Зверобой

— Вы, Юдифь, никогда не видели, что лежит в нем? — спросил Бумпо.

— Никогда. Мой отец никогда не отпирал его в моем присутствии, и я не думаю, чтобы он вообще при ком-нибудь поднимал его крышку.

— Ты ошибаешься, Юдифь, — спокойно сказала Гэтти. — Я видела, как батюшка открывал этот сундук.

— Когда же, моя милая?

— Очень часто, и всякий раз, как тебя здесь не было. Батюшка не заботился о моем присутствии. Я видела, что он делал, и слышала все, что он говорил.

— Что же он делал? Что он говорил?

— Этого я не могу сказать, Юдифь, — отвечала Гэтти, понизив голос, но решительным тоном. — Тайны моего отца не принадлежат мне.

— Его тайны! Час от часу не легче. Что вы скажете на это, Зверобой? Мой отец доверяет свои секреты Гэтти и скрывает их от меня!

— Вероятно, у него есть на это свои причины, Юдифь, и тебе их не узнать, — сказала Гэтти тем же решительным тоном. — Батюшки здесь нет, и я не скажу больше ни слова.

Юдифь и Зверобой были очень изумлены. В продолжение нескольких минут старшая сестра имела огорченный вид. Мало-по-малу, однако, она оправилась и, обращаясь к молодому охотнику, продолжала:

— Мы слышали ружейные выстрелы под горами на восточной стороне, и эхо повторило их с такою скоростью, что они, по всей вероятности, должны были произойти на самом берегу или, может-быть, в нескольких саженях от берега.

— Да, Юдифь, вы не ошиблись. Выстрелы были.

— Вы сражались с дикими один, без всякой помощи, Зверобой?

— Да, Юдифь, я сражался… и это было первый раз в моей жизни. Я убил своего врага, был свидетелем его последних минут, и грустные чувства овладели мною. Что же делать? Все это имеет мало значения, но если вечером сегодня нам удастся привезти сюда Чингачгука, тогда, вероятно, мы увидим что-нибудь похожее на войну, если минги задумают овладеть замком, ковчегом или вами.

— Кто этот Чингачгук? Откуда и зачем он идет?

— В его жилах течет кровь могикан, и он принадлежит к роду великих вождей. Ункас, отец его, — знаменитый воин и судья своего племени. Даже сам Таменунд уважает Чингачгука, хотя он еще слишком молод и не может быть предводителем на войне. Но племя могикан разбрелось, рассеялось, и предводитель их не имеет почти никакого значения. Чингачгук живет между делаварами. Теперь, когда началась война, Чингачгук и я назначили друг другу свидание нынешним вечером возле утеса на краю озера. Мы должны условиться о подробностях нашей первой экспедиции против мингов. Но почему мы проходим именно через озеро, это — наш секрет, не имеющий для вас ни малейшей важности. Можете, впрочем, догадываться, что молодые рассудительные люди, собираясь на войну, не делают ничего без особых целей.

— Делавар, конечно, не может иметь враждебных намерений против нас, — сказала Юдифь после минутного колебания, — и мы уверены в вашей дружбе.

— Измена — самый гнусный порок в моих глазах, и никто не осмелится обвинять меня в измене.

— Нет, нет, Зверобой, никто вас не подозревает, — с живостью возразила Юдифь. — Ваше честное лицо — больший залог верности, чем тысяча человек. Если бы все люди имели ваш правдивый язык и обещали только то, что могут исполнить, тогда не было бы вероломства на земле, и свет не имел бы нужды в блестящих мундирах…

Юдифь говорила с энергией. Когда она замолчала, глаза ее загорелись необыкновенным блеском. Зверобой ясно видел волнение девушки, но ничем не выдал себя. Юдифь между тем постепенно успокоилась и через несколько минут хладнокровно продолжала разговор:

— Я не имею никакого права допытываться секретов ваших или вашего друга, — сказала она. — Я готова верить всему, что вы говорите. В самом деле, если в эту трудную минуту будет у нас еще союзник, то мы легко можем отстоять замок и, вероятно, скоро выручим отца из плена, предложив какой-нибудь выкуп.

— Вы думаете? — сказал Зверобой, с сомнением покачивая головой. У него в уме были волосы несчастных пленников и вырученные за них деньги.

Юдифь поняла его мысль.

— Я вас понимаю очень хорошо, но, к счастью, ваши беспокойства не имеют основания. Индейцы никогда не скальпируют пленника, если он не ранен, а доставляют его правительству живым. Исключения редки, и я почти не боюсь за жизнь моего отца. Совсем другое дело, если ночью исподтишка нападут они на замок: тогда нас изрежут в куски. А пленника индеец щадит, по крайней мере, до той поры, пока не решит по каким-нибудь особым причинам погубить его у столба пыток.

— Знаете ли вы, Юдифь, для чего отец ваш и Генрих Марч нападали на индейцев?

— Очень хорошо знаю; но что прикажете делать, когда варварские обычаи узаконивают эти бесчеловечные поступки? Вся кровь моя кипит при мысли о том, на какое зло способен цивилизованный человек. Что касается индейцев — они проникнуты уважением к смельчакам, которые собирались разгромить их же самих. Если им будет известно, с какою целью пленники ворвались в их лагерь, они, как я думаю, воздадут им почести, а не обрекут на казнь.

— Может-быть, Юдифь, но едва ли эти почести будут продолжительны. Чувство уважения обыкновенно скоро сменяется жаждой мщения, и тогда индеец не знает пощады. Во всяком случае, мы с Чингачгуком должны подумать, что можно сделать для освобождения вашего отца и Генриха Марча. Минги, без сомнения, пробудут еще несколько дней в окрестностях этого озера и постараются извлечь возможную пользу из своего первого успеха.

— Вы думаете, что можно вполне положиться на этого делавара?

— Так же, как на меня. Ведь вы сказали, Юдифь, что не подозреваете меня?

— Вас, Зверобой, вас?! Да скорее я усомнюсь в родном брате, чем в таком честном и благородном человеке, как вы, хотя прошел один только день, как я познакомилась с вами. Впрочем, ваше имя было мне известно. Крепостные офицеры часто говорят об уроках, которые вы им давали на охоте, и все вообще прославляют вашу честность.

— Разве они говорят об этом? — спросил, улыбаясь, Бумпо. — А любопытно знать, что они рассказывают о самих себе? Ведь оружие, кажется, их ремесло, между тем, уверяю вас, некоторые совсем не умеют владеть им.

— Этого, конечно, нельзя сказать о вашем приятеле Чингачгуке? Что значит это имя на нашем языке?

— Великий Змей. Так его назвали за природный ум и необыкновенную сметливость. Его настоящее имя — Ункас, и все члены его семейства называются Ункасами до тех пор, пока не получат новых имен сообразно своим талантам.

— При таком уме ваш друг, без сомнения, будет для нас очень полезен, если не помешают ему собственные дела, для которых он прибыл в эти места.

— Впрочем, я не вижу большой беды открыть вам его секрет, тем более, что вы и ваша сестрица можете при случае помочь нам. Дело, видите ли, вот какое. Чингачгук — молодой индеец, весьма недурной собой, и все девушки его племени посматривают на него умильными глазами. Ну, так вот, у одного вождя есть дочка, по имени Вахта, прекрасная молодая девушка, предмет мечтаний и зависти всех холостых молодых мужчин. Чингачгук полюбил Вахту. Вахта полюбила Чингачгука. Оба семейства в ладу между собою, и в таких случаях дело, обыкновенно, оканчивается свадьбой. Но случилось так, что Чингачгук нажил себе врагов между своими соперниками, и один из них, некто Йокоммон или по прозвищу Колючка, ухитрился, как мы догадываемся, расстроить все это дело. Месяца за два перед этим Вахта отправилась со своими родителями на рыбную ловлю к западным берегам, где, как говорят, водится отличная рыба. Когда отец с матерью были заняты ловлей, дочь их вдруг исчезла. Целые недели не было о ней никаких известий, но дней десять тому назад курьер, проезжавший через страну делаваров, известил нас, что Вахта находится теперь у наших неприятелей, и они хотят ее выдать за молодого минга. Мы догадываемся, хотя и не уверены, что во всем этом участвует Колючка. Тот же курьер сообщил, что минги намерены месяца на два отправиться на охоту в леса возле этого озера и потом вернуться в Канаду. Он прибавил, что если нам удастся напасть на их след, то, быть-может, мы легко отыщем средство выручить похищенную девушку и возвратить ее в родительский вигвам.

— Но какое все это имеет отношение к вам, Зверобой? — спросила Юдифь с некоторым беспокойством.

— Все, что касается моего друга, относится в одинаковой мере и ко мне, Юдифь. Я здесь главный помощник Чингачгука, и если с моей помощью его возлюбленная будет отыскана, я обрадуюсь этому так же, как и он сам.

— А где живет ваша возлюбленная, Зверобой?

— В лесу, Юдифь. Я вижу ее в каждом листке после дождя, в каплях росы, покрывающих траву, в легких облаках, волнующихся на лучезарном небе, в чистых прозрачных водах, утоляющих мою жажду, — словом, я вижу ее во всех богатых дарах природы.

— Это значит, Зверобой, что вы никогда не любили женщины и предпочитаете ей лес, в котором живете?

— Ваша правда, Юдифь. Я не влюблен и надеюсь сохранить свое сердце свободным, по крайней мере, до окончания войны. Дела Чингачгука поглощают теперь всю мою деятельность и мысли.

— Счастлива та женщина, которая завладеет вашим сердцем, Зверобой, — сердцем чистым, благородным, откровенным; и многие будут завидовать счастью этой женщины.

На этом закончился их разговор. Так как было еще довольно рано, то Бумпо начал осматривать оборонительные средства замка и делать по возможности некоторые добавочные приготовления, требуемые обстоятельствами. Расстояние между замком и ближайшею частью земли спасало от пуль с берега, и Юдифь объявила сама, что с этой стороны бояться нечего. Но неприятель мог подплыть исподтишка, осадить замок, зажечь или употребить какую-нибудь другую хитрость, на которую всегда способен изворотливый индеец. Против нечаянной атаки старик Гутер принял вполне надежные меры, загореться могла только кровля этого здания. Притом пожар легко было потушить, так как воду можно было доставать насосами. Все эти подробности объясняла Зверобою Юдифь, знакомая, повидимому, в совершенстве со всеми планами и оборонительными средствами отца. Оказалось, что днем почти нечего было бояться, так как ковчег и все лодки были под руками, и на всем озере не было никакого другого судна. Но Зверобой знал, что не трудно в этих местах связать паром или плот из досок и бревен, разбросанных по берегам, и можно было рассчитывать, что дикари немедленно возьмутся за это дело, если у них есть намерение осадить замок. Смерть одного из их соплеменников могла поощрить их в этом намерении, хотя, с другой стороны, она же могла внушить им осторожность. Во всяком случае, думал Зворобой, следующая ночь так или иначе должна будет выяснить их планы и расчеты. Тем сильнее желал Бумпо увидеться и действовать заодно со своим другом могиканом и с возрастающим нетерпением ожидал заката солнца.

Наконец наступил час, когда нужно было готовиться к свиданию с Чингачгуком. Когда Бумпо сообщил свой план обеим сестрам, — все трое начали немедленно приводить его в исполнение. Гэтти взошла на ковчег и, связав вместе две лодки, спустилась в одну из них, взяла весла и провела лодки в ворота окружающего дом частокола. Потом она под самым зданием прикрепила их к цепям, верхние концы которых шли внутрь замка. Этот частокол, состоящий из древесных пней, образовал род ограды, препятствовавшей неприятелю прокрасться на своей лодке под крепость. Лодки таким образом были совершенно скрыты, и неприятель не мог до них добраться иначе, как через дверь, которая, обыкновенно, была крепко заперта. Юдифь сама вошла в эту ограду на третьей лодке, оставив внутри замка Зверобоя, который доканчивал все необходимые приготовления. Ему нужно было закрыть все окна и отверстия в замке. Эта операция, требовавшая много времени, кончилась успешно.

Так как все было прочно и массивно, и все задвижки и затворы в доме были сделаны из массивных брусьев, то запертый дом представлял настоящую крепость, в которую можно было вломиться не иначе, как после двух часов трудной работы, и только в том случае, если бы осаждающие были снабжены хорошими орудиями для разрушения массивной постройки.

Все эти предосторожности старик Гутер принял после того, как его два раза обокрали пограничные белые во время его частых отлучек из дома.

Когда все было приведено в порядок внутри здания, Зверобой открыл одну из западней, устроенных в полу, и спустился в лодку Юдифи, после чего западня захлопнулась сама собою. Гэтти также присоединилась к сестре, и тогда все пересели на ковчег, привязав к нему одну лодку. Бумпо взял подзорную трубу и осмотрел берега озера. На всем пространстве не было видно ни одного живого существа, кроме нескольких птиц, порхавших между ветвями.

— Нигде не видно признаков человека, — сказал Зверобой, отнимая трубу от глаз. — Может-быть, индейцы делают плот где-нибудь в лесу и тщательно скрывают свои замыслы. Все же им нельзя угадать, что мы собираемся покинуть замок. Притом, если бы они и угадали, у них нет возможности узнать, куда мы намерены ехать.

— Стало-быть, нечего и беспокоиться, — сказала Юдифь. — Теперь, когда у нас все готово, мы смело можем ехать, чтобы заранее прибыть на место.

— Нет, нет, — возразил Зверобой. — Тут требуется некоторая хитрость. Диким, конечно, ничего не известно о свидании моем с Чингачгуком, но у них есть глаза и ноги. Они увидят, в какую сторону мы поедем, и, пожалуй, вздумают следить за нами. Я буду направлять нос ковчега в разные стороны, пока их ноги не утомятся, гоняясь за нами.

Зверобой выполнил этот план с необыкновенной ловкостью. Менее чем в пять минут ковчег был приведен в движение. Неуклюжее судно не отличалось легкостью; но в это время, при попутном ветре, оно без труда могло проплыть три или четыре мили в час. Заветный утес, где было назначено свидание, отстоял от замка не более как в расстоянии двух миль, и Бумпо, знакомый с аккуратностью индейцев, рассчитал время так, чтобы не более как пятью минутами приехать ранее Чингачгука или позже него. Солнце еще было над вершинами западных гор, когда парус был распущен, и через несколько минут Зверобой убедился, что ковчег плывет с удовлетворительною скоростью.

Вечерело. Легкий ветерок едва колыхал поверхность озера, как-будто боясь потревожить его дремоту.

— Должны ли мы явиться на место свидания в самый момент захода солнца? — спросила Юдифь молодого охотника, который управлял рулем. — Мне кажется, что было бы опасно слишком долго оставаться у берега возле утеса.

— Ваша правда, Юдифь, и я постараюсь избежать этой опасности. Расчет и хитрость необходимы, когда имеешь дело с изобретательными на всякие уловки индейцами. Вы видите, я теперь повернул немного к востоку, в противоположную сторону от утеса: индейцы, без сомнения, побегут туда и надорвутся от беготни без всякой для себя пользы.

— Стало-быть, вы полагаете, что они нас видят и следят за нашими движениями? Я думала, напротив, они ушли в лес и оставили нас в покое на несколько часов.

— Вы женщина, Юдифь, и вам простительно так думать. Но нет никакого сомнения, что индейцы не спускают теперь глаз с нашего ковчега, и нам необходимо навести их на ложные следы. Чутье у минга лучше, чем у собаки; но разум белого человека сильнее всякого инстинкта.

В то время как Юдифь урывками разговаривала с Зверобоем, обнаруживая все возрастающий к нему интерес, младшая ее сестра была задумчива и безмолвна. Раз только она подошда к Бумпо и предложила ему несколько вопросов относительно его планов. Когда охотник удовлетворил ее любопытство, она опять отошла в сторону и принялась за свою работу, напевая вполголоса заунывную песню.

Когда солнце спустилось за бахрому сосен, покрывавших западные горы ковчег был недалеко от мыса, где Гуттер и Гэрри попались в плен. Минги, наблюдавшие за всеми движениями пловучего дома и бегавшие взад и вперед сообразно его направлениям, теперь, без сомнения, вообразили, что с ними хотят вступить в переговоры относительно выкупа пленных. Чтобы окончательно утвердить их в этой догадке, Зверобой подъехал к западному берегу на самое близкое расстояние, безопасное, впрочем, от ружейных пуль. Потом, отослав обеих сестер в каюту, он нагнулся, чтобы его не было видно из-за борта, и круто повернул нос ковчега к устью Сосквеганны. В эту минуту ветер, как нарочно, подул сильнее, ковчег понесся с необычайной быстротой, и Бумпо почти не сомневался в благополучном исходе своего предприятия.

Глава IX

Утес, где было назначено свидание между Зверобоем и могиканом, находился совсем недалеко от берета. Это был большой камень высотою около шести футов и по очертанию имевший некоторое сходство со скирдой сена. От него до берега было футов пятьдесят, и вода около него имела глубины не больше двух футов. Деревья с берега почти доставали его своими ветвями, и одна из огромных сосен образовала над ним высокий и правильный свод. Приблизившись к берегу, Зверобой немедленно опустил парус, и ковчег уже сам собою доплыл до утеса. В то время как молодой охотник управлял рулем, обе сестры должны были стоять на карауле возле окон своей каюты.

— Не видите ли вы кого-нибудь на утесе, Юдифь? — спросил Зверобой, как только ковчег остановился.

— Никого, Зверобой. Камень, берег, деревья, озеро, и никакого следа человеческих ног.

— Берегите себя, Юдифь; не высовывайтесь наружу, Гэтти. У карабина острый глаз, проворная нога и смертельный язык. Будьте осторожны и смотрите во все глаза. Я буду в отчаянии, если с вами случится какая-нибудь неприятность.

— А вы, Зверобой, вы что делаете? — вскричала Юдифь, просовывая через отверстие голову и бросая на молодого охотника благодарный взгляд. — И вы должны быть таким же осторожным, как и мы. Пуля, смертельная для нас, никому не дает пощады, и мы обе придем в отчаяние, если вы будете ранены.

— За меня не бойтесь, добрая девушка. Ваши глазки очень милы, но, пожалуйста, не смотрите в эту сторону и…

В эту минуту слова Бумпо были прерваны восклицанием Юдифи.

— Что такое, Юдифь? Что такое? — спросил он торопливо.

— Какой-то человек на утесе! Индейский воин, расписанный и вооруженный!

— Где у него соколиное перо? Воткнуто ли оно в пучок волос, какой имеют на темени воины, или он носит его над левым ухом?

— Соколиное перо над левым ухом.

— Это Змей! — вскричал молодой охотник, бросив руль и быстро перебегая на противоположный конец судна.

В эти минуту дверь каюты поспешно отворилась, и перед Зверобоем остановился молодой могикан, у которого вырвалось одно только восклицание: «Хуг!» Еще минута, — Юдифь и Гэтти испустили пронзительный крик, а воздух огласился страшным визгом и воем дикарей, выбежавших из-за кустарника на берег. Некоторые уже бросились в воду.

— Отчаливайте, Зверобой! — закричала Юдифь, поспешно запирая дверь, через которую вошел делавар. — Отчаливайте! Дело идет о жизни! Дикари плывут к нашему ковчегу.

В одно мгновение Бумпо и его товарищ привели в движение пловучий дом, и после нескольких ловких и сильных взмахов веслами ковчег был на безопасном расстоянии от ружейных пуль.

— Что теперь делают эти проклятые минги, Юдифь? — спросил Зверобой, который из-за каюты не мог следить за движениями неприятелей.

— Все исчезли, последний в эту минуту скрывается за кустом на берегу. Вот теперь пропал и он: никого не вижу! Мы в полной безопасности.

Приятели успокоились и бросили весла. Чингачгук, молодой индейский воин, высокого роста, с представительной осанкой и прекрасными чертами лица, поспешил осмотреть свое ружье, открыл полку, попробовал курок и уверился, что все было исправно. Потом он бросил пытливый взгляд на окружающие предметы, но ни одним словом не обнаружил своего любопытства.

— Юдифь и Гэтти, — сказал Бумпо, — с нами теперь вождь могикан, о котором я так часто говорил вам. Чингачгук его имя, Великий Змей на нашем языке. Так его назвали за ум, рассудительность и необыкновенную ловкость. Он мой старый, искренний друг. Я его узнал по соколиному перу, которое у него над левым ухом, тогда как у других воинов оно воткнуто в пучок волос на темени.

Чингачгук понимал и говорил по-английски, но не любил, подобно большей части индейцев, объясняться на этом языке. Он крепко пожал руку Юдифи, поклонился Гэтти и, не сказав ни слова, оборотился к Зверобою, как-будто ожидая от него дальнейших объяснений. Молодой охотник понял его мысль.

— Этот ветерок скоро совсем замрет, лишь только зайдет солнце, — сказал он. — Бесполезно грести. Через полчаса подует южный ветер, и мы распустим парус. А между тем нам с Чингачгуком не мешает потолковать о своих делах.

Сестры удалились в каюту, чтобы приготовить ужин, и оставили молодых приятелей на передней части парома. Бумпо и Чингачгук говорили на языке делаваров. Зверобой рассказал обо всем, промолчав, однако, о своей встрече с индейцем и об одержанной победе. Чингачгук в свою очередь ясно и лаконично сообщил о прощании с родственниками и о своем прибытии в долину Сосквеганны, отстоявшую от озера на полмили к южной стороне. Здесь он напал на след, предуведомивший его о близости неприятельского стана. Он ожидал этого, и принял меры против нечаянного нападения. Продвигаясь вперед к озеру по берегу Сосквеганны, он скоро набрел на другой след и провел несколько часов под носом у неприятеля, выжидая удобного случая, чтобы выручить свою Вахту или снять скальп у какого-нибудь ирокеза. Трудно сказать, чего желал он больше. По временам Чингачгук прокрадывался даже на самый берег и видел все, что происходило на поверхности озера. Заметив ковчег и его хитрое лавирование, сметливый делавар тотчас догадался, что это судно, управляемое, без сомнения, белыми людьми, должно содействовать ускорению его свидания с молодым охотником. Догадка превратилась в уверенность, когда пловучий дом остановился возле утеса, и Чингачгук, не медля ни минуты, вскочил на его борт.

— Видно по всему, — сказал Зверобой, — что ты, Великий Змей, долго бродил вокруг лагеря этих мингов. Не можешь ли ты сказать чего-нибудь насчет наших пленников? Один из них — отец этих девушек, а другой — белый молодой человек огромного роста — возлюбленный старшей сестры, как я догадываюсь.

— Чингачгук их видел: старик и молодой воин. Согнутый дуб и высокая сосна.

— Ты угадываешь недурно, делавар, очень недурно. Старик Гуттер разбит непогодой и грозой, но пни его еще тверды и годятся для крепких балок. Что касается Генриха Марча, то его справедливо можно назвать красой и гордостью человеческого леса. Связаны они или нет? Пытали их или нет еще? Эти вопросы я предлагаю тебе вместо молодых девушек, которым интересна всякая подробность на этот счет.

— Нет, Зверобой. Добыча мингов не в клетке. Их слишком много. Одни ходят, другие спят, третьи на карауле. Сегодня бледнолицые у них как братья; завтра сдерут с них скальпы.

— Что делать! Таков у них обычай. Я это знал. Юдифь, Гэтти, вот приятные для вас новости: делавар говорит, что индейцы обходятся с нашими пленниками по-братски и не делают им никаких неприятностей. Разумеется, свобода у них отнята, а, впрочем, в остальном они могут делать почти все, что им угодно.

— Очень благодарна за эту новость, Зверобой, — отвечала Юдифь. — Теперь, когда друг ваш с нами, я ничуть не сомневаюсь в том, что мы отыщем возможность выкупить моего отца и Генриха Марча. У меня есть дорогие наряды, довольно соблазнительные для диких женщин, а в случае нужды мы откроем заветный сундук и, вероятно, найдем в нем много сокровищ, на которые разгорятся глаза у этих ирокезов.

— Юдифь, — сказал молодой охотник, всматриваясь в ее лицо с улыбкой и вместе с тем с живейшем любопытством, которое не ускользнуло от проницательных глаз девушки, — достанет ли у вас мужества отказаться от нарядов в пользу пленников, хотя один из них ваш отец, а другой, если не ошибаюсь, ваш жених?

— Зверобой, — отвечала девушка после минутного колебания, — я буду с вами совершенно откровенна. Признаюсь, было время, когда я ничего не любила с таким жаром, как свои наряды; но с некоторой поры я начинаю изменяться. Генрих Марч сам по себе не имеет в моих глазах никакой цены, но я не пожалею ничего, лишь бы возвратить ему свободу. И если я готова на такую жертву ради этого хвастуна, болтуна и шалопая, то можете представить, что согласна я сделать для своего собственного отца.

— Вот это хорошо, очень хорошо. Такой образ мыслей достоин женщины. Мне удавалось встречать такие чувства между делаварками; дикие женщины нередко жертвуют своим тщеславием в пользу сердечных привязанностей. Чувства, стало-быть, одинаковы для всех рас, несмотря на различие цвета их кожи.

— Освободят ли дикие моего отца, если Юдифь и я отдадим все, что у нас есть? — спросила Гетти простодушным тоном.

— Очень вероятно, моя милая, — сказал Зверобой с выражением искреннего участия; — их женщины, без сомнения, будут на вашей стороне. Но скажи мне, Великий Змей, много ли женщин в лагере этих головорезов?

— Шесть, — отвечал Чингачгук, поднимая все пальцы левой руки и приставляя правую руку к сердцу, — шесть с этою.

Бумпо понял, что его приятель подразумевал свою возлюбленную.

— Видел ли ты ее, любезный друг? Заметил ли ты ее прелестное лицо? Подходил ли ты близко к ее уху, чтобы пропеть ее любимую песню?

— Нет, Зверобой. Густые деревья закрывали ее своими листьями, как облака скрывают солнце на лазурном небе. Но Чингачгук слышал громкий смех своей Вахты и различил ее среди ирокезских женщин.

— Вот, Юдифь, верьте уху делавара, и особенно чуткому уху влюбленного, способного различить любимые звуки между тысячами голосов. Сам я не испытал этого, но если молодые люди — я разумею и мужчин, и женщин — любят друг друга, то им особенно нравится смех или просто голос любимой особы.

— Неужели вам, Зверобой, никогда не случалось испытать, как приятен смех любимой девушки? — живо спросила Юдифь.

— Никогда, Юдифь! Я не заживался слишком долго между женщинами моего цвета и не имел случая испытывать всю радость подобного чувства. Да, никогда. Приятно они поют и весело смеются, это правда! Но самая лучшая музыка для моих ушей, это дыхание ветра, бегущего по вершинам деревьев, журчанье свежего и прозрачного ключа и шелест зеленых листьев. Люблю я слушать голос поющей женщины, правда, но еще больше люблю громкий лай охотничьей собаки, когда бежит она по следам подстреленной лани.

При этом неожиданном предпочтении в пользу лягавых собак обе девушки с разнообразными чувствами удалились в каюту. Оставшись наедине, Зверобой и его приятель продолжали свою беседу.