя забыла про торг — забыла, зачем пришла сюда, забыла о празднике Маши, забыла даже о том, что этот бриллиант не ее… Алмазная сережка смотрела на Катю, маня ее дивной чистотой родника. Взгляд бриллианта был таким пристальным, что Дображанская растворилась в нем, — камень словно оказывал на нее гипнотическое действие… Она очнулась только тогда, когда ведущий воскликнул:
— Двадцать пять тысяч. Кто даст больше? Следующий шаг — двадцать семь тысяч пятьсот. Вижу двадцать семь тысяч пятьсот!
Блондинка не сдавалась. Рыжая — тоже. Имелись и другие соперники. Одни демонстративно тянули руку вверх, иные, желавшие сохранить инкогнито до финала торгов, делая ставку, делали лишь еле заметное движение, видимое одному ведущему, и Катерина не могла понять, с кем еще она ведет торг. Но ей стало заранее жалко потраченных денег.
— Следующий шаг — тридцать тысяч…
Кто б мог подумать, что «самоплагиат» и «мусор в стиле Модерн» будет иметь такой спрос?
— Вижу… Тридцать тысяч! — сказал ведущий, ответив тем самым на заданный ею вопрос. Он смотрел прямо за спину Дображанской, туда, где сидел ее соперник — директор банка.
«И ты, Брут?..» — мысленно вздохнула она и качнула своим номером.
— Тридцать три… — седовласый ведущий аукциона не смог сдержать излишне жгучего взгляда на красивую Катю. И в который раз ее красота немедленно вышла ей боком.
Стоило седовласому выдать ее, сидевший перед Дображанской долговязый и худой бизнесмен, известный взрывным и неуправляемым нравом, быстро обернулся к ней и прошептал:
— Кончай! А то посажу… Поняла?
От неожиданности Катя моргнула. Приняв моргание за знак согласия, тот удовлетворенно вернулся в исходную позицию.
«Он что, угрожает мне? Киевице?» — к щекам Дображанской прилила кровь.
— Тридцать шесть, — отреагировал ведущий на движение блондинки. — Сорок тысяч, — его взгляд опять полетел за спину Дображанской. — Сорок четыре, — взгляд переместился вперед.
Рыжая художница уже отпала. Но Кате надоело ждать — решительно сбросив с себя остатки бриллиантового гипноза, она встала и крикнула, нарушая все правила.
— Я даю шестьдесят! Есть желающие дать больше? — Рука Дображанской, украшенная кольцом с подавляющим волю алмазным цветком одолень-травы, подняла номер.
Возразить ей не смог никто. Со всех сторон на Катю полетели лишь недовольные взоры, гримасы и возмущенное шиканье. Блондинка в первом ряду полоснула ее обозленным взглядом, не скрывая обиды за угнанную картину, которую она уже никогда не повесит в своей розовой спальне. Сопровождавшая ее, не участвовавшая в аукционе шатенка, присовокупила неприкрытую ненависть — за изумительно красивую Катину внешность, которой не будет обладать никогда. Рыжая художница тоже посмотрела на Дображанскую, быстро, но пристально, — и даже не на нее, а на ее брошь, кивнула, словно по одной эмалевой бабочке-модерн определила всю Катину суть, — и сразу отвернулась.
Видимо получив знак от хозяина, ведущий провозгласил:
— Шестьдесят тысяч — раз…
Взрывоопасный бизнесмен развернулся к Кате всем телом. Его глаза кипели, тонкие губы змеились. Внезапно он издал краткий невразумительный вскрик, порезавшись о ее взгляд… В прямом смысле слова — по щеке мужчины потекла быстрая кровь. Порез был коротким, но горючим, глубоким. Кровь скользнула на белый воротник рубашки, поползла по груди. Мазнув рукой по щеке, бизнесмен ошарашенно посмотрел на свою ладонь.
— Вы порезались, — сухо сказала Катя, не сводя с него ставших бездонными глаз. — Нужно быть осторожней. Так ведь можно случайно порезать и горло.
«Кто ты???!!! — прочитала она ответный обезумевший взгляд. — Ведьма!..» — Рука мужчины схватилась за шею.
— Пустите. Я порезался… запонкой, — быстро сказал он соседу и спешно вышел из зала.
— Шестьдесят тысяч — три! Продано!.. — элегантно стукнул молоточком ведущий. — Екатерине Михайловне Дображанской.
Катя, в свою очередь, тоже обернулась, чтобы взглянуть на вновь поверженного соперника сзади — швырнула генеральному директору банка прямой насмешливый взгляд. Тот едва сдержал спазм, и она поняла, что в кармане у него покоилось ровно тридцать тысяч, но она вновь смешала ему все карты.
Внезапно в сердце у Дображанской опять закололо. По коже помчался озноб. Тело бросило в жар, кожа стала огненной.
«Что со мной? Я словно заболеваю…»
— Лот № 23, — бодро заявил ведущий, глядя на Катю так, точно стал ее персональным гидом по миру искусства. — Вариация на тему «Дух Бездны», начало ХХ века, бумага на картоне, соус. Вариант работы был опубликован в книге…
Черный Ангел с бездонными глазами-пропастями появился на экране ноутбука Акнир. Дашины глаза округлились, ресницы захлопали, нос зачесался:
— Ух ты!.. Как, по-твоему, за сколько Катя купит его?
— Хочешь перекупить? — смекнула помощница Главы Киевских ведьм.
— Ну, есть в нем что-то… Правда? Такое… у-у-у… страшное. А тебе не кажется, что Дух Бездны на Катю похож?
Поделиться книгой: