Козулька

Дарьяна Антипова

Козулька (рассказы)

Козулька

Большой бык стоял рядом с песочницей и смотрел на меня кровавыми глазами.

А я боялась смотреть на быка, который даже перестал жевать и обмахиваться хвостом.

Ну что, что он забыл в нашей песочнице?

А что в песочнице забыла я? Мне уже десять лет. И играть в песочнице как-то неприлично.

— Уйди, — тихо сказала я.

Но бык только заревел. Грязная шерсть затряслась вместе с ним.

Песочница огорожена старыми военными ракетами. Папа говорит, что их давным-давно разминировали и решили украсить детскую площадку.

За песочницей с накренившимися ракетами стоит наш серый трехэтажный дом. За ним начинается поле, за полем — взлетная полоса и самолеты, на которых летает папа. Дальше — лес и «проволока». «Проволока» — это граница нашего маленького военного города. Вчера вечером к нам приехали родственники. Мама не успела сделать пропуска, поэтому родственники с банками варенья пролезали под проволокой. Там должно быть электричество и вышки с пулеметами. Но на самом деле уже давно никого нет. Поэтому мы иногда ходим по ягоды, пролезая между двумя или тремя проволоками.

Бык оглянулся на стадо, бесцельно блуждающее у дома. А я встала от него подальше и стала чертить носком босоножки на песке карту местности.

Учитель на уроке говорил, что ближайшее бомбоубежище находится в Козульке.

— Повторите, дети! Ко-зу-лька!

— Ко-зууууу-лька! — сказал класс.

— Если американцы начнут бомбить нашу страну, то во вторую очередь, после Москвы, они будут бомбить нас, так как недалеко есть ядерный завод и ГЭС. И если они взорвут ГЭС, то нас всех затопит. Поэтому куда нужно идти?

— В Ко-зу-лькуууу! — повторили мы.

За день я узнала очень много о разных видах бомб. Особенно не понравилась мне одна, от которой прятаться нужно было в воде.

Я начала чертить новую карту. Вот школа, вот лес, вот лесное озеро. За сколько минут после предупреждения я смогу объяснить родителям, что нужно бежать в лес и прятаться в воде? Сколько нужно времени, чтобы ночью успеть схватить сестренку и перетащить коляску через проволоку? И можно ли спрятаться от такой бомбы в бомбоубежище в Козульке?

«Лес или Козулька?» — думала я и поглядывала на быка.

И смогут ли поместиться все жители нашего города в одном лесном озере? И сколько можно не дышать под водой, пока бомба уничтожает вокруг все живое?

Я подошла к высокой траве, которой заросла вся площадка, и сорвала прошлогоднюю пучку. Она была пустой изнутри, и через нее можно было бы дышать под водой.

Мимо прохромала соседка с большой клетчатой сумкой и поздоровалась со мной.

Бык замычал на нее, и соседка отпрыгнула в сторону. Она тоже боялась быков.

Ночью я не могла заснуть. Папа вернулся из командировки и сразу пошел спать. Родственники уехали. Сестренка была в комнате родителей. А я лежала и смотрела на бездонный потолок. Там кружились огромные пятна, похожие на планеты. Они то приближались, то отдалялись от меня, изгибались и пульсировали. И я все никак не могла понять, какого они размера. Некоторые из них подлетали совсем близко к моей кровати, и мне казалось, что если я прикоснусь к ним, то они засосут меня в свою космическую пучину.

За окном зашелестели тополя, и я поняла, что идет дождь. В руке под подушкой я сжимала свою сухую пучку, сквозь которую планировала дышать в озере.

И в этот момент кто-то прошел по коридору.

Это был точно не папа.

Мы въехали в эту квартиру почти месяц назад. Вещей у нас почти не было — мы привыкли к постоянным переездам. И коридоры оставались такими же длинными и голыми. Холодными и темными.

За окном подмигнул фонарь, и я снова увидела тень.

Она приближалась ко мне.

Тогда я беззвучно запищала и, схватив одеяло, побежала в комнату родителей через боковую дверь.

Я очень боялась разбудить уставшего отца и расстроить его своим поведением. Но все равно забралась на кровать и улеглась между родителями. Сначала я прижалась к мягкой маминой руке и уткнулась носом в подушку. Я пела про себя детские песенки из «Бременских музыкантов» и куталась в одеяло. Вскоре почувствовала, как что-то тяжелое и теплое опустилось на мои ноги. Я с ужасом открыла глаза и вылезла из-под маминой руки.

На кровати и моих ногах сидел большой Пан. С рожками и волосатой мордой. У него были точно такие же глаза, как у быка. Он поднес руку с длинными ногтями к своим губам и сказал: «Тсс».

А на следующий день к нам в школу привели попа в черной рясе, похожего на шар. И заявили, что он проведет несколько уроков по религии. Поп повесил на всю доску большую картину с изображением тощего мужчины и сказал: «Это Иисус».

Я не знаю, чего он от нас ждал. Но мы уже знали, что бывают бомбы химические, бактериологические, графитовые и электромагнитные. Мы запомнили, где находится ближайшее бомбоубежище. Мы все видели, что поп похож на бомбу. Но мы не знали, кто такой Иисус.

Потом поп скучно рассказывал о том, что мы должны во что-то верить, кому-то молиться. Тогда я спросила:

— А когда сбросят бомбу, нужно молиться или прятаться в озере?

— Какую бомбу? — спросил поп и не ответил на мой вопрос.

Затем поп повесил на доске другую большую картину. Там было уже много голых и худых мужчин.

— Куда они идут? — спросил нас поп.

— В Козульку? — прозвучал в тишине мой голос.

Меня выгнали с урока. Я медленно шла мимо серых домов и высокой дикой травы. Иногда стекла в окнах дрожали от взлетающих самолетов, а головки сухих цветов качались в разные стороны. Я увидела впереди стадо и решила обойти его через другой двор. Когда выскочила из травы, вся увешанная колючками, то снова увидела Его. Бык стоял у другой песочницы. И вновь пристально на меня смотрел.

Тогда я замахнулась на него портфелем и закричала:

— Не приходи ко мне больше, слышишь? Никогда больше ночью не приходи!

Дорога к храму

Яся, теряя по дороге вываливающиеся бумажки из папки, вышла из университета и, спустившись по рыхлому и грязному снегу к набережной, потопала по берегу к остановке автобуса. На работу в школе она катастрофически опаздывала. С таким трудом устроилась работать преподавателем с зарплатой в 4 тысячи в Красноярске, будучи еще студенткой в университете, без опыта работы — и опаздывала…

В наушниках играло что-то этническое, доброе и русское. В голове засел вчерашний разговор с сестрой. Танюшка предлагала сделать наконец-таки группу Славянской Этнической музыки, используя в ней такие редкие инструменты, которые делал ее новый знакомый парень Валера, как гудок, скифский рог, жалейка, гусли, барабаны…

Яся все шла, пиная ногой февральский снег. Нащупала в кармане кусочек бумажки — вчера она девочке-подготовишке дала задание — написать сочинение на свободную тему по картинкам на карточках, пока занималась с седьмым классом проблемами написания одной и двух «н» в прилагательных. И Леночка написала — «Жили-были казаки. Они жили на далеком-далеком севере». Потом Леночка устала и побежала играть с симпатичным мальчиком Васей. А Яся сохранила этот листок на память.

Сзади послышалось кряхтение. Яся обернулась и увидела, что на улицу, ведущую наверх, к храму, по асфальтированной дорожке с набережной пытается забраться женщина… Хотя это тело, вернее, кусок тела, женщиной назвать было очень сложно. Ног у нее не было. Тело стояло на тонкой дощечке, не толще двух сантиметров, на четырех колесиках от детской коляски. Обрубок тела был привязан к этой дощечке какими-то веревками. Женщина передвигалась, опираясь об землю двумя стертыми палочками — ножками от стула. На голове — темный платок, на теле — старое пальтишко. Женщина, кряхтя, по нескольку сантиметров передвигалась по земле за каждый толчок палочками. Яся беспомощно огляделась. Мимо женщины, обогнав ее и девушку, прошла влюбленная парочка, потом мужчина приличного вида поспешил быстро проскочить по делам, брезгливо, стараясь не смотреть в сторону ползущей старушки. Яся не выдержала. С тоской посмотрела на часы, представила часовую езду по пробкам до работы в школу, взгляд директрисы… «Уделает меня как бог черепаху». И, вдумавшись впервые в эту обыденную в ее лексиконе фразу, подошла к женщине.

— Позвольте, я вам помогу.

— Да, да! — Женщина быстро, будто боясь, что девушка передумает, начала доставать из-под тела веревку. Это оказался поясок от халатика, в подобных которому ходили когда-то по квартирам все советские женщины. — Возьмите, тяните! Может, вам тяжело? Мне надо наверх…

Ее испуганные и радостные глаза метались по Ясиной фигуре. Она еще сильнее начала перебирать руками по земле.

— Да нет… — Яся взглянула на крутую гору перед собой. От берега Енисея к улице Дубровинского наверху вела очень долгая лестница… Ярослава подтянула сумку на плече, запихала руку в пакет по самый локоть и обвязала другое запястье веревочкой. — Держитесь! Представьте, что вы в детстве на санках!

И потянула. Несколько раз поскользнулась на нечищеных ступеньках, постоянно направляя веревочку на относительно ровный асфальт слева от лестницы… Мокрая, выдохшаяся, она очень медленно залезала на вершину и смотрела на Дворец бракосочетания… Шаг — другой. Утопающие ноги в рыхлом снегу. Старушка кряхтела и из последних сил подтягивала свое тело на руках.

Небольшая деревянная церквушка одиноко стояла среди старинных разрушающихся домиков. Яся, задыхаясь, почти донесла женщину до разбухших от сырости дверей.

— Спасибо, девушка, дальше я сама… Тяжело тебе…

Ясе даже смешно стало от этих слов женщины.

— Да нет уж, я вас и за порог теперь дотащу!

— Спасибо, милая, да хранит тебя Господь! Остались еще христианские люди на земле!

Яся наклонилась поближе к женщине.

— Извините, что расстраиваю вас, но не христианский я человек, бабушка! — Яся аккуратно затащила женщину на порог храма. — Я вообще неверующая и некрещеная. Язычница я. Еще раз извините за эти слова.

Яся поцеловала женщину в лоб, распахнула перед нею дверь церкви и побежала на остановку.

Ты — моя луна…

Думала: горе — это когда мама

Сниться перестает. А бабушка плачет

И плачет. Думала: вырасту,

Улечу за море. Как иначе? —

Думала — это и дураку понятно:

Думала — легко. Вон на карте какие пятна

Пестрые, как чудно резвится глобус.

Вырасту и куплю билет на желтый автобус…

Наталья Санеева

Едва приглушенный, очень слабый голос проник под мое одеяло. Я укуталась сильнее, закрыв щель проходящего замораживающего воздуха. Сон, сон… Голос.

«Вы читаете мои мысли?.. Скажите…»

Что за бред. Нога моя вылезла на волю, обожглась о ледяную стену, выдерживающую натиск февральского ночного ветра, и начала снова греться внутри кокона. Второе одеяло слезло на пол, третье — горный спальник — было воткнуто между моим телом и стеной.

«Скажите… Много ли сил уходит на управление — лечение на расстоянии? Внушаете ли вы мне что-то?»

Я проснулась. Протянула руку к сумочке, лежащей около кровати, достала уже остывающими пальцами ручку с блокнотом и записала последние слова.

«Я постоянно слышу голоса… они говорят мне, что я не должна никому говорить о лечении, о вас… Правильно ли это?»

Я достала сотовый и набрала смс: «Мама с кем-то говорит по телефону в пять утра. Опять этот кармический бред. Ей точно прочистили мозги. Что делать?» Замерла, обдумывая, кому же это отправить. У кого просить помощи? Бабушка и без того уже плоха… Младшая сестра утром пойдет в музыкальную школу зарабатывать свои две тысячи в месяц. Я стерла сообщение.

«Я развелась с мужем, я дочери не верю… вы говорили, что ей верить нельзя, что она — крыса, которую я воспитала на своей груди. Помните? Да, она приехала…»

В детстве я всегда знала, что солнце, даже если его не видно, когда-нибудь взойдет из-за гор. У меня за окном было огромное поле одуванчиков, а дальше — горы. Большие, дикие и сказочные…

А мама была красивая, как Шахерезада…

И всегда была рядом. И мне казалось, что все идеальные мамы должны быть такими — с большими черными глазами и длинными волосами. Солнце должно каждый день всходить утром из-за гор и светить в окно весь день. Дома должен быть дворец, свой замок с подвалом, где держат заключенных, и башня, откуда можно, если дотянешься до каната, сбежать. Пролететь над морем и упасть на теплый берег — диван. Папа сидел по вечерам на диване, пытаясь читать исторические книги. Но мне нужен был конь, и папа был конем. Я забиралась к нему на шею и била пятками по бокам.

А когда родители сидели на кухне, можно было, подметая волосами пол, наклониться вниз головой и ходить так задом наперед по коридору. Так все меняется! А еще у меня была принцесса и разбойник. Среди цветов на подоконнике я расставляла шахматы, это было лесное царство. И принц спасал принцессу от злодея, который на самом деле был просто беден и добр, поэтому и жил в лесу. И, смешно, когда у меня разбойник похищал принцессу и уносил с собой на дерево, как Тарзан, я всегда ощущала странное покалывание в теле. А мама говорила: не раскидывайте шахматы по цветам, и так все фигурки уже растеряли!

Я уходила в морозную темноту, подтягивая ранец на спине, следуя за спинами взрослых дядь. Они провожали детей до поворота в школу. Мой отец уже давно уехал на работу, на другой конец города в старом желтом и вонючем автобусе, забитом сонными людьми. Над домом светила луна. А мама с грудной сестрой стояла в светящемся окне и взволнованно махала рукой вослед, будто передавая мне свою удачу.

Я натянула на себя под одеялом ватные штаны и шерстяные носки. Закуталась в покрывало и, натыкаясь на углы шкафа, пошла в другую комнату. Наш старый панельный дом всегда был самым холодным на планете. И, когда деревья засыпали на улице под тяжестью пятидесятиградусного мороза, мы, как животные, старались найти тепло под одеялами.

Мама, худая, как богомол, сидела на полу, положив голову с крашеными волосами на колени. По руке, держащей трубку у уха, можно было изучить все костяное строение человека.

— Мама… — хрипло выдавила я, подскочила к ней и, поскользнувшись на разбросанных по полу вещах и фотографиях, накинула свое покрывало на ее голое тело. — Мамочка, ты чего?!

Она мгновенно выключила телефон, резко подняла на меня свои огромные, какие-то впавшие уже глаза и попыталась скинуть руку.

— Нет-нет-нет, мамочка, ты чего? — в страхе бормотала я, пытаясь согреть руками ее холодные ноги. — Нет-нет-нет… Что же ты с собой творишь-то, господи, мама, ну…

Она вцепилась вдруг в меня, потерлась щекой о мои губы и прошептала прямо в самое ухо: «Если меня не станет… просто знай… Мама очень любит тебя».

Двенадцать часов в аэропорту. Двенадцать часов до самолета в Англию.

Шереметьево 2 — совсем небольшой аэропорт. Слева огромной неорганизованной кучей сидят ожидающие международных перелетов. Лада — между ними. Слева спят друг на друге негры. Справа сидят два щебечущих создания, они, очевидно, полетят на самолете в Лондон. Полноватые, в драных джинсах. Девушка практически залезает на него. Целуются они так громко, что Ладке даже сквозь наушники слышны их чмоканья. Лада выключает музыку и прислушивается к их акценту. Скоро ей придется предстать перед мамой будущего мужа, его бабушкой, которая обладает врожденной любовью к грамотности и дружит с королевой. Она заставляет Ладу говорить: «He, she and myself are going there». Бабушку явно раздражает ее речь с русским акцентом.

Входящий звонок. Лада отвечает: «Да, мам, да отстань ты, я все помню! Нет. Потом перезвоню».

Закрывает глаза. Но ей почему-то вспоминается не вылизанный Бристоль, а глаза мамы, пихающей Ладке в сумку какие-то старые платья и носки. Потом мама прижимает руки к груди и эхом в пустой квартире просит: «Не забывай меня».

Было очень много шагов в этой комнате. Слишком много шагов. На кухне плакала бабушка. Женщина из «Скорой помощи» все смотрела на меня, на маму и повторяла: «Их надо убивать, этих врачей сраных из этого сраного фонда! Кармическая медицина, блин! Физическое здоровье, блин!» Трое высоких мужчин в белых халатах сидели напротив меня и ждали ответа.

Я с каким-то тухлым запахом во рту начинаю говорить:

— Она очень болеет… Мы вызвали «Скорую», потому что она уже плакать не может, только держится за живот и изгибается на кровати. И уже три недели ничего не ест. И умирает медленно.

— Так увезите ее в больницу! Маленькая вы, что ли?

— Она двери закрывает, она не поедет, не силой же нам ее с бабушкой везти. Не управимся…