Блуждающая Искра

— Ваш люгер принадлежит к королевскому флоту или разъезжает по поручению корсара[13]?

— Разве я похожу на морского разбойника? — обидчиво спросил капитан. — Вы оскорбляете меня вашим предположением.

— Простите, синьор, нам поневоле приходится быть очень осторожными на нашем уединенном острове в настоящее смутное время. По поводу некоторых подробностей в оснастке вашего судна у нас явились некоторые сомнения, и мне прежде всего необходимо уяснить себе вашу национальность.

— О, сделайте одолжение. Я совершенно разделяю и ценю вашу осторожность и готов вам помочь; но как? Не угодно ли вам поехать со мной на мой люгер и лично осмотреть его? Мои бумаги при мне, и я передаю их в ваше полное распоряжение.

— Не беспокойтесь, капитан, мы все это устроим гораздо проще. Я — книжный червь и льщу себя уверенностью, что хотя и не бывал в Англии, но знаю ее довольно хорошо по книгам. Одного более подробного разговора с вами о ее администрации, нравах и обычаях будет для меня совершенно достаточно, чтобы уничтожить все сомнения.

— Я к вашим услугам, синьор. Я люблю свою родину и горжусь ею.

— Это делает вам честь. Ну, скажите же мне, какого рода правление в Англии? Монархическое, аристократическое или демократическое?

— Однако, синьор, такой вопрос смутил бы любого философа! В Англии есть король; но есть также очень могущественные лорды, да и демоктратия от времени до времени дает себя почувствовать.

— Это вполне допустимое определение, сосед, Вито-Вити, — обратился вице-губернатор к градоначальнику, желая перед ним похвастаться и своими знаниями и своим тонким обращением с иностранцами, — английская конституция, действительно, машина очень сложная. Ваш ответ мне нравится, капитан, он показывает вашу привычку вдумываться во все вопросы жизни, и я ценю разумного человека. Ну, а что вы мне скажете относительно религии вашей родины?

— О, на этот вопрос еще труднее ответить, так как в Англии столько же вероисповеданий, сколько человек населения. Признаюсь, этот вопрос меня всегда сильно тревожит.

— Надо, однако, признаться, что этот вопрос очень редко тревожит моряков. Ну, хорошо, не будем на этом останавливаться; скажите только, ведь вы и ваши сограждане лютеране?

— Допустите какое вам угодно предположение, — возразил капитан, иронически улыбаясь. — Моряки и церковь — лучшие друзья, так как они мало думают один о другом.

— Почти то же и у нас, мой дорогой Вито-Вити, хотя наши моряки жгут множество свечей и бесконечно повторяют молитвы.

— Простите, вице-губернатор, — горячо ответил капитан, — но я нахожу это большой ошибкой со стороны ваших моряков. Их дело шло бы несравненно успешнее, если бы они меньше молились, а внимательнее относились к своим обязанностям.

— Это возмутительно! — воскликнул градоначальник с таким жаром, какой он редко обнаруживал.

— Синьор капитан прав, почтенный Вито-Вити, — остановил его вице-губернатор с таким внушительным видом, что как бы защищал им все свои либеральные идеи просвещенного человека. — Было бы полезнее для дела, если бы наши моряки сначала работали, а потом молились, а не наоборот, как это они делают теперь. Ну, а теперь относительно вашего языка, капитан, его я мало знаю, а вы, конечно, владеете им в совершенстве…

— Без сомнения, — отвечал капитан, сразу переходя с итальянского языка, на котором говорил до сих пор, на английский, с такой увереренностью, что уничтожал все подозрения.

Говорил он свободно и легко, но с несколько иностранным акцентом, неуловимым для непосвященного слуха. Баррофальди, который понял только, что ему ни за что не сказать хотя бы одну такую фразу, тотчас же постарался перевести разговор обратно на итальянский язык.

— Ваш родной язык, без сомнения, благозвучен, синьор, — да и может ли он быть иным, когда на нем писали Шекспир и Мильтон? Но что в нем затрудняет иностранца, так это множество одинаково произносимых различных слов, рознящихся по правописанию.

— Мне уже не раз приходилось выслушивать подобные жалобы, — отвечал капитан, довольный прекращением допроса и ничего не имевший против того, чтобы потолковать о неудобствах языка, до которого ему в сущности не было никакого дела.

Но тут градоначальник, которому надоело только слушать, не принимая участия в разговоре, заметил, что лучше было бы не уклоняться от прямой цели и покончить с выяснением подозрительных пунктов устройства люгера. Вице-губернатор и сам был не прочь с честью закончить испытание, а потому согласился с замечанием градоначальника.

— Сосед Вито-Вити прав, — сказал он, — будем держаться одного вашего люгера. Есть у нас здесь некто Томазо Тонги, очень знающий моряк; он утверждает, что люгера встречаются преимущественно у французов, а что английские суда иного устройства.

— В данном случае ваш Томазо Тонти не обнаруживает больших знаний, так как люгера строят и в Англии. К тому же, я уже говорил ему, что я с острова Гернсей, больше чем наполовину населенного французами, где сохранились французские обычаи и нравы, хотя уже несколько столетий этот остров принадлежит Англии.

— О, это совершенно меняет дело! Сосед Вити, все, что сообщает нам капитан относительно острова Гернсей, совершенно верно. Теперь остается только удостовериться в именах, и тогда все будет в порядке. Джэк Смит и «Крыло и Крыло» действительно гернсейские имена?

— Не вполне, синьор, — отвечал капитан, едва удерживаясь от смеха, — так как Джэк и Смит чисто английские имена, они там встречаются на каждом шагу, и мы уже из Англии занесли эти имена на Гернсей.

— Все это я нахожу вполне разумным, Вити, и так как бумаги капитана при нем, то, просмотревши их, мы можем спокойно уснуть до утра.

— Вот вам ваше снотворное, вице-губернатор, — сказал капитан, вынимая свои бумаги. — Вот приказ адмирала — он не заключает в себе ничего секретного, и вы можете его прочесть; вот мои полномочия — под ними вы увидите подпись военного министра Англии и мою. Видите? Джэк Смит. А вот и мое назначение лейтенантом корабля «Крыло и Крыло».

Все бумаги были написаны четко и прекрасным английским языком. Единственным сомнительным пунктом являлось различие в правописании имени: тогда как во всех бумагах упоминался Jack Smith, на подписи значилось Jacques Smit. Однако эта подробность совершенно ускользнула от внимания вице-губернатора. Таким образом, вся тревога, поднятая Томазо Тонти, оказалась напрасной, и просмотренные бумаги передали капитану, который совершенно спокойно спрятал их к себе в карман.

— Конечно, было бы неслыханной смелостью со стороны врага или корсара зайти в наш порт, зная нашу бдительность и осторожность, — заметил вице-губернатор самодовольно.

— Тем более, синьор, что подобный смельчак мог не ожидать себе иной награды, кроме потасовки и ареста, — прибавил капитан с своей обворожительной улыбкой.

Это настолько расположило вице-губернатора, что он пригласил лейтенанта к ужину. Приглашение было принято, и несколько минут спустя все трое сидели за столом в соседней комнате.

Всякие подозрения, если они и остались еще у старших чиновников Порто-Феррайо, совершенно рассеялись. Легкая итальянская кухня и еще более легкие вина только содействовали веселому настроению. Но приезжий ел и пил очень умеренно, видимо, желая поскорее освободиться, несмотря на всю любезность хозяина.

Андреа Баррофальди не преминул воспользоваться случаем, чтобы блеснуть своей начитанностью перед градоначальником. Он много говорил об истории, религии, правительстве, законах, климате и промышленности Англии, обращаясь к капитану за подтверждением или отрицанием высказываемых им взглядов, и по странной случайности их мнения всякий раз поразительно сходились. Капитан умел даже польстить вице-губернатору, выражая свое удивление перед такой начитанностью. Польщенный Баррофальди шепнул на ухо градоначальнику, что новоприбывший, может быть, не кто иной, как тайный агент британского правительства, подосланный с целью навести некоторые справки о торговле и мореплавании в Италии, чтобы, в случае возможности, расширить коммерческие сношения этих двух государств — «настолько выдается этот молодой человек своими способностями и рассудительностью».

— Вы почитатель аристократии, — заметил Баррофальди во время разговора на эту тему, — и, если говорить откровенно, может быть, вы сами благородного происхождения?

— Я? Я ненавижу аристократов! — с необычайной горячностью произнес капитан, видимо, забывшись и в следующую же минуту сожалея о своей несдержанности.

— Это удивительно со стороны англичанина. А, я понимаю, — вы в оппозиции и потому так говорите. Странное явление, друг Вити, но тем не менее верно, что в Англии вечно существуют две враждующие между собой партии. И каждая из них считает себя правой, и каждая стремится к власти.

— Вы совершенно верно определяете наши политические партии, синьор; но теперь позвольте мне удалиться: уже ночь, а я далеко не спокоен относительно соблюдения надлежащей дисциплины на вверенном мне судне в мое отсутствие.

Так как вице-губернатор к этому времени успел уже сообщить все, что знал относительно Англии, то он более не задерживал гостя.

Глава III

Капитан был очень доволен, когда, наконец, оставил дом вице-губернатора — дворец, как называли его простодушные островитяне; его утомили ученые разглагольствования Баррофальди, и хотя он немало знал морских анекдотов, немало посетил английских гаваней и мог сравнительно успешно выпутаться при подобных обстоятельствах, но ему впервые пришлось поддерживать такой длинный разговор о предполагаемой его родине. Если бы почтенный Андреа услышал все посылаемые ему капитаном проклятия, к нему бы не замедлили вернуться первоначальные сомнения.

Была звездная, тихая, полная истомной неги ночь; такие ночи бывают только на побережьи Средиземного моря. Едва ощущался легкий ветерок, казавшийся скорее нежным дыханием моря, и несколько праздных людей еще совершали свою вечернюю прогулку по горам. Когда моряк подошел к этому месту прогулок, он на минуту приостановился, как бы затрудняясь, куда итти. Женская фигура, тщательно задрапированная в широкий плащ, прошла мимо него и, окинув его пристальным взглядом, продолжала подыматься на гору. Неожиданность ее появления и мимолетность помешали молодому человеку в свою очередь рассмотреть ее; но, видя, что она направляется к местам, менее посещаемым, он последовал за нею. Женщина остановилась, и он не замедлил подойти к ней.

— Джита! — радостно воскликнул он, узнавая знакомое лицо. — Какая удача! Эта встреча снимет с меня большую заботу. Тысячу благодарностей за вашу доброту, дорогая Джита. Разыскивая ваше жилище, я рисковал скомпрометировать и вас и себя.

— Вот поэтому-то я и решилась встретить вас, Рауль. Глаза всех в этом маленьком болтливом городке следят теперь за вашим люгером и, конечно, следили бы за вами, его капитаном, если бы подозревали, где вы. Вы ведь не знаете, за кого принимают вас и ваше судно.

— Ничего постыдного, надеюсь, дорогая Джита?

— Говорят, что вы француз, и ваше будто бы английское судно — одна уловка.

— Только-то? — засмеялся Рауль Ивар. — Что ж! Надо снести этот позор. Честное слово, они правы в своем обвинении; между нами всего один американец, нужный для нас при ведении переговоров. За что же мне обижаться, если жители Порто-Феррайо приняли нас как раз за то, что мы и есть на самом деле?!

— Я и не говорю, что вы должны себя чувствовать оскорбленным, но вам может грозить опасность. Если только вице-губернатор нападет на эту мысль, то он велит в вас стрелять, как в неприятеля, и вы погибли.

— Нет, нет, Джита, он слишком пленен капитаном Смитом, чтобы допустить подобную жестокость. К тому же, ему придется совершенно переместить всю свою артиллерию, чтобы выстрелы с нее могли достигнуть «Блуждающей Искры», там, где она теперь стоит; я никогда не ставлю свое маленькое судно под выстрелы неприятельской артиллерии. Посмотрите, Джита, мы стоим вне всякой опасности.

— Я знаю, где вы стоите, я следила за вашим люгером, потому что узнала вас или думала, что узнала. Скажу даже, что довольна была вашим появлением; больше того: обрадовалась при виде такого старого друга. «Он меня, должно быть, не забыл, — подумала я, — неспроста подходит к этому острову». Но, когда вы вошли в бухту, я думала, что вы потеряли рассудок.

— И я бы его действительно потерял, если бы еще отложил свидание с вами. Чего мне бояться этих ничтожных островитян? Что мне стоит поджечь все их суда? «Блуждающая Искра» не даром заслужила свое название — она успеет быть всюду, прежде чем опомнится наш неповоротливый неприятель.

— Однако этот неприятель уже подозревает вас, и вы должны быть постоянно настороже. Что я испытала сегодня, когда в вас стреляли!

— И что они мне сделали? Только даром потратили заряды. Они даже не изменили направления нашего люгера. Вы слишком бывалый человек, Джита, чтобы смущаться пустым шумом!

— Именно потому, что я кое-что понимаю в этих вещах, я так и испугалась. Ведь вы бы погибли, если бы эти ядра попали в люгер!

— Но вот этого-то непременного условия нашего несчастья и не было: они не попали. Однако не будем больше говорить об этом, Джита, будем наслаждаться настоящим счастьем, мы так давно не были вместе.

— Я и не могу не тревожиться, Рауль. Ну, что с вами будет, если вице-губернатору придет фантазия захватить ваш люгер, послав на него отряд солдат?

— Пусть посылает! Я подошлю к нему моих матросиков, и он славно прогуляется. Да нет, ему ничего не придет в голову, не стоит говорить об этом.

Весь этот разговор происходил на французском языке, которым Джита вполне владела, хотя в ее произношении слышался итальянский акцент.

— Но вот идея! — воскликнул капитан. — Завтра я подошлю ему моего первого помощника, мою правую руку, моего друга Итуэля Больта, — пусть побеседует с ним о политике.

Но заметив встревоженное выражение лица Джиты, он сказал:

— Ну, хорошо! Поговорим о другом. Допустим, что нас захватят, — чего можем мы опасаться в худшем случае? Мы — честные корсары, имеем законные полномочия, находимся под покровительством французской республики и можем очутиться лишь в положении военнопленных. Это со мной уже было и привело лишь к тому, что я принял имя Смита и теперь насмеялся над вице-губернатором острова Эльбы.

Джита невольно улыбнулась, несмотря на всю испытываемую ею тревогу. Рауль умел расположить в пользу своих взглядов своей неподдельной веселостью и легкомыслием даже людей совершенно иного склада ума. Она знала, что Рауль был два года пленником в Англии, благодаря чему и изучил язык и порядки этого государства. Он бежал из тюрьмы при содействии моряка-американца, Итуэля Больта, который вполне проникся планами своего более предприимчивого друга.

Вынужденный служить на одном из английских военных судов вследствие насильственного набора в матросы, Больт горел жаждой мщения, и своим примером мог подтвердить, насколько опасен может быть, повидимому, слабейший из людей, доведенный до отчаяния несправедливостью сильнейших, которым неизбежно приходится в конце концов расплачиваться за свой деспотизм.

Джита была посвящена во все их дела и, хотя не симпатизировала Итуэлю Больту и не любила американца за его характер, но не раз смеялась, слушая о тех хитростях, которые он постоянно изобретал, чтобы нанести вред англичанам,

— Вы переименовали ваш люгер, Рауль? — спросила Джита после некоторого молчания. — Было бы опасно открыть его настоящее название, так как еще очень недавно я слышала рассказы одного моряка о нападениях, совершенных вашим люгером. Счастье, что этот моряк в настоящее время уехал, а то он бы мог узнать судно.

— В этом я далеко не так уверен, Джита. Мы часто меняем цвета и до некоторой степени оснастку люгера. А что касается названия, то раз он теперь считается находящимся на английской службе, то мы дали ему кличку «Крыло и Крыло».

— Мне послышалось несколько иное, когда вы отвечали на карантинный допрос. Но это странное название, «Блуждающая Искра», мне несравненно больше нравится, — задумчиво проговорила Джита.

— Дорогая Джита, я бы хотел, чтобы вы имя Ивара предпочитали всякому другому, — заметил молодой человек с упреком. — Вы обвиняете меня в вольнодумстве, но неужели различие наших взглядов будет долго еще стоять стеною между нами и препятствовать получению, вашего согласия. О, если бы это было в Италии!

— Мне думается, что если бы я дала его вам, то вашему люгеру пришлось бы снова переменить имя и назваться «Безумием Джиты», — принужденно засмеялась девушка, с трудом подавляя охватившую ее тоску. — Но довольно об этом, Рауль. Нас могут выследить, подслушать. Пора расстаться.

После короткого обмена еще немногими заключительными фразами, значительными и дорогими для обоих, они простились, и Джита поспешила домой, уверив капитана, что хорошо знает город и не чувствует ни малейшего страха, пробираясь по улицам в такое позднее время. И действительно, к чести Андреа Баррофальди надо заметить, что в городе было совершенно спокойно, и только теперь, с появлением Рауля, этому миру могла грозить опасность.

Однако, в Порто-Феррайо вовсе не было так спокойно. Томазо Тонти с группой своих приверженцев имел обыкновение заканчивать день в кабачке прекрасной вдовушки, Бенедетты Галопо, над дверями которого торчал на палке часто возобновляемый свежий пучок зелени, служивший вывеской. Отчаянная кокетка, о которой, впрочем, остерегались говорить что-нибудь дурное, Бенедетта дорожила посещениями Томазо по двум причинам: во-первых, его всегда сопровождала интересная и привлекательная молодежь, а во-вторых, он пил много и был очень аккуратным плательщиком.

В то время как Рауль Ивар и Джита расстались на горе, Томазо Тонти с тремя приятелями сидел на своем обычном месте за столом в небольшой комнате первого этажа кабачка интересной вдовушки. В окно он мог свободно наблюдать за всеми действиями приехавшего иностранного люгера. Приятели сидели не более четверти часа, а уже поставленная перед ними порции вина значительно уменьшилась.

— Я все это передал градоначальнику, — говорил Томазо с важностью, осушая стакан вина. — Да, и я не сомневаюсь, что Вито-Вити сообщил об этом вице-губернатору, так что и он в настоящее время знает не менее нас. И подумать только, что такие дела творятся в Порто-Феррайо, в столице острова Эльбы, где такой бдительный надзор!.. Градоначальник обещал мне зайти сюда после свидания с вице-губернатором, чтобы сообщить результат их разговора.

— Синьор градоначальник всегда будет здесь желанным гостем, — заметила Бенедетта, принимаясь стирать пыль с соседних столов. — Он едва ли где найдет лучшее вино.

— Бедняжка, — промолвил Тонти сострадательно, — и ты думаешь, что градоначальник придет сюда для того, чтобы пить твое вино? Он придет ради меня. Слишком часто угощается он превосходным вином вице-губернатора, чтобы его потянуло к твоему.

Бенедетта уже готова была горячо вступиться за свое, отстаивая свои интересы, но в эту минуту за дверью раздались тяжелые шаги, и в комнату к общему удивлению вошел Вито-Вити, в сопровождении вице-губернатора. Бенедетта остановилась неподвижною, в немом почтении.

Посещение вице-губернатором было вызвано вновь зародившимися в нем сомнениями относительно личности и намерений Смита. Дело в том, что по уходе мнимого англичанина Вито-Вити указал Баррофальди на некоторые подозрительные подробности, подмеченные им за ужином в разговоре капитана, и Андреа пожелал лично осмотреть люгер, а так как градоначальник обещал Мазо зайти сюда повидаться с ним, то они и пришли оба.

— Синьор, ваше посещение делает мне такую честь! — заговорила Бенедетта, приходя, наконец, в себя. — Не часто выпадает мне на долю такое счастье, ваше сиятельство; мы бедные люди, хотя, может быть, такие же хорошие католики, как и те, что живут на горе.

— Так, так, Бенедетта, я не сомневаюсь, что вы хорошая христианка. Дайте-ка мне бутылочку вина!

Бенедетта присела с чувством благодарности — теперь репутация ее вина навеки обеспечена: уж если его пил сам его сиятельство, то кто же из моряков посмеет его бранить?

Она проворно вытерла два стула и через минуту подала бутылку, действительно, лучшего тосканского вина, которого у нее хранилось с дюжину для экстренных случаев.

— Пожалуйте, ваше сиятельство! Наше скромное заведение едва один раз в столетие удостаивается такого высокого посещения. Да и вы, синьор градоначальник, всего второй раз у меня.

— Нам, холостякам, небезопасно посещать таких, как вы, молодых и горячих вдовушек, красота которых с годами только расцветает, а не увядает, — любезно ответил Баррофальди.

Он спокойно налил вина, приглядываясь к находившимся в комнате молчаливым морякам; кроме Тонти и Даниеля Бруно, он никого не знал, а потому шопотом спросил у Томазо, может ли он поручиться за благонадежность своих товарищей.

— За всех, от первого до последнего, синьор, — отвечал Томазо.

Тогда Баррофальди обратился к присутствующим:

— Вам, без сомнения, известна причина, побудившая нас притти сюда? — спросил он.

Ответ получился не сразу. Наконец, Даниель Бруно ответил за всех:

— Мы догадываемся, ваше сиятельство. Мазо нам говорил, что этот люгер не английский, как нас хотят уверить, а французский.

Вдруг за дверью послышались шаги, и, прежде чем Бенедетта, остерегавшаяся, по желанию вице-губернатора, неизвестной и, может быть, неудобной встречи, успела задержать нежданного гостя, дверь отворилась и в комнату вошел Итуэль Больт в сопровождении одного генуэзца.

У Больта совершенно отсутствовали признаки какой бы то ни было чувствительности. Очертания его лица и фигуры были правильны, но резки и угловаты. Он весь состоял из одних костей; нервы замечались гораздо позднее, а мускулы, которых на его долю было отпущено немало, не округляли тела, а, напротив, придавали ему угловатость. Даже пальцы его казались не круглыми, а призматическими, а на открытой шее с небрежно повязанным черным шелковым платком, не служившим к его украшению и грации, выделялись все позвонки. Роста он был высокого, но его несколько скрадывала сутуловатость плеч. Черные волосы обрамляли лицо, подвергавшееся много лет действию самой разнообразной погоды и сильных ветров. Лоб у него был широкий, открытый, и рот замечательно красивый. Эту оригинальную физиономию как бы освещали проницательные и подвижные глаза, казавшиеся не пятнами на Солнце, а солнцами на пятне.

Итуэль прошел все превратности жизни американца, вынужденного своими силами пробивать себе дорогу. Он был мальчиком у одного фермера, рабочим в типографии, младшим школьным учителем, кондуктором дилижансов и разносчиком; наконец, ему случалось даже не пренебрегать и более грубыми работами, например, мести улицы, изготовлять метлы. До тридцатилетнего возраста Итуэль не думал о море. Случай доставил ему место на каботажном судне[14], на котором он и совершил свое первое путешествие. Ему посчастливилось в том отношении, что капитан не сразу открыл его полнейшую неподготовленность к занимаемой им должности, благодаря его самоуверенности, и ошибка обнаружилась лишь спустя несколько дней, когда судно было уже в плавании. Но и тут судьба сыграла в руку Больту: по несчастной неосторожности капитан упал в море, и Итуэль естественно занял его место. Другой бы в его положении поспешил вернуться в гавань, но не в его правилах было отступать, да к тому же итти назад было так же трудно, как и вперед, и он избрал последнее. Матросы не могли им достаточно нахвалиться, а он действовал очень осмотрительно и отдавал только те приказания, какие они подсказывали ему. Погода ему благоприятствовала, ветер дул попутный, и ничто не препятствовало благополучному плаванию. Он приобрел друзей, и судохозяева каботажных судов вверили ему судно. Он поручил тогда своему лейтенанту все ведение судна, а сам, не показывая вида, что присматривается, через полгода уже научился этому новому для себя делу лучше, чем другой научился бы в три года.

Но в конце концов Итуэль потерпел крушение вследствие своего круглого невежества в мореходном деле. Этот несчастный случай навлек на него более отдаленное путешествие в положении подчиненного: он был забран в матросы одного английского судна, когда капитан лишился значительной части своего экипажа, погибшего от желтой лихорадки. Итуэль не был таким человеком, которым можно было бы пренебречь в таком случае, и капитан притворился, что принял его за англичанина[15].

Глава IV

Итуэлю достаточно было одного беглого взгляда, чтобы разобраться в общественном положении всех присутствующих. Он понял, что двое из них занимают место значительно высшее, чем четыре остальных, и что эти последние — простые матросы. Относительно Бенедетты, как хозяйки дома, не могло быть никаких сомнений.

— Вина! — приказал Итуэль, жестом поясняя свое желание, так как это было почти единственное известное ему итальянское слово.

— Сию минуту, синьор, — отвечала Бенедетта, кокетливо улыбаясь, — сию минуту вам подадут, но какого вина желаете вы? У нас вино различной стоимости.

Итуэль предоставил своему спутнику, генуэзцу Филиппо, объясняться с хозяйкой, а сам занял место у одного из свободных столов и, сдвинув в сторону находящиеся на нем стаканы, не замедлил непринужденно развалиться на стуле, подняв ноги на край сиденья и опираясь руками на соседние стулья.

Баррофальди с удивлением посматривал на него. Конечно, он не ожидал встречи с благовоспитанным обществом в кабачке Бенедетты, но манеры этого иностранца превзошли его ожидания. Однако он ничем не выдал своего впечатления.

Между тем, гостям подали то же вино, что и Баррофальди с градоначальником, и Итуэль, приложившись губами к бутылке, почти разом опустошил ее к немалому огорчению Филиппо.

— И это называется вином! — воскликнул Итуэль, отрываясь от горлышка бутылки, чтобы передохнуть. — Я мог бы выпить его целую бочку и, не пошатнувшись, пройтись по узкой дощечке.