Помоги проекту - поделись книгой:
— Да, все так, все так! — кивнул Клеон. — Если Елена — даже в юности — своей красотою могла вызвать только желание, то красота этой девушки была совсем иного рода. Красота Елены — это красота благоухающего летнего сада на Кипре, в чертогах Афродиты, проникнутых ее чарами, а красота Бирсеиды (верно спели наши старцы!), она — как красота весеннего утра: робкая, как красота газели, как красота нераспустившегося бутона.
Кто бы знал, что эта робкая (и тем, — снова же верно спели, — особенно опасная для многомудрых мужей), эта целомудренная красота, принесет беду и стольких жизней будет нам стоить!
Впрочем, то вина не ее...
И случится это позже, в самый разгар войны.
Ибо впереди была Троя!..
ПОЛДЕНЬ
Троянский берег. — Переговоры. — Гектор. — Поединок Менелая с Парисом. — Волосы Елены. — Первое поражение.
Солнце вскатилось в самый зенит, теперь оно накаляло крышу грота, воздух в нем стал густ, как горячая патока, и даже вавилонский водопад уже не очень-то помогал. Профоенор приложил ко лбу лоскут, смоченный холодным вином. Но Клеон, казалось, не замечал этой жары, настолько он был увлечен своим повествованием.
— Правда, Троя была только через год, — продолжал он. — Целый год еще мы разоряли все ионическое побережье, наводили там ужас, жгли города, истребляли всех их жителей, и вот лишь по истечении года, когда вся Ионика вокруг Трои превратилась в выжженную пустыню, Агамемнон решил: пора!
Все наши корабли наконец опять собрались в единый флот близ небольшого островка, что находился в одном дне плаванья до троянского берега, там мы отдыхали несколько дней, совершали богатые жертвоприношения богам, и вот наши загрубевшие и ожесточившиеся сердцем за время набегов воины снова погрузились на корабли.
Но теперь, когда наш флот обрел прежнюю красоту и величавость, я больше не верил ни в какую красоту и величественность той предстоящей, главной войны.
За этот год я уже многое повидал — и не верил, да, не верил, мой милый Профоенор!
Еще день — и мы со своих кораблей увидели Трою, самый богатый и сильный из ионических городов. Я смотрел с корабля на ее возвышавшиеся храмы, на ее несокрушимые каменные стены, окруженные валом и рвами и, многому уже наученный, не столько восхищался ее красотой, сколько думал о том, какие страшные жертвы Аресу мы неминуемо принесем в войне со столь могущественным градом.
О, Троя!..
Старцы поняли его восклицание как призыв и дружно грянули:
— Да, — подтвердил Клеон, — столь же могуча и прекрасна она была, сколь об этом поют! — И повторил: — О, Троя!..
Однако — о чем я думал тогда, подплывая к ней, я тебе уже говорил. Но и о чем думали, подплывая к Трое, Агамемнон и Менелай (а я находился как раз на одном с ними корабле), — о чем думали в те минуты братья, я тоже догадывался.
Алчностью горели при виде роскошества Трои глаза Агамемнона. Знал он, сколь неслыханно богат этот город, куда на протяжении многих веков стекалось золото из всех окрестных земель. На Востоке (а ты ведь знаешь, сколь богат этот самый Восток!) они торговали с огромной Ассирией, получая оттуда не только золото и знаменитые ассирийские колесницы, но и драгоценное железо, меч из которого перерубает наш, бронзовый, как мы перерубаем деревяшку. А через Ассирию торговали с воинственной Персией, через которую, в свою очередь, — с какой-то еще восточной страной, где, говорят, люди узкоглазы и желты лицом, а нити для тканей им изготовляют древесные черви; нити эти прочны — руками не порвешь, и тонки, как паутина, поэтому ткани из них, называемые шелком, могут купить только самые могущественные цари, столь они дороги!
А на Юге они торговали с самим Египтом, богаче которого нет, и с темнокожими эфиопами, добывающими драгоценные каменья — и прозрачные, как вода, и зеленые, как весенние побеги, и синие, как Парисовы глаза.
И множество данников было у великой Трои. Платили им дань и скаредные торгаши-финикийцы, и жители диких пустынь, и какой-то народец, называемый евреями, настолько скудоумный, что ведает всего лишь об одном боге.
Да что там какие-то евреи, если даже воинственное Хеттское царство платило им дань!
Вот о каких богатствах, уверен, думал тогда, судя по его алчным глазам, наш царь Агамемнон!
А о чем думал Менелай... О, только местью, местью горели глаза его! Не видел он красоты Трои — видел только свою Елену и все то, что она скорей всего сейчас с Парисом выделывает. И жажда мщения, одного лишь мщения, горела в его глазах!..
А вот о чем думал тогда, несясь к Трое под своими черными парусами, Ахилл, — о том одни лишь боги ведают...
Завидев на горизонте наши паруса, троянцы открыли ворота города, стали выходить их гоплиты.
Вышли, выстроились в ряды, с копьями наперевес двинулись к берегу... И было их столько, столько, Профоенор, что, быть может, лишь на какую-то малость уступали они нам в числе, на самую малость! И вел их могучий (это сразу было видно) герой.
Гектор, как я позже узнал, было его имя, был он братом красавца Париса и сыном Приама, троянского царя...
Подошли они к берегу: стена из щитов, блистают наконечники копей.
Понятно, сразу высаживаться мы не стали: если высадимся — сбросят в море тотчас же.
Агамемнон решил пойти на хитрость — сначала вступить в переговоры с троянским царем.
Но кого послать на берег, чтобы об этих переговорах обусловиться?
Ясно — Одиссея, он речист!
Однако оракулом было речено: кто первым ступит на троянскую землю, тот сразу на той земле и падет. Плохо, если этим первым павшим будет Одиссей: понадобятся еще в войне и его хитрость, и его храбрые итакийцы.
Как тут быть?
Это сам же Одиссей и придумал — не зря слывет величайшим из хитрецов...
Призвали юношу по имени Протиселай, рвавшегося в бой больше, чем остальные, и Одиссей ему говорит: я, дескать, спрыгну первым на берег, Протиселай, а ты — вторым. Второму-то оракул ничего рокового вроде не предсказывал! В общем, давай-ка, Протиселай: как я спрыгну — ты сразу же за мной!
Того не видел Протиселай, что Одиссей еще раньше свой щит на берег бросил. Прыгнул Одиссей с корабля на этот щит, а затем Протиселай — на роковую для него троянскую землю: получается-то, он первым оказался на той земле!
Одиссей стоит на своем щите, держит в руках оливковую ветвь — в знак того, что прислан для переговоров. Ну а пылкий Протиселай, даже не заметив, что никто следом не спрыгивает с кораблей, один — с мечом на троянские ряды...
Гектор, удивленный, потряс копьем — и рухнул замертво Протиселай. Так пролилась наша первая кровь уже и на троянском берегу.
Но кровью Протиселая был открыт путь на этот берег другим нашим воинам — ведь никаких мрачных пророчеств не делал оракул для тех, кто ступит на сей берег вторым...
Одиссея же, спокойно стоявшего на своем щите, троянцы и не помышляли убивать: стоит без оружия, в руках оливковую ветвь держит. Гектор к нему приблизился, они обменялись какими-то словами, после чего Одиссей снова взобрался на наш корабль и передал Агамемнону, что троянский Приам согласен вступить с ним в переговоры. Но чтобы в этих переговорах приняло участие не больше десятка наших вождей, и свиты с собой чтоб не больше четырех человек имел каждый, то есть всего чтобы сошло на берег не более пятидесяти человек. Столько же будет и троянцев на этих переговорах. Если мы согласны — то пусть зажгут огонь на нашем корабле.
Огонь тотчас зажгли, и троянские гоплиты отодвинулись к городу и встали у его стен еще одной, сверкающей щитами стеной.
Вскоре троянские мастера соорудили на берегу огромный шатер, и затем мы увидели, как из города к этому шатру двинулась процессия из пятидесяти богато одетых троянцев. Там было, кроме Приама, девять его сыновей. Десятого, Париса, он не стал брать, понимая, что это может плохо кончиться. В этой процессии один лишь Гектор выделялся своими доспехами, остальные были в мирных платьях, этим Приам, видимо, хотел показать, что не желает войны.
Агамемнон для переговоров отобрал всего четверых царей — понятно, Менелая, мудрого старца Нестора, царя Пилоса, Аякса и Одиссея. Итого, с самим Агамемноном, — пятеро. Он предпочел, чтобы остальные сорок пять человек были микенские воины. Доспехи он им повелел тоже снять, но все-таки мечи спрятать под платьем. В числе этих сорока пяти оказался и я.
Когда сошлись в шатре, первым говорить начал Приам, с благородным лицом и благородными сединами старец, очень, однако, если б ему скинуть лет пятьдесят, похожий на Париса.
— Агамемнон, — сказал он, — зачем ты жжешь соседние города и разоряешь их землю? Неужели нельзя было с самого начала вступить в переговоры? Возможно, мы и договорились бы.
— Нет, смерть вам всем, вероломным троянцам! — вскричал Менелай. — Смерть вам за бесчестие, которое я понес!..
— Помолчи, — шепнул брату Агамемнон и затем, обращаясь к Приаму, сказал: — Мой брат излишне пылок, но я понимаю его. Согласись, Приам, великое бесчестье нанес твой сын и Спарте, и всей данайской стороне, похитив жену Менелая и нарушив закон гостеприимства, неведомый только варварам. За такое надо платить — вот пока расплатились за него те города, о которых ты говоришь. Но, как ты понимаешь, наверное, это лишь малая часть расплаты.
— Чего же вы хотите еще? — спросил Приам.
Агамемнон не успел ответить — Менелай его опередил.
— Елену! — воскликнул он.
По тому, как Приам переглянулся с сыновьями, было ясно, что это — дело для них уже решенное.
— Пусть будет по-твоему, — кивнул старец. — Знаю, какое горе я причиню своему сыну Парису, но его вина и перед вами, и перед Троей велика, потому, вопреки его воле, выдадим мы вам Елену. Еще?
И опять Агамемнон слова вымолвить не успел — Менелай выпалил:
— И Париса!
— Париса?.. — поникнув, спросил старец. — Зачем тебе Парис?
Надо было видеть лицо Менелая в этот миг.
— О! — воскликнул он. — Я найду, как его наказать за свое бесчестие! Он у меня позавидует тому сатиру, с которого заживо содрал шкуру Аполлон!
Опять переглянулся Приам с сыновьями, и я увидел, что Гектор едва заметно покачал головой, а вслед за ним и остальные сыновья.
— Нет, — проговорил наконец Приам. — Я не могу выдать тебе на расправу своего сына. Иное дело — потребуй выкупа. Возможно, договоримся, ибо мы не хотим войны.
По виду Менелая можно было догадаться, что сейчас он выкрикнет: "Никакого выкупа! Парис — и всё тут! Парис — или война!.." — но на сей раз Агамемнон остановил его движением руки и заговорил сам.
— Что ж, попробуем это обсудить, — ответил он. — Вижу, вы понимаете, сколь велика ваша вина, потому и выкупу быть немалому... Ну, скажем, сто талантов золота и двести талантов серебра...
Немыслимо! Столько золота и серебра не было, пожалуй, и в самих Микенах.
Однако Приам, хоть и с мукой на лице, но все же выговорил:
— Ладно, будет вам это золото и серебро.
Богата, сказочно богата была Троя!
— Это всё? — спросил старец. — Получив золото и серебро, уплывете назад?
— А Елена?.. — вставил Менелай, но снова был остановлен братом.
— О нет, — сказал Агамемнон Приаму. — Мы еще только начали переговоры... Помимо золота и серебра, вы должны нам дать еще сорок талантов драгоценного железа...
Помрачнело лицо Приама, однако старец снова кивнул.
— ...А также три таланта драгоценных каменьев, что вы получаете из Эфиопии, а также тысячу локтей восточных тканей, тех, что зовутся шелком...
— И Елену... — подсказал ему Менелай, но Агамемнон, казалось его не расслышал, ибо он продолжал:
— ...А также — пятьсот белых и пятьсот черных рабынь... А также — пятьдесят ассирийских колесниц... А также — двадцать кораблей египетской пшеницы...
Да стольких богатств, готов богами поклясться, и на всей данайской стороне в ту пору не было!.. Но в Трое они, оказывается, имелись. Ибо Приам, хоть и был уже мрачнее тучи, но, как ни тяжело ему это далось, все же снова кивнул:
— Ладно, будет тебе и это. Сегодня же погрузим на ваши корабли. Но это, надеюсь, все?
На лице Агамемнона появилась коварная улыбка.
— Все... — сказал он.— Все, если не считать...
— ...Елены! — выдохнул Менелай.
Агамемнон, казалось, не расслышал его.
— ...Если не считать, — продолжал он, — тех сокровищ, которые твой сын похитил у моего брата!
— Сокровищ? — недоуменно взглянул на него Приам. — Но мой сын Парис никаких сокровищ не похищал, он царевич, а не вор.
— Не вор?! Может, и Елену он не похищал?! — воскликнул Агамемнон.
— Хорошо! — зло ответил Приам. — И много ли было тех сокровищ, о которых ты говоришь?
— Да как сказать... — продолжал улыбаться Агамемнон. — По нашим меркам немало, а по вашим, троянским, уж не знаю... В общем, помнишь, о каком выкупе мы только что с тобой уговорились, — так вот, похищенного твоим Парисом в доме у моего брата было вдвое... нет, втрое против того!
Боги, боги, это в Спарте-то! В Спарте, где даже Менелаева серебряная чаша для вина считалась драгоценностью! Да, судя по ошеломленному виду троянцев, таких богатств не было и в самой Трое.
Поделиться книгой: