После того как зал окончательно стихает, Грегор еще долго держит паузу, потом без единого слова начинает демонстрировать свои электрические чудеса в ускоренном темпе. Он взмахивает руками, ни к чему не прикасаясь, и от этих магнетических жестов отовсюду с треском сыплются длинные искровые разряды, то вспыхивая яркими молниями, то разлетаясь снопами во все стороны, куда их посылают длиннющие пальцы Грегора (особенно большие, вовсе уж нескончаемые), — к лампам, которые начинают истерически мигать.
Зрители, разбирающиеся в этих «ученых штуках» не больше моего, таращат глаза и разевают рты при виде такого сказочного зрелища. Но когда Грегор, под громовые раскаты, начинает перебрасывать из руки в руку электрические разряды в двести тысяч вольт в виде ослепительных световых волн, изменяющихся миллион раз в секунду, когда его фигура превращается в огромный столб огня, публика восторженно ревет, не унимаясь до самого конца номера. После чего опять затихает, глядя, как от тела Грегора и его одеяния, еще какое-то время сотрясаемых вибрацией, исходят последние, медленно слабеющие всполохи света; затем все погружается в непроницаемый мрак, и в гробовой тишине не слышно даже дыхания зрителей, ибо все они замерли. Неожиданно в зале разом вспыхивают все лампы, люди переглядываются, щурясь, мигая и не смея аплодировать, и лишь миг спустя обнаруживают, что Грегор и все его электрическое хозяйство бесследно исчезли, оставив сцену пустой и девственно чистой, словно лакированный футляр, лишенный драгоценностей и отражающий только ошарашенные лица зрителей.
Опомнившись, зрители встают и беспорядочной гурьбой тянутся к выходу; мужчины задумчиво надевают на ходу цилиндры, дамы машинально отряхивают кончиками пальцев кружева и оборки; зал пустеет, и служители с билетершами начинают обходить ряды кресел, подметая пол и высматривая забытые вещицы — упавшие шпильки для волос, потерянные веера, брошенные программки. Но вот все уходят, и только Этель Аксельрод, глубоко задумавшись, остается сидеть в первом ряду партера; сегодня на ней чрезвычайно простое платье цвета блеклой розы, гладкое, с присборенными рукавами и воротничком-стойкой, целомудренно охватывающим шею, и, как всегда, никаких украшений — ни браслетов, ни колье, ни броши, ни колец, если не считать обручального. Она никак не решается покинуть свое место, тогда как Грегор давно уже исчез за кулисами, упиваясь ощущением своего возросшего могущества и отмывая руки в первом попавшемся туалете.
Покинув наконец зал, Этель Аксельрод не идет, однако, в павильон для женщин, где уже толпятся ее подруги из высшего нью-йоркского общества, приехавшие в Чикаго полюбоваться чудесами техники, сулящей упростить им жизнь, — от первой в мире посудомоечной машины до первой застежки-молнии. Увидев поблизости от колеса Ферриса[1] своего мужа в обществе юного Ангуса Напье, она и к ним почему-то не подходит, а направляется к фонтанам с подсветкой, сооруженным специально для этой выставки. Норман Аксельрод, всецело поглощенный разговором со своим секретарем, не обращает внимания на удаляющуюся супругу, чего не скажешь о юном Напье.
Остановимся ненадолго на персоне юного Ангуса Напье. Этот низкорослый человечек, с виду робкий и запуганный, на самом деле коварен и лжив, хотя чистый, невинный взгляд и ангельски безмятежная физиономия противоречат его змеиной натуре, отчего он производит впечатление сумасбродного ребенка, который способен замучить до смерти любое живое существо, со слезами прижимая свою жертву к груди и признаваясь ей в вечной любви между двумя сеансами пыток; этим качеством он напоминает актера Элишу Кука-младшего, который родится в Сан-Франциско только через десять лет, в один день с Ричардом Видмарком, то есть двадцать шестого декабря, вырастет здесь, в Чикаго, а затем отправится в Голливуд делать карьеру комедийного актера второго плана.
Вам следует знать, что Ангус Напье питает безответную страсть к Этель, вот почему он постарался сделаться необходимым Норману, усерднейшим образом исполняя свои секретарские обязанности, дабы находиться как можно ближе к супруге своего патрона, которая, несмотря на природную доброту и передовые убеждения, считает этого юнца образованным лакеем и не более того. Однако юный Напье весьма проницателен: следя за Этель, он угадывает ее нарождающийся интерес к Грегору, и в его душе закипает беспощадная ненависть к этому человеку. Он смотрит, как Этель удаляется в сторону фонтанов, но ничего не говорит своему хозяину.
12
Тем временем Грегор вытирает руки одноразовым полотенцем, извлеченным из своего чемоданчика, и мысленно перебирает эффектные трюки, связанные с электричеством.
Например, можно как-нибудь на днях осуществить свой давний замысел — закутаться в простыню из холодного огня, которая, согласно его расчетам, способна согреть голого человека даже на Северном полюсе и из которой он выйдет не только живым и невредимым, но и усовершенствованным, со свежими мозгами, обновленными органами и омоложенной кожей. Кстати, если уж речь зашла о здоровье: давно пора внедрить в больницах его метод анестезии под высоким напряжением. Недурно было бы также закапывать высоковольтные кабели под школьными зданиями, дабы стимулировать нерадивых учеников, а в театрах — под гримерками, где электрические разряды будут поднимать актерам тонус и помогут бороться с мандражом перед выходом на сцену. Да, нужно заняться всем этим, и поскорее.
Однако эти мелочи не идут ни в какое сравнение с его новой, куда более грандиозной идеей, а именно с системой ночного освещения всей нашей планеты. Это будет единая и всеобъемлющая система. Для достижения цели достаточно всего лишь послать токи высокой частоты в верхние слои атмосферы Земли, где воздух сильно разрежен, а газы по природе своей похожи на те, какими Грегор наполняет некоторые из своих ламп. Мало того, что города будут ярко освещены и обойдутся без традиционных уличных светильников и фонарей, столь же дорогостоящих, сколь и безобразных: этот способ позволит также значительно повысить уровень безопасности движения наземного, морского и воздушного транспорта.
Обычно он не любит раскрывать свои замыслы посторонним, делая исключение лишь для нескольких специалистов международного масштаба, с которыми водит знакомство. Но когда они спрашивают его, каким образом он собирается послать потоки электричества на такую высоту, он отвечает, пожимая плечами: «Ну, это элементарно!» — и тут же замолкает. В том-то и состоит главная трудность общения с ним: никогда не ясно, реален его проект или речь идет о несбыточной мечте, не говоря уж о блефе. Главный принцип Грегора — не раскрывать свои методы до того, как он апробирует их, и потому никто не понимает, впрямь ли он намерен разрабатывать такие штуки или насмехается над слушателями. Впрочем, за неимением денег, его идеи пока остаются всего лишь идеями.
В настоящий же момент Грегор обрезает ногти — предельно коротко, чтобы избавиться от накопившихся под ними частиц посторонней материи, повторно моет руки, приглаживает волосы перед зеркалом и отправляется на вокзал, спеша попасть на скорый поезд Чикаго — Нью-Йорк. Он обдумает свои проекты в пути и поспеет в свой отель как раз к ужину.
13
Вскоре, однако, недостатка в деньгах у него не будет.
По прошествии семи лет Грегор становится богачом или, вернее, виртуальным богачом: теперь его престижное положение в «Вестерн юнион» позволяет ему весьма комфортно жить в кредит. Во всяком случае, он достаточно богат, чтобы расположиться в гостинице «Уолдорф-Астория», самом роскошном отеле Нью-Йорка, а то и мира, где он сразу на год снимает просторные люкс-апартаменты для холостяков. Он ужинает там в одиночестве, в определенные часы, никогда не изучая меню, а просто заказывая желаемое по телефону; час спустя он появляется в Пальмовом зале, самом шикарном ресторане этого великолепного отеля, где неизменно сидит в углу, спиной ко всем, из боязни, что к нему начнут приставать, и где его всегда обслуживает не рядовой метрдотель, а исключительно главный — таково было его категорическое требование с самого начала.
На дворе стоит ноябрь, и сегодня ему придется поужинать раньше обычного, поскольку Вестингауз известил его о своем приезде в «Уолдорф» ранним вечером. Это незначительное изменение не очень-то приятно Грегору — он человек твердого распорядка и твердых привычек, но из почтения, а также из любопытства он решает не перечить решениям предпринимателя.
Когда Грегор спускается в ресторан, на его столе уже высится стопка заранее приготовленных белоснежных салфеток; их здесь двадцать одна. «Зачем одному человеку столько салфеток?» — спросите вы; дело в том, что его страх перед микробами настолько усилился, что перед едой ему необходимо тщательно и самолично вытереть приборы, тарелки и бокалы, хотя серебро и хрусталь Пальмового зала и без того сверкают, как солнце. «А почему же именно двадцать одна?» — упрямо спросите вы; да потому что данная цифра делится на три, а это, как уже было сказано, прекрасно, почти так же прекрасно, как адрес его лаборатории: Третья авеню, дом тридцать три.
Итак, он надраивает столовые приборы один за другим, даром что они вовсе не требуют такой заботы, и коротким взмахом руки велит главному метрдотелю подавать еду. Однако даже когда приносят ужин, он и не думает приступать к трапезе: сначала ему нужно определить — последовательно и в считаные секунды, ибо он уже в этом поднаторел, — точный объем каждого блюда, а затем каждого бокала; далее — вместимость каждой ложки и подъемную силу каждой вилки. Расчеты эти тем более необходимы, что без них он и голода-то не почувствует, — на самом деле, именно они и помогают ему питаться: не проводя их, Грегор и вовсе не любил бы есть.
Кстати, одними объемами дело не ограничивается, нужно также определить точное количество кусков, набираемых вилкой, а поскольку его страсть к подсчетам все растет и растет, он и тут не успокаивается. Число шагов между отелем и лабораторией. Количество зданий, экипажей, мужчин, женщин, голубей — главным образом голубей, — встреченных по дороге. Ступеньки всех подряд лестниц, даже тех, по которым он ходит ежедневно, как при подъеме, так и при спуске, с целью проверить, все ли они на месте, или же попросту чтобы не упасть и не расквасить себе физиономию. В те времена эскалатор еще не изобрели, иначе Грегор непременно начал бы пересчитывать ступеньки и там — затея совершенно бессмысленная. И если он не ведет учет своим вдохам и выдохам, то вовсе не потому, что это не пришло ему в голову, — напротив, это было бы очень соблазнительно, просто он пока не решил, что лучше — корить себя за отказ от этого занятия или, напротив, чувствовать облегчение: выбор зависит от того, с какой ноги он встает в тот или иной день. Отказ все-таки позволял ему выиграть немного свободного времени, ибо считать все подряд без передышки, как вы понимаете, очень утомляет мозг.
Самое любопытное заключается в том, что Грегор — и об этом мы тоже вам сообщали — пренебрегает также и подсчетом денег. А ведь он богат; кроме того, общеизвестно, что деньги к деньгам липнут. И Грегор мог бы разбогатеть еще больше, но, похоже, это его совершенно не заботит, он вполне удовлетворен своей нынешней жизнью и считает излишним улучшать ее. Зато он ведет скрупулезный счет времени, и не прервал этого занятия ни разу за все свои почти пятьдесят лет. Впрочем, если сейчас он каждые тридцать три минуты глядит на часы, то вовсе не затем, чтобы узнать, который час, — у него такое же безошибочное чувство времени, как абсолютный слух у музыкантов. Просто нынче вечером, после ужина, Грегору предстоит принять у себя в апартаментах Джорджа Вестингауза, который назначил эту встречу по телефону довольно мрачным тоном, дав понять, что для разговора у него есть серьезный повод.
Стрелка приближается к нужной отметке, Грегор встает из-за стола и пересекает холл, направляясь к лифту, который презирает всей душой, но вынужден использовать, ибо Нью-Йорк выстроен по вертикали; затем лифтер почтительно поднимает руку к кепи и объявляет, что лифт прибыл на двадцать первый этаж. Грегор заблаговременно вытаскивает ключ из кармана, чтобы отпереть дверь номера люкс, который не так чтобы очень велик, но все же это номер люкс и не где-нибудь, а в отеле «Уолдорф». Украшенный портьерами, драпировками, картинами и безделушками номер состоит из довольно просторной спальни и средней величины гостиной, обставленной тремя креслами, секретером с цилиндрической крышкой и маленьким сейфом. Нужно только слегка навести порядок — а, впрочем, у Грегора в номере всегда идеальный порядок, — и, как только в дверь коротко стучат дважды, он сейчас же открывает.
Мистер Вестингауз выглядит то ли несколько смущенным, то ли огорченным, в общем, чувствует себя явно не в своей тарелке, даже после того как Грегор предлагает ему самое удобное кресло, потом сигару, потом рюмочку чего-нибудь: бутылки виски, бурбона, коньяка и бренди выстроились на подносе в ожидании знатных посетителей. Усевшись, Вестингауз принимает и то и другое, однако, очевидно, стараясь выиграть время, медлит закурить сигару и поднести к губам рюмку, и начинает с похвал жилью Грегора, правда, монотонных и банальных, наподобие: «а у вас тут очень мило, рад видеть, что вы хорошо устроились». Кажется, он с трудом подбирает слова. То есть он в конечном счете их находит, но выдавливает из себя с величайшим трудом, так что они прерываются на первом же слоге, или сталкиваются друг с другом, или никак не могут выстроиться по ранжиру. При этом он то и дело перемежает их долгим покашливанием или сухим сопением. Но, в общем, если говорить о деле, то вот что произошло.
При проверке некоторых досье банкиры Вестингауза наткнулись на контракт, который он заключил с Грегором пятнадцать лет назад и о котором, среди всеобщей эйфории по поводу процветания фирмы, все немного подзабыли. Согласно этому документу, чье содержание выпало у всех из памяти, Грегор должен был получать два с половиной доллара за каждую проданную лошадиную силу, что в те времена казалось всем совершенным пустяком. Однако дела пошли так успешно, как никто и предвидеть не мог; за последние пять лет было продано поистине астрономическое количество лошадиных сил электроэнергии, и банкиры ужаснулись: на данный момент сумма, скопившаяся в результате этих продаж и не выплаченная Грегору, достигла двенадцати миллионов долларов. Если им придется выплачивать такие деньги, чего Грегор вправе потребовать, он станет одним из богатейших людей в мире, но вот незадача: эта выплата будет для «Вестерн юнион» непосильным бременем. Банкиры незамедлительно предписали Вестингаузу избавиться от контракта, но он, хотя и сильно расстроился, естественно не мог позволить себе расторгнуть его в одностороннем порядке. Так не делается. Существуют законы. Существуют судьи. И суды, и приговоры. А главное, существуют штрафы, которые могут сильно усугубить сложившееся положение.
Вот так он излагает ситуацию Грегору, который серьезно выслушивает его до конца, не говоря ни слова. Затем Грегор встает и направляется к сейфу, представляющему собой весьма незатейливую его разновидность, без сложного замка, без шифра, без кода; он вообще все время стоит открытым. Грегор достает оттуда контракт и быстро просматривает, стоя спиной к предпринимателю. Затем обращается к нему: «Мистер Вестингауз, — говорит он, — вы были единственным человеком, поверившим в меня. Вы мне помогли, вы меня поддержали и удостоили своей дружбой. Все, чего я сейчас прошу у вас, это помочь людям воспользоваться моим переменным током. Остальное мы обсуждать не будем».
Сделав это заявление, Грегор торжественно рвет контракт. Вот так иногда он сам становится кузнецом своих несчастий. «Не угодно ли еще виски?»
14
Итак, между ними достигнуто соглашение, по которому «Вестерн юнион» полностью выкупает у Грегора его патент за куда меньшую сумму, равную ста девяносто восьми тысячам долларов. Плата смехотворная в сравнении с той, которая ему причиталась, но, похоже, он не отдает себе в этом отчета. Такой желчный и самоуверенный человек, как он, одержимый сознанием собственной исключительности и презрением к другим людям, должен был бы до последнего биться за признание своих заслуг, но нет, Грегор не связывает свое самоуважение с материальными благами. А ведь ему все-таки следовало бы знать цену тому, что он сделал, и он, конечно, ее знает: ему первому удалось расширить сферу применения электричества, доселе ограниченную термическими и осветительными функциями. Он предвосхитил то, что много позже назовут «вездесущим электричеством». И в этом качестве мог бы извлечь больше выгоды из собственных открытий, например, попросить хотя бы небольшие проценты с прибылей. Пусть это была бы выгода в виде скромной ренты, или повышения жалованья, или еще в чем-нибудь, не знаю. Но нет, он довольствуется тем, что получил.
Возможно, он пренебрегает деньгами, оттого что не желает обременять себя мыслями о них. Ему вполне достаточно жить в «Уолдорфе», вести роскошный образ жизни — как всегда, в кредит, ввиду его известности, — а главное, пользоваться неограниченной свободой у себя в лаборатории. А может, у него попросту слишком мало времени.
Ибо в последующие десять лет у него будет возникать множество, великое множество новых идей одновременно. Однако его мания мгновенно и непрерывно осмысливать суть явлений мешает остановиться на одном из них и довести дело до конца. Слишком много проектов сталкивается у него в голове, чтобы он мог разработать их поочередно, найти им практическое применение и воспользоваться их рыночной стоимостью. Не то чтобы он не осознает ценности своих изобретений, напротив, просто у него нет времени ими заниматься. Он успевает только кое-как оформить очередной патент, устроить громкую шумиху в прессе и, тут же позабыв об этом, заняться чем-то другим.
Вот почему трудно утверждать, что Грегор является автором изобретений в полном смысле этого слова; скорее он представляет их интуитивно и вбрасывает в общество идеи, которые позволят когда-нибудь воплотить эти изобретения в жизнь. В этом и кроется его коренная ошибка: он слишком спешит, тогда как ему следовало бы задержаться хоть ненадолго на одной такой идее, осмыслить ее, развить и довести до логического конца, тем более что всякий раз речь идет об изобретениях, имеющих большое будущее. Судите сами. Радио. Рентген. Сжиженный воздух. Дистанционное управление. Роботы. Электронный микроскоп. Ускоритель частиц. Интернет. О мелочах я уже не говорю.
А ведь общеизвестно, что идеи витают в воздухе и все люди думают одновременно об одном и том же. Ну если не все, то наверняка найдется хоть несколько человек, думающих точно так же, как вы. Причем среди них уж точно есть кто-то один, кто не только генерирует те же идеи, но еще и более терпелив, усидчив, компетентен или попросту удачлив и не разбрасывается, как Грегор, а посвящает всего себя решению своей задачи и добивается успеха, опередив соперников. В результате именно он считается первопроходцем и присваивает идее свое имя. А затем представляет ее на рынке, торгует ею и получает с нее прибыли. Бывает, это удается только благодаря имени. Возьмем, к примеру, кино. Над его изобретением работало одновременно множество людей, однако среди них были два брата по фамилии Люмьер[2]. Согласитесь, иной успех зависит от самой малости, от сущего пустяка: ясно, что людям с такой фамилией сам бог велел обойти соперников и успеть к финишу первыми.
Вот и с Грегором та же история: его идеи, бьющие фонтаном, потихоньку присваивают себе другие люди. А ведь одного фонтана мало: любая новая мысль должна сперва отстояться, затем ее нужно профильтровать, высушить, измельчить, смолоть и подвергнуть анализу. Рассчитать, взвесить, разделить. Но Грегору вечно недосуг заниматься этой мышиной возней. Пускай другие, сидя по углам, из кожи вот лезут, доводя до ума его озарения, — сам он уже во весь опор несется дальше, вперед, к новым открытиям. И оформленные патенты ничем ему не помогут: ведь не помешали же они Рентгену претендовать на первенство в открытии лучей X, а позже Маркони — на изобретение радио.
И еще: Грегору свойственно преувеличивать свои достижения, он устраивает шумные презентации своих открытий; вместо того чтобы всерьез приступить к их разработке, он жаждет произвести на публику ошеломляющее впечатление, не скупится на саморекламу и выдает желаемое за действительное, не боясь обвинений в верхоглядстве. Взять, например, случай с роботами: не успев даже четко осмыслить эту идею, он уже во всеуслышание объявляет журналистам и фотографам, что в самом скором времени представит на их суд автомат, который сам по себе, без всякого управления извне, будет вести себя как разумное существо. Прекрасно, Грегор, но мы пока еще на это не способны. Хотя, кто знает… может, как-нибудь на днях…
Однако главная его забота связана с электромагнитной катушкой (патент № 512.340), с помощью которой можно выработать значительное количество энергии, малой части которой хватило бы на поддержку ее собственного функционирования. Грандиозная идея! Напоминает машину с автоматически пополняющимся бензобаком и расходом один литр топлива на сто километров. Это изобретение обещает стать первым этапом на пути к его главной цели — созданию системы, позволяющей бесплатно получать свободную энергию для всего человечества.
Вот вам и еще одно доказательство его более чем странного отношения к деньгам. Ибо подобный взгляд на вещи плохо согласуется с логикой индустриального общества, прочно построенного на жажде прибыли. И если газеты с восторгом подхватывают эту идею, объявляя, что Грегор намерен электрифицировать всю нашу планету, да так, что это никому ничего не будет стоить, легко представить, как на эту новость реагируют административные советы компаний, высоко котирующихся на бирже: там уже раскрываются бухгалтерские книги, мрачнеют лица и звучат призывы принять меры и создать коалицию, дабы выяснить наконец, каких еще сюрпризов можно ждать от этого типа.
А Грегор, в полном упоении от успеха, продолжает, что ни вечер, принимать в своей лаборатории знаменитостей, которые радостно позируют в освещении газовых ламп для первых фотоснимков. Больше всего они любят смотреть представления, которые Грегор охотно устраивает для них, например, встает под снопы искр, испускаемые трансформаторами высокого напряжения, или размахивает одной из своих длинных стеклянных светящихся трубок, так что вторая его рука на сей раз не касается никаких проводов, — поистине таинственный прогресс!
Однажды, выйдя из своего офиса, он замечает раненого голубя, забившегося в уголок за мусорным баком: видно, он из последних сил дотащился туда, чтобы спокойно умереть. Склонившись над ним, Грегор констатирует перелом крыла и лапки; между тем голубь устремляет на него безнадежный взгляд, как будто умоляя оставить его в покое, перед тем как его зрачки окончательно померкнут. Однако Грегор продолжает осмотр, и птица, явно тронутая человеческим вниманием, глядит на него с благодарностью; так они долго смотрят друг на друга, словно каждый из них хочет чем-то поделиться.
Наконец Грегор бережно поднимает голубя, заворачивает его в один из своих трех безупречно белых платков и осторожно сует под куртку, поближе к теплой подмышке, как наседка птенца. После чего, совершенно забыв об угрожающих ему микробах, — а ведь известно, что они так и кишат в перьях этих грязных мерзких голубей, наряду с блохами, клещами, клопами, щитовками и пухоедами, — уносит его к себе в отель.
Войдя в свой номер в «Уолдорфе», Грегор, мастер на все руки, первым делом сооружает для голубя нечто вроде гнезда из картонной коробки и полотенца, затем занимается самой птицей. Сначала необходимо ее продезинфицировать, накормить, а уж после наложить шины на поврежденные конечности, соорудив их из булавок и спичек и скрепив резинками.
Поскольку Грегор неплохо разбирается и в анатомии, его пернатый пациент скоро обработан как надо; затем хозяин комнаты, зная, что в отеле запрещено содержать животных, изготавливает для голубя клетку, которую тайком переправляет на крышу. Три дня спустя голубь уже в хорошей форме, и Грегор выпускает его на волю. Нельзя сказать, чтобы изобретатель был недоволен собой.
15
Расписание Ангуса Напье на первую половину дня во вторник выглядит более чем плотным.
Он должен присутствовать поочередно на совещании руководителей фирм, на корпоративном коктейле, а затем на светских обедах в трех разных местах Нью-Йорка, к счастью, не слишком удаленных друг от друга. Вот почему утром, стоя перед платяным шкафом, он подбирает одежду, одинаково годную для всех этих мероприятий, соединяющую в себе административную строгость (черный костюм-тройка и черный галстук), сдержанную непринужденность (платочек в нагрудном кармане и цветной галстук — аксессуары наряда для коктейля) и легкий уклон в светскую элегантность (в преддверии обеда он наденет пестрый галстук и вставит в петлицу цветок). Задача нелегкая, но он ее успешно решает, собираясь дважды сменить галстук во время двух первых переездов в кабриолете, и добавить цветок в петлицу во время третьего.
Совещание руководителей предприятий проходит в штаб-квартире могущественной корпорации «Дженерал электрик», приглашающей стороны. Здесь сошлись хозяева фирм, эксплуатирующих различные источники энергии (нефть, уголь, газ и древесину) и различные виды транспорта (железнодорожного и морского), а также владельцы разного рода недвижимости и коммуникаций — тех, что уже существуют, и тех, которые предстоит создать; председательствует, конечно, Томас Эдисон, который всех их и созвал. Как и предвидел Ангус Напье, очень скоро речь заходит о недавнем заявлении Грегора. При упоминании об этом деле брови присутствующих хмурятся тем сильнее, а голоса звучат тем пронзительней, что история со свободной энергией стала предметом сильнейших раздоров. Если некоторые боссы продолжают считать Грегора кем-то вроде образованного скомороха, а его так называемое открытие — полным блефом, то другие ссылаются на его неожиданный успех у руководства «Вестерн юнион» именно с тем, чтобы высказать опасения на его счет: этот тип уже не раз доказывал свою способность к изобретательству и получал вполне реальные результаты, а значит, и эта фантастическая, опасная идея бесплатной энергии вполне может найти себе применение. Воспользовавшись общей суматохой, Ангус Напье протискивается сквозь толпу к Томасу Эдисону.
Сначала Эдисон даже не удостаивает его взглядом, но Ангусу удается привлечь его внимание, а потом и заговорить с ним, правда, ввиду глухоты изобретателя Ангусу приходится по нескольку раз повторять одно и то же, но он остерегается повышать голос, чтобы не услышали другие, — одним словом, это непростая задача, гораздо более сложная, чем утренний выбор одежды в гардеробе. Наконец, ему удается заинтересовать Эдисона, тот наклоняется к Ангусу и дает утащить себя в самый укромный уголок конференц-зала. После коротких переговоров Эдисон произносит несколько слов, утонувших в общем гомоне, но как будто означающих согласие. Впрочем, согласие уклончивое, сопровождаемое отстраняющим жестом, который словно говорит: «Я тут ни при чем, поручаю это дело вам, а сам умываю руки». Затем он быстро удаляется. Однако Ангус явно удовлетворен этим жестом и этими словами; он отдает поклон спине Эдисона и, не видя больше причин задерживаться здесь, незаметно покидает высокое собрание, чтобы выйти на улицу и кликнуть кабриолет.
На корпоративном коктейле у Вестингауза царит совсем другая атмосфера. Тут о Грегоре почти не говорят, разве что бегло похвалят за его веский вклад в процветание фирмы, а в остальном дают ему полную свободу, пусть себе болтает сколько угодно. Гости радуются тому, что владеют все большим количеством электрических сетей, строят все больше крупных электростанций, успешно развивают новые технологии паровых турбин, а следовательно, в перспективе, добьются монополии на установку двигателей торговых, грузовых, пассажирских и прочих гигантских судов. Звучит тост за тостом; Ангус и здесь надолго не задерживается.
Настал час обеда, типичного обеда, какие нередко устраивают в частных домах или в ресторанах роскошных отелей в честь Грегора, почти всегда окруженного обществом звезд первой величины, которых регулярно меняют, — сегодня, например, это Марк Твен, — но главное, там присутствуют самые близкие друзья, его личная гвардия, ныне сведенная к одной-единственной паре, Аксельродам; к ним-то Ангус и направляет свои стопы. Полтора десятка гостей болтают между собой, хотя их взгляды устремлены на Грегора, который притягивает к себе всеобщее внимание, даром что его искусство нравиться весьма противоречиво: этот человек, то живой и блестящий, если не сказать пылкий, то угрюмый и нелюбезный, если не сказать резкий, то мрачный и таинственный, если не сказать непостижимый, умеет обаять всех без исключения и, хотя живет один, тем не менее очаровывает самых разных людей независимо от пола, и мужчин, и женщин.
Женщин здесь присутствует довольно много, и все они — как добродетельные супруги, так и вольные холостячки — находят Грегора весьма завидной добычей и ласкают его бархатными взглядами, сдержанными, но выжидательными, при этом взоры замужних так же призывны, как и незамужних, ну, может, чуть менее откровенны. Увы, все они обречены на фиаско: среди причуд характера Грегора значится и крайнее предубеждение к физическим контактам, коих он избегает не столько из соображений гигиены, сколько из страха: ничто не может сравниться с его боязнью волос, которые для него столь же ужасны, как для других — оголенные электрические провода. Кроме того, он сохранил жгучую ненависть к драгоценностям, чье побрякивание его раздражает, сверкание ослепляет, а стоимость угнетает. Особенно его пугают серьги, их крючки, вонзившиеся в живую плоть; хуже этого разве только жемчужины, которые своим устричным происхождением и молочно-серым цветом внушают ему беспредельное отвращение. Однако представительницы слабого пола ничего не понимают в этих изысканных чувствах и продолжают соблазнять его, соперничая в роскоши своих украшений, что значительно снижает их шансы на успех; в результате им приходится всякий раз уходить ни с чем, маскируя разочарование кокетливыми, но укоризненными взглядами и задорными, но жиденькими смешками.
И лишь одна женщина, Этель Аксельрод, действительно нравится Грегору: одетая с элегантной простотой (ее излюбленное чтение — «Harper’s Bazaar»[3]), почти не накрашенная, она никогда не носит никаких драгоценностей, кроме обручального кольца, что, к сожалению, как раз усложняет ситуацию, ибо дружеские чувства Грегора к прекрасному Норману не позволяют ему обмануть его доверие. Возможно, в других обстоятельствах он и рискнул бы соблазнить чужую жену, но только не этого мужа, ни в коем случае! И если он выступает в роли идеального мужчины, догадываясь, что выглядит так и в ее глазах, то сама Этель также неспособна помыслить, при таком муже, о…
Тем временем ее муж подходит к Марку Твену, чтобы обсудить с ним актуальные события нынешнего года, главным образом возмутившую его войну с Испанией[4]. Марк Твен призывает последовать примеру Уильяма Джеймса[5] и примкнуть к антиимпериалистической лиге, тогда как Норман мягко критикует слабость американской армии, ее санитария в плачевном состоянии: в бою полегли четыреста солдат, тогда как более пяти тысяч других умерли от желтой лихорадки, дизентерии и пищевых отравлений. Ангус пробует влезть в их разговор, конечно, с одной-единственной целью — сблизиться с четой Аксельродов, чтобы затем подобраться к Этель, но все тщетно: ее взгляд, подобно размагниченной стрелке компаса, упорно следует за Грегором.
Незамеченный, уничтоженный, едва скрывающий горечь поражения, Ангус встает из-за стола еще до конца обеда под каким-то удобным предлогом, который, впрочем, никого не интересует. Кликнув на улице очередной кабриолет, он приказывает доставить его в офис «Дженерал электрик», дабы продолжать там свою работу доносчика; тем временем Грегор, отказавшись, как всегда, от десерта, кофе и ликеров, отправляется, по своему обыкновению, в гордом одиночестве к себе в лабораторию.
16
Вторник, вторая половина дня. Вернувшись в лабораторию, Грегор, вместо того чтобы сразу взяться за работу, садится на стул; им овладела легкая меланхолия. Ох уж эти светские сборища! До чего же утомительно жить в своей скорлупе, не находя в себе сил выбраться наружу, созерцая окружающий мир из этой невидимой тюрьмы и зная, что можешь показать окружающему миру лишь свою внешнюю, кое-как прикрашенную с помощью зеркал личину! Внезапное ощущение пустоты, полное отсутствие всяческих желаний. И легкий приступ непонятной грусти.
Однако бездействие не свойственно Грегору, как неведома и скука; обычно его мозг слишком занят мыслительным процессом, идущим непрерывно, круглые сутки, несмотря ни на что, почти независимо от него самого. Его взгляд блуждает по лаборатории, рассеченной по вертикали массивным чугунным столбом, который пронизывает сверху донизу все этажи здания, поддерживая его наподобие позвоночника; и вот глаза Грегора останавливаются на этой опоре, пристально и долго изучая ее. Затем, охваченный внезапным порывом произвести опыт, он встает, роется в ящике с инструментами и, наконец, находит то, что искал, — маленький электромеханический генератор колебаний собственного изобретения размером с обычную карточную колоду, не больше.
Прикрепив генератор ремешками к столбу, Грегор включает его, снова садится на стул и с любопытством ждет результатов опыта. И вот, мало-помалу, под воздействием вибрации прибора, на первый взгляд вполне безобидной, мелкие предметы, разложенные по всей лаборатории, входят, один за другим, в резонанс: он видит, как они начинают подрагивать, и слышит легкий скрип, переходящий в довольно ощутимый шум. В резонанс тем временем входят более крупные предметы; мебель и даже приборы раскачиваются в свой черед, все сильней и сильней, а некоторые и вовсе заваливаются на бок. Вскоре все, что есть в лаборатории, трясется, как в пляске Святого Витта. Грегор, сидящий на своем стуле, находит этот феномен очень интересным; он напрочь забыл свое недавнее уныние.
Однако эта низкочастотная вибрация, выйдя из-под его контроля, быстро передается самому столбу, и тот начинает колебаться по синусоиде, сперва почти незаметно для глаза. Далее эти колебания беспрепятственно сообщаются фундаменту здания, и его тоже бьет дрожь, которая постепенно охватывает, одно за другим, все подземные сооружения Манхэттена, словно их настигло землетрясение, — а ведь общеизвестно, что землетрясения набирают силу по мере удаления от эпицентра. Теперь уже и соседние здания начали трястись, пошатываться, трескаться и разваливаться под звон оконных стекол, разбивающихся сначала по отдельности, потом все подряд.
Еще через несколько минут обитатели этих домов в дикой панике и давке мчатся вниз по лестницам, спеша выбежать на улицу, где большинство из них стоит в остолбенении, с ужасом глядя на ходящие ходуном фасады, а меньшинство бежит оповестить городские власти. Стоит отметить, что в толпе очень скоро появляется юный Ангус Напье, вид у него, как всегда, оробелый, но не более того. Вскоре к нему подходят двое мужчин, явно его знакомцев: первый выглядит переодетым в головореза, второй — в человека, ищущего работу; на самом деле, это и есть их подлинный социальный статус: один из них — гангстер, а другой — безработный.
В окружном комиссариате первым делом выясняется, что это странное землетрясение затронуло не все кварталы города, а лишь территорию, прилегающую к дому, где расположена лаборатория Грегора. Поскольку тот уже давно пользуется прочной репутацией ученого-безумца, подозрения тут же падают на него, и начальство отряжает двух агентов разузнать, не приложил ли он руку и к этому событию. Тем временем Грегор, находящийся в своем многоэтажном доме, — где тряска, как уже было сказано, намного слабее, чем в соседних зданиях, — поначалу не осознает масштабов катастрофы; однако вскоре его начинает тревожить громовой гул, который исходит от перегородок и пола; чудится, будто именно он и сотрясает все предметы: например, фотографии в рамках, развешанные по стенам, качаются так сильно, что производят впечатление кинокадров; в конце концов, Грегору чудится, будто этот мрачный гул издает сама атмосфера, сам воздух лаборатории, и это тягостное ощущение вынуждает его положить конец опыту.
К тому моменту, как полицейские врываются в лабораторию, Грегор уже безжалостно раздробил злополучный прибор ударом молотка. И потому без церемоний выставляет агентов за дверь, в ожидании минуты славы, которая не заставляет себя ждать: разумеется, журналисты и фотографы тотчас сбегаются к месту происшествия, и его виновник дает им, в своей обычной торжественно-высокомерной манере пресс-конференцию, как всегда, при подобных обстоятельствах, импровизированную, на которой объявляет о новом открытии: он нашел способ разрушить в несколько минут, если пожелает, Бруклинский мост или Эмпайр-стэйт-билдинг, одно из этих сооружений на выбор или оба одновременно. Такое заявление отнюдь не улучшит его репутацию, но Грегор, как вы, наверное, уже поняли, от скромности не умрет, это уж точно. В результате, через некоторое время после описанного события, в один прекрасный вечер его лаборатория сгорает дотла.
Логично предположить, что опыты Грегора стали чересчур опасны, чтобы продолжать их в большом городе, среди ни в чем не повинного скопища людей. Не стоит забывать, что от его катушек исходят разряды в несколько миллионов вольт, которые превращаются в гигантские огненные дуги, в длинные многометровые молнии. Не исключено, что эти эксперименты чреваты огромным риском, грозящим со дня на день вылиться в какую-нибудь роковую катастрофу. Можно, конечно, убедить себя в этом. Можно также задуматься и по другому поводу: отчего в вечер, когда случился пожар, поблизости от пылающей лаборатории оказался безработный, лениво подпиливающий себе ногти, а рядом с ним гангстер, в общем, та парочка, что несколько дней назад подходила к Ангусу. Но какова бы ни была причина пожара, он не пощадил ничего: разрушил машины, расплавил приборы, обратил в пепел документы и архивы — словом, в считаные часы изничтожил все работы, и начатые, и запланированные.
Новый удар судьбы для Грегора, растерянного, но не обескураженного; он обращается за советом к своему адвокату. Тот рекомендует ему не тратить время на поиски виноватых, а найти другое, более уединенное и отдаленное место для лаборатории. Кстати, этот человек является акционером электрической компании, расположенной в двух тысячах километров от Нью-Йорка, и он предлагает Грегору перебраться именно туда, в Колорадо-Спрингс, где его компания готова бесплатно предоставлять ему ток. Черт возьми, отвечает Грегор, почему бы и правда не сменить обстановку?! Решено, переезжаем!
17
Давно известно, что горный воздух Колорадо, гораздо более сухой и прозрачный, нежели в других местах, насыщен статическим электричеством так, что даже потрескивает, поэтому Грегор находит здесь весьма благоприятные условия для своих проектов, которых стало еще больше и которые ему не терпится поскорей претворить в жизнь. Помимо опытов с электромагнитными волнами, как наземными, так и атмосферными, он намерен создать всемирную систему беспроводного телеграфа, а главное, осуществить свою навязчивую идею — найти средство передачи бесплатной энергии на любые расстояния, вплоть до земных недр. А для этого следует в первую очередь построить излучатель.
Прибыв в Колорадо-Спрингс, Грегор поселяется в отеле «Альта-Виста». Давняя неприязнь к лифтам заставляет его выбрать комнату на нижнем этаже, за номером 108; она не лучше и не хуже всех остальных, но обладает важным преимуществом, этим номером, кратным сами знаете чему. Разложив вещи, он велит горничной ежедневно приносить ему восемнадцать чистых полотенец, добавив, что уборкой предпочитает заниматься собственноручно. Уладив этот вопрос, он садится в шарабан, запряженный быками, и тот везет его вместе с помощниками к участку, отведенному для их работы.
Солнце в Колорадо палит нещадно, вдобавок там нередки буйные грозы, во время которых можно наблюдать до шести тысяч молний в час — идеальный край для исследований и великолепное поле деятельности для Грегора, который утверждает, что при своей гиперакузии[6] (а может, просто мифомании, вечно с ним такие проблемы!) он
Вскоре излучатель построен: он представляет собой квадратный дощатый барак, битком набитый трансформаторными катушками и увенчанный подобием донжона, над которым высится длинная металлическая мачта с медным шаром наверху. Эта мачта подсоединена к мощному генератору колебаний высокого напряжения и высокой частоты. Таким образом Грегор начинает создавать искусственные грозы, сперва скромные, затем весьма впечатляющие. Вскоре эксперименты становятся слишком шумными, но поскольку их проводят вдали от населенных мест, это вряд ли кого-нибудь беспокоит. Тем более что проходят они глубокой ночью, когда все погружено во тьму, жители Колорадо-Спрингс спят, потребление тока сведено к минимуму и Грегор может позволить себе расходовать его в неограниченных количествах, забирая у местной компании.
Ночью, во время каждого эксперимента, его участники, перед тем как запустить в действие свою аппаратуру, принимают меры предосторожности. И Грегор, и его ассистенты надевают обувь на пробковой подошве, изолирующие рукавицы из фетра или асбестового волокна и плотно затыкают уши ватными тампонами. Затем включают машину, и она начинает извергать, одну за другой, сверкающие молнии, куда более яркие и длительные, чем при обычной грозе, пронизанные нервными колючими вспышками кистевых разрядов; они идут сплошной чередой, не давая отдыха всем громоотводам местности в радиусе тридцати километров, под оглушительный грохот рукотворных электрических дуг.
Все эти шумные испытания до поры до времени не очень тревожат окрестный люд, но однажды ночью Грегор, в своем энтузиазме, переходит все границы и устраивает из ряда вон выходящий тарарам. Колорадо-Спрингс уже не до сна: местные жители, разбуженные адскими громовыми раскатами, в ужасе спешат — кто в ночной сорочке, кто верхом на лошади, кто в повозке с быками, а кто и просто босиком, невзирая на солидное расстояние, — поглядеть, что происходит. Они изумленно таращатся на башню, но держатся от нее подальше, в полной уверенности, что искусственная молния способна испепелить их в один миг; так они стоят до тех пор, пока их не приводят в чувство тлеющие частицы, которые проскакивают сквозь песок и с треском вспыхивают прямо под ними. Тут они начинают пританцовывать и прыгать, как сумасшедшие, наподобие лихих ковбоев в вестернах, когда им стреляют по ногам; тем временем из каждого заземленного металлического предмета вокруг лаборатории вылетают снопы искр, а на ближайших пастбищах доселе смирные упряжные лошадки, поймав подковами электрические разряды, становятся на дыбы, бьют копытами и ржут, с пеной на губах, так дико, как не ржали бы даже при мысли о бойне или о разделке конских туш.
Это происшествие наделало много шуму, и городская пресса посвятила ему обширную хронику, читая которую местные жители высказывали сначала возмущение, а потом легкое недовольство, однако в конечном счете все свелось к благосклонному прощению, не лишенному гордости, оттого что столь знаменитый и всемогущий ученый выбрал местом обитания их захолустье. Итак, в Колорадо-Спрингс возвращается покой, до тех пор пока не настает другая ночь, когда Грегор заходит еще дальше, предпринимая попытку создать электрические колебания, которые на сей раз должны, действуя с возрастающей силой, — а чего мелочиться?! — ввести в резонанс всю планету.
Для этого требовались токи гораздо большей мощности, чем прежде, — напряжение в несколько миллионов вольт. По такому случаю Грегор нарядился, как на праздник: блестящий цилиндр, новенькие светлые перчатки из кожи пекари и редингот. Ну прямо вылитый принц Альберт[7]! И вот он начинает обратный отсчет, а потом, затаив дыхание, смотрит, как его ассистент поворачивает выключатель; над станцией вспыхивает гигантская молния, озарившая местность мертвенным голубоватым светом, распространяя сильный запах озона; следом за ней с мачты слетают другие молнии, размером с небоскреб, под аккомпанемент оглушительных, как никогда, громовых раскатов. Это явление длится несколько минут, интенсивно набирая мощность, как вдруг все замирает: ни звука, ни света, а главное, полное отсутствие тока, не позволяющее включить даже слабенький ночник.
Разъяренный Грегор посылает одного из помощников в компанию Колорадо-Спрингс; в это время весь город погружен в темноту. От перепуганного ночного сторожа, а затем от подтвердившего его слова капитана пожарной службы, помощник узнает, что главный генератор компании, не выдержав перенапряжения из-за их опытов, взорвался и сгорел дотла. Самому Грегору, вызванному на следующий день к директору компании, сухо сообщают, что подача электроэнергии для его лаборатории прекращается. И снова он получит ее не ранее, чем отремонтирует генератор за свой счет, что немедленно и сделают Грегор и его сотрудники, за неделю.
Пресса расписала эту аварию в самых черных красках, Колорадо-Спрингс опять невзлюбил изобретателя, ему теперь реже кланяются на улицах, количество ежедневных полотенец в отеле сильно сократилось, а их чистота уже не очень соответствует его требованиям. Не в силах помочь этой беде, Грегор продолжает свои изыскания, но теперь часто спит прямо в лаборатории, да и то лишь несколько часов, а в остальное время работает без устали до тех пор, пока не доводит наконец до ума свою систему беспроводного телеграфа, на который тут же запрашивает патент, хотя и на сей раз делает все слишком торопливо и, конечно, чересчур небрежно.
В одну из ночей, когда Грегор корпит над созданием мощного радиоприемника, ему чудится, будто он различает странные шумы, долетающие до него из каких-то невообразимых далей, мелодичные и ритмически четкие. Тридцать лет спустя выяснится, что в действительности это были гравитационные волны, излучаемые далекими звездами, однако Грегор, как всегда, готовый верить в любые чудеса, без колебаний приписывает загадочные звуки мыслящим существам, обитающим где-то в космосе, возможно, на планетах солнечной системы — на Марсе или Венере; и, конечно, эти существа, наделенные сверхразумом и научными знаниями, превосходящими наши, пытаются таким образом войти в контакт с ним, Грегором. Только этого ему и не хватало!
Ему по-прежнему нравится быть кумиром публики и изображать перед ней мага и волшебника, владеющего тайнами мироздания; вот почему он тотчас во всеуслышание объявляет, что общается с марсианами, именно так, и не иначе! Это заявление с восторгом подхватывают и по всей стране тиражируют газеты, которые обожают такие фокусы, давно считают Грегора курицей, несущей золотые яйца, и ни за какие блага не упустили бы случая выставить его на посмешище, тогда как представители научных кругов, люди серьезные и чопорные, к этим номерам относятся весьма прохладно. Грегор крайне рад новой волне своей славы, к тому же ему надоело жить в деревне, где его популярность падает с каждым днем, и он решает вернуться в Нью-Йорк. Торопливо складывая чемоданы, он попутно размышляет над вопросом, не дающим ему покоя: что ответить марсианам, а главное, как?
18
Ну, в общем, хватит о Колорадо. Чистый воздух, конечно, вещь приятная, но хорошего понемножку, пора и назад. Тем более что денежки поистрачены, и теперь надо раздобыть где-то новые средства, чтобы продвигать свежие изобретения.
Грегор стремится в большой город отнюдь не потому, что его тяготит уединение в сельской глуши. Он совершенно не нуждается в обществе мужчин, он хочет одного — остаться наедине со своими приборами. Не нуждается он также и в обществе женщин, он и тут хочет одного — остаться наедине со своей постелью, правда, всего на несколько часов в сутки. Единственное, в чем он нуждается, так это в обществе богачей. А богачи, обладатели солидных капиталов, как правило, собираются на ужинах в «Плейерс-клаб», «Дельмонико» и других подобных заведениях. Из этих-то полезных толстосумов Грегор, с помощью своего блистательного, волшебного дара убеждения, всегда и старался выбить, нередко вполне успешно, необходимое финансирование для продолжения исследований. Значит, если приходится возвращаться в Нью-Йорк, он должен снова зажить прежней комфортной жизнью в «Уолдорф-Астории», где ему по-прежнему предоставляют неограниченный кредит и где он с радостью отдохнет от восьмимесячного прозябания в «Альта-Висте».
Итак, в течение того неполного года, что Грегор провел в горах, — кстати, это последний год XIX века! — ему удалось всласть наиграться молниями, открыть так называемые стоячие волны, использовать земной шар в качестве лабораторного прибора и получить сигналы от инопланетян. Недурные результаты, но и бог с ними, скажем о другом. О строительстве гигантской башни, которая на сей раз должна послужить универсальной информационной станцией: «Уж эта штука, — говорит себе Грегор, — должна всем прийтись по вкусу». А главное, именно она привлечет необходимые капиталы.
Между тем в Нью-Йорке его уже готовятся встретить в штыки. В научных кругах Грегору так и не простили историю с марсианами, он полностью дискредитировал себя в глазах ученых мужей, которые при одном звуке его имени закатывают эти самые глаза к небу и брезгливо поджимают губы. Что касается прессы, то газеты опять с упоением эксплуатируют карикатурный образ типичного городского сумасшедшего, осыпают Грегора насмешками и создают ему такую скандальную репутацию, что пешеходы, завидев его, ухмыляются, лифтеры «Уолдорфа» прыскают в ладошку, когда он садится в лифт, а детишки этих журналистов, этих ученых, этих пешеходов и этих лифтеров гоняются за ним по улицам, крича вслед разные гадости. Но Грегору на них плевать, его занимают сейчас только две проблемы: первая — строительство новой башни, вторая — где найти для этого деньги. Уж он-то знает, что финансисты, к которым он намерен обратиться, принимают его всерьез, несмотря ни на что.
Ибо они прекрасно помнят, что Грегор, невзирая на свой нынешний скверный имидж и усилия собратьев по науке дискредитировать его, подарил миру переменный ток, обеспечив тем самым Вестингаузу монополию на электричество по всей Америке, а такое предприятие — настоящее золотое дно, иначе не скажешь. И потому нетрудно предположить, что любая другая идея подобного масштаба, исходящая от того же изобретателя, вполне способна помочь им всем сколотить такое же кругленькое состояние. Конечно, этот тип известен своими выкрутасами, и его то и дело заносит, но все-таки игра стоит свеч, нужно просто быть начеку, следить за ним построже, держать в рамках, а там пусть себе сидит и изобретает. В общем, сомнительное реноме Грегора волнует их куда меньше, чем перспектива возможной наживы, и они все до одного внимательно слушают его, когда он представляет им очередной проект, разумеется, в самом выгодном свете, чтобы вызывать неподдельный интерес.
Итак, нынче речь идет о единой информационной системе, состоящей из многочисленных каналов на радиоволнах разной длины: для передачи радиопрограмм, персональной связи, информации о биржевых котировках, создания многоканальных телефонных соединений и многого другого. На первый взгляд эта идея монополии на беспроводную связь обещает высокую рентабельность — конечно, при условии, что она будет привязана к конкретной области применения, — и сразу приходится по вкусу рядовым банкирам. Им не терпится узнать об этой идее подробнее, и Грегора приглашают на ужин, где знакомят с еще более важными лицами. Убедившись в том, что он вызывает интерес у денежных тузов, Грегор решает на этом не останавливаться; теперь он метит выше — хочет попробовать завязать контакт с самым влиятельным из них, Джоном Пирпонтом Морганом.
К Джону Пирпонту Моргану подобраться нелегко, могущество этого магната позволяет ему не только отгораживаться от всего остального мира, но и делать это открыто, заявляя о своей неприязни к окружающей действительности. Однако пути господни неисповедимы: один из тех редких счастливцев, который общается с Джоном Пирпонтом Морганом вне банковской сферы, это одновременно и один из редких счастливцев, связанных дружбой с Грегором, и зовут его Норман Аксельрод. Грегор возобновляет знакомство с Норманом сразу по возвращении в Нью-Йорк, однако предпочитает видеться с ним либо с глазу на глаз, либо в обществе, но только не в домашней обстановке, так как побаивается встреч с Этель, к которой питает чувство, тревожащее его, тем более что оно взаимно.
Но вот наступает день, когда ему поневоле приходится идти к ним на ужин. Обе стороны ведут себя с благородной сдержанностью, хоть и нарушаемой время от времени нечаянными взглядами. Застольная беседа течет вяло; наконец подают кофе, а затем Норман встает, ссылаясь на то, что идет в гостиную за своими сигарами. После его ухода воцаряется долгое молчание. «Вы, — произносит, наконец, Этель, — очень долго пробыли в Колорадо». — «Ну да, — отвечает Грегор, — год. Почти год». — «И ни разу мне не написали», — роняет она с легким упреком. — «Извините… я был так занят, — бормочет Грегор, даже не пытаясь скрыть раздражения. — Я в общем-то никому не писал. И потом, — восклицает он, расхрабрившись, — вы же знаете, какой я негодяй!» — «А уж какая я негодница», — отвечает Этель с улыбкой.
Эти слова звучат настолько многозначительно, что Грегор только молча таращится на нее. В 1900 году женщины так не выражались. А вот Этель взяла и выразилась. Снова воцарилась тишина. Грегор, бросивший слишком долгий взгляд на Этель, теперь с пристальным интересом разглядывает кофейную гущу на дне своей чашки. Этель все еще улыбается, как вдруг в столовую входит Норман с коробкой сигар в одной руке и рекомендательным письмом для Джона Пирпонта Моргана в другой.
19
Из всех финансистов, которых Грегору доводилось встречать в своей жизни, Джон Пирпонт Морган самый богатый. Мало того, он самый могущественный человек в мире, имеющий активы и получающий дивиденды в самых различных и выгодных областях: нефть, газ, уголь, леса, железные дороги, флот и недвижимость. Юпитер в финансах, Франкенштейн в делах, в жизни Джон Пирпонт Морган являет собой злобное бесчувственное животное, чей гордый девиз состоит из трех коротких максим: думайте больше, говорите меньше и ничего не пишите.
Чрезмерно кряжистый, с могучим торсом гориллы и взглядом питона, Джон Пирпонт Морган предпочитает, чтобы его видели как можно реже и чтобы его изображения ни в коем случае нигде не появлялись. Он совершенно не выносит, когда его фотографируют, но причиной тому отнюдь не скромность, а его нос. Ни один человек в мире никогда не имел такого носа, и никто так не страдал, оттого что на его лице красуется огромный багровый хобот, изрезанный морщинами, испещренный бугорками, осыпанный угрями и заросший жестким волосом. На редчайших снимках, которыми мы располагаем, — кстати, их под страхом смертной казни запрещалось ретушировать! — у него такой вид, словно он готов растерзать фотографа.
Именно этого монстра, между прочим, пользующегося бешеным успехом у женщин, Грегор и вознамерился обольстить, поманив перспективой желанной монополии — возможностью контролировать все будущие станции радиотелефонной связи в мире. Такой диковины у Моргана еще не было, а интуиция подсказывает ему, что она может принести огромную прибыль и, значит, способна соблазнить финансиста. Тем более что Грегору красноречия не занимать.
Да, он красноречив, но неболтлив. И потому остерегается назвать истинную, первоначальную цель своего проекта информационной станции. Помимо того что ее побочной функцией будет общение с марсианами, — которое, как он наконец уразумел, вызывает только насмешки, а значит, об этом лучше помалкивать, — основное назначение этой станции поможет ему осуществить свою главную заветную мечту — производство и распространение по всему миру неограниченного количества энергии, доступной всем и не стоящей ни цента.
Однако эту важнейшую составляющую его проекта лучше пока держать при себе и не проговориться о ней ни словом, тем более что самой идеи создания информационной станции оказалось вполне достаточно для получения вожделенных кредитов: за две секунды сто пятьдесят тысяч долларов выпорхнули из кассы Моргана и приземлились на банковский счет Грегора. Опьянев от радости, он рассыпается перед финансистом в льстивых дифирамбах, униженно заявляя, что ни Христофор Колумб, ни Леонардо да Винчи в жизни не совершили бы ничего путного без таких меценатов, как он. Меценат куда более хладнокровно показывает ему контракт, согласно которому он оставляет за собой 51 % патентных прав в качестве гарантии выданного займа, настойчиво подчеркнув слово «заем».
Подписав этот контракт и упрятав его в сейф, Джон Пирпонт Морган, крайне довольный перспективой новых прибылей, предлагает отпраздновать сие событие, для чего ведет Грегора выпить в просторный бар «Новогодняя устрица», расположенный на углу авеню, где находится его штаб-квартира. Отсюда вывод: при всем своем отвращении к публичности великий финансист не отказывает себе в удовольствии побыть иногда среди народа.
Сейчас самое бойкое время дня, и «Новогодняя устрица» полна людей, табачного дыма, шумных возгласов, музыки из автомата и звонкого чоканья, однако все замирает при появлении денежного туза, которого посетители узнают с первого взгляда, ибо легендарный огромный багровый хобот возник в дверях прежде своего обладателя, возвестив его приход, как патрульная машина с мигалкой возвещает проезд президентского кортежа. В мгновенно наступившей почтительной тишине Джон Пирпонт Морган грузной поступью подходит к стойке и свирепым голосом людоеда заказывает два пива, которые бармен не медля подает дрожащими руками. Затем, оглядев посетителей бара, застывших вокруг него в полупоклоне со снятыми шляпами, финансист решает слегка разрядить обстановку и рычит: «Когда Морган пьет, все пьют!»
Бурная овация; посетители, восхищенные этой нежданной милостью, тотчас заказывают себе как минимум по пиву, и разговоры возобновляются под звяканье кружек, музыку и прочие шумные звуки; все это длится до тех пор, пока Джон Пирпонт Морган, одним махом осушив свой бокал, не бросает на стойку десять центов. Стук этой монетки мигом кладет конец гомону в пивной. Все снова молча таращатся на него, и он, обведя взглядом притихший зал, рычит так же свирепо: «Когда Морган платит, все платят!» Затем быстро выходит на улицу, Грегор за ним, растерянные посетители шарят по карманам, строительство башни можно начинать хоть сейчас.
20
Теперь скажем о башне: какой она должна быть, судя по планам Грегора.
Сама башня будет выстроена в виде деревянного восьмигранника шестидесяти метров в высоту, переходящего в усеченный конус, увенчанный огромным электродом; внутри установят прочный вертикальный стальной брус, окруженный винтовой лестницей и уходящий глубоко в землю. Основанием для башни послужит кирпичное здание в виде куба, где разместятся машинный зал, лаборатория, а рядом с ней помещение для отдыха, оборудованное современными удобствами. Что касается электрода, имеющего куполообразную форму и выкованного из меди с шероховатой поверхностью, Грегор сначала хочет придать ему сходство с пирожком, но потом предпочитает ему грибообразный силуэт. В результате тот и впрямь будет похож на гигантский белый гриб.
Таков проект башни, осталось только найти, где ее поставить. В конце концов все высказались в пользу участка на Лонг-Айленде, у самого моря; он продавался не слишком дорого и к нему было удобно добираться — сто километров от Бруклина, всего полтора часа на поезде. Итак, выбор сделан, пора браться за дело.
Пока десятки рабочих усердно трудятся на строительстве, сам Грегор тоже не теряет ни минуты. Можно подумать, что он вездесущ, его видят повсюду, словно Грегоров четыре: одного на стройплощадке, второго в офисе, третьего в лаборатории, четвертого в светских салонах. Он успевает пристально следить за ходом строительства, дабы оно шло по графику, час в час, и до последней мелочи соответствовало его плану. Но в то же время он проводит целые дни в своем ныо-йоркском офисе на Третьей авеню, совещаясь с другими учеными, съехавшимися со всего мира и не забывая при этом сутки напролет разрабатывать все новые и новые проекты исследований, не связанных с его башней, а ведущихся параллельно, как будто у него нет других занятий. Так, например, он создает совершенно новую модель радиоуправляемой торпеды (всегда пригодится на случай вооруженного конфликта, как это было в войне с Испанией!), а свободные минуты посвящает изобретению и разработке всяких других вещей, пишет разом несколько десятков статей и даже сам отстукивает на машинке — без сомнения, у него для этого нашлись запасные пальцы — патентные заявки на свои новые открытия и инструкции по их практическому применению. Оставшееся от этих дней и ночей время Грегор проводит на светских приемах в роскошных салонах «Уолдорфа» или «Дельмонико», где он опять-таки постоянно у всех на глазах.
Когда же он спит? Этого никто не знает; вполне возможно, что и вовсе не спит. А когда он спит с женщинами? Этого тоже никто не знает; вполне возможно, что у него не хватает времени на то, чтобы выступить еще и в пятой ипостаси. Вездесущему, всезнающему и всевидящему Грегору можно было бы поставить в упрек только одно — излишнюю поспешность в оформлении своих патентных заявок, граничащую с преступным легкомыслием.
Но никто не решится поставить ему в упрек что бы то ни было, тем более Этель, связанная с Грегором сердечной, хотя и немногословной или попросту бессловесной духовной близостью, которая побуждает его регулярно являться по вторникам и пятницам на ужины к Аксельродам. Этель, которая не признается самой себе, а то и вовсе не понимает, отчего ее так сильно заботят чувства Грегора, его мужское поведение или его отсутствие, буквально околдована этой незаурядной личностью, она никогда не посмела бы вмешиваться в его профессиональные дела. Зато в те вечера, когда он приходит, она особенно тщательно причесывается, долго выбирает платье и духи, а за столом прилагает все силы, чтобы пореже смотреть на него, пока он хвастает успехами строительства на Лонг-Айленде; тем временем Норман с благодушным видом готовит коктейли, а юный Ангус Напье, которого иногда тоже приглашают на эти ужины, силится удержать кривую улыбку на своей боязливой мордашке и спрятать поглубже свои чувства.
Поделиться книгой: