Помоги проекту - поделись книгой:
Кому они это кричали! Аяксу!..
То, впрочем, были их последние возгласы. В следующий миг оба они уже лежали, расплющенные, на земле. Хоть на то пригодилась в этот проклятый день страшная палица нашего Аякса.
Ну да Агамемнон едва ли долго по ним, никудышным, горевал. Разумеется, сам не приплыл на берег, — Ахилл был для него пострашнее троянцев, — а прислал командовать нами еще одного своего родственника, на сей раз не племянника, а двоюродного братца, по имени Махаон. Этот, в отличие от остальных родичей нашего царя, хотя умом и не сильно возвышался над остальными, был, по крайней мере, не так горласт. Был он жирен, как боров, приготовленный к закланию; был жизнелюбив, ибо привез на своем корабле сто амфор самых лучших вин; и был — весьма по-своему — любвеобилен, ибо также привез с собой семерых совсем юных эфебов с подкрашенными, как у вавилонских изомахей, бровями, — в общем, ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю.
Этот (хоть за то хвала богам!) оказался не так горласт, и в сражения вступать вовсе не торопился. Зачем ему? Царский шатер, изысканные вина, напомаженные эфебы!..
Но только троянцы не пожелали дать ему покой для утех. Спустя четыре дня двинулись на нас снова.
Махаон повелел: из-за стен не выходить, всеми силами держать оборону.
Да только и троянцы это, надо полагать, предвидели — что уже не выйдем мы им навстречу. Теперь они шли к нашему лагерю, вытянувшись всего в одну широкую линию, а позади них волы тащили тяжелый таран на колесах, и рабы, погоняемые эфебами, несли бревна.
Гоплиты подошли к нашему рву, расступились, тут же рабы из своих бревен соорудили надежные мостки, на них въехал таран, и воины, и рабы налегли на него сзади — и таран с глухим ударом врезался в нашу стену.
Первый удар она, хоть и пошатнулась, но выдержала. Однако троянцы наносили эти удары, не скупясь, и после десятка-другого таких ударов в стене образовался широкий пролом — такой, что в нем легко смогли бы разойтись две ассирийские колесницы. В него-то, в этот самый пролом, троянцы сразу и хлынули.
Один Гермес, бог шального случая, знает, как мы их тогда смогли удержать. Впрочем, не столько надо Гермеса славить, сколько нашего Аякса: один, размахивая своею палицей, долгое время удерживал их, не давал прорваться внутрь, пока мы из луков обстреливали со стен их фланги.
Ладно, кого бы мы ни славили, но отбились в тот раз. Снова отошли троянцы.
И смотрели на все это молчаливые мирмидонцы. И смотрел на это Патрокл, едва удерживая себя, чтобы не ринуться в бой. И только Ахилл по-прежнему не выходил из своего шатра.
После того боя Махаон, Агамемнонов двоюродный, сразу сказался больным, и уже вечером отплыл вместе со своими эфебами, приспособленными вовсе не для боев, к стоявшему вдали царскому кораблю.
И то хвала богам, ибо Агамемнон больше уже не присылал своих родственников командовать нами, это взяли на себя Аякс и Одиссей, а они, в отличие от тех, были опытными военачальниками. Лишь благодаря этому выстояли мы и после второго, и после третьего, и после десятого такого штурма. И потом, когда троянцев снова возглавил Гектор, оправившийся после схватки с Ахиллом, тоже кое-как отбивались, хотя все дороже нам это стоило.
Всего же таких штурмов, когда их таран крушил нашу стену, было за восемь месяце больше сорока! Уже не вспомню по отдельности каждый из них, память отторгает от себя весь этот ужас!
Тут на нас обрушилась еще одна напасть. Имя ей жажда. Пища-то у нас, хоть и скудная, но пока еще была. Всех захваченных на островах коз и коров мы давно уже съели, но хотя бы имелась мука, из которой мы делали лепешки, а вот с водой все было гораздо хуже. Поначалу-то мы горя не знали: на берегу имелся источник. Да что такое один источник для многих тысяч воинов! Но война длилась уже больше года — и иссяк он: вычерпали мы его.
Садиться на корабли и плыть за водой на соседние острова?.. Легко сказать! Это прежде, когда мы обрушились на Ионику тысячами кораблей, мы чувствовали себя хозяевами всего побережья, а теперь...
Всеми кораблями не отплывешь — иначе кто встретит троянцев на берегу? Поэтому несколько раз отправляли небольшие флотилии, по пять-шесть кораблей, — и ни разу ни один из тех кораблей назад не вернулся. То была нам кара за давние наши набеги. Пока мы стояли под стенами Трои, жители побережных городов собрались с силами, спустили на море свои корабли и без сожаления топили наши корабли, отправленные за водой.
Впрочем, команды некоторых кораблей, посланных нами, и не помышляли возвращаться к Трое, а сразу развернули свои паруса к родным данайским берегам, ибо безнадежной казалась им уже эта война.
Жажда!.. Что может быть страшнее?! О, не зря же, Профоенор... как бы тебя там не звали... Не зря же, Профоенор, эту муку считают самой страшной из тех, что постигли Тантала в мрачном Аиде!
Мы рыли колодцы, но они были скудны водой, и мы сразу вычерпывали их. Между нами начались драки из-за одной амфоры воды. Мы высасывали воду из мокрого песка, который зачерпывали с места иссякнувшего источника.
И — можешь себе представить, какими словами поминали мы в это время нашего Агамемнона!
Одни лишь мирмидонцы, казалось, не испытывали жажды, словно состояли не из плоти, а были отлиты из бронзы. Они по-прежнему сидели вокруг шатра своего царевича и безмолвно наблюдали за тем, что творилось в стане Агамемноновых войск.
А тем временем наши бедствия продолжались, на смену одним приходили другие.
"Что может быть страшнее жажды?!" — возгласил, ты помнишь, я. Но есть, есть кое-что и пострашнее, чем она. Это — огонь! Так и не сумев прорваться в наш лагерь, им теперь, огнем, решили троянцы нас извести. Вот что они придумали.
Они скатывали из овечьей шерсти шары, каждый размером со щит гоплита, пропитывали эти шары какой-то бьющей из земли, из самого, должно быть, Тартара, жидкой горючей смолой, подвозили их к нашему лагерю, заряжали ими метательные орудия, поджигали и запускали в нас.
Страшное, скажу тебе, было зрелище! В особенности — если это происходило глубокой ночью, когда мы вдруг просыпались и видели, как эти огненные шары с шипением и свистом рассекают предрассветную тьму.
Почтенные! — обратился Клеон к слепцам. — Я тут случайно услышал, что один из вас, покуда был зряч, видел, как падают эти проклятые шары. Быть может, про эти страшные шары у вас тоже есть какая-нибудь песня? Если есть — спойте для моего гостя, а то я, боюсь, не найду нужных слов.
Зазвенели струны, слепцы запели:
— Глаза! Мои глаза!.. — не докончив песню, вдруг вскричал один из слепцов и, упав, с криком: "Глаза! Мои глаза!" — стал кататься по земле.
— Он был там! — обращаясь к Клеону, сказал другой слепец. — Он тогда и лишился глаз, когда сыпались эти троянские огненные шары. Говорил — с тех пор у него случается падучая.
А первый все еще катался по земле, восклицая:
— Глаза!.. Эти огненные шары сожрали мои глаза!..
Клеон крикнул:
— Фамария! Уведи этого старца. И дай ему побольше вина — ему надо забыться. Ты тоже ступай, — сказал он другому. — Отдохните, почтенные, потом я вас еще призову... Тем более, — сказал он юноше, — что они, как и все побывавшие под стенами Трои, хорошо знают развязку и едва ли услышат от меня что-нибудь новое.
После того, как рабыня их увела, он обратился к своему гостю:
— Видишь, сколь страшны были эти шары. С тех пор пятьдесят лет прошло, а в памяти они до сей поры еще полыхают.
Меня, хвала Зевсу, не тронул тогда огонь, но все равно я не в силах забыть. Слышал бы ты, как стенали наши воины, сгоравшие заживо! Видел бы ты тела тех живых, кто не смог от этого пламени убежать! И горели наши шатры. И катались по земле воины, пытаясь сорвать с себя горящие одежды. Уже и царство Аида не так страшно для тех, кто видел это зрелище! Даже неустрашимый Аякс бежал от этих шаров на свой корабль, ибо против них его палица была бессильна.
А после тех шаров начался новый штурм. И одним только богам ведомо, как мы выстояли тогда.
По вечерам стенания раздавались над нашим лагерем. Страшны были муки обожженных воинов!
В один из таких вечеров я увидел, как Патрокл приблизился к стенающему воину. То был его друг по имени Селеп, красивейший микенский юноша, но теперь юное, красивое лицо этого Селепа было чудовищно изуродовано ожогами, и это мучило его, наверно, даже страшнее, чем боль.
— Убей меня, Патрокл! — рыдал он. — Заколи меня мечом: я не в силах перенести это! Лучше смерть, чем это уродство на всю оставшуюся жизнь! Молю: возьми свой меч, заколи меня!
— Я не могу, мой милый Селеп, — печально ответил Патрокл. — Ни один ахеец никогда не сможет заколоть друга.
— Друга не можешь?.. А врага?! — воскликнул тот. — Врага-то ты можешь заколоть?!.. Враги были рядом, они убили тысячи наших! Сотни наших они сегодня заживо сожгли! Смотри, что они сделали со мной! И где все это время был твой меч? Зачем он тебе, если ты не можешь им воспользоваться?!
— Но ты знаешь, Селеп, — отозвался печально Патрокл, — ты же знаешь — я не мог, никак не мог!
Одиссей подошел и слушал этот разговор.
— И все-таки — сколь многим помог бы избежать гибели твой меч, — проговорил он.
— Но я не могу вступать в битву, ты ведь тоже знаешь! — воскликнул Патрокл.
— Знаю: твоя клятва Ахиллу, — сказал Одиссей. — Но ведь еще прежде была другая клятва — данная тобой Менелаю: клятва биться с его обидчиками до последней капли крови.
— Да... — вздохнул Патрокл. — Но исполнив одну из этих клятв, я тем самым нарушаю другую. В любом случае проклятия богов мне не миновать. О, знал бы ты, как меня это мучает!.. — Он с мольбой взглянул на Одиссея: — Ты слывешь хитроумнейшим среди нас! Так дай же мне совет, как мне быть!
Я догадывался, что у Одиссея уже есть какое-то решение, иначе не стал бы сейчас и подходить к Патроклу; но, как все хитрецы, он не торопился сразу все ему выкладывать.
— Ты прав... (При этом он вздохнул еще тяжелее, чем Патрокл.) Для ахейца нет ничего страшнее, чем преступить клятву, скрепленную именем богов... Если же он дал две клятвы, причем такие, что соблюдение одной немыслимо без нарушения другой... Да, тяжела тогда будет его участь в мрачном Аиде!..
Патрокл молчал, поникший.
Вдруг Одиссей, словно лишь только что озаренный мыслью, спохватился:
— Но — какую клятву ты дал Менелаю?
— Клятву, что не пожалею жизни в битве за его жену, — был ответ. — Эту клятву я скрепил именем Зевса. То была клятва, которая для всякого ахейца...
— О, никак не преступаема! — подхватил Одиссей. — А какую клятву ты дал Ахиллу?
— Клятву, что никогда более не выступлю с оружием на стороне данайцев до тех пор, пока сам Ахилл не выступит с оружием на их стороне.
Глубоко задумчивый некоторое время стоял Одиссей. И внезапно, словно вдруг прояснившись разумом, возопил:
— С оружием?!.. Ты сказал — "с оружием"?!.. Но кто же сказал, что доблестный Ахилл, всегда, как и все герои, верный своей клятве, — кто сказал, что он должен с оружием в руках выходить против троянцев?! Одного лишь вида его было бы довольно! "С нами Ахилл!" — возглашали наши ряды, — и победа оставалась за нами! Было у него при этом оружие или нет — никто того и не видел. Сам Ахилл... само его имя было нашим самым смертоносным оружием!..
О, если бы великий Ахилл (соблюдая, конечно свою страшную клятву, скрепленную именами всех богов), — если бы он... Хотя бы без оружия... Видит же он, как страждут ахейцы, оставшись не столько даже без оружия его, сколько без его имени!.. Без оружия, мой Патрокл, хотя бы без оружия!.. Только бы само имя его!.. И если бы Ахилл, если бы славный Ахилл... Если бы он — пускай даже без всякого оружия!.. И если бы в это самое время — рядом ты, мой достойнейший Патрокл!.. И если бы позади, — о, пускай тоже без оружия!.. — если бы позади ступали ваши славные мирмидонцы!..
О, если бы хоть в этой малости ты, Патрокл, мог нам помочь!
Уверен, боги забыли бы о твоих клятвопреступлениях, Патрокл, если бы ты помог нам лишь в одной малости... Если бы все наше воинство однажды вдруг снова возгласило: "С нами Ахилл!"
А за оружие... За оружие (коли была дана клятва богам)... За оружие при этом и не надо браться, мой Патрокл! Лишь бы возглас этот — "С нами Ахилл!" — разносился над нашими рядами!
— Но Ахилл!.. Он — никогда, никогда!.. — начал было Патрокл.
Однако Одиссей прервал его:
— Пройдемся по нашему лагерю, Патрокл, — сказал он. — Мне надо посмотреть, сколь мы нынче готовы к обороне.
Я понял: он увидел меня, слушавшего их разговор, и не желал, чтобы кто-либо знал, чем этот разговор закончится. Потому я сам поспешно двинулся по берегу в сторону от них.
Я шел, Профоенор...
Ах, не смущайся так! Для меня ты — по-прежнему, Профоенор!..
Я шел вдоль берега, Профоенор, и думал: неужели Одиссею удастся подвигнуть Патрокла на то, чтобы тот, в свой черед, подвигнул Ахилла?..
На что?!..
На то, о боги, на то, чтобы Ахилл, позабыв о том, что сотворил Агамемнон с его Брисеидой... чтобы он, обо всем позабыв, снова вышел против Гектора и троянцев... Уж неважно, с оружием или без оружия...
Нет, не мог я такого себе представить, мой Профоенор!.. (Клеон опять с легкой усмешкой взглянул на своего гостя.)
И все же, — продолжал он, — все же не зря (я так думал) Одиссей, хитроумнейший среди нас, затеял весь этот разговор! Что-то же он замыслил. Но вот — что, что?..
О, не верил я, что позабудет о своей страшной обиде Ахилл!..
...На другое утро опять загремели трубы над стенами Трои, распахнулись городские ворота, и, быстро выстроившись в правильные ряды, на наш частокол двинулись троянцы. Позади волы везли метательное орудие, а другие волы везли подводы со страшными шарами. А впереди троянских рядов ступал Гектор в своем шлеме с высоким гребнем, страшным для всех, кто когда-либо лицом к лицу встречался в бою с этим великим воином.
Хотя Одиссей и Аякс были с нами, но робость все еще сковывала нас.
И вдруг из нашего лагеря вышел высокий воин в черных доспехах, в шлеме с золотым гребнем и стал впереди наших военачальников, Аякса и Одиссея.
Был он, этот воин, без меча и без щита, в легких кожаных доспехах, но при этом бесстрашно шел на врага.
О, мы узнали эти доспехи, этот шлем. И опять, как бывало прежде, в пору забытых уже побед, разнеслось над нашими рядами:
— С нами Ахилл! С нами снова Ахилл!
И двинулись мы на врага, на ходу сплачивая свои ряды, уже ничего не страшась. Ведь с нами опять был Ахилл, а это значило для всех нас, что на нашей стороне опять бессмертные боги!..
Клеон примолк, чтобы выпить немного вина.
— Так что же, — нетерпеливо спросил его гость, — Ахилл нарушил свою клятву больше не выступать на стороне Агамемнона?
— Ты, как все молодые люди, нетерпелив, — ответил Клеон. — Что ж, слушай, слушай...
— ...Слушай же, слушай! — продолжал Клеон, допив вино. — Слушай, Профоенор... как бы там тебя в действительности ни звали!
Поделиться книгой: