Клан

Впрочем, и президент может воздействовать на Конгресс. Если по той или иной причине президент выступает против закона, принятого Конгрессом, он имеет право наложить на него вето. И хотя оно не является непреодолимым, чаще всего Конгресс оказывается не в состоянии собрать две трети голосов, чтобы закон вступил в силу. Так Джон Кеннеди за время своего президентства двадцать один раз использовал право вето, и Конгресс ни разу не смог его преодолеть.

Очень интересно действует система «сдержек и противовесов» в самом Конгрессе. «Отцы-основатели» не случайно взяли за основу двухпалатный парламент. Обе палаты — Сенат и Палата Представителей — формируются совершенно по разному принципу и на разный срок. Сенаторы избираются по двое от каждого штата, не зависимо от его населения, сроком на шесть лет. Представители — пропорционально населению каждого штата сроком на два года. По мысли «отцов-основателей» Сенат должен был оказывать сдерживающее влияние на Палату Представителей, так как законопроект может стать законом лишь после одобрения обеими палатами. К тому же Палата Представителей переизбирается каждые два года в полном составе, а Сенат каждые два года лишь на одну треть, и тем самым является как бы несменяемой палатой.

Учитывая все эти моменты, американцы спрашивали себя, как повлияет присутствие на политической сцене младшего брата-сенатора на положение его старшего брата-президента?

Но для Эдварда Кеннеди пока что большее значение имела проблема нахождения собственного места в Сенате. Его коллеги провели там не один десяток лет, многим из них Кеннеди годился в сыновья, если не во внуки, и они с крайним неодобрением взирали на его молодость. Нельзя сказать, что в Сенате совсем не было молодых законодателей — но и они были старше Кеннеди. В 1963 году он был самым молодым сенатором за всю историю США, и его рекорд был побит только в 1973 году сенатором-демократом Джозефом Байденом, который оказался на несколько месяцев моложе.

Кеннеди должен был четко определить линию поведения в Сенате. Попадая в Конгресс, каждый законодатель вынужден выбирать между двумя путями своей деятельности. Первый путь — это использование Сената в качестве трибуны и, в конечном счете, трамплина. Второй путь — это путь человека, пришедшего в Сенат с тем, чтобы реализовать те или иные идеи через выработку и принятие соответствующего законодательства. Этот путь требует кропотливого труда, терпения и умения находить компромиссы. Конечно, ни один из этих путей не существует в чистом виде, но все ж в той или иной степени законодатели склоняются либо к одному пути, либо к другому.

В свое время Джон Кеннеди, будучи конгрессменом и сенатором, больше тяготел к первому пути. Позднее на него вступил и Роберт Ф. Кеннеди. Но для младшего из братьев открылся второй путь. Вряд ли это был сознательный выбор — во всяком случае на первом этапе — скорее стечение обстоятельств.

Эдвард Кеннеди просто не мог использовать Сенат как трибуну. Он был новичком в Сенате, всего на всего младший сенатор от штата Массачусетс, младший не только по возрасту, но и по положению, так как другой сенатор от этого штата — старший сенатор — Л.Салтонстолл был избран раньше его. И как младший сенатор и новичок Кеннеди должен был знать, тем более, что это постоянно твердил его брат-президент, что новичков в Сенате видят, но не слышат. Вот это и является управляющим Сенатом правилом старшинства.

Хотя при голосовании каждый сенатор имеет один голос, влияние сенаторов далеко не равнозначно. Например, члены разных комитетов Сената имеют разное влияние, а уж председатели комитетов могут считаться баронами, герцогами или королями, по своей воле проталкивая или навечно хороня законопроекты, проходящие через их комитеты. Ни один сенатор не может стать эффективным законодателем, не попав во влиятельный комитет, а попасть туда можно лишь при учитывании ранга сенатора в системе старшинства, иными словами его стажа в Сенате (в специальных справочниках Конгресса старшинство указывается числами, чем меньше число — тем выше ранг сенатора). Конечно, бывает, что не обходится без элементарного везения, когда в каком-нибудь комитете открывается вакансия, и новичок попадает в престижный комитет в самом начале карьеры, но такое случается редко. В дальнейшем учитывается уже старшинство сенатора в комитете и когда более старший сенатор выбывает из комитета, повышается старшинство более младших сенаторов. Это дает сенатору возможность пройти путь от младшего сенатора до председателя комитета, но надо помнить, что председателем может быть только сенатор от партии большинства в палате.

Конечно, система старшинства далека от идеала, она способна подавить инициативу рядовых членов Сената, и против нее поднималось немало бунтов, но в этой системе есть и немало разумного. Прежде всего она заставляет новичков усиленно учиться. Первый год является годом ученичества, когда сенатор вовсе не выступает с речами. Вновь избранный сенатор должен понять, что Сенат это замкнутый клуб — по крайней мере таким он был в 1960-х годах — где прежние заслуги не учитываются. Это если они есть… И хотя новичка не слышат, его прекрасно видят, оценивая способности к учебе и работе. Только профессионализм открывает путь к доверию и уважению коллег.

Вторая проблема новоиспеченного сенатора заключается в его имени. Он был не просто сенатором от Массачусетса, он был братом самого президента. Коллеги Кеннеди прекрасно понимали, что он-то в любом случае получит доступ в Белый Дом, не зависимо от своих заслуг. Поэтому Кеннеди должен был вести себя особенно сдержано, никак не афишируя свои особые отношения с Белым Домом, что могло бы вызвать досаду коллег, тем более что он все равно не обладал тем влиянием, которое можно было бы предположить. Да, ему были рады в Белом Доме, но так, как бывают рады младшему брату, а не сенатору. Ему даже готовы были дать политический совет, но это дать ему, а не выслушивать от него.

Бенджамин Бредли рассказывал в своей книге о таком эпизоде. Как-то в конце января 1963 года он увидел, как Эдвард Кеннеди что-то говорит президенту, а тот заливается смехом. «Вот мой канал связи с Белым Домом, — заметил потом младший Кеннеди и рассказал, как пытался привлечь внимание президента к некоторым аспектам безработицы в Массачусетсе. — И знаете, что он мне сказал? «Пошел к черту»!».

Но это были мелочи. Эдвард Кеннеди сталкивался и с более серьезными проблемами, которые заставляли задумываться о будущем. Дело в том, что Джон часто раздумывал, что он будет делать после истечения срока своих президентских полномочий. Иногда он думал не заняться ли ему преподаванием в университете, иногда — не вернуться ли ему в Сенат. И вот однажды на приеме в Белом Доме Жаклин Кеннеди спросила Эдварда, вернет ли он старшему брату место в Сенате, когда придет время. Что, спрашивается, можно ответить на подобный вопрос? Кто-то, возможно, просто отшутился бы, кто-то спросил «А с какой стати?», но Эдвард, как преданный брат, сказал, что конечно вернет. Но тут уж, должно быть, президента проняло, и он строго настрого запретил жене так обращаться с его братом и тревожить его насчет будущего.

И, однако же, не смотря на все эти обстоятельства любое высказывание Эдварда могло быть воспринято общественностью как мнение президента, высказанное через него. Поэтому ему приходилось быть очень осторожным в своих действиях, чтобы ненароком не повредить президенту. Да и сам президент налагал ограничения на его деятельность. Еще в ходе выборов 1962 года он запретил Эдварду даже упоминать о Карибском ракетном кризисе в его предвыборных речах. Позднее, когда летом 1963 года в Вашингтон прибыл Марш бедноты, организованный Мартином Лютером Кингом, сенатор хотел посетить лагерь участников марша и поговорить с ними, но Джон Кеннеди наложил запрет и на эту идею. И подобные запреты были далеко не единственными. В результате всех этих ограничений, Кеннеди начал размышлять, а стоит ли ему вообще оставаться в Сенате и не лучше ли будет в 1964 году добиваться избрания на пост губернатора Массачусетса, где он будет независим и получит, наконец, возможность действовать. Впрочем, это настроение быстро прошло, но дало Эдварду способность сочувствовать людям. Сам же сенатор решил поднабраться терпения, которое явно должно было ему пригодиться. Ведь ему только-только исполнился тридцать один год — слишком мало для политика — и у него было два старших брата, а Джон Кеннеди мог рассчитывать сохранить свой пост до 1968 года, да и Роберт имел право реализовать свои честолюбивые устремления. Поэтому Эдвард должен был планировать свою работу в Сенате на долгие годы вперед и отложить изменения в своей судьбе на неопределенный срок.

Пока что он изучал сенатские правила и процедуру, понимая, что это необходимо для завоевания уважения коллег и для эффективной работы в качестве законодателя. При этом он изучал и неписанные правила, но которые, как известно, крепче писанных. Таких правил было немного, но они были очень важны для понимания сущности Сената. В очень интересной книге Томаса Дая и Хармона Зиглера «Демократия для элиты» эти правила сформулированы следующим образом:

1. уважение системы старшинства,

2. соблюдение правил поведения при обсуждениях в Сенате,

3. покорность новых сенаторов,

4. желание с готовностью исполнять неблагодарные обязанности, в том числе утомительное формальное председательство на пленарных заседаниях,

5. уважение к старейшим депутатам,

6. выступление только по вопросам, в которых сенатор считается экспертом или которые касаются его работы в комитете, либо проблем его штата,

7. готовность делать одолжения другим сенатором,

8. держать слово, данное при заключении соглашений,

9. сохранять дружелюбие в общении с коллегами невзирая на то, согласен с ними сенатор или нет,

10. хорошо отзываться о Сенате как об институте власти. (Попробуйте ка сравнить с отношением наших законодателей к друг другу и к Думе в целом. Картина получится грустной).

Кеннеди должен был стараться больше, чем другие новички. Сенаторы испытывали к нему определенное недоверие как к брату именно Джона Кеннеди. Да, они уважали Джона Кеннеди и признавали его таланты как президента, но когда речь заходила о его деятельности в качестве сенатора, бывшие коллеги испытывали огромный скептицизм. Старший из братьев провел в Сенате всего восемь лет и за это время не успел проявить себя как законодатель. Это не значит, что он не участвовал в законотворчестве и сам не разрабатывал законов — нет, но он никогда особенно не скрывал, что Сенат для него лишь ступенька к Белому Дому. В Сенате же не испытывают симпатии к подобным законодателям, хотя они там встречаются не так уж и редко. Помня Джона, коллеги-сенаторы настороженно относились к Эдварду, они опасались, что он пойдет по стопам старшего брата, но опасения оказались напрасны. Эдвард Кеннеди прилежно трудился, что дало возможность острякам в Конгрессе за глаза прозвать его Ребенком-в-Сенате-Который-Старательно-Выполняет-Домаш-нее-Задание.

Впрочем, как ни старался Эдвард Кеннеди плавно войти в истеблишмент, без срыва не обошлось. Конечно не в Сенате, но столкновение с репортером могло обойтись не менее дорого. Суть дела заключалась в следующем. В начале марта 1963 года Эдвард и Роберт со своими женами, а так же другие члены семьи Кеннеди отправились кататься на лыжах в Стоун, что находится в штате Вермонт. Здесь недавно избранный сенатор столкнулся с фотографом местной газеты «Санди Ньюс» Филиппом Лоусоном. Лоусон хотел сфотографировать его для своей газеты, Кеннеди отказался, заявив, что выборы уже закончились. Несмотря на отказ, Лоусон все-таки снял его. Услышав щелчок затвора, Кеннеди вышел из себя, отнял у фотографа аппарат, вытащил из него пленку и засветил ее. В ходе возни он порвал чехол фотоаппарата. Тут уж рассвирепел владелец газеты, где работал репортер, Уильям Лоэб, который и так не испытывал ни малейшей симпатии к братьям Кеннеди (впрочем, это чувство явно было взаимным). Через свои газеты — не просто правы, а ультраправые — он потребовал извинений.

Собственно, формально Лоэб был прав, нельзя же применять к репортерам физическую силу, даже если они становятся излишне назойливыми — в конце концов, это их профессия, да и политики знают, на что идут, выбирая политическую активность в качестве рода деятельности. Но ведь и политики люди, к тому же хоть и считается, что политик должен быть толстокожим, обладая шкурой носорога, попробуйте вывести носорога из себя и посмотрите, что из этого получится.

Не сразу, но Кеннеди счел нужным извиниться и даже в письменном виде. О том, какое значение он придал этому извинению, свидетельствует тот факт, что к составлению черновика письма были привлечены помощники президента Теодор Соренсен и Кларк Клиффорд. К извинениям сенатора люди отнеслись по-разному. Например Бенджамин Бредли выразил сожаления в том, что Эдвард все же решил выполнить требование Лоэба. Сожаления Бредли носили личный характер. Когда-то он работал в газете, которую затем купил Лоэб. Поскольку новый владелец считал, что журналисты должны выражать взгляды, совпадающие с его собственными и никак не иначе, то, не мучаясь проблемами прав и свобод личности, он попросту уволил Бредли, а редактор газеты, не желая испытать ту же участь, быстро подстроился под меняющиеся обстоятельства и принялся на все лады громить в редакторских статьях Бредли, своего бывшего друга и коллегу. Естественно, у Бредли не было причин жаловать Уильяма Лоэба. Однако Джон Кеннеди отнесся к случившемуся философски: «Иногда приходится есть такое, — заметил он, — и это как раз тот самый случай. Если бы Тедди не извинился, они постарались бы повредить ему, когда бы он вновь баллотировался в 1964 году».

В будущем у Кеннеди будет гораздо больше оснований для недовольства прессой, но он никогда больше не повторит того поступка 1963 года. Он окажется одним из немногих людей, которые способны затвердить урок с первого раза.

Пока в жизни младшего из братьев происходили различные события, важные и не очень, на международной арене действительно произошли значительные изменения. Если самое начало карьеры Эдварда совпало с Карибским кризисом, то к середине 1963 года между Соединенными Штатами и Советским Союзом наметился путь к обузданию гонки вооружений и созданию более безопасного мира. Шок Карибского кризиса оказался отрезвляющим. Мировые лидеры стали осознавать, что мудрость лучше воинских орудий.

Летом 1963 года президент Кеннеди произнес свою знаменитую речь в Американском университете. Это была не просто одна из речей, которые часто произносят президенты, в своей речи Кеннеди обращался ко всем американцам, призывая их по новому взглянуть на мир. Президент очень серьезно относился к этому выступлению, он долго скрывал информацию о нем от государственного департамента, не желая, чтобы ему мешали, и лишь на заключительном этапе подготовки привлек к работе профессиональных составителей речей. Кеннеди говорил:

«Я говорю о мире, потому что у войны теперь новое лицо… не надо рассматривать конфликты как неизбежность, считая взаимопонимание невозможным, а общение ни чем иным как обменом угрозами. Давайте не будем закрывать глаза на наши различия, но давайте также обратим наше внимание на то, что нас объединяет, и на те средства, которые могут преодолеть эти различия. И среди всего, что нас соединяет, главным является тот факт, что все мы живем на этой планете. Все мы дышим одним воздухом. Все мы заботимся о будущем наших детей. И все мы смертны».

В августе 1963 года в Москве был подписан договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Это был первый договор такого рода. Вскоре Московский договор был ратифицирован и в Москве и в Вашингтоне.

Конец 1963 года ознаменовал начало президентской избирательной кампании. Джон Кеннеди не сомневался в победе. Большинство американцев с симпатией относились и к нему самому, и к его политике, к тому же, напуганные в 1962 году учебными тревогами, они с радостью встретили Московский договор. Однако, президент знал, что в ходе выборов может столкнуться и с трудностями, особенно на Юге. В США были силы, которые громогласно обвиняли президента в преступном попустительстве Советскому Союзу. В Сенате сформировалась группа, выступающая против соглашения о продаже СССР пшеницы, хотя соглашение было очень выгодно прежде всего для американских фермеров.

Но особенно сильное недовольство вызывала внутренняя политика Кеннеди. В частности его схватка с нефтяным бизнесом, когда президент вознамерился лишить нефтепромышленников неоправданных налоговых льгот. А в том, что решимости и возможностей у Джона Кеннеди хватит, нефтепромышленники не сомневались. Они помнили, как в 1962 году он принудил крупнейшие сталелитейные корпорации соблюдать соглашения с профсоюзами и не повышать цены на сталь.

Не меньшее неудовольствие вызывала позиция президента в вопросах гражданских прав, когда он, хоть и крайне осторожно, но все же поддержал движение во главе с Мартином Лютером Кингом.

Вопрос скидок на нефть и гражданские права были самыми взрывоопасными проблемами на Юге. Ожесточение доходило до того, что в штате Теннеси расисты покупали большие куклы, придавали им сходство с президентом и… вешали.

Итак, жизнь шла своим чередом, секретная служба привычно расследовала многочисленные угрозы в адрес президента, а в Далласе, штат Техас, противники внешней политики Кеннеди избили и оплевали представителя США в ООН Эдлая Стивенсона. Вытирая лицо, он потрясено повторял: «Это люди или звери?». А тут еще вице-президент Линдон Б. Джонсон сообщил о конфликте среди демократов Техаса и попросил президента посетить его родной штат, чтобы уладить дело.

Нет, президент все же не сомневался в победе, но никаких раздоров в преддверии выборов терпеть не желал и потому согласился отправиться в Техас. Поездка была назначена на двадцатые числа ноября.

Конец ноября должен был быть радостным для семьи Кеннеди. 20 ноября праздновался тридцать восьмой день рождения Роберта Кеннеди. 25 ноября исполнилось три года Джону Кеннеди-младшему, а 27 — шесть лет Каролине. 29 ноября предстояла пятая годовщина свадьбы Эдварда. Правда, между всеми этими праздниками Джону Кеннеди предстояло посетить Техас, а президент не любил этот штат. Ему не хотелось ехать, и он неоднократно говорил об этом, но…

Я слову данному еще не изменял И на свидание явлюсь, как обещал.[23]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ДАЛЛАС

Средь совершенства истины и чести, Что род людской тебя вознаградил, Златой тропою юности ты шествовал, Но юный мир оставил позади. О, нет! Лишь мы слабеем, увядаем, Ты, сквозь времени томительную сень Все ближе с каждым шагом подступаешь К бессмертию — ступенью за ступень. Джон Бушан «Возлюбленный брат»[24]

Пятница 22 ноября 1963 года была в Вашингтоне тихой. Никаких важных событий в столице не происходило, да и не могло происходить, так как почти все важные лица оставили Вашингтон. Шесть членов кабинета отправились с официальным визитом в Японию. Президент и вице-президент находились в Техасе, в Далласе. Журналистов эта поездка не особенно волновала, они больше интересовались предстоящим визитом канцлера ФРГ Эрхарда. Роберт Кеннеди отдыхал у себя дома в имении Хиккори-Хилл под Вашингтоном, не поехав на работу. Эдвард Кеннеди находился в Сенате, выполняя скучные обязанности по формальному председательствованию в палате. Утром его дети — трехлетняя Кара и двухлетний Тедди-младший — вместе с гувернанткой посетили Белый Дом, где играли с Джоном-младшим. Вдоволь наигравшись, они отправились домой.

В 1:30 дня Сенат погрузился в обсуждение проблем библиотечной службы. Отмечалось, что во многих американских школах нет библиотек, и что это положение необходимо исправить. В палате присутствовали восемь сенаторов из ста (!), а на галереях за обсуждением наблюдали около пятидесяти зрителей. Все было спокойно, ничто не предвещало беды. А через двадцать минут грянул гром.

В палату стремительно вбежал служитель Сената Уильям Ридел. Он подбегал то к одному сенатору, то к другому с криками, что стреляли в президента. Сообщение об этом только что пришло по телетайпу. Капитолий забурлил. Ридел оглянулся, увидел на месте председателя Сената Теда Кеннеди и бросился к нему. Сенатор подписывал какие-то бумаги.

— Случилась ужасная вещь! Это ужасно! Ужасно!

Кеннеди отложил ручку.

— Что такое?

— Ваш брат, — произнес Ридел и только тут вспомнил, что у Эдварда два брата. — Ваш брат президент. В него стреляли.

— С чего вы взяли?

— Это сообщили по телетайпу. Только что сообщили.

Сенатор сгреб свои бумаги и вскочил. К нему уже подбежал сенатор Холланд из Флориды и взял председательский молоток. Ридел положил руку на плечо Кеннеди и произнес:

— Может, вам удастся сесть на самолет до Техаса. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет.

Кеннеди выскочил из палаты заседаний. Ридел следовал за ним, говоря, как ему жаль, и выражая надежду, что ранение президента несерьезно.

Капитолий погрузился в хаос.

Позднее, Ридел рассказывал:

«За сорок семь лет, которые я проработал в Сенате — вся моя рабочая жизнь — это был самый драматичный момент, свидетелем которого я был. При мне, во время сессии Сената еще никогда не умирал президент. Сенаторы были до того потрясены, до того ошеломлены… Они бесцельно и беспомощно слонялись по палате, по коридорам, собирались вокруг радиоприемников, следя за новостями, надеясь и молясь, пока в конце концов не пришло сообщение, что президент умер».

Среди всей этой неразберихи Эдвард Кеннеди пытался выяснить, что с его братом. Он бросился к телетайпам в коридоре, но вокруг них собралась такая толпа, что он не смог подойти к аппаратам. Тогда он вошел в кабинет Линдона Джонсона на Капитолии и попробовал дозвониться до Роберта. Линия не отвечала. Он старался вновь и вновь — безрезультатно. Не осознавая, куда он идет, сенатор очутился на улице. Здесь его увидел один из его помощников, который, сидя в машине, слушал радио, и он отвез в его офис в старом административном здании Сената (OSOB). Там, из своего кабинета Кеннеди вновь пытался дозвониться до Роберта. Он звонил то в Министерство Юстиции, то в Белый Дом — все было напрасно. Линии были либо заняты, либо вовсе молчали. Телефон вообще работал очень странно. Извне до офиса Кеннеди доходили звонки людей, желающих выразить свои соболезнования, но когда звонил сам сенатор — телефон молчал словно застреленный. Наконец телефонистка сообщила, что Роберт разговаривает с Далласом. У Эдварда не было возможности подключиться к линии Роберта, он по-прежнему ничего не знал. Секретари, столпившиеся у радио в приемной, знали больше.

И вот в результате всех этих событий — покушение на президента, выход из строя телефонной сети — мысли Кеннеди приняли вполне определенное направление. Практически все авторы, в том числе Уильям Манчестер, автор самой знаменитой книги об убийстве президента Кеннеди, отмечают, что Кеннеди стал волноваться за безопасность семьи. Он хотел немедленно отправиться домой и убедиться, что с его женой все в порядке. Сенатор потребовал свой автомобиль, но во всеобщей неразберихе никто не мог сказать, где он, и тогда помощник Кеннеди Мильтон Гвирцман предложил свой «Мерседес». М. Гвирцман, Кеннеди и его друг по студенческим годам Клод Хутен, приехавший на пятую годовщину свадьбы Эдварда и Джоан, отправились к Кеннеди. Гвирцман гнал машину, игнорируя все правила дорожного движения и красный свет, Хутен все время повторял: «Господи, господи, в президента стреляли, и это в моем штате!» Сенатор молчал.

Джоан Кеннеди не было дома, она находилась в парикмахерской. Мильтон Гвирцман поехал за ней, а Кеннеди и Хутен перевернули чуть ли не весь дом в поисках работающего телефона. Единственная информация, которую можно было получить, шла по телевидению, но и она была невразумительной. Тогда оба выскочили на улицу и принялись звонить и стучать в двери соседей. Наконец Клод Хутен нашел работающий телефон. Пока он объяснялся с хозяйкой дома, сенатор дозвонился до Роберта в Хиккори-Хилл, и тот сообщил, что президент умер.

— Тебе бы лучше позвонить матери и сестрам, — сказал Роберт, и эта линия тоже вышла из строя.

В тот день не работали телефоны по всему Вашингтону. Телефонная кампания впоследствии объяснила все перегрузкой линии, но люди не верили этому. Перепуганная Джоан решила, что тут замешаны государственные интересы.

Кеннеди, которому необходимо было связаться с матерью, решил ехать в Белый Дом. Вместе со своими спутниками, он подъехал к центральному входу, который обычно использовался туристами и в эти часы был закрыт. Сенатор стал барабанить в дверь и кричать: «Да хоть кто-нибудь тут работает?!» Наконец, ему открыли. Кеннеди сильно нервничал, думая о родителях и сестрах, и увидев его, врач президента Жанет Травель немедленно предложила ему принять что-нибудь успокоительное, но он отказался. Единственно, что ему действительно необходимо, говорил он, так это работающий телефон. Лишь из Белого Дома сенатор смог поговорить с матерью (за несколько минут до этого Роуз Кеннеди узнала о гибели сына, случайно услышав сообщение в телевизионных новостях) и понял, что она боится за состояние здоровья Джозефа Кеннеди.

— Я немедленно вылетаю, — ответил Тед.

После разговора с матерью к нему подошел капитан Тазуолл Шепард, помощник президента Кеннеди по ВМФ, и сообщил, что его сестры уже обо всем знают, и ними все в порядке.

Перед тем как отправиться в аэропорт, сенатор зашел на второй этаж Белого Дома, чтобы провести некоторое время с детьми президента Джоном и Каролиной. Они еще ничего не знали. Лишь вечером гувернантка Мод Шоу, выполняя желание матери Жаклин Кеннеди Жанет Очинклос, расскажет о смерти отца Каролине, Джон-младший узнает об этом на следующее утро.

Трагические события заставили клан Кеннеди слететься в Вашингтон. В Белый Дом приехала Луэлла Хеннесси, чтобы помочь Мод Шоу управиться с Джоном и Каролиной. С детства привязанный к Л.Хеннесси, сенатор зашел и к ней:

«Он был до того подавлен, до того потрясен, что едва мог говорить. Он подошел ко мне, поцеловал и сказал: «Лулу, как хорошо, что вы здесь». Его лицо было совершенно белым, искаженным. И я поняла, что если он скажет еще хотя бы одно слово, он может не выдержать и разрыдаться».

Побыв немного с детьми и с Хеннесси, Кеннеди вместе с сестрой Юнис Шрайвер отправился в Хайаннис-Порт. Там их встретила целая толпа репортеров. Один из них вышел вперед и сказал:

— Сенатор, мы просим простить нас за то, что находимся здесь в миг трагедии, — почти уникальный случай, когда репортеры извинялись за свои действия.

— Я понимаю, джентльмены, я понимаю, — ответил Кеннеди.

Самой большой трудностью было сообщить о трагедии Джозефу Кеннеди. Все боялись говорить об этом, но чем больше скрывали правду, тем больше старик чувствовал, что происходит что-то неладное. Ему говорили, что телевизор сломался, что газет нет. Решив пока ничего не рассказывать, Эдвард вошел в спальню к отцу.

— Привет, папа. Я должен был произнести речь в Бостоне, и вот решил зайти поздороваться.

Старый Кеннеди знаком потребовал включить телевизор.

— Он не работает, папа.

Старик повторил знак.

В отчаянии Эдвард опустился на колени перед телевизором, послушно вставил вилку в розетку, но через двадцать секунд, пока телевизор не успел разогреться, выдернул шнур. Разводя руками, сенатор произнес:

— Все еще не работает. Мы его завтра починим.

Но вечно скрывать правду было нельзя. Джозеф Кеннеди видел, что жена надела черное платье, что Эдвард и Юнис вместе с матерью отправились в церковь. И в конце-концов сенатор решился.

— Был несчастный случай, — произнес он, войдя в спальню отца. — Президент тяжело ранен. Точнее, — Эдвард остановился, — он умер.

Разные авторы по разному рассказывают, как Джозеф Кеннеди воспринял известие о гибели сына. Однако чаще всего они утверждают, что, несмотря на горе, Кеннеди стойко воспринял сообщение и не плакал. Но вот что писал Лестер Девид:

«Когда вскоре после завтрака Тед рассказал обо всем отцу, оба плакали. Утверждение, что «Кеннеди не плачут» является одним из самых живучих мифов об этой семье. Хотя на людях они появляются, держа свои чувства под контролем, в уединении своих домов они плакали. Этель, Роуз и Жаклин плакали, и точно так же плакали отец и сын в то свинцовое, дождливое утро в спальне посла».

Позднее Джозеф Кеннеди смог прочесть газеты. Он хотел вместе со всеми лететь в Вашингтон на похороны, но от этой мысли пришлось отказаться. Кеннеди летал лишь на одном самолете — «Каролине» — с определенным пилотом. Но в этот раз самолет не был готов к полету, и Кеннеди пришлось остаться дома. Вполне возможно, что семья просто не хотела, чтобы человек, перенесший тяжелейший инсульт, подвергал себя такой нагрузке.

В Вашингтоне полным ходом шла подготовка к похоронам, назначенным на понедельник, 25 ноября, день рождения Джона-младшего. Жаклин хотела, чтобы Роберт и Эдвард что-нибудь сказали над могилой президента. Эдвард предложил взять цитаты из выступления самого Джона Кеннеди, и вот импровизированный комитет, состоящий из Жаклин, Роберта, Эдварда, Макджорджа Банди и Теодора Соренсена, принялся выбирать подходящие цитаты (эти цитаты так и не пригодились братьям, у могилы президента они обнаружили, что не в состоянии говорить). Кроме того, надо было найти высказывания для речи епископа Хэннона. И здесь тоже было принято предложение Эдварда Кеннеди. Пролистав Экклезиаст, он сказал:

— Вот, это не может быть неверным.

И прочел:

Всему свое время, и время всякой вещи под небесами.

Время рождаться, и время умирать…

Странно, но в семействе Кеннеди высокая трагедия нередко перемешивается с комичным, почти с фарсом. Для участия в похоронах Джозеф Гарган заказал необходимые костюмы, но когда прибыл костюм Эдварда, оказалось, что к нему забыли приложить цилиндр, перчатки, а главное — брюки. Обнаружилось это чуть ли не в последний момент. Джордж Томас, давний камердинер Джона Кеннеди, отыскал брюки президента, срочно распустил и загладил швы, после чего комплекция Теда стала излюбленной мишенью семейных острот. Жаклин разыскала президентские перчатки. Но вот проблему цилиндра решить не удалось. Оказалось, что у Эдварда такая большая голова, что ни один цилиндр не налезал на нее. В результате не только мужчины клана Кеннеди, но и все гости, съехавшиеся на похороны со всех концов земного шара, шли в траурной процессии с непокрытыми головами.

Похороны президента Кеннеди стали триумфом телевидения. С помощью спутниковой связи они транслировались на весь мир. Не менее миллиарда людей сидели у телевизоров, глядя на траурную процессию и разделяя горе американцев.

Впереди процессии шла вдова президента и его братья. День был дождливый, словно сама природа оплакивала Джона Кеннеди, но, не смотря на дождь, Кеннеди шли пешком пять кварталов от Ротонды Капитолия до церкви св. Матфея, а за ними под заунывный марш волынок маршировали двести королей, королев, императоров, президентов и премьер-министров. На пушечном лафете, запряженном шестеркой лошадей, был установлен гроб, покрытый звездно-полосатым флагом. За лафетом мерно вышагивал великолепный вороной конь, в чьи стремена в знак гибели лидера были вдеты пустые сапоги.

Когда процессия достигла Арлингтонского национального военного кладбища под Вашингтоном, над кладбищем пролетел, покачивая крыльями, президентский самолет ВВС-1, а за ним пятьдесят самолетов F-105. Прозвучал двадцать один залп президентского салюта. Медленно был сложен флаг, покрывающий гроб, и передан Жаклин Кеннеди. Тело президента было предано земле, и тут все присутствующие, а так же те, кто сидели у телевизоров, были потрясены трехлетним Джоном Кеннеди-младшим, с небывалой серьезностью вскинувшем руку в салюте. Фотографии маленького мальчика, стоящего перед Робертом Кеннеди, обошли все газеты и журналы мира.

И, наконец, последнее, дань памяти, хорошо понятная европейцам, но непривычная для американцев. Жаклин Кеннеди подают факел, и она зажигает на могиле убитого президента вечный огонь. Потом факел переходит к Роберту и Эдварду, и они по очереди символически подносят его к пламени.

Он нашел бы любовь, Не обрел бы покой. Потому, что скитаться должен За Золотым Руном. Все, что искал из вещей он в миру, Все, чем хотел быть, волна на ветру.         [25]

После похорон президента клан Кеннеди долго оставался в глубоком горе, но все же решил отметить дни рождения Джона и Каролины — на этот раз в один день, 27 ноября. Это были последние дни в Белом Доме, день Благодарения, пришедшийся на 29 ноября, клан отмечал уже в Хайаннис-Порте. Впрочем, Роберта Кеннеди там не было. Он заперся у себя в Хиккори-Хилл, не в силах ни с кем встречаться. А Эдвард посвятил свое время родителям и детям, в том числе детям Джона Кеннеди.

К середине декабря Тед Кеннеди вернулся к работе в Сенате, более-менее прядя в себя после гибели брата, но Роберт все глубже и глубже погружался в состояние депрессии, что вызывало тревогу родных и друзей. Он очень тесно был связан с Джоном, и с его смертью ему казалось, что погиб целый мир. В марте 1964 года в день св. Патрика, патрона Ирландии, который по преданию изгнал с острова змей, Роберт вновь выразил боль утраты. В отличие от младшего брата, встретившего праздник с улыбкой и шутками, Роберт Кеннеди обратился к собравшимся в городе Скрентоне, штат Пенсильвания, с полными тоски строками ирлано-американского поэта Джона Бойла О'Рейли, посвященными вождю ирландского клана О'Нилов Оуэну Ру О'Нилу, павшему за свободу Ирландии в XVII веке.

Ах, почему ты покинул нас, Оуэн, Умер почему? Бедам твоим конец, Отдых у Бога в выси. Но мы рабы и сироты, Оуэн! Умер ты почему? Овцы без пастуха, Когда снег затмевает луну — Ах, почему ты покинул нас, Оуэн, Умер почему?

Тоска Роберта была столь сильна, что временами, как писала Роуз Кеннеди, он подумывал, не уехать ли ему за границу и не бросить ли вообще все. Но время шло, и к лету 1964 года Роберт немного оправился. Правда, либеральный журналист Джек Ньюфилд, один из биографов Роберта, утверждал, что полностью он так никогда и не пришел в себя, но все же смог вернуться к активной деятельности. Казалось, несчастья остались позади. Но это только казалось. Вскоре на семью Кеннеди обрушилась новая беда, чуть не закончившаяся трагически. На этот раз смерть прошла рядом с младшим братом — Эдвардом.