Помоги проекту - поделись книгой:
Так как хороши те друзья, с которыми расстаются, пришло время оставить Габриеля-Луи Прэнге спать вечным сном со своими воспоминаниями, изложенными на трехстах страницах таким изящным шрифтом, что в нормальной типографии это заняло бы еще более ста страниц. К ним прибавляются фотографии с дарственными надписями, бесчувственные лица, свидетели роскошной, немного торжественной жизни, которая больше не вернется. Мы могли бы вместе с Габриелем-Луи посетить и другие замки: Гробуа, Фонтен-Франсез, Бриссак, но не узнали бы ничего нового, кроме перечисления несколько отличающихся друг от друга хозяев.
Обычаи в те времена были везде одни и те же, и в знатных семьях были приняты традиционные церемонии, которые надо в конце концов признать попросту одинаковыми. Мы могли бы проникнуть в итальянские, испанские, австрийские или венгерские дворцы, но это значило бы выйти за рамки этой книги, посвященной некоторым из прекрасных французских владений и жизни, которая в них протекала.
Другие замки ждут нас. Нашим проводником больше не будет любезный месье Прэнге. Поэтому я позволю ему закончить эту главу заключительными словами его книги: «Да проявят читатели снисходительность к моей фривольности, которая была для меня нежной философией, равнодушной к общественному мнению. Многие мне ее не простили. Я их прощаю».
Что касается меня, я благодарна ему. А вы?
Глава V
Девушки и юноши в расцвете лет
Невозможно осветить надлежащим образом жизнь молодежи в семейных замках, не рассказав перед этим, как она жила зимой в Париже.
В те времена в жизни ребенка, мальчика или девочки, из высшего общества было три неизбежных этапа: кормилица, няня и, в зависимости от пола ребенка, учительница или учитель.
Кормилица, приезжавшая из французской провинции, принимала младенца с момента его рождения, чтобы кормить его своим молоком, что не могли делать элегантные молодые дамы, наполовину задушенные безжалостными корсетами. В то время как горничные изо всех сил тянули их шнурки, кокетки держались за спинку кровати или за задвижку окна.
Главным образом в Бургундии, Оверни или Нормандии, когда молодая женщина становилась матерью, перед ней открывалась прибыльная карьера. Она покидала свою деревню, оставляя своего не отнятого от груди ребенка, кормилице, живущей в округе, или кормилице без молока, которая растила маленького крестьянина на коровьем или козьем молоке, а то и на похлебке.
Потом она приезжала в Париж, чтобы кормить своим молоком маленького аристократа или будущего миллионера. Эти женщины отказывались от семейной жизни и покидали своих мужей и детей, которых они видели примерно раз в два года, приезжая, чтобы снова родить ребенка. Иногда они оставались намного дольше, уже после того, как ребенок был отнят от груди, потому что к ним привязались, и наоборот. Но это было все же довольно редко. Можно привести пример кормилицы Луи де Брольи, бургундки из Монсоша, которая прожила десять лет рядом со своим «молочным сыном», не хотевшим расстаться с ней. Будущий нобелевский лауреат был слабым ребенком, и после того, как его отняли от груди, не могло быть и речи, чтобы передать его няне, которая уже заботилась о его сестре Полине. Последняя рассказывает о настоящих сражениях между англичанкой и бургундкой, которых, мало заботил старинный союз, заключенный во время столетней войны: «Они обругивали друг друга, каждая на своем жаргоне: кокни, с одной стороны, и овернское наречие — с другой: «Помешанная! Чокнутая! Надсмотрщица за коровами!» — самые мягкие оскорбления в адрес друг друга, которые я слышала от них каждый день». Победа, однако, оставалась за кормилицей, у которой уже не было молока.
Костюм, в котором гордо ходили кормилицы, невозможно было сравнить ни с каким другим. Он состоял из белого чепчика, к которому прикреплялась большими позолоченными булавками огромная рюшка из лент ярких цветов: красного, синего, зеленого или вишневого. Их концы свисали до земли и развевались за спиной. Ниже шла очень свободная накидка, расшитая бархатной тесьмой, прикрывающая белый передник с широкими карманами. Домье, а также Кристоф в «Сепере Камемберо» навеки запечатлели эту величественную фигуру, прогуливающую маленьких аристократов по Елисейским полям или в Булонском лесу, под наблюдением кучера, сидящего на высоком ландо с гербами в цилиндре и широком плаще с каракулевой подкладкой.
Случай «Брольи» все же особый. Обычно после того, как ребенка отнимали от груди, истощенная кормилица отправлялась обратно в свою деревню с довольно приличной суммой, для того, чтобы снова родить и вернуться предложить свою щедрую грудь другому богатому младенцу.
После того, как его отнимали от груди, бывший грудной младенец без всякого труда оказывался в Британской империи при посредстве няни, прибывшей прямо из Англии или Шотландии. В знатных семьях это было почти всеобщим обычаем… Считалось хорошим тоном отдавать своих детей в сильные руки дочерей Альбиона. По крайней мере, два поколения убаюкивались на языке Шекспира.
В действительности, они играли роль постоянной няни. Они брали все заботы о детях на себя, спали рядом с самыми маленькими, одевали их, дети доверяли им свои большие и маленькие горести. Так, у маркизы д'Аркур няней была Аньес Линч, молодая девушка двадцати лет, приехавшая во Францию по рекомендации английской ветви семьи. Сначала она каждый год ездила на родину, потом со временем поездки стали все реже, и в конце концов она стала безвыездно жить со своими подопечными. Она не расставалась с ними, пока они не выросли. За эту преданность она была похоронена в фамильном склепе. Разумеется, ее жизнь протекала отдельно от прислуги. Таким образом, это была сила, с которой должна была считаться гувернантка, которая появилась, когда старшей девочке исполнилось семь лет. Это была немка Хелен Гербауман.
Она и кормилица ненавидели друг друга от всей души. Вновь прибывшая была учительницей и преподавала детям математику, немецкий и, что самое удивительное, французский. Так как няни были англичанками, в те времена существовало впечатляющее количество молодых аристократов, которые свободно говорили только на британском языке. Так как родители также говорили на этом языке, французский появлялся только на склоне лет. Так же как и чувство привязанности к родине-матери. Дошло до того, что во время столкновений в Фашоде совсем молодая Полина де Брольи, ставшая позже графиней де Панж, чтобы доставить удовольствие своей няне, решительно встала на сторону лорда Китченера, считая нашего бедного майора Маршана чем-то вроде бандита с большой дороги и одновременно отвратительным убийцей.
Жизнь детей протекала в этом окружении отдельно от жизни родителей. Дети жили на верхнем этаже дома, прямо под прислугой, у них была своя столовая, где они ели вместе с няней и гувернанткой. Каждое утро они шли здороваться с матерью и отцом. Только когда они достаточно подрастали, их допускали к общему столу, естественно, в интимной обстановке, а девочек приглашали в гостиную по «дням» матери. Помимо этого они занимались каждое утро в специально отведенной для этого комнате, после чего, около одиннадцати часов, карета отвозила их, скажем, на Марсовое поле, где под наблюдением англичанки или немки — никогда обеих сразу — и кучера они встречались со своими маленькими товарищами. После обеда случалось, что мать брала с собой девочек в объезд города в карете, который она делала, чтобы «развезти визитные карточки» в тот или другой дом друзей. В противном случае дети снова совершали прогулку между уроками фортепьяно, пения, рисунка акварелью и других любительских видов искусства.
Приходило время, когда няня окончательно возвращалась на родину. Часто это были настоящие трагедии для детей, которые видели в ней вторую мать, в то время как их собственная представлялась им скорее эфирным божеством, роскошно одетым и усыпанным брильянтами, которое осторожно целовало их по вечерам, стараясь не испортить прическу…
Элизабет де Грамон было достаточно двух строчек, чтобы описать, чем была детская жизнь в этой социальной категории, которую тогда называли «запеканкой», термин, который лично я нахожу слишком кулинарным: «Кроме работы и двух часов хождения по Елисейским полям, нам было все запрещено. И мы работали». Она добавляет: «Я неутомимо переходила от английского к немецкому, от фортепьяно к трапеции и от танца к рисунку». Ей еще повезло, что у нее в качестве гувернантки была некая мадемуазель Вивье, которая разрешала этой ученице со способностями к языку и литературе читать почти все, что она хотела.
Но когда приходила летняя пора и семья уезжала из Парижа в замок, казалось, поднимался занавес, открывая путь к бегству. Это было нечто вроде свободы, радость жизни на открытом воздухе и более близких отношений с родителями.
Молодая Элизабет не знала свою мать, Элизабет де Бово-Краон, которая умерла, произведя ее на свет. Ее отец, профессиональный офицер, не мог брать с собой маленькую дочку в различные гарнизоны и оставил ее на попечение дедушке и бабушке. Но когда Аженор де Грамон снова женился, маленькая Элизабет имела счастье привязаться к своей мачехе. Последняя, Маргарита де Ротшильд, дочь барона Карла из немецкой ветви семьи, вызвала его неудовольствие, выйдя замуж за француза, к тому же христианина, и была вынуждена отказаться от роскошной жизни, которую она вела у Ротшильдов, бывших настоящим феноменом общества, о котором мы поговорим позже. Она согласилась на скромную жизнь, которую ей мог предложить небогатый муж, которого она любила.
Семья жила в то время на улице Франциска I в квартире, «безобразно отделанной обойщиком Пижасу… Что касается умывальной комнаты моей матери, то ею бы не удовлетворилась мидинетка[6] 1926 года: темная антресоль с мраморным умывальником и полосатой коленкоровой занавеской, скрывавшей туалетные принадлежности. Ванная комната была в том же роде…» Несмотря на это семья старалась быть достойной своего положения в обществе. Умирая, принц Бово-Краон завещал своей внучке Элизабет замок Манже, красивое строение в стиле Людовика XIII, расположенное в Сарте, недалеко от Краона, и благодаря этому «достаток семьи увеличился». Наконец, появилось собственное место, где можно было проводить летние дни, во всяком случае, до совершеннолетия или брака молодой владелицы, которая тогда имела бы право жить в нем одна.
Графине Маргарите совсем не нравилось в Манже. Она находила, что замок слишком далеко от Парижа. Действительно, жизнь, которую она там вела, не изобиловала развлечениями. Утром она прогуливала свою собачку по гравию аллей, а после обеда читала старые номера «Обозрения двух миров». Что касается герцога, он занимался землей. Для Элизабет же маленький замок представлял собой рай.
По приезде она начинала с того, что обходила весь замок, приветствуя по дороге портреты своих красивых предков и проверяя, стоит ли «напудренный молодой человек в розовом фраке» на углу рояля. Потом она шла в библиотеку со шкафами, закрытыми на ключ, в которых были свалены романы Жоржа Онета, Поля Бурже и философа Каро. После этого обхода она проводила все свое время только под открытым небом среди «тенистых лесных полян, тропинок, бегущих сквозь рощи, стен, в которых я знала все проломы, чтобы попасть в поля и виноградники!»
В июле, когда все высшее общество отправлялось на воды или в Дьеп, дети семьи Грамон жили в Манже под присмотром прислуги, гувернантки, преподавателя и маленького мопса.
«Я уезжала на маленькой коляске в лес, где читала, зарывшись в скирду или устроившись на полянке рядом со сверкающим источником. Позже я прочитала здесь «Понедельники» Сент-Бёва и в этом темном лесу в моей памяти вперемешку сменяли друг друга принцесса Юрсенов, аббат де Берни, Мария-Антуанетта, Жозеф де Мэстр, Бальзак, Вольтер, Сюлли».
Когда Аженор и Маргарита наконец приезжали в Сартр, они все вместе ездили по утрам верхом в лес Берсе, а после обеда за семьей приезжал на коляске управляющий, чтобы сделать объезд ферм, так как нельзя представить себе замок без сельского хозяйства, которое дает ему жизнь. В связи с этим Элизабет де Грамон приводит забавное воспоминание: «Дворы ферм были полны грязи и навозной жижи, которые я стала счищать с ног, перед тем как войти на ферму пополдничать молоком с жареными каштанами: «Не надо чистить их, принцесса, не надо!» — однажды сказал ей работник фермы, для которого наследница принца автоматически имела право на тот же титул.
Естественно, в сентябре-октябре охотились, как, кстати, и везде. Безусловно, не с таким блеском, как в Шомоне или в других ему подобных замках, которые нам еще предстоит посетить. Элизабет обожала свое маленькое владение, где она чувствовала себя по-настоящему дома, и не мечтала ни о чем лучшем, как увидеть в будущем своих собственных детей, резвящихся там. Но судьба решила иначе.
Когда в 1886 году умер барон Карл де Ротшильд, отец мадам де Грамон, положение семьи коренным образом изменилось. На нее обрушился настоящий золотой дождь. Они тут же переехали с улицы Франциска I в просторный особняк, расположенный на углу улицы Шайо и Елисейских полей, купленный у графа Владимира де Монтескью-Фезензак. Герцог де Грамон наконец-то смог вести широкий светский образ жизни, который он так любил. Жена следовала в этом за ним, хотя ее вкусы вовсе не соответствовали такой жизни. Как истинный представитель семьи Ротшильдов, она любила окружать себя редкими и великолепными вещами. Благодаря ей дом был восхитительно украшен и меблирован. Она предпочитала роскошным платьям менее блестящие туалеты, которые больше подходили обществу, которое она любила: обществу писателей, артистов и политических деятелей. Поэтому, несмотря на свое большое состояние, она не вызывала зависти других женщин. «Ее нравы были чистыми, а туалеты простыми, возможно, слишком простыми…»
Быстро возникла необходимость в замке. Мало заботясь о ремонте Бидаш, старинного и благородного владения герцогов де Грамон, отец Элизабет решил построить новый замок недалеко от Парижа: им стал Вальер, воздвигнутый в поместье Мортефонтэн рядом с Сенлисом, с почти такой же роскошью, которую мы еще найдем в замке Фериер, легендарном владении Ротшильдов. Тридцать комнат, каждая с ванной и туалетом, соединенных широкими галереями, не считая просторных гостиных. Кроме того, при замке был конный завод, конюшни, псарня, дом для сторожей, ферма по выращиванию фазанов и оранжерея с орхидеями. Создается впечатление, что в то время мало заботились о выращивании герани или бегонии: только самые дорогостоящие цветы имели право гражданства.
А что же Манже? — спросите вы: Что стало с Манже, дорогим маленьким замком Элизабет с пятью комнатами для гостей и единственной ванной комнатой? Однажды вечером, когда молодая владелица замка читала при свете лампы Виктора Гюго, она услышала, как ее отец говорит, что только что сдал Манже в аренду. Обеспокоенная и, кстати, недовольная, она тут же спросила: кому? Очень аккуратным людям, Монтгомери, из старинной нормандской семьи, которая, как мы знаем, стала английской. Элизабет все же была недовольна: «Что же тогда стоит право собственности, которое было у меня отобрано по воле моего отца? Я почувствовала свою беспомощность, и одновременно мне было стыдно, и я была в отчаянии». Вот так создают феминисток.
Увы, Монтгомери, не особо деликатничая, пересдали замок американцам; которые вели себя в нем, как настоящие вандалы. «Эти ужасные люди не жили в Манже, они загрязняли его. Они устраивали оргии с девицами, развращали округу нелепыми чаевыми. Прекрасная Отеро жила в Манже…»
Когда, уже после того как она вышла замуж и стала герцогиней, молодая владелица захотела снова увидеть свой дом, она его не узнала: старинная мебель исчезла, обивка была грязная и порванная. Тогда она склонилась к мнению своего супруга и согласилась продать замок, никогда не простив того, что сделали с ее любимым домом.
Получив более или менее приличное образование от нескольких странствующих преподавателей, девушки обычно мечтали о замужестве, которое позволяло им наконец жить на взрослый манер. Они, как правило, соглашались на первого претендента, которого им предлагали.
Встречи происходили не в замках — исключая провинцию! — а чаще всего там, что называлось в то время «белыми балами», разновидности матримониальных мероприятий, которые начинались, неизвестно почему, в полночь. Туда привозили девушек на выданье. В свою очередь, молодые люди, решившие вступить в брак, посещали в течение более или менее длительного времени эту «ярмарку невест». Самые прилежные танцоры — которых Элизабет де Грамон называет «полотерами», — были обычно «некрасивые, тщедушные, не умели танцевать, вонзали свои острые коленки мне в ноги, пачкали мои сатиновые туфли… Асы того времени лишь бросали презрительный взгляд на нашу толпу и уезжали в другое место».
Красивая, остроумная, молодая, хорошо воспитанная и очень богатая Элизабет в действительности не нуждалась в этих вечеринках — предложения о браке накапливались у ее отца, по ее мнению, даже в слишком большом количестве. К несчастью, очень независимая, она решила взять дело в свои руки и как-то мимоходом, заметив «красивую внешность» Филибера де Клермон-Тонера, старшего сына герцога с той же фамилией, вышла за него замуж в 1896 году. Это позволило ей кроме всего прочего открыть для себя Бургундию под знаком двух самых величественных замков провинции: Анси-ле-Фран и Танлай. Она не получила от замков какого-либо удовольствия, во всяком случае, это касалось первого, который принадлежал ее свекру и свекрови и в котором те жили. «У меня было впечатление — и я его высказала, что я вошла в подземелье». Подземелье, великолепие которого она, тем не менее, признавала: «Угрюмый и великолепный Анси-ле-Фран близок к совершенству». И трудно ей возразить. Замок, построенный на берегу Армансона, является шедевром, чудом строгой сдержанности. Этот дворец в итальянском стиле состоял из четырехугольника гордых зданий, окружающих восхитительный главный двор. Антуан III де Клермон-Тонер начал строительство замка в 1546 году Болонский архитектор Серлио составил план постройки и следил за работами, внутреннюю отделку осуществлял Ле Приматис. К несчастью, Антуан III не увидел окончания работ, завершившихся около 1622 года. Строители, последовательно сменявшие друг друга, столь скрупулезно следовали директивам двух итальянцев, что, по мнению современников, «можно было сказать, что замок построен в один день, настолько он приятен взору». Как бы там ни было, короли посещали его: Генрих III, Генрих IV, Людовик XIII, а также Людовик XIV, к несчастью, в сопровождении Лувуа, ревность которого успокоилась только тогда, когда он вырвал замок из рук владельца. Клермон-Тонерам пришлось ждать до 1845 года, чтобы возвратить свой прекрасный замок, благодаря Гаспар-Луи, который женился на самой богатой наследнице семьи: Сесиль де Клермон-Монтуазон.
Но после стольких лет величия и блеска жизнь на берегу Армансона, кажется, приобрела некоторый привкус горечи. Замок прекрасен, но его содержание стоит дорого, отсюда и жалобы молодой супруги: «Как можно скучать в таком прекрасном месте, каким является Анси-ле-Фран? (Она находила его даже красивее Фонтенбло). Так вот я в нем скучала, и даже ужасно. И мой муж в нем скучал. И мой свекр в нем скучал… Летом мы ужинали в семь часов из-за моей золовки, которая была еще ребенком, и особенно из-за того, что повар любил кататься на велосипеде прохладными вечерами. С восьми часов вечера в ожидании наступления темноты мы всей семьей сидели на каменном балконе, который возвышался над передним двором с травяным газоном в виде ромбов, огороженным тремя рядами деревьев. Мы смотрели на местных жителей, которые непрерывно проходили через двор. Это было маленькое развлечение…
Выйдя из столовой в стиле Карла X, мы направлялись в караульный зал, где можно было составить партию в бридж в каждом оконном проеме. Мы играли в бильярд, стараясь не смотреть в окна на холмы, покрытые белой пылью от цементного завода Полие и Шосон, стоявшего вплотную к стене парка… Пока светило солнце, жизнь снаружи казалась мне невыносимой… я предпочитала поэтому крутиться в замке, а не в парке, умудряясь создать атмосферу, в которой скука становилась какой-то внутренней вещью… Я ходила по паркету, жирному от трехсотлетних втираний. Они наполняли помещения благоуханием, и солнце любовно задерживалось здесь… Комната Цветов была настолько красива, что я знаю множество людей, которые с радостью провели бы в ней два дня. В ней было все необходимое: мыло и одеколон в туалетной комнате, запас перьев в пенале. Но дело заключалось именно в том, что, если бы сюда кто-либо приехал, весь этот тщательный порядок был бы нарушен. А именно это любила моя свекровь: порядок! С утра до вечера она прогуливалась по замку, что очень полезно для здоровья. Она ходила с севера на юг и с востока на запад: я никогда не видела замка, в котором поддерживался бы такой образцовый порядок… Вечером моя свекровь читала вслух старый назидательный том под названием «Жизнь и смерть маркизы де Клермон-Тонер». Этот титул носила в то время молодая супруга, которая невозмутимо слушала рассказ о своих последних минутах.
«В общем и целом мои свекр и свекровь были героями. Они посвятили себя Анси-ле-Фран, как посвящают себя идее или соусу. Они это делали с простотой и достоинством, которыми я теперь восхищаюсь. Они были добры, мягки и воспитаны, а я же, безусловно, не была с ними ни добра, ни мягка, ни воспитана. Я сожалею теперь об этом: это единственные угрызения совести в моей жизни…»
Создается впечатление, что Элизабет действительно вела себя не особенно правоверно. Если она не копалась в семейных архивах, она просила подать себе чай на острове пруда в парке или, в зависимости от погоды, приготовить ей ванну в зале Совета, чем вызывала настоящую боевую тревогу: «Приносили вязанки хвороста, разводили огонь, как для большого костра, Приготовление этой ванны продолжалось целый час, и процессии камеристок пересекали двор с халатами, домашними туфлями и духами…»
Скажем прямо, мало свекровей переносили бы подобные капризы, имеющие целью только усложнить им жизнь и нервировать их. К счастью, существование Элизабет облегчал Танлей, очаровательный веселый Танлей, дворец Дамы Тартинки, храм Хорошего стола, куда она с супругом устремлялась в среднем четыре раза в неделю, «чтобы покутить у своих соседей и друзей, маркиза де Танлей, его сестры Сюзанны и его матери, самой молодой из троих. Никогда я не видела более гостеприимного трио. У маркиза были небывалый стол и погреб и здоровый аппетит. К нему поступало великое множество разнообразных продуктов: пулярки из Мана, рыба из Булоне, дичь с его земель, наилучшие паштеты. Готовились также блюда по специальным рецептам «Я вспоминаю о зайце по-королевски, о кнелях из фазанов и овсянок, приготовленных в трюфелях. Вина пятидесятилетней выдержки легко путешествовали вокруг стола, и столетняя водка лилась рекой. Чтобы согреть её до нужного уровня, мадам де Икс не боялась ставить рюмку в центр своей пышной груди, перед тем как преподнести ее хозяину дома…» Все эти прелести не помешают безжалостному цензору в юбке добавить: «Ледяной воздух Бургундии, распространявшийся по всему замку, способствовал этим излишествам».
Став герцогиней, Элизабет не была счастлива с человеком непостоянным и находящимся рядом с ней из-за денег, но она устроила свою жизнь, в которой, к сожалению, две дочки Беатрикс и Диана совсем не занимали места. Это иногда случается с интеллектуальными феминистками, настолько привязанными к идее освобождения женщины, что они стараются склонить ее к свободе ото всех обязанностей и даже, надо это сказать прямо, от ее главного предназначения: давать жизнь и заботиться о том, чтобы новые жизни развивались настолько гармонично, насколько это возможно.
Что касается мужа, она пыталась вовлечь его в то, что она называла своим «вторым миром», миром литературы и искусства, в котором она играла важную роль. Мы вернемся к этому позже, когда закончим рассказ о начале века. Так как ей этого не удалось, она в конце концов отправила его в его мир.
Конечно, Элизабет де Грамон была не единственной женщиной того времени, у которой не удался брак и которая не высказывалась по этому поводу, как мы еще сможем в этом убедиться.
Немного сложно, рассказывая о «девушках в расцвете лет», говорить о несколько своеобразной демуазель[8], графине Полине д'Армайе, хозяйке замка Сент-Амадур в Анжу, родившейся, как и Виктор Гюго, когда «этому веку было два года», и умершей, кстати, очень богатой в 1891 году. То, как она понимала жизнь в замке, заслуживает того, чтобы быть рассказанным. Особенно пером ее правнучки, графини де Панж.
«Канонисса была любопытной персоной… Сирота, она, хотя и была довольно привлекательна, отказалась от всех планов замужества из опасения, что ей придется отдать мужу все бразды правления в делах, которыми она хотела руководить сама. Она получила титул канониссы в Баварии, чтобы носить звание, не позволяющее называть ее старой девой. Она называла свой диплом «мой бумажный муж…»
Привязанная к земле длинной цепочкой пред ков она жила абсолютно на манер дворянина-фермера, нюхала табак, как солдат наполеоновской старой гвардии, охотно играла в карты с арендаторами, увлекалась всеми видами сельского хозяйства и — оборотная сторона медали — употребляла иногда выражения, мало подходящие для слуха «капитула», пусть даже баварского. Как Жорж Санд, она любила носить брюки, которые, на ее взгляд, были намного удобнее юбок, чтобы перешагивать плетни, разделяющие ее поля, и проведывать коров, ради которых эта дама земли была готова на любые жертвы. Она даже ездила в Шотландию покупать короткорогих быков дархамской породы, чтобы еще более улучшить свое гужевое поголовье.
Ее замок назывался Сент-Амадур. Это прекрасное имение со старинным названием принадлежало роду Армайе уже века. «С возрастом у нее появились маниакальные черты. Она тиранила бедных девушек, служивших ей компаньонками, основная задача которых состояла в ежедневном чтении наизусть канноника[9], в то время как канонисса, освобожденная таким образом от нудной обязанности, занималась своими бухгалтерскими книгами и составляла завещание».
Ох уж это завещание! Оно наверняка являлось основной темой разговоров в семье. Не единожды переделанное, укороченное, приписанное и — главное — с непрерывно меняющимся в зависимости от настроения и погоды основным наследником, оно было чем-то вроде дамоклова меча, вечно висящего над той или другой головой. В конце концов оно все же нашло свой последний адресат: мать мадам де Панж, которая, по крайней мере, проявляла интерес к своей старой тете и утруждала себя, посещая ее. Что касается последней, «она позаботилась о том, чтобы приготовить себе гроб по росту из красивого красного дерева, отделанный бронзой; в ожидании ее смерти он использовался для хранения запасов картофеля…»
Попав в руки молодой и предприимчивой пары, Сент-Амадур познал что-то вроде возрождения. Брольи мечтали жить там на манер джентльменов-фермеров. Они отремонтировали замок, чтобы устроиться в нем и продолжать сельскохозяйственные работы канониссы. Из этого был сделан логический вывод: принц стал депутатом от Шато-Гонтье, не проведя даже малейшей избирательной кампании. В замок была переведена вся парижская прислуга, что породило определенные трудности с некоторыми слугами, непоколебимо привязанными к брусчатке столицы. В конце концов удалось все уладить, так как депутат должен был иметь, о крайней мере, какое-нибудь пристанище, не слишком удаленное от Бурбонского дворца[10]. Это было больше, чем пристанище! Именно здесь старший брат Полины, Морис, в то время студент высшего военно-морского училища, страстно увлеченный физикой, устроил среди мебели в стиле Людовика XV при помощи камердинера свою первую лабораторию. Известно, кем он стал впоследствии: шестой герцог де Брольи, покинув военно-морской флот, стал доктором наук, профессором общей и экспериментальной физики в коллеж де Франс, был избран в академию наук и наконец во Французскую академию. Что касается его[11] брата Луи, он перешел от занятия историей к математической физике, создал в 1924 году волновую механику, получил в 1928 году Нобелевскую премию по физике и последовал за своим братом в вышеназванные Академии.
В то время, как образование девушек часто оставляло желать лучшего, образование юношей было гораздо более тщательным, яркое доказательство чему мы с вами только что получили. После того, как он вырос из нянек и гувернанток, молодой аристократ учился в коллеже, поступал на юридический или факультет естественных наук, если только не выбирал Высшую политехническую школу, Сен-Сир или Высшее военно-морское училище, потому что в то время было еще далеко даже до мысли о военно-воздушном училище.
Выходя каждый день после занятий из колледжа, мальчики также пользовались относительно большей свободой. Никаких карет, если только не захочешь; никаких лакеев, следящих за каждым вашим жестом, никакого надзора. Так, молодой Огюст-Антонен Номпар де Гомон; который стал впоследствии герцогом де Ля Форсом, рассказывает, как после суровых занятий в коллеже Иезуитов на улице Мадридаон добирался до улицы Сен-Гийом, Он спускался пешком по Елисейским полям до Курсов ля Рен (сегодня Курсы Альберта I), потом, если была хорошая погода, — садился в империал[12] трамвая, в то время еще на конной тяге, следовавшего по маршруту Лионский вокзал — мост Альма, который пересекал Сену по мосту Сольферино, ехал по улице того же названия, выезжал на бульвар Сен-Жермен, чтобы наконец высадить нашего ученика почти на углу улицы Сен-Гийом. «Вы совершали прогулку со скоростью неторопливого шага двух, першеронов на уровне нижних зеленых веток каштанов, вдыхая аромат цветов». Возвращение на улицу Пресбур, где находился семейный особняк, часто скрашивалось компанией одного или двух товарищей.
В 1902 году, получив соответствующий диплом, герцог присутствовал на свадьбе своей любимой сестры Элизабет — число девушек, которых в то время звали Элизабет, действительно впечатляющее — с виконтом Гастоном де Луппе. Этот брак ему нравился, потому что он заключался под знаком любви, но, с другой стороны, ему было немного грустно расставаться с той, которая была его подругой детства. В семье Гомон-ля-Форс их было четверо детей. Он и Элизабет старшие. Однако расставание подарило некоторую компенсацию: молодожены проводили лето в замке Асон, под Коарразом, одном из двенадцати владений барона в Беарне, где Генрих IV провел раннее детство. Замок находился в двадцати четырех километрах к югу от По, не очень далеко от старинной крепости де Гомон в районе Ариеж, главного родового поместья герцогов де Ля Форс. Любимый брат был приглашен полюбоваться цепью Пиренеи. Для него это было началом своеобразного путешествия по Франции Путешествия из замка в замок лишь с редкими остановками в вульгарных гостиницах. В этом состояло преимущество великосветских семей: почти везде можно было найти родственников, чтобы остановиться у них. В наши дни престижная гостиничная сеть — Эстафета замков — предоставляет в распоряжение путешественников подобный образ жизни с той лишь разницей, что это стоит на много дороже.
Итак, наш молодой человек отправился в Ассон, который еще принадлежал в то время прадеду и прабабушке Гастона де Луппе, графу и графине д'Ангос. Он выехал из Ля Жюмельер — замок, который мы уже знаем — поездом, доставившим его из Тура в Коарраз-Ней через Тур, Бордо, Дакс и По. На железнодорожной станции его ждало ландо, запряженное большими «каретными лошадьми» графа де Луппе, чтобы отвезти его в замок.
Он провел там четыре дня, украшенные посещением Лурда и Бетаррамских пещер, достопримечательностей этого края. Потом, так как молодожены направлялись в Арль, где они только что купили особняк, обустройству которого молодая виконтесса отдавала все свои силы, он попросил совершить экскурсию в Тулузу, а затем по дороге все осмотрели только что отреставрированную старую часть Каркассона. Кажется, путешественники сделали остановку в замке Пеннотье. Затем они прибыли в Арль и приятно провели несколько дней в новом особняке Элизабет посреди античных руин, на площади Арен. Так как дом только обустраивался, и в нем хватало работ, молодой путешественник, посетив предварительно Авиньон, снова сел в поезд — сначала на Лион, потом на Безансон. Там он пересел на местный поезд по направлению к Луру. Будущий герцог вышел на маленьком вокзале Монбозона, где его ждал двоюродный брат, граф Граммон — с двумя «м»! — со своим фаэтоном.
Экипаж направился в Виллерсексель, земли которого находились в нескольких лье от станции и который принадлежал маркизу, отцу кузена. Маркиз вновь выстроил замок рядом со сгоревшим во время сражения, развернувшегося здесь в 1870 году, выигранного знаменитой армией Бурбаки. После пожара уцелело только прекрасное здание для прислуги, возведенное когда-то Никол я Леду. Маркиз де Граммон, не смирившись с потерей замка, который он любил, решил поручить вновь отстроить его Гарнье, архитектору, построившему здание Парижской Оперы. Что, судя по всему, не привело в восторг нашего посетителя: «Вместо замка в стиле Людовика XIV он построил замок в стиле Людовика XIII. Я стоял перед просторным городским особняком из кирпича и каменных блоков, на пороге которого маркиз де Граммон, которого очень боялись его дети, принимал чрезвычайно учтиво гостей. Мягкость и душевное спокойствие моей тети было улыбкой этого большого дома». Мы вернемся к замку Виллерсексель во втором томе нашего исследования.
То ли из-за характера маркиза, то ли по какой-то другой причине наш путешественник не стал задерживаться в замке. «В Лудре я сел на поезд по направлению в Нанси. Автомобиль моей тети из Лудра приехал за мной на вокзал столицы Лотарингии». Небольшое историческое напоминание, касающееся осады Нанси в 1633 году, во время которой Ля Форс сыграли важную роль… в то же время они совершенно проигнорировали героическую защиту города от Карла Смелого, за полтора века до этого; ни один из членов рода в ней не участвовал. «Через двенадцать километров я вышел из автомобиля перед крыльцом замка Лудра, построенного пятьдесят лет назад графом и графиней де Лудр в центре английского парка (недалеко от старого замка, ставшего непригодным для жилья)… Стены замка были покрыты желтой штукатуркой, фасады и проемы окон обрамляли ярко-красные кирпичи. Внутренняя отделка замка была очень приятная; внешняя — чрезвычайно величественная графиня де Лудр, урожденная Бово, свекровь моей тети, воспроизвела здесь первый этаж прекрасного замка Аруе, который принадлежал семье. Мой дядя был депутатом от Нанси. В этом октябре 1902 года в замке гостило несколько друзей. Каждый вечер подавался элегантный ужин со всей роскошью, свойственной периоду до войны 1914 года… Что мне не надоедало, так это длинные беседы тет-а-тет с моей тетей, мы были примерно одного возраста».
Наш рассказчик добавляет, что тетя для него была как старшая сестра. Во, всяком случае он, кажется, с удовольствием задержался на лотарингской земле — вернее на том клочке, что Франция сохранила от нее в это время, — о которой он рассказывает на страницах своей книги, вспоминая о Водемоне, давшем Франции королеву, и о холме Сиоон, столь дорогому Морису Барре. Наконец, новый отъезд и новый поезд, на этот раз в направлении Шалона, «где я сделал пересадку. Через Труа я приехал в Санс. Там меня ждала взятая напрокат двухместная карета, запряженная лошадью. Этот экипаж поднялся на холмы левого берега Ионны, спустился в маленькую долину Урезы и после четырнадцатикилометрового путешествия остановился в парке перед высокими феодальными башнями замка Флериньи. Здесь проводила лето, осень и два первых зимних месяца сестра моего отца Маргарита де Комон Ля Форс…».
Эта тетя была крестной нашего путешественника, но она была гораздо старше его, ей было почти семьдесят лет. Когда-то она была очень красивой и «в расцвете своих восемнадцати лет удостоилась от Ламартина следующего комплимента: «Счастлив тот молодой человек, который будет держать ей стремя!» Молодой человек, который держал ей стремя, был небольшого роста, лысый, умный и ироничный. Она обожала его. Их милосердие было замечательно. Я узнал после их смерти, что они каждый год раздавали беднякам десятую часть своих доходов». Несколько слов, чтобы доставить вам удовольствие, об очаровательном замке Флериньи, одном из самых привлекательных в Бургундии. Его строгий средневековый фасад скрывает прелестное жилище из розового кирпича и сцементированного камня, которое поднимается над галереей, построенной еще в готическом стиле, но окна которой уже смотрят в ренессанс. Его история — часть истории Бургундии, простирается от завоевателя до освободителя: от Черного принца до маршала Леклерка. Последний провел в замке несколько дней, сожалея об ущербе, причиненном немецкими оккупантами. Так как у Режекуров не было сыновей, замок перешел через брак в собственность семьи Буажелен. Он принадлежит сегодня маркизе де Кастеллан-Эспаррон, урожденной Буажелен, которая вернула замку все его очарование и красоту…
Закрыв скобки, вернемся теперь к нашему молодому человеку, который оставался всего лишь несколько дней в Флериньи, бывшем немного меланхоличным в начале этого века. Это был, кстати, последний этап его путешествия: «Я сел на поезд в Сансе, доехал до Ле Обре, где я пересел в нантский экспресс. В тот же вечер в шесть часов я вышел из поезда на вокзале Ля Жюмельер». На этот раз его ждала «вагонетка» родителей. Круг замкнулся.
Через шесть лет он разомкнулся вновь. Будущий академик предпринял новую поездку по замкам, но на этот раз он был не один. Тридцатого июня 1908 года он женился в церкви святой Клотильды на девушке, которую он любил уже четыре года: Марии-Терезии де Ноай. Вот какое полное очарования описание он дает в момент их первой встречи: «брюнетка с немного светлым цветом кожи… у нее были широкие изменчивые зеленые глаза, тонкая маленькая талия. От всей ее фигуры исходила грация креолки, скрывающая энергию ее души, радушная и остроумная улыбка позволяла увидеть прелестные зубки — все это придавало ей очарование, к которому я не остался равнодушен…».
Новое путешествие молодого историка началось с Англии благодаря скорому поезду Париж-Кале, в то время как «наш лимузин марки Пежо был погружен на корабль на Сене и приплыл в Лондон по Темзе». Это свадебное путешествие было в первую очередь поездкой для ознакомления с документами: Огюст-Антуан хотел просмотреть в Британском музее письма, отправляемые Лозеном к Лувуа во время ирландской экспедиции. Они недолго оставались в Лондоне и вернулись в Булонь, чтобы совершить, на этот раз на автомобиле, путешествие по замкам семьи Ноай. Я расскажу только об одном из этих замков, о замке Бюзе в Гасконии, из-за оригинального образа жизни его хозяйки, графини де Ноай, бабушки Марии-Терезии: «Бабушка Ноай, урожденная Бомон, была вдовой человека спорта, графа Альфреда де Ноай, о котором нам напоминает приз Общества Содействия, разыгрываемый каждый год. Бабушка жила в Бюзе с двумя служанками. Ее свежее без морщин лицо виднелось из костюма, мало отличавшегося от одеяния монахини. Она никуда не выезжала из Бюзе, кроме как на Святую землю, куда она добиралась морем — без единой служанки, несмотря на свои семьдесят лет — со своим ревматизмом, заставляющим ее хромать, и сердечной болезнью, из-за которой врачи приговорили ее к смерти еще в расцвете юности. Каждый раз она проводила три месяцу у кармелиток в Вифлееме.
…«Из Вифлеема, графиня де Ноай возвращалась прямо в Бюзе. Ее жизнь протекала там рядом с окном. Работая над церковными одеяниями, предназначенными для иностранных миссий, так как ее третий сын был миссионером в Японии, она могла видеть огромную долину Гаронны, притоки реки и Лота…. Она приняла нас с властной сердечностью и той веселостью, которая позволяла ей жить почти в постоянном одиночестве, так как ни мой свекр, ни его старший брат Алексис, ни их сестры не приезжали надолго под материнскую крышу».
Что касается молодой пары, то они надолго задержались у этой старой дамы, бойкое перо которой умело воспроизводить события из истории ее семьи, как Бомон, так и Ноай. Эти очень любопытные записки были чрезвычайно полезны для «Истории и портретов», одного из основных произведений герцога де Ля Форса.
Родившись в 1912 году, Анри Венсено принадлежит еще ко времени начала века. В особенности потому, что в юности он был крестьянином. В самом сердце Бургундии, в этом суровом краю Оксуа первая мировая война ничего не стерла из своеобразного образа жизни, рожденного из старинных традиций и тесных связей, возникших вдали от больших дорог между замками и деревнями. Поэтому я решила включить в эту книгу, хотя она и происходит сразу после Версальского договора, описание первой встречи между маленьким Венсено, дед которого был шорником в Коммарене, и маленьким Шарлем-Луи де Воге, внуком владельца замка. Я сделала это также из удовольствия вновь насладиться полным остроумия и теплоты стилем человека, очень мною любимого, настоящего писателя, которого, я надеюсь, не забудут.
Сначала о замке. Коммарен безмятежно раскинулся у большого пруда, в котором он отражается. Его две старинные башни, покрытые шифером, обрамляют флигеля и основное здание белого замка с крышей из розовой черепицы. Как замок спящей красавицы, он обладает немного таинственной грацией жилищ, секреты которых не просто раскрыть сразу. Впрочем: «К этой сеньорской обители можно приблизиться, только пройдя под мощными куполами лип, вязов и каштанов, черные стволы которых казались опорами притвора собора, и перекидному мосту надо рвом, в котором спала зеленая вода…»
А вот и само событие.
«…я занимался тем, что смолил дратву в мастерской, а дед прикреплял прокладки к хомуту; когда мы увидели, что пришла мисс. Это была английская гувернантка молодого графа Шарля-Луи, внука старого графа Артура».
«Эта красивая англичанка, белокурая, с розовой кожей, со слишком большими, на мой вкус, зубами, была одета в костюм из серого сатина, расшитого жемчугом, оживленного галунами и накрахмаленными белыми воротничком и манжетами. Она преподавала английский, математику и естественные науки молодому графу. Частный преподаватель приезжал из Дижона учить его французскому языку, истории и географии и, кажется, кюре преподавал ему латынь. Гувернантка жила в замке и, кроме всего прочего, учила молодого графа хорошим манерам. Как известно, английские хорошие манеры очень странные. «Этой молодой женщине, которую очень редко видели в деревне, было поручено графом попросить мою бабушку посылать меня каждый четверг проводить день с его внуком, Шарлем-Луи… Я знал этого мальчика только потому, что видел его каждое воскресенье в церкви, где он слушал доминиканскую мессу в одном из пределов, отделенном от внутренней части храма балюстрадой из резного дерева. На скамьях там были подушечки из красного бархата, из-за чего этот предел называли «часовней замка»…
…. «В первый четверг, после того как мы пожали друг другу руки, молодой граф, сохраняя сдержанный вид, спросил, во что мы будем играть: в крикет, в теннис, в жаке или в бильбоке? К счастью, у меня было более возвышенное желание: посмотреть знаменитые ковры караульного зала, лошадей, сбруи, трензельные уздечки и седла, красотой которых мне хвастался дед; и я ответил:
— Сначала я хочу посмотреть собак.
Шарль-Луи долго смотрел на меня влажным взглядом. У него были большие голубые глаза, немного безучастные и часто влажные. Я видел, что мой вопрос возбуждал его:
— Собак? — прошептал он, невольно подходя ко мне.
— Да, собак из своры, на псарне!
Он довольствовался тем, что улыбнулся. Я уверен, что если бы не дрессировка мисс, он дал бы мне хорошего дружеского тумака по спине…»
Это было начало дружбы, которая бывает у детей, скрепленной прогулками по полям, рыбной ловлей, поездками на велосипедах, походами в лес за грибами и ежевикой и, наконец, охотой. Охотой, которая была в основе сближения, которого желал старый граф, между его внуком и этим ребенком, про которого еще никто не знал, что он будет впоследствии и инженером железных дорог, художником, скульптором и, наконец, писателем. Во время последней травли маленький Венсено смог определить, что убитый кабан был «кривым», что означало, что правый резец у него был длиннее другого и загнут… Во все времена охота — первый способ существования человека, объединяла его потомков еще более прочно, чем школьная скамья.
Глава VI
Ловчие, охотники и их владения
Даже если вы не любите охоту — как я, — нельзя не упомянуть о ней, рассказывая о жизни в замках того времени по той простой причине, что она являлась, вероятно, ее главным составным элементом, основным развлечением Псовая или ружейная, либо обе сразу, в зависимости от местности, — охотились везде. Кроме того, охотились в течение длительного периода в году, так как оставались в сельской местности до Нового года, после чего возвращались в Париж, как раз ко времени первых зимних балов.
Таким образом, нам надо было бы рассказать об очень большом количестве замков, но мы ограничимся посещением только некоторых из этих охотничьих логовищ, оставив в стороне самые известные из них: Рамбуйе и Визиль. Прежде всего мы должны отдать должное незаурядной женщине, в которой соединились достоинства женщины и мужчины. Ее жизнь, немыслимая без лошадей и собак, растянулась почти на век. Женщину, ставшей легендой. Без нее этому веку чего-то не хватало бы, не появись она в нем. Более того, королева Мария Румынская, узнав о ее смерти, сказала: «Она была такой необыкновенной старой дамой, что тем или иным образом мир обеднел с ее исчезновением…».
Ante mare undas! — «До того, родилось море, плескались волны» — это очень вольный перевод Рошешуара-Мортемара, но, не смотря на это, он был скрупулезно занесен в гербовник. Таков девиз полосато-волнистого герба с серебряным фоном и звериными мордами семьи, которая ведет свою родословную с самого момента сотворения мира. Пожалуй, мы и преувеличиваем! Но даже если не искать так далеко, корни рода очень древние. Речь идет об одном из самых великих родов Франции, чему свидетели столькие события, что одно перечисление их заняло бы целую главу. Самая известная и, возможно, наименее симпатичная представительница этого рода — маркиза де Монтеспан, властное господство которой над Людовиком XIV осталось у всех в памяти. Ее надменность, возможно, объясняется старинным девизом. Да и что такое какие-то Бурбоны, по сравнению с женщиной, чей род появился вместе с сотворением Земли?
Не считая страсти к охоте, та, кто занимает наше внимание, ни в чем не походила на гордую Атенаис. Конечно, старинная кровь Пуату текла в ее жилах, но к ней добавился совершенно непривычный элемент: шампанское!
Когда в 1847 году в Париже родилась Анна де Рошешуар из рода герцогов де Мортемар, Луи Филиппу оставалось сидеть на троне всего год. У нее было слабое здоровье, и большую часть своего детства она провела в замке Бурсо, рядом с Эперней, у своей прабабушки: мадам вдовы Клико-Понсарден, которую прозвали «барыней шампанского». Это тоже была необычная личность, историю которой я имела удовольствие рассказать при других обстоятельствах.
В 1818 году, когда после многих лет упорных трудов слава о ее вине из Шампани разнеслась по всем уголкам Европы, — можно даже сказать, что Наполеон и его солдаты послужили ей коммивояжерами, — Николь Клико-Понсарден купила большой замок Бурсо в десяти километрах от Эперней Делая это, она в первую очередь хотела доставить удовольствие своей дочери Клементине, и в особенности своему зятю, графу Луи де Шевинье, который очень хотел быть владельцем замка, и не без основания, так как знатное имя без большого владения — примерно то же, что весна без первоцвета… Цель была достигнута; все, были в восхищении от приобретения, хотя замок имел суровый вид: большое средневековое строение, фасад которого на галерее с аркадами был окружен большими круглыми башнями. Добавим, что этот королевский подарок был преподнесен как раз вовремя, к рождению маленькой Мари-Клементины де Шевиньи.
Когда, через два десятка лет, готовилась свадьба Мари-Клементины с графом де Мортемар, мадам вдова Клико совершила по этому поводу сумасбродный поступок: рядом со старинным замком вырастает большое здание в стиле псевдоренессанса, где и состоялся грандиозный праздник. И повседневная жизнь там была роскошна, в нем устраиваются праздники и охоты, на которых только шампанское имело право гражданства. «Мадам Клико с допустимым деспотизмом признавала только шампанское у себя за столом. Перефразируя Людовика XIV, она любила повторять: вино — это я! И действительно, на скатерти не было ни единого пятна от красного вина», — рассказывал Шарль Монселе, который был принят в замке.
Маленькая Анна очень любила свою прабабушку, у ног которой ее изобразил Конье, лежащую на животе на подушке, когда ей было около десяти лет. Она также любила Бурсо, «который был живой и веселый» и который стал таким в меньшей степени после того, как в нем побывали немцы. Она с удовольствием наследовала замок, но никогда больше в нем не охотились.
В ее детские годы церемония открытия охотничьего сезона проходила в маленьком замке Виллерс-в-Прейер. «В стиле Людовика XVI, красивом, но недостроенном. Мы проводили в нем не больше десяти — пятнадцати дней в году, — пишет она в своих «Воспоминаниях», — но в эти периоды я пользовалась полной свободой, что позволяло мне много заниматься… изучением сельской жизни: я проводила время на птичьем дворе, на ферме, не говоря уже о рыбной ловле и долгих прогулках по полям и лесам» После «Великой войны» от замка остались лишь руины.
Когда настало время претендентов на руку и сердце., встречаемых, как обычно, на балах или на приемах, ее заинтересовал только один молодой человек: единственный, которого она, казалось, не привлекала. «Он никогда не танцевал со мной, и я страшно нервничала. Однажды, на бегах в Доншампе, повстречав его, отец сказал мне: «Вот блестящая партия, и ты могла бы стать герцогиней!» — «Что мне до того, — ответила я, — за этого я никогда не выйду замуж!» — И про себя добавила: «Потому что он не обращает на меня внимания…».
«Это происходило в июне. А пятого декабря того же года тот, «за которого я никогда не выйду замуж», был тяжело ранен выстрелом из ружья на охоте: он упал, его сочли мертвым, но когда его подняли, он дышал, весь в крови, с изуродованным лицом, без одного глаза. Когда я узнала о несчастном случае, я побледнела и поду мала: «Бедный мальчик, никто не захочет его…» Через несколько месяцев я стала герцогиней де Крюсоль…».
Свадьба с Эммануилом де Крюсоль — он стал герцогом д'Юзе только после смерти отца — состоялась в мае 1867 года. Это была роскошная свадьба, и это был брак по любви. Маленькая герцогиня, о которой мы знаем, что она была красива и обладала знаменитым умом Мортемаров, была «счастлива счастьем, которое не покидало меня все одиннадцать лет, что я прожила под защитой человека, которого я любила больше всего на свете».
Одиннадцать лет — это не так уж много, и в тридцать один год она совсем не была старой. Но эта молодая вдова, жестоко раненная, осталась верной памяти любимого мужа. Всю свою жизнь она носила траур. Но она не похоронила себя со своими воспоминаниями в одном из своих многочисленных замков: кроме Бурсо и Виллер, у нее теперь был Юзе, герцогское владение, принимавшее молодоженов двадцатью пятью выстрелами из пушки, под ярким солнцем и среди цветов, а также Антрэ, Сансер и Боннель. Она хотела превратить свою жизнь в нечто значимое, и она сдержала слово.
Давно увлеченная лошадьми и собаками для псовой охоты, она дала вовлечь себя в политику рядом с генералом Буланже, предвыборную кампанию которого финансировала в надежде, что генерал — ура-патриот и красавец, так хорошо умевший вызывать любовь толпы, — восстановит монархию. Но, увы! Буланже был всего лишь красивым мужчиной, без особого ума. Он вел себя как влюбленный унтер-офицер с прекрасной мадам де Боннемэн, своей любовницей, на могиле которой он в конце концов покончил с собой Северин скажет по этому поводу: «Он мечтал быть Цезарем, устраивал заговоры, как Каталина, и умер, как Ромео».
Никто никогда не подозревал герцогиню д'Юзе в каких-либо других чувствах, связанных с ним, кроме как любви к монархии. Если она и ошиблась, поддерживая этого пустого мечтателя, она сделала это безо всякой личной заинтересованности. Так как «великий мужчина» умер, герцогиня занялась женщинами. Ведя двойное существование писателя и скульптора[13] — она подписывала свои произведения «Мануэла», — герцогиня боролась за политические права женщин и часто предоставляла свое большое состояние на службу благородным делам, список которых слишком длинный, чтобы приводить его целиком здесь. Так, например, она оплачивала обучение дочери анархиста Зайана, а сколько нуждающихся обязаны ей облегчением своего положения. Война 1914 года превратила ее в сестру милосердия, а ее замок Боннель в госпиталь.
И все же многосторонняя ее деятельность не мешала ей предаваться страсти к псовой охоте. Она была первой женщиной, которая носила звание старшего егермейстера, и содержала в Сельпе-Борд самый большой выезд во Франции. Два раза в неделю — только война прервала ее охоту — она спускала собак в лесу Рамбуйе и принимала в Боннеле лучших псовых охотников Европы. До очень преклонного возраста — она ездила верхом еще в возрасте восьмидесяти пяти лет — она вела за собой людей, лошадей и собак с дьявольской скоростью, поражавшей не одного охотника. Крепко сидя на лошади, быстрая как молния, она преодолевала склоны и канавы, и с удивительной быстротой оказывалась в указанном месте, налево и направо отдавая указания с по разительной уверенностью и точностью. Во времена монархии она наверняка стала бы Старшим Ловчим Франции, подобно графине де Брион, принцессе Лотарингской, ставшей Старшим Берейтором. Талантливых дам короли не всегда отправляли в гостиную, на кухню… или же в спальню…
Рассказывают анекдот, действие которого происходило в лесу Шомона, где герцогиня охотилась, будучи в гостях у Брольи. Это случилось ранней весной, и охота была не такой хорошей, как ей этого хотелось. Поэтому она бросила в ярости: «Невозможно продолжать! Собаки потеряли след, птицы пищат, а фиалки воняют!».
Она интересовалась всеми новшествами и была первой женщиной, получившей водительские права… и первой же оштрафованной за «превышение скорости» Это произошло в Булонском лесу, когда герцогиня ехала со скоростью… тринадцать километров в час!
Богатство, блеск и роскошь всю жизнь сопровождали графиню д'Юзе, первого пэра Франции. Но этой самой герцогине Луиза Мишель, Красная Дева, писала в одном из своих писем: «Мой дорогой друг! Уезжая в Америку, я вам еще раз препоручаю нашу бедную Александрину и маленького Клемента. Я целую и благодарю вас
Поделиться книгой: