Помоги проекту - поделись книгой:
Фениморъ Куперъ
Ліонель Линкольнъ
или
Осада Бостона
Предисловіе къ новому изданію
Быть можетъ не найдется другой страны, исторія которой давала бы такъ мало для поэзіи, какъ исторія Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ. Книгопечатаніе появилось еще задолго до поселенія первыхъ колонистовъ, и политика провинцій и штатовъ всегда была направлена къ поощренію просвѣщенія. Во всей исторіи Америки нѣтъ не только ни одного темнаго факта, нѣтъ даже сомнительнаго. Все не только выяснено и извѣстно, но даже общеизвѣстно, такъ что воображенію автора нечего и пріукрасить. Конечно, люди впали въ обычные кривотолки насчетъ репутаціи отдѣльныхъ личностей, основываясь на самыхъ ихъ выдающихся и легко истолковываемыхъ дѣяніяхъ, и вывели изъ нихъ заключенія, на которыя и опирались въ своихъ сужденіяхъ. Но, кто глубоко изучилъ человѣческую природу, тотъ знаетъ, что самыя противорѣчивыя достоянства и недостатки часто борятся въ одномъ и томъ же сердцѣ. Дѣло поэта не въ томъ чтобъ одолѣть эти заблужденія; ни одна неловкость не влечетъ за собою столь быстраго возмездія, какъ попытка поучать читателя, ищущаго вовсе не поученія, а только развлеченія. Авторъ знаетъ эту истину по опыту, а также и по затрудненіямъ, которыя онъ встрѣтилъ создавая эту книгу, единственный историческій трудъ, который онъ дозволилъ себѣ, и, наконецъ, по пріему оказанному ему публикою. Онъ и доказалъ, что онъ не пренебрегаетъ мнѣніемъ публики, оставивъ попытки, безполезность которыхъ была ему такъ ясно доказана.
Когда романистъ рѣшается нарушить порядокъ времени, сочетая обычаи и событія разныхъ вѣковъ, то онъ можетъ винить въ своемъ неуспѣхѣ только собственное недомысліе и безталанность. Но, когда его успѣху противятся обстоятельства, ему въ оправданіе позволительно сказать, особенно если онъ созналъ свои заблужденія и отрекся отъ нихъ, что главная его ошибка состояла въ попыткѣ сдѣлать невозможное.
Авторъ этого романа, открыто признавая, что его «Ліонель Линкольнъ» вышелъ не таковъ, какимъ онъ хотѣлъ, чтобъ онъ былъ, когда принимался за него, все же полагаетъ, что онъ имѣетъ нѣкоторыя права на вниманіе читателя. Битвы при Лексингтонѣ и Бонкеръ-Хиллѣ, движеніе на Проспектъ-Хилль описаны со всею точностью, на какую былъ способенъ человѣкъ, не бывшій очевидцемъ этихъ важныхъ событій. Авторъ не щадилъ труда, изучая англійскіе и американскіе документы, и черпалъ свѣдѣнія изъ частныхъ источниковъ съ твердымъ намѣреніемъ добиться истины. Самая мѣстность была имъ лично посѣщена и осмотрѣна, и всѣ описанія и разсказы строго взвѣшены и сопоставлены съ мѣстными условіями. Авторъ этимъ не ограничился; ему удалось добыть журналы того времени и возстановить даже перемѣны погоды въ тѣ дни. Тотъ, кому будутъ интересны всѣ эти подробности, можетъ быть увѣренъ, что въ «Ліонелѣ Линкольнѣ» онъ прочтетъ обо всемъ этомъ самыя точныя сообщенія. Журнальные обозрѣватели, которые при выходѣ въ свѣтъ этой книги упрекали автора въ томъ, что онъ не церемонится съ природою, то и дѣло освѣщая сцену событій луннымъ свѣтомъ, были неправы. Пусть они знаютъ, что метеорологическія перемѣны въ тѣ дни были передъ глазами автора все время, пока онъ писалъ свой романъ.
Поэтическія произведенія, плоды фантазіи, рѣдко бываютъ поняты даже тѣми, кто обладаетъ всѣмъ необходимымъ умѣньемъ, чтобы судить о нихъ. Такъ, въ одной статьѣ, въ общемъ благопріятной для книги, если принять въ разсчетъ ея заслуги, содержалось замѣчаніе о томъ, что созданіе и картина характеровъ идіота и глулпа должны были причинить не малыя затрудненія автору. Поэтому будетъ не излишне заявить, что Джобъ Прэй и Ральфъ были люди лично извѣстные автору, и что имъ соблюденъ даже ихъ языкъ, насколько это допускалъ ходъ повѣствованія.
«Ліонель Линкольнъ», какъ большинство произведеній того же автора, первоначально печатался съ непереписанной рукописи и несъ на себѣ всѣ недочеты и пера и печати pari passu. Въ этомъ изданіи большая часть ошибокъ такого происхожденія была исправлена, и авторъ надѣется, что книга черезъ это нѣсколько выигрываетъ со стороны внѣшней добропорядочности.
Парижъ. Сентябрь, 1832 г.
ПОСВЯЩЕНІЕ
Уильяму Джею, эсквайру изъ Бедфорда, въ Уэстъ-Честерѣ
Дорогой Джей!
Наша непрерывная двадцатичетырехлѣтняя тѣсная дружба объяснитъ появленіе въ этой книгѣ вашего имени. Человѣкъ съ боіѣе живымъ умомъ, чѣмъ мой, могъ бы, пользуясь случаемъ, сказать нѣсколько словъ о блестящихъ заслугахъ вашего отца; но мое слабое свидѣтельство ничего не въ силахъ прибавить къ славѣ, которая уже стала достояніемъ потомства; а между тѣмъ, зная такъ близко заслуги сына и испытывая такъ долго его дружбу, я еще могу отыскать наилучшіе поводы, чтобы посвятить вамъ эти легенды,
Вашъ истинный и вѣрный другъ Д. Фениморъ Куперъ.
Предисловіе къ легендамъ тринадцати республикъ[1]
Способы и пути, какими частныя событія, характеры и описанія, которыя найдутъ въ этихъ легендахъ, дошли до свѣдѣнія автора, вѣроятно, навсегда останутся тайною между имъ и его издателемъ. Онъ считаетъ лишнимъ ручаться за то, что главные факты, которые сюда входятъ, вѣрны, потому что еслибъ они сами по себѣ не давали доказательства своей вѣрности, никакія увѣренія автора, по его глубокому убѣжденію, не заставили бы повѣрить имъ.
Но хотя онъ не намѣренъ представить положительныхъ доводовъ въ опору своего произведенія, онъ не поколеблется представить всѣ отрицательные доводы, какіе у него имѣются.
Итакъ, онъ торжественно заявляетъ прежде всего, что никакой невѣдомый человѣкъ того или другого пола не помиралъ по сосѣдству съ нимъ и не оставлялъ бумагъ, которыми авторъ законно или незаконно воспользовался. Никакой инозомецъ съ мрачною физіономіею и молчаливымъ нравомъ, вмѣнившій себѣ молчаніе въ добродѣтель, никогда не вручалъ ему ни единой исписанной страницы. Никакой хозяинъ не давалъ ему матеріаловъ для этой исторіи съ тою цѣлью, чтобы выручкою за пользованіе этими матеріалами покрыть долгъ, оставшійся за его жильцомъ, умершимъ отъ чахотки и покинувшимъ сей бренный міръ съ безцеремоннымъ забвеніемъ итога послѣдняго счета своего хозяина, т. е. издержекъ на его похороны.
Авторъ ничѣмъ не обязанъ никакому краснобаю, мастеру разсѣивать своими розсказнями скуку долгихъ зимнихъ вечеровъ. Онъ не вѣритъ въ привидѣнія. За всю свою жизнь онъ не имѣлъ никакихъ видѣній, и спитъ онъ всегда такъ крѣпко, что не видитъ никакихъ сновъ.
Онъ вынужденъ признаться, что ни въ одномъ изъ журналовъ, выходящихъ каждый день, каждую недѣдю, каждый мѣсяцъ, или каждые три мѣеяца, онъ не нашелъ ни одной, ни хвалебной, ни критической статьи, содержащей мысдь, которою его слабыя средства могли бы воспользоваться. Никто, какъ онъ, не жалѣетъ объ этой фатальности, потому что редакторы всѣхъ этихъ журналовъ обычно влагаютъ въ свои статьи столько воображенія, что благоразумно пользуясь ими можно было бы обезпечить за книгою безсмертную славу, сдѣлавъ ее непостижимою.
Онъ твердо заявляетъ, что не получилъ свѣдѣній ни отъ какого ученаго общества, и не опасается опроверженій съ этой стороны, ибо чего ради существо столь темное и незначущее, удостоилось бы ихъ милости?
Хотя его и видятъ отъ времени до времени въ сытномъ ученомъ обществѣ, извѣстномъ подъ именемъ «Клуба хлѣба и сыра», гдѣ онъ сталкивается съ докторами правъ и медицины, поэтами, художниками, издателями, законодателями и всякаго рода писателями, начиная съ метафизиковъ и представителей высшихъ наукъ и кончая авторами фантастическихъ произведеній, но онъ увѣряетъ, что смотритъ на ученость, которую тамъ подбираютъ, какъ на вещь слишкомъ священную, чтобъ ею пользоваться въ какомъ-либо трудѣ, кромѣ проникнутаго высшимъ достоинствомъ серьезной исторіи.
Объ учебныхъ заведеніяхъ онъ долженъ говорить съ уваженіемъ, хотя права истины и выше правъ признательности. Онъ ограничится заявленіемъ, что эти заведенія вполнѣ неповинны въ его заблужденіяхъ, такъ какъ онъ давнымъ-давно позабылъ то немногое, чему въ нихъ обучался.
Онъ не похитилъ образовъ у глубокой и естественной поэзіи Брайанта, ни сарказма у ума Хадлека, ни счастливыхъ выраженій у богатаго воображенія Персиваля, ни сатиры у ѣдкаго пера Поольдинга[2], ни округленныхъ періодовъ у Ирвинга[3], ни соблазнительной лакировки у картинъ Верлланка[4].
На вечерахъ и собраніяхъ синихъ чулковъ онъ, какъ ему казалось, отыскалъ сокровище въ тѣхъ литературныхъ денди, которые ихъ посѣщали. Но опытъ и изученіе дали ему распознать, что они годны только на то, чтобъ слѣдовать инстинкту, который руководитъ ими.
Онъ не можетъ себя упрекнуть въ нечестивой попыткѣ присвоенія остротъ Джо Миллера[5], паѳоса сантиментальныхъ писателей и вдохновеній Гомеровъ, пишущихъ въ журналахъ.
Онъ не имѣетъ претензіи заимствовать живость восточныхъ штатовъ Америки; онъ не анализировалъ однообразнаго характера внутреннихъ штатовъ; южные же штаты онъ оставилъ въ покоѣ со всѣмъ ихъ угрюмымъ духомъ.
Наконецъ, ничего онъ не награбилъ изъ книгъ, напечатанныхъ готическимъ шрифтомъ, ни изъ шестипенсовыхъ брошюръ. Бабушка его была достаточно жестока, чтобы отказать ему въ сотрудничествѣ въ его работахъ. Словомъ, говоря самымъ положительнымъ языкомъ, онъ хочетъ жить въ мирѣ съ людьми и помереть въ страхѣ Божіемъ.
Предисловіе къ первому изданію «Ліонеля Лінкольна»
Въ этой исторіи найдется нѣсколько анахронизмовъ. Если-бъ авторъ самъ не заявилъ объ этомъ, читатели, склонные привязываться къ слову могли бы извлечь изъ этого нѣкоторыя заключенія въ ущербъ его правдивости. Эти анахронизмы относятся скорѣе къ личностямъ, нежели къ событіямъ. Ихъ пожалуй сочтутъ за погрѣшности. Но они согласуемы съ сущностью фактовъ, связаны съ обстоятельствами гораздо болѣе вѣроятными, нежели дѣйствительныя событія. Они обладаютъ всею гармоніею поэтическаго колорита, и авторъ никакъ не въ состояніи рѣшить, почему бы имъ не быть истинами.
Онъ предоставляетъ этотъ затруднительный пунктъ остротѣ инстинкта критиковъ.
Легенда эта можетъ быть раздѣлена на двѣ почги равныя части. Одна содержитъ общеизвѣстные факты, другая основана на частныхъ свѣдѣніяхъ, также вполнѣ вѣрныхъ. Что же касается до авторитетовъ этой второй части, авторъ насчетъ ихъ ссылается на свое предшествующее предисловіе. Но ему нѣтъ такихъ же причинъ церемониться съ источниками, изъ которыхъ почерпнута первая часть.
Добрые жители Бостона хорошо знаютъ, какую славную роль играли они въ первыхъ лѣтописяхъ нашего союза, и не пренебрегаютъ никакимъ достойнымъ хвалы средствомъ увѣковѣченія памяти своихъ предковъ. Отсюда всѣ эти изданія мѣстнаго интереса, которыя въ такомъ множествѣ публикуются въ Бостонѣ, какъ ни въ какомъ другомъ городѣ Соединенныхъ Штатовъ. Авторъ пытался извлечь пользу изъ этого матеріала, сопоставдяя факты, выбирая ихъ и, какъ онъ надѣется, выказывая до нѣкоторой степени то знаніе людей и событій, которое необходимо для полноты картины.
Если онъ потерпѣлъ неудачу, то по крайней мѣрѣ ничѣмъ не пренебрегъ, чтобы имѣть успѣхъ.
Онъ не разстанется съ колыбелью американской свободы, не выразивъ признательности за все, что было сдѣлано для облегченія его предпріятія. Если онъ не удостоился посѣщенія воздушныхъ существъ, если у него не было одного изъ тѣхъ видѣній, которыя такъ любятъ изобрѣтать поэты, онъ все же остается увѣреннымъ, что будетъ понятъ, когда скажетъ, что былъ почтенъ вниманіемъ нѣкоторыхъ существъ, похожихъ на тѣхъ, которые вдохновляли воображеніе поэтовъ.
Глава I
Они какъ будто оживляютъ мою усталую душу и радостно, и молодо вдыхаютъ въ себя вторую весну.
Каждому американцу извѣстны главнѣйшія событія, побудившія въ 1774 г. англійскій парламентъ наложить на Бостонскій портъ тѣ политически безразсудныя ограниченія, которыя въ конецъ погубили торговлю главнаго города западныхъ британскихъ колоній. Извѣстно каждому американцу также и то, съ какимъ благородствомъ, съ какой непоколебимой вѣрностью великой идеѣ этой борьбы жители сосѣдняго съ Бостономъ города Салема отказались отъ возможности извлечь для себя выгоду изъ того положенія, въ которое попали ихъ соотечественники. Результатомъ дурной политики англійскаго правительства съ одной стороны и похвальнаго единодушія столичныхъ жителей съ другой явилось то, что въ забытой бухтѣ Массачусетса перестали появляться всякіе иные корабли кромѣ плававшихъ подъ королевскимъ флагомъ.
Однако, подъ вечеръ одного апрѣльскаго дня, въ 1775 г., глаза нѣсколькихъ сотъ бостонцевъ были устремлены на далекій парусъ, виднѣвшійся надъ лономъ водъ и приближавшійся по запретнымъ волнамъ къ опальному порту. Коническая вершина Биконъ-Гилля и его западный склонъ были покрыты публикой, смотрѣвшей на интересный предметъ съ тѣмъ вниманіемъ и съ той глубокой тревогой, которыя въ ту смутную эпоху вызывало почти каждое событіе. Впрочемъ, собравшаяся толпа состояла изъ людей не одинаковаго настроенія. Мысли и стремленія были у многихъ діаметрально противоположны. Граждане важные и солидные, но при этомъ осторожные, старались скрыть горечь своихъ чувствъ подъ равнодушной внѣшностью, тогда какъ молодежь въ военной формѣ шумно выражала свою радость во поводу того, что скоро получатся вѣсти съ далекой родины объ отсутствующихъ друзьяхъ. Но вотъ съ сосѣдней равнины послышалась протяжная барабанная дробь, съ моря потянулъ вечерній бризъ, и праздные зрители ушли съ горы, предоставивъ ее тѣмъ, кто имѣлъ на нее больше правъ. Не такое было время, чтобы свободно и откровенно обмѣниваться другъ съ другомъ своими мыслями.
Къ тому времени, какъ подняться вечернему туману, гора успѣла опустѣть совершенно. Зрители въ молчаливой задумчивости разошлись по своимъ домамъ, ряды которыхъ темнѣли на берету вдоль восточной стороны полуострова.
Не смотря на наружную апатію, общественное мнѣніе все же такъ или иначе выражалось, хотя не громко и не открыто. Уже передавался другъ другу непріятный слухъ, что этотъ корабль — первое судно изъ цѣлаго флота, везущаго подкрѣпленіе для арміи, и безъ того уже многочисленной и самонадѣянной, такъ что уваженія къ закону ожидать отъ нея было трудно. Извѣстіе было принято спокойно, безъ малѣйшаго шума, но всѣ двери и ставни въ домахъ ссйчасъ же закрылись наглухо, какъ будто обыватели хотѣли выразить этимъ путемъ свое неудовольствіе.
Между тѣмъ корабль приблизидся ко входу въ портъ, усѣянному утесами, и остановился, покинутый вѣтромъ и задержанный встрѣчнымъ отливомъ. Онъ какъ будто предчувствовалъ, что ему будетъ оказанъ дурной пріемъ въ городѣ. Бостонцы, однако, преувеличивали опасность. Судно не было транспортнымъ, на немъ не было распущенной, вольной солдатчины. Полнѣйшій порядокъ поддерживался на палубѣ, и находившіеся на суднѣ пассажиры не могли пожаловаться ни на что. Всѣ признаки указывали скорѣе на то, что на кораблѣ прибыли какія-нибудь важныя лица или люди съ очень хорошими средствами, щедро оплатившіе предоставленныя имъ удобства.
На палубѣ въ разныхъ мѣстахъ сидѣли или лежали немногочисленные матросы очередной вахты и безпечно смотрѣли то на полоскавшійся о мачту парусъ, повисшій, точно крыло усталой птицы, то на спокойную воду бухты, между тѣмъ-какъ нѣсколько ливрейныхъ лакеевъ окружали молодого человѣка, задававшаго вопросы лоцману, только что взошедшему на корабль близъ урочища, называемаго «Могилами» (The Graves). Moлодой человѣкъ былъ одѣтъ изысканно и, какъ это принято называть, по послѣдней модѣ. По крайней мѣрѣ онъ, повидимому, самъ такъ думалъ. Эта группа стояла возлѣ гротъ-мачты, и отъ этого мѣста до кормы палуба была совершенно пуста; но около матроса, небрежно державшаго руль, стоялъ человѣкъ совершенно другого облика.
Этого человѣка можно бы было принять за очень древняго старика, еслибъ общей его наружности не противорѣчила проворная, твердая поступь и быстрые взгляды блестящихъ глазъ, когда онъ прохаживался по палубѣ. Но станъ у него былъ сгорбленный; при томъ же самъ старикъ былъ чрезвычайно худъ. Остатки волосъ на лбу были сѣды совершенно старческой сѣдиной, которая говорила не меньше, какъ о восьмидесяти годахъ жизни. Впалыя щеки были изборождены глубокими морщинами, слѣдами не только лѣтъ, но и глубокаго горя. Эти морщины, впрочемъ, нисколько не портили его лица, черты котораго носили отпечатокъ блатородства и достоинства. На старикѣ былъ простой и скромный костюмъ изъ сѣраго сукна, служившій евіу, очевидно, уже долгое время. Вообще было замѣтно, что старикъ своимъ туалетомъ не занимается. Когда онъ переставалъ смотрѣть своими зоркими глазами на берегъ, то принимался ходить по палубѣ большими шагами и въ это время что-то обдумывалъ. Губы его при этомъ быстро двигались, хотя не издавали ни одного звука. Видно было, что эти губы привыкли молчать, и что ихъ обладатель — человѣкъ неразговорчивый. Въ это время на палубу взошелъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти и всталъ рядомъ съ любопытными, глядѣвшими на берегъ. На немъ была военная шинель, небрежно накинутая на плечи; изъ-подъ нея виднѣлся военный мундиръ. Держалъ онъ себя прекрасно, какъ человѣкъ изъ лучшаго общества, но на его выразительномъ лицѣ лежалъ какой-то отпечатокъ не то грусти, не то даже просто скорби. Взойдя на палубу, онъ сейчасъ же встрѣтился съ неутомимымъ старикомъ, продолжавшимъ прогуляваться, и вѣжливо съ нимъ раскланялся, но сейчасъ же отвернулся и сталъ смотрѣть на красивые берега, уже окутывавшіеся темнотой.
Круглыя Дорчестерскія горы еще были освѣщены солнцемъ, которое за нихъ садилось. Надъ водой еще скользили блѣдныя свѣтовыя полосы и золотили зеленыя верхушки холмовъ на островахъ у входа въ бухту. Вдали виднѣлись бостонскія колокольни, выступавшія изъ тѣни, которая уже надвинулась на городъ. Флюгера на колокольняхъ еще блестѣли на солнцѣ, между тѣмъ какъ темный маякъ на конической вершинѣ Биконъ-Гилля уже начиналъ свѣтиться болѣе яркимъ свѣтомъ, хотя и съ неправильными промежутками. Между островами, напротивъ города, стояло на якорѣ нѣсколько большихъ кораблей, которые становились все меньше и меньше видны по мѣрѣ того, какъ сгущался вечерній туманъ, хотя ихъ мачты еще освѣщались солнцемъ. На всѣхъ корабляхъ, на укрѣпленіяхъ маленькаго острова въ глубинѣ бухты и на разныхъ военныхъ постахъ въ самой высокой части города — всюду развѣвался англійскій флагъ. Молодой человѣкъ стоялъ и любовался этой сценой. Въ это время грянула заревая пушка, флаги стали спускаться. Молодой человѣкъ вдрутъ почувствовалъ, что его стремительно хватаетъ за руку выше кисти старикъ-пассажиръ.
— Придетъ ли когда-нибудь день, что этотъ флагъ спустится въ нашемъ полушаріи, чтобы ужъ больше не подниматься? — проговорилъ старикъ тихимъ голосомъ.
Молодой человѣкъ быстро поднялъ глаза, чтобы взмянуть на говорящаго, но сейчасъ же опустилъ ихъ подъ его проницательнымъ взглядомъ. Послѣдовало молчаніе, видимо, очень тяжелое для молодого офицера. Наконецъ, онъ сказалъ, указывая на землю:
— Вы вѣдь бостонецъ и долины хорошо знать городъ. Скажите, пожалуйста, какъ называются эти красивыя мѣста?
— A вы развѣ сами не изъ Бостона?
— Родомъ да, но по привычкамъ, по воспитанію я англичанинъ.
— Будь онѣ прокляты, эти привычки! И что же это за воспитаніе, когда ребенокъ забываетъ свою родину!
Старикъ пробормоталъ эти слова вполголоса; повернулся и снова зашагалъ по палубѣ, направляясь къ баку.
Молодой офицеръ постоялъ нѣсколько минутъ въ раздумьи, потомъ какъ-будто припомнилъ, зачѣмъ собственно онъ сюда пришелъ, и громкимъ голосомъ позвадъ:
— Меритонъ!
Услыхавъ его голосъ, стоявшіе вокругъ лоцмана сейчасъ же разошлись, а съ претензіями одѣтый молодой человѣкъ подошелъ къ офицеру почтительно и въ то же время нѣсколько фамильярно. Молодой офицеръ на него почти даже и не взглянулъ, а только сказалъ:
— Я вамъ поручилъ задержать лоцманскую лодку, чтобы она свезла меня на берегъ. Узнайте, готова ли она.
Лакей сбѣгалъ узнать и почти сейчасъ же вернулся съ докдадомъ, что лодка готова.
— Только, сэръ, я увѣренъ, что вы въ эту лодку сами не пожелаете сѣсть.
— Эта увѣренность недурно васъ рекомендуетъ, мистеръ Меритонъ. Но почему же бы мнѣ въ додку не сѣсть?
— ІІотому что въ ней уже сидитъ этотъ непріятный старикъ-иностранецъ въ потасканномъ костіомѣ.
— Ну, этого мало, чтобы заставить меня отказаться отъ общества единственнаго порядочнаго человѣка изъ всего корабля.
— Боже мой! — изумился Меритонъ и даже вытаращилъ глаза. — Конечно, сэръ, относительно манеръ и воспитанія никто лучше васъ не можетъ разсудить, но его костюмъ…
— Довольно, довольно, — осгановилъ баринъ своего слугу не безъ нѣкоторой рѣзкости. — Мнѣ очень пріятно быть съ нимъ вмѣстѣ. Если же вы считаете, что это ниже вашего достоинства, то я вамъ разрѣшаю остаться на кораблѣ до завтра. Одную ночь я могу обойтись безъ такого фатишки, какъ вы.
Не обращая вниманія на убитый видъ смутившагося лакея, офицеръ подошелъ къ. борту, гдѣ его ждала лодка. По тому движенію, которое произошло среди команды, когда офицеръ проходилъ мимо, а также по тому, съ какимъ почтеніемъ его провожалъ самъ капитанъ, можно было догадаться, что онъ особа важная, не смотря на свою молодость, и что главнымъ образомъ изъ уваженія къ нему на кораблѣ все время поддерживался такой удивительный порядокъ. Всѣ спѣшили помочь ему какъ можно удобнѣе сойти въ лодку. Между тѣмъ старикъ-пассажиръ уже успѣлъ занять въ ней самое лучшее мѣсто и сидѣлъ съ разсѣяннымъ и небрежнымъ видомъ. На косвенное замѣчаніе Меритона, все-таки послѣдовавшаго за своимъ бариномъ, что не мѣшало бы старику уступить свое мѣсто господину офицеру, онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія. Молодой человѣкъ сѣлъ рядомъ со старикомъ и при этомъ такъ просто держалъ себя съ нимъ, что лакей остался въ высшей степени недоволенъ. Какъ будто находя, что этого смиренія все еще не достаточно, молодой человѣкъ, когда замѣтилъ, что гребцы подняли весла и ждутъ, учтиво обратился къ старику съ вопросомъ, готовъ ли онъ и можно ли ѣхать. Старикъ отвѣтилъ утвердительнымъ кивкомъ, весла пришли въ движеніе и погнали лодку къ берегу, а корабль сталъ маневрировать, чтобы бросить якорь на высотѣ Нантаскета.
Весла въ тишинѣ мѣрно опускались и поднимались, а лодка, идя навстрѣчу отливу, лавировала среди многочисленныхъ протоковъ между разными островами. Когда она поравнялась съ «замкомъ» — такъ называлось укрѣпленіе на одномъ изъ острововъ — темнота разсѣялась подъ лучами молодого мѣсяца. Окружающіе предметы сдѣлались лучше видны, и старикъ разговорился, съ увлеченіемъ пустившись объяснять молодому человѣку названія мѣстностей и описывать ихъ красоты. Но когда лодка приблизилась къ пустыннымъ набережнымъ, онъ сразу умолкъ и мрачно откинулся на скамью, видимо не желая говорить о бѣдствіяхъ отечества.
Предоставленный собственнымъ мыслямъ молодой офицеръ сталъ съ интересамъ глядѣть на длинные ряды домовъ, освѣщенныхъ мягкимъ луннымъ свѣтомъ съ одной стороны, между тѣмъ какъ другая сторона казалась еще темнѣе вслѣдствіе контраста съ лучами мѣсяца. Въ порту стояло лишь очень немного кораблей со снятыми мачтами. Заполнявшій его прежде цѣлый лѣсъ мачтъ куда-то исчезъ. Не слышно было шума колесъ, характернаго для главнаго рынка всѣхъ колоній. Только издали доносилась военная музыка, безпорядочные крики солдатъ, пьянствовавшихъ по кабакамъ на берегу моря, да сердитые оклики вахтенныхъ на военныхъ корабляхъ, относившіеся къ немногимъ лодкамъ, которыя еще сохранились у жятелей для рыбной ловли и береговой торговли.
— Какая перемѣна! — воскликнулъ молодой человѣкъ, увидавъ эту сцену опустошенія.- A я, хотя и смутно, но помню здѣсь совершенно другую картину. Правда, это было давно…
Старикъ не отвѣтилъ ничего, только какъ-то странно улыбнулся, отчего черты его лица приняли вдвойнѣ замѣчательный характеръ. Молодой офицеръ тоже больше ничето не сказалъ, и оба молчали до тѣхъ самыхъ поръ, пока лодка не остановилась у набережной, гдѣ прежде такъ было людно и оживленно, а теперь только расхаживалъ мѣрными шагами одинъ часовой.
Каковы бы ни были чувства двухъ пассажировъ, окончившихъ долгій и трудный путь, они ихъ не выразили ничѣмъ — ни тотъ, ни другой. Старикъ снялъ шляпу со своей сѣдой головы и, держа ее передъ собой, какъ бы читалъ молитву, а его молодой спутникъ стоялъ съ видомъ человѣка, занятаго своими собственными ощущеніями, которому вовсе не до того, чтобы дѣлиться ими съ кѣмъ бы то ни было.
— Здѣсь, сэръ, мы должны съ вами разстаться, — сказалъ онъ, наковецъ, — но я надѣюсь, что наше знакомство на этомъ не кончится.
— Человѣкъ моихъ лѣтъ не имѣетъ права давать какія-либо обѣщанія, исполненіе которыхъ зависитъ отъ времени. Онъ не можетъ разсчитывать на то, что Господь еще долго позволитъ ему жить на землѣ. Вы видите во мнѣ человѣка, возвращающагося на родину изъ очень печальной поѣздки въ другое полушаріе, чтобы сложить въ родной землѣ свои смертные останки. Если же Богу будетъ угодно настолько продлить мою жизнь, — то вы еще обо мнѣ услышите, а я съ своей стороны не забуду ни васъ, ни вашей ко мнѣ доброты и любезности.
Офицеръ былъ очень тронутъ серьезнымъ и торжественнымъ тономъ старика и отвѣтилъ, крѣпче пожимая ему руку:
— Такъ пожалуйста! Я васъ объ этомъ особенно прошу. Не знаю почему, но вы произвели на меня очень сильное впечатлѣніе, такъ что я невольно поддался вашему вліянію. Это для меня самого какая-то тайна, какой-то непонятный сонъ, но только я чувствую къ вамъ не только уваженіе, но и дружбу.
Старикъ, не выпуская руки молодого человѣка, сдѣлалъ шагъ назадъ, нѣсколько секундъ поглядѣлъ на него пристально-пристально и сказалъ, медленно поднимая руку къ небу.
— Это чувство послано вамъ самимъ небомъ. Это Промыслъ Божій. Не пытайтесь его заглушить, молодой человѣкъ. Храните его въ своемъ сердцѣ.
Молодой человѣкѣ не успѣлъ отвѣтить: въ окружающей тишинѣ раздался вдругъ громкій, жалобный стонъ, отъ котораго у обоихъ кровь застыла въ жилахъ. Сквозь стонъ слышадись удары ремнемъ по чьему-то тѣлу, крики и брань. Все это происходило гдѣ-то недалеко. Оба, и старикъ, и молодой офицеръ, одновременно побѣжали въ ту сторону. Приблизжвшись къ мѣсту происшествія, они увидали окруженнаго солдатами молодого человѣка, стоны и крики котораго вызывали со стороны солдатъ одно издѣвательство.
— Сжальтесь! Пощадите! Ради Бога, пощадите! Не убивайте бѣднаго Джоба! — кричалъ несчастный. — Джобъ исполнитъ всѣ ваши порученія! Джобъ — юродивый, пожалѣйте его! За что вы его терзаете?
— Сердце ему стоитъ вырвать изъ груди, крамольнику! Смѣетъ не пить за здоровье его величества! — кричалъ чей-то хриплый голосъ въ припадкѣ ярости.
— Джобъ отъ всей души желаетъ ему здоровья. Джобъ короля любитъ, но Джобъ рому не любитъ.
Молодой офицеръ подошелъ настолько близко, что понялъ суть дѣла. Онъ понялъ, что передъ нимъ случай злоупотребленія и безпорядка, протѣснился сквозь толпу солдатъ и всталъ въ центрѣ кружка.
Глава II
Они меня высѣкутъ, если я скажу правду; ты меня высѣчешь, если я солгу, а иногда меня сѣкли за то, что я молчалъ. Лучше быть ужъ не знаю чѣмъ… хоть сумасшедшимъ что ли.
— Это что за крикъ? — спросилъ молодой человѣкъ удерживая руку солдата, собравшагося было нанести новый ударъ. — По какому праву вы истязаете этого человѣка?
— A вы по какому праву хватаете англійскаго гренадера? — вскричалъ разсерженный солдатъ, оборачиваясь къ нему и замахиваясь на него своимъ ремнемъ, такъ какъ принялъ его просто за какого-нибудь горожанина.
Офицеръ отодвинулся въ сторону, чтобы избѣжать удара, при чемъ его шинель распахнулась, и солдатъ при свѣтѣ луны увидадъ подъ ней военный мундиръ. Рука его, какъ замахнулась, такъ и осталась въ воздухѣ.
— Приказываю отвѣчать! — продолжалъ офицеръ, и голосъ его дрожалъ отъ гнѣва и возмущенія. — По какому случаю нстязается здѣсь этотъ человѣкъ? И какой вы части?
— 47-го гренадерскаго полка, ваше высокобдатородіе, — отвѣчалъ почтительно и покорно другой солдатъ.- A этого туземца мы хотѣли проучить, чтобы не смѣлъ отказываться пить на здоровье его величества.
— Ему грѣхъ, онъ Бога не боится! — воскликнула несчастная жертва солдатской злобы, поворачиваясь къ своему спасителю заплаканнымъ лицомъ. — Джобъ любитъ короля, Джобъ только рому не любитъ.
Офицеръ, стараясь не глядѣть на отвратительное зрѣлище, велѣлъ солдатамъ сейчасъ же развязать узника. Поспѣшно бросились исполнять солдаты приказаніе, дѣйствуя руками и ножами, и освобожденный страдалецъ принялся одѣваться, такъ какъ солдаты раздѣли его передъ тѣмъ донага. Безобразный шумъ, которымъ сопровождалась эта гадкая сцена, смѣнила такая глубокая тишина, что слышно было тяжелое дыханіе несчастнаго Джоба, неожиданно избавженнаго отъ мукъ.
— Ну-съ, герои 47 полка, — сказалъ офицеръ, когда жертва ихъ злобы одѣжась въ свое платье, — потрудитесь мнѣ сказать, извѣстна ли вамъ эта пуговица?
Офицеръ протянулъ впередъ руку, показывая обшлагъ рукава. Тотъ солдатъ, къ которому, повидимому, относился, главнымъ образомъ, этотъ вопросъ, взглянулъ на бѣлый обшлагъ краснаго мундира и увидалъ пуговицу съ номеромъ своего полка. Никто не рѣшился произнести ни одного слова. Немного помолчавъ, офицеръ продолжалъ:
— Нечего сказать, хорошо поддерживаете вы славу и честь своего полка, который подъ стѣнами Квебека такъ отличился подъ командой славнаго Вольфа! Ступайте. Завтра это дѣло будетъ разобрано.
— Ваше высокоблагородіе, извольте принять во вниманіе: вѣдь онъ отказывался пить за королевское здоровье, — сказалъ одинъ изъ солдатъ. — Будь здѣсь сейчасъ полковникъ Несбитъ, то я увѣренъ…
— Ты еще смѣешь разговаривать, негодяй? Маршъ отсюда! Маршъ всѣ! Налѣво, кругомъ!
Смущенные солдаты, съ которыхъ соскочила вся прыть отъ строгаго взгдяда офицера, молча удалились прочь, причемъ старые солдаты вполголоса передавали молодымъ фамилію начальника, такъ неожиданно появившагося среди нихъ. A тотъ гнѣвнымъ взглядомъ провожалъ ихъ до тѣхъ поръ, пока они не скрылись всѣ изъ виду. Послѣ этого онъ обратился къ одному старику-горожанину, который стоялъ около, опираясь на костыль, и видѣлъ всю сцену.
— Не знаете ли вы, за что они такъ жестоко съ нимъ поступили? Какая причина?
— Это одинъ несчастный человѣкъ, полуюродивый, но совершенно безобидный, — отвѣчалъ хромой старичокъ. — Солдаты ушли въ кабакъ и взяли его съ собой, чтобы потѣшиться надъ его слабоуміемъ; то съ нимъ дѣлаютъ часто. Напрасно все это допускается и терпится начальствомъ. Если такъ будетъ продолжаться, то послѣдствія будутъ самыя плачевныя. Солдаты здѣсь до невозможности распущены, позволяютъ себѣ рѣшительно все. Съ такими вотъ нижними чинами и съ такимъ командиромъ, какъ полковникъ Несбитъ, скоро дойдетъ до того…
— Мой друтъ, мы этотъ разговорълучше пока оставимъ, — сказалъ офицеръ. — Я самъ служу въ полку Вольфа и позабочусь о томъ, чтобы виновные въ этомъ дѣлѣ понесли должное наказаніе. Вы мнѣ въ этомъ безъ труда повѣрите, когда узнаете, что я самъ бостонскій уроженецъ. Но я давно не былъ на родинѣ и перезабылъ всѣ здѣшнія извилистыя улицы. Не знаете ли Вы, гдѣ здѣсь домъ мистриссъ Лечмеръ?
— Это домъ очень извѣстный въ Бостонѣ,- отвѣчалъ хромой старичекъ. Голосъ его зазвучалъ совсѣмъ по другому, когда онъ узналъ, что съ нимъ говоритъ землякъ и согражданинъ. — Вотъ этотъ самый Джобъ какъ разъ занимается комиссіями, онъ васъ съ удовольствіемъ туда проводитъ. Вѣдь вы его избавитель! Проводишь, Джобъ?
Парень, вырванный изъ рукъ мучителей, дѣйствительно былъ похожъ не то на идіота, не то на юродиваго. На вопросъ хромого старика онъ отвѣтилъ недовѣрчиво и уклончиво:
— Мистриссъ Лечмеръ? О, да, Джобъ знаетъ туда дорогу. Онъ дойдетъ туда съ завязанными глазами, но только… только…
Поделиться книгой: